Ветер перемен

Иван пригнулся и упал на колени, услышав зычный голос своей бабушки, эхом разносившийся по огороду. Он прятался, тайно покуривая.

– Ну, паршивец! Явись только домой, узнаешь, где раки зимуют! – злилась баба Нюра, которую он вовсе не боялся. Ну, как не боялся? Побаивался. Слегка. Рука у неё была тяжела, а её батожок превращался в грозное оружие, если старушку осердить. Сам Иван никогда его на себе не испытывал, но зато видел, как прошёлся батожок один раз по хребтине быка, случайно забредшего в их огород. Бык подкинул зад и галопом понёсся прочь, протяжно мыча – настолько тяжёл был удар Нюры, несмотря на её семидесятилетний возраст.

Это лето 1989 года тринадцатилетний подросток планировал провести в пионерских лагерях или, на худой случай, на школьном дворе. Там вечерами собирались подростки побренчать на гитарах и опробовать, так сказать, вкус взрослой жизни, тайком покуривали, выпивали. Но родители решили иначе и отправили сына в Ёлошное – к древней бабке и чересчур правильному дяде Андрею да тёте Тане, которые денно и нощно выносили ему мозг.

– Долго собираешься тут сидеть? – колыхнулись высокие листья лопуха, в зарослях которого он прятался.

Это Полина – младшая сестра, погодка – разыскала Ивана. В отличии от брата ей в деревне нравилось. Она нашла себе подруг, таких же малявок, как она, и девчонки с упоением делали секретики в потаённых местах, прикрывая осколками стекла цветы и фантики; лепили на ногти лепестки космеи; качались на качулях, излаженных местными жителями за деревней; купались и чувствовали себя совершенно счастливыми.

– Бабушка злится, что ты до сих пор грядки не полил, а ведь время уже девять!

– Вот именно! Девять! Понимаешь? Де-вять! Я спать хочу в это время, а не грядки эти долбанные поливать! Что за манера будить нас в шесть, чтобы накормить горячими блинами? Их нельзя постряпать в десять, в одиннадцать?

– Если бы ты всю ночь не басарганил с местными, то и спать бы не хотел, – разумно заметила сестра, зная, что Ваня сбегает каждую ночь через окно малухи, где он спал, на гулянку.

– Но ты же меня не сдашь? – спросил Иван, поднимаясь во весь рост и оглядываясь: бабушки нигде не было видно.

– Нет конечно, но и поливать грядки за тебя я больше не буду! Знаешь, какие вёдра тяжёлые? Я сегодня, пока их от озера носила, все руки себе вытянула!

– Спасибо! – буркнул ей брат в ответ. И спросил, направляясь в огуречню: – Пошли купаться?

Шаря под шершавыми листьями, набрал он в подол футболки крепких, сладких огурчиков – славилась ими бабушка, знавшая секрет их выращивания. А какие у неё вырастали помидоры! Мясистые, сладкие, что твой мёд! Арбузы и дыни были для них не в диковинку, а в саду наливались спелостью краснощёкие яблоки и тонкокожие груши.

– Соль прихвати из дома и хлеба, – попросил он сестру, побежавшую в дом за купальником.

Летний день, пахнущий жарким солнцем, пряным ветром и огурцами, катился по земле, приветливо улыбаясь и кивая головой хорошим знакомым.

Нюра же в это время, опираясь на свой батожок, добралась до дома Андрея – своего племянника, хотя и относилась она к нему, как к сыну. Там ее встретили жена племянника и дочери: девятнадцатилетняя Марина, любимица бабушки, и семнадцатилетняя Надя. Жена Татьяна как раз была в отпуске, хотя отдыхом это назвать было сложно, ведь в школе, где она работала директором, шёл ремонт. Марина же, студентка педагогического, приехала этим утром к родителям на каникулы.

– Понимаешь, Танюша, совсем от рук отбился шельмец. Меня не слушается, по дому не помогает, ночами шляется где-то, думает, я не знаю, – жаловалась бабушка Нюра хозяйке, усадившей её за стол. – Ппусть Андрей им займётся, на работу пристроит, а то ведь на мыло изойдёт ирод от безделья-то!

– Я с мужем обязательно поговорю, тётка Нюра. Вот какие сейчас дети пошли, мы же такими и не были никогда! – поддержала её Таня, углубляясь в воспоминания о своём детстве.

Марина, прислушиваясь к их разговору, только улыбалась. Она хорошо помнила, как покойная бабушка Аня, мать Нюры, рассказывала о её выкрутасах в детстве; да и её собственная мать была далека от совершенства – бывало, и сама в юности вредничала и глупости совершала. Ох уж этот вечный спор отцов и детей, когда одни забывают, какими сами были в детстве, а другие думают, что взрослые сразу уродились покладистыми.

– А давайте, я с Иваном поговорю? – предложила она, вмешавшись в разговор. – Думаю, он меня послушает, тем более разница между нами небольшая.

– Попробуй, – с сомнением протянула гостья. – Попытка не пытка, а уж коли не получится, Андрея попрошу, пусть пристроит его куда-нить на работу.

– Доча у меня молодец, сплавила дитёв матери и в ус не дует, – бункала Нюра, в тайне довольная тем, что каждый год внуки проводят у неё лето. После смерти мужа и матери долгими казались ей ночи в опустевшем доме.

Иван и Полина уже долгое время лежали на берегу, подставляя свои бока солнцу.

– Дура ты, Полька, – лениво сказал подросток, жуя сочный огурец, щедро приправленный солью. – И подружки твои тоже дуры. Взять, вот, хоть эту, Ольку Иванишину – у неё даже сисек нет!

– Зато глаза красивые, – обидчиво ответила Полина, защищая подругу.

– Нет тут в Ёлошном красивых девчонок, не спорь. Скукотища!

– Как это нет? А я? – звонко спросила подошедшая к ним Марина, услышав последние слова Ивана.

– Маринка, ты приехала! – закричали подростки, быстро поднимаясь с земли. Девушку они искренне любили с детства, по приезду в село проводили с ней много времени и всегда охотно с ней общались. Была она действительно красива в мать и статна в отца; умна, сказалось общение с Нюрой в детстве – девушка знала травы, заговоры, увлекалась историей и ботаникой, оттого долго решалась, куда же ей поступить, и выбрала, наконец, биологический факультет, где, собственно, и училась в данный момент.

– Приехала! А это не вы вчера у Дарьи Алексеевны огород обнесли? – спросила она Ивана, присаживаясь рядом с ним на покрывало.

– Ясный пень, мы! – с гордостью ответил он. – Огурцов набрали, зеленухи, яблоки проверили. Зелёные ещё!

– А своих тебе мало, да? – Марина кивнула на разложенные на тряпице огурцы. – Свои горчат, наверное, невкусные?

– Ну почему сразу невкусные, нормальные огурцы. Просто её огород нам по пути попался, вот и залезли, – попытался оправдаться Иван. – Не домой же тащиться за огурцами?

– Лучше бы в бабушкин огород залез. А ты знаешь, что у тёти Даши сын герой? Он в Афганистане был и сейчас лечение в госпитале проходит. – Она замолчала, не в силах справиться со слезами.

Витю Захарова, в которого она была влюблена, призвали в армию, как всех. Поначалу, попав в учебку в Узбекистане, он писал матери и Марине простые письма, стараясь даже не намекать на то, что находится в горячей точке, чтобы не волновать. Указывал в них, что служит на самой границе СССР и Афганистана, но его мать, работающая на почте много лет, номера некоторых полевых почт знала наизусть и сразу догадалась о том, где находится сын, и рассказала Марине. А служил он в местечке Бараки-Барак в провинции Логар, там дислоцировался его батальон и там же он встретил своих земляков из Кургана – наводчиков-операторов на БТР и БМП. Витя же стал стрелком-автоматчиком. Задачей их батальона было обеспечивать охрану колонн, которые постоянно подвергались обстрелу душманами, к тому же неподалеку находилось знаменитое ущелье Вагждан. С гор дорога отлично просматривалась, и обстреливать советские колонны «духам» было очень удобно. Так уж распорядилась судьба, что за все время своей службы Витя ни разу не попал в серьёзные передряги, но вот незадолго до вывода советских войск из Афганистана был серьёзно ранен и уже много месяцев проходил лечение в военном госпитале, посылая маме и Марине нежные письма.

– Собирайся, идём к тёте Даше! – приказала Марина, вставая и кивая на расстеленное на песке покрывало.

– З-зачем? – удивился Иван, чуточку заикаясь.

– А затем, что за поступки свои нужно отвечать! Вы ночью все гряды потоптали, помидорные кусты поломали! Иди и проси прощения у неё!

– Да с чего вдруг? Это же просто огурцы. И потом, я же не один там был, пацаны ещё со мной были, пусть и они отвечают!

– Ты за остальных не говори, пусть они сами за себя отвечают! Или ты идёшь, или я с тобой больше не разговариваю! – отрезала Марина.

– Я с тобой пойду, Ваня, – сказала ему сестра, беря за руку. – Не бойся!

– Я и не боюсь! – он вырвал свою руку из ладони Полины и независимо зашагал в сторону дома Дарьи Алексеевны.

Огород Захаровых выглядел печально: сломанные помидорные кусты уже повяли на солнце, беспомощно качались на лёгком ветерке поломанные ветви завядших яблонь, морковная ботва распласталась на земле, придавленная тяжёлыми ногами.

Тётка Даша, прибежавшая с почты, пыталась спасти оставшееся, обрезая и заново подвязывая помидоры. Ивану было мучительно стыдно за ночной налёт, и он тут же включился в работу – взяв в руки ножовку, начал выпиливать повреждённые яблоневые ветви.

– Да разве ж мне жалко? – расстроенно выговаривала гостям хозяйка. – Попросили бы по-людски, я бы и огурчиков собрала, и вот тут помидорки красные имеются, первые пошли, тоже бы положила! Как тати прошлись: не столько взяли, сколько вытоптали. Сама знаешь, лето нынче жаркое, только поливай успевай! Витенька приедет, а у меня и помидоров нет, – заплакала она.

– Тётя Даша, вы не плачьте, главное, пусть приедет, а помидоры мы вам принесем, у бабы Нюры, знаете, какие они? – попыталась утешить её Полина.

– Да кто ж про её помидоры не слыхал? Да ведь не в этом дело! Труд, труд людской совсем ценить перестали!

– Вы, тёть Даша, не волнуйтесь, в ваш огород больше никто не залезет, это я вам обещаю! – твёрдо сказал Иван, не глядя на хозяйку. – И вы, это, простите меня, я больше так не буду, – выпалил он скороговоркой.

– Ванечка, так это ты? Надо же, не ожидала, – растерянно сказала хозяйка. – Такой хороший мальчик! Был…

– А я и буду хорошим! – ответил ей Иван, хватая вёдра с водой.

Нюра отдыхала в горнице, сквозь закрытые ставнями окна в дом пыталось ворваться солнце, но белые задергушки в изящных кружавчиках не давали ему этого сделать. Малюсенькие солнечные лучики резвились на чисто вымытых крашеных полах, застеленных рукодельными дорожками; игрались с листьями душистой герани на окошке и дёргали за усы толстого, старого кота, спавшего в старом же, продавленном кресле, в котором любила Нюра вечерами смотреть телевизор.

Вставала она рано, часам к пяти утра уже вовсю топилась у неё печь, готовилось пойло для коровушки, запаривалась дроблёнка в вёдрах для поросят. С появлением плит и газовых баллонов, отказа от содержания скотины необходимость в ранних подъёмах отпала, а привычка, впитанная с молоком матери, осталась. Чуть заалеет краешек неба над озером, а она уже на ногах. Любо-дорого по холодку выйти в огород: ни комаров, ни мошки, тишина кругом, лепота, сорная трава сама собой из земли вырывается да в вёдра для поросят и куриц укладывается. Правда, начала беречь себя Нюра: носки тёплые на ногах, шаль по спине повязана – старое тело начало потихоньку сдаваться, то тут болит, то там кольнёт, но силы ещё есть. Вот и приехавших в гости внуков держит строго, на узде, как норовистых жеребят.

– Что, Нюра, не спится тебе?

Это сосед на огород выполз. Как схоронил свою Паву, так и сажать в нём перестал, заросла земля лопухами да лебедой.

– А тебя, лешак, что с кровати сдёрнуло? Спал бы себе, – огрызнулась Нюра, любившая работать в одиночестве и тишине.

– Кот дурниной заорал, на улицу попросился, пришлось встать, – оправдался Дмитрий Лексеич, которому до смерти не хотелось никому признаваться, что поджидал он у прясла свою одинокую соседку, зная её любовь к раннему подъёму.

– Может, помочь чем, Нюрочка? Гляди, пряло совсем в этом месте изгнило, непорядок! – сказал он, кряхтя и перелезая между жердями.

– Себе помоги, старый дурень, – тихо проворчала Нюра, бросая в межу вырванную траву и перевязывая сползший платок, чтобы спрятать свои седые волосы.

– Зря намыливаемся, Дмитрий Лексеич, самогонки не дам! – сурово отбрила она помощника, склоняясь над картофельным кустом.

– Да разве ж я ради этого? Смотрю, красивая мадама одна на огороде корячится, а дуботолины городские почивать изволют – нет чтоб бабке помочь!

– Ты детёв моих не трожь! У иных вон на Пасху только и были, а больше и носа не кажут! А мои соколики каждый выходной тута!

– Не спорю, не спорю, – поднял вверх свои руки в примирительном жесте сосед. – Новые жерди под сараем видал. Принести?

– Ну неси, коли не шутишь!

– Поможешь поддержать? Одному несподручно.

– Поддержу, коли надо, а ты без мыла в одно место влезешь, Лексеич. Сказано, нет у меня самогонки! – так, ворча и переругиваясь друг с другом, убирали они прогнившие, старые жерди, приколачивая взамен новые.

К девяти утра вся работа была сроблена, Дмитрий Лексеич, получив заветную чеплашку с горячительным напитком, поспешил домой, а утро Нюры покатилось дальше, словно сани по накатанной дороге. Для начала завела блинчики на молоке, к ним подала варенье и горячее топлёное масло в плашке, налила в чашки душистого чая, который умела заваривать только она. Глядя на недовольные моськи Ваньки и Польки, усмехнулась: ох и изнеженные детки нынче пошли, видите ли, рано их подняли, барчуков, они, знаете ли, спатеньки хотят.

– Значит, так, – не миндальничая особо с ними, раздавала Нюра поручения, – на сегодня заготовка крапивы. Верхонки возьмёте под сараем, ваша задача крапивы нарвать, пучками связать и там же под сараем повесить на просушку. Задача ясна?

– Ясна, – скривили и без того кислые мордочки детки.

– И зачем курицам крапива зимой? Они, вроде как, зерном питаются? – спросил Иван.

– Питаешься у нас только ты, – отрезала бабушка, – а курям витамины нужны, чтобы яйца крепкими были. Забыла сказать, за ударную работу поощрение будет, в клуб фильму привезли, дам денег на билеты.

– Мало будет за такую-то работу! – заметил Иван, хватая руками горячий блин и макая его в варенье из костянки.

– Кошке мало – мордой тычут! – сказала бабушка. – По работе и зарплата, а будешь ныть, и того не получишь!

– Ну что ты, бабуля, мы этой крапивы целую гору нарвём. А фильм какой привезли, не знаешь? – спросила Полинка, радуясь возможности пойти в кино.

– Колька-механик говорил, что индийский, аж две серии, – ответила Нюра, поднимая палец к потолку, чтобы усилить важность момента.

– Чего сидишь, идём быстрее! – поторопила сестра брата, вытирающего костяничные усы над губой.

Подростки спеша выскочили из дома, а Нюра улыбнулась им вслед, принимаясь готовить обед. Сама она индийский фильм видела всего один раз – в клуб её вытащила дочь, приехавшая погостить. Пока полуголые женщины пели и извивались на экране, она всё держалась за сердце, а после сказала сердито Ане, дочери: «Не понравилось мне! Шумно больно!»

И больше в клуб не ходила. Ни на концерты, устраиваемые местной самодеятельностью, ни на какие-либо фильмы. Да и зачем они нужны, когда жизнь подбрасывает такие сюжеты, что диву даёшься! Взять, к примеру, Лексеича, соседа. Давно в её сторону поглядывает, одному-то худо жить, неуютно, еды худо-бедно себе сгоношит, а вечерами одиноко. Не получилось у них с Павкой-то детей, не срослось. А бывает так: живут мужчина и женщина вместе и всё-то у них ладком, вроде, а в ком-то изъян имеется, и враз не угадаешь, почему детишек нет. Уж побегала Павка к Нюркиной покойной матери, покланялась в ножки, прося помочь, а та только руками разводила – не судьба, мол, тебе, девка, матерью стать, покуда с мужем живёшь. Может, и потому, а может, и по другой причине загулял Лексеич на широкую ногу, заприкруживал с местными бабами. После войны-то мужиков, почитай, не было, всякий серый воробей орлом себя чувствовал. Вот и он во все тяжкие пустился. Уж побегала за ним Павка, похлестала стёкол в домах разлучниц, а ему что с гуся вода. И что интересно, нигде после себя следа не оставил, дитя не заделал. К Нюрке и тогда клинья подбивал, подлавливал, пока никто не видит, шептал жарко на ушко похабные слова, что алели её щёки, будто жаром изнутри палили, но у Нюрки тогда Смагин в глазах стоял – никого, кроме него, не видела, оттого и гнала сластолюбца прочь, словно собаку шелудивую. А Павка вскоре усыхать начала, словно берёза, у которой корень враз нарушили. Сохла, сохла, да и померла, оставив мужа в одиночестве доживать: все его полюбовницы при детях да мужьях, один он, как волосинка на лысине, не нужон никому.

Нюра перевернулась на бок, лежа на кровати. Много работы с утра переворотила, ноги гулом гудят, а мысли покоя не дают: где там ребятня, всё ли ладно у них? Не утерпела, поднялась, покрыла голову платком, ноги сунула в галоши, стоявшие на крыльце, и покопотила за огороды, где заготавливали крапиву для куриц внуки.

Глава 2.

Вечером кинозал клуба был набит до отвала, народ сидел даже на дополнительных стульях, принесённых из библиотеки и поставленных в проходы. Показывали «Зиту и Гиту», и зал ухахатывался, наблюдая за проделками Хемы Малини, главной героини. Смех вызывала и Каушалья, её злобная тётка, и гордячка Шейла, дочь её.

Иван смотрел фильм уже много раз, и сегодня его целью был вовсе не фильм, а подружка сестры, Оля – та самая, «без сисек», как он выразился в разговоре с Полиной.

Взрослые деревенские пацаны сидели со своими девчонками на последнем ряду, а тем, что помладше, достались места на три ряда ниже. При этом мальчишки пока стеснялись показать свои чувства, поэтому сели отдельно от девчонок, но так, чтобы их видеть. Вот и Ваня, вместо того, чтобы смотреть кино, всматривался в темноте в силуэт Оли, сидевшей впереди. Была она ещё угловатой, нескладной, состоящей, казалось, из одних коленок и локтей, но уже просыпалась в ней, не спеша и потягиваясь, женственность – та, что заставляет замирать мужское сердце и совершать безумные поступки. Вот и сейчас Ваня скатал билетик в тугой шарик и, натянув в руках маленькую рогатку, пульнул его в девочку.

– Ай! – вскликнула она и обернулась посмотреть на того, кто это сделал, но, наткнувшись на серьёзный взгляд Ивана, быстро отвернулась, чувствуя, как застучало её сердце.

– Ты чего? – окликнула её Полина, сидевшая рядом. – Смотри, сейчас самое интересное начнётся!

На экране, щедро расплескиваясь вокруг, звучала индийская песня, мелькали сари и загорелые тела, а здесь, в душном маленьком зале сельского клуба, зарождалось трепетное, нежное первое чувство, которому люди дали имя – любовь.

Лето, словно маленький ребёнок, добравшийся до улицы, плескалось в лужах после дождя, качалось на качелях, с хохотом летело с тарзанки в озёрную синь. Ане, приехавшей с мужем навестить детей, показалось, что сын даже чуточку подрос и возмужал, а дочь похорошела.

– Не надоели они тебе ещё? – спросила она мать, выкладывая на стол гостинцы из города.

– Да разве дитя может надоесть? – ответила ей Нюра, скрывая, что вот только перед их приездом спорила с внуком по поводу его поздних возвращений. Тёплые июльские ночи позволяли шляться мальчишкам до самого утра.

В Ёлошном было тихо и спокойно, приезжих почти не бывало, а местная молодёжь собиралась под развесистыми тополями на берегу озера. Там стоял грубо сколоченный стол, несколько скамеек, имелся пятачок вытоптанной земли, на котором, поднимая пыль, танцевали под кассетный магнитофон. Ребята постарше приезжали на мотоциклах и любили газовать перед теми, кто транспорта не имел. В целом, на берегу мирно уживались ребята разных возрастов, жгли костёр, жарили печеньки и хлеб на палочках, иногда выпивали, но не часто, боясь строгих родителей.

Сложившиеся парочки старались держаться от остальных в стороне и прогуливались по улицам села, наслаждаясь общением друг с другом. Отдельной вселенной для молодёжи был клуб, особенно субботняя дискотека. В жаркие вечера она проводилась на открытом воздухе, оглушая ближайшие дома белыми розами группы «Ласковый май».

Ваня танцевать не умел и не любил, поэтому большую часть дискотеки проводил на лавочке под кустами, наблюдая, как топчутся в кружочке Полинка и её подружки. Вернее, других он и не видел вовсе, ведь в глазах его была одна Оля.

– Слышь, Иван, мы сегодня к Тарантихе в огород собрались, говорят, у неё дыни поспели, сладкие! Она днём Гришку Торошина угощала, так он сказал, что у неё целая гряда навозная этими дынями засажена, – отвлёк его Санька, давний дружок.

– Так уж и гряда? – усомнился Иван, следя глазами за Олей, которая, выйдя из круга, скрылась в темноте. – Давай проверим! – решительно сказал он, огорчившись, что не сможет сегодня проводить Олю домой.

После дискотеки ватага ребят поспешила на берег озера, чтобы продолжить веселье, а несколько человек, в том числе и Иван, отправились на огород Тарантихи. Ночь была светлой, яркая луна бдительно следила за тем, что происходило в Ёлошном. С ними увязался и восемнадцатилетний Тоша, сильный не по возрасту юноша, но слабый умом из-за детской болезни. Путь ребят проходил мимо дома тёти Даши, чей огород они недавно вытоптали. Тоша мимо него не прошёл, повернул к забору, чтобы перелезть.

– Стой! – остановил его Иван. – В этот огород нельзя! – сказал он враз набычившемуся Антону.

– Это почему? – рассердился Тоша, пытаясь подтянуть тело на руках, чтобы закинуть ногу через забор.

– Стой! Стой, тебе говорят! – Иван ухватил парня за штаны, и те, не выдержав, сползли вниз, оголив парню зад.

Мальчишки рассмеялись, а спрыгнувший с забора Антон схватил Ивана за футболку на груди.

– Ты что, щегол, берега попутал? – зарычал он, приподнимая Ивана над землёй.

– Тётя Даша хорошая! Не дам ей огород портить! – решительно сказал Ванька, руками упираясь в грудь противника.

– Она, значит, хорошая, а Тарантиха плохая? – Тоша дурак дураком, а сообразил, чем противника уесть.

– И Тарантиха хорошая. Мы больше не будем по огородам лазать. Зачем? Можно же просто попросить, нам и так дадут!

– Догонят и добавят, – рассмеялись дружки.

– Плохо ты деревенских знаешь, они за копейку удавятся, – сказал один из них, рыжий, и добавил: – Раз такой умный, сам и проси, да хоть у Тарантихи, а мы посмотрим, как она тебя дынями угощать станет!

– И попрошу! И увидите! – сердито сказал Иван, поправляя футболку, на которой остались следы от грязных Тошиных рук.

– Тогда забились, завтра в обед встречаемся у Тарантихи, ты заходишь, мы смотрим, – предложил рыжий, улыбаясь щербатым ртом. – По рукам?

– По рукам! – обречённо согласился Иван, понимая, что попал…

И теперь вот даже приезд родителей и привезённые ими гостинцы его не радовали, ведь стрелка неумолимо приближалась к полудню.

Оглянувшись на пацанов, спрятавшихся за тракторной телегой, что стояла у соседнего дома, Иван нерешительно взялся за кованое кольцо на воротах, побрякал щеколдой, прислушиваясь: тихо, собаки, вроде, нет.

Несмело открыл дверь и шагнул на заросший конотопом двор. Кругом царила тишина, придавленный полуденной жарой дом с закрытыми ставнями дремал. Спала в своей будке маленькая лохматая собачонка, глухая и слепая от старости; курицы, зарывшись в пыль, прятались у стены сарайки, спасаясь от зноя под спасительным козырьком крыши.

– Хозяева! – крикнул Ванька дрожащим голосом и, сорвавшись на фальцет, смущенно замолчал, лихорадочно придумывая, как обмануть ждущих его друзей. Сказать, что дома никого нет? Быстренько сходить в огород – вон и дверь в него открыта – и сорвать дыню? Потом можно сказать, что хозяйка сама дала! Но принять решение он не успел, хлопнула входная дверь и на крыльце показалась маленькая, худенькая старушка в тёплом байковом халате и беленьком платочке на голове, подвязанном под подбородком. Щурясь на солнце подслеповатыми глазами, она, чуть растягивая слова, спросила:

– А ты чей, малец, будешь?

– Я к бабе Нюре приехал, она там, на Береговой улице, живёт, – пояснил он, думая, как бы побыстрее уйти.

– К повитухе? – уточнила хозяйка.

– Почему к повитухе? – удивился Иван. – Просто к бабушке. Я пойду? – спросил он.

– Отчего же? Заходи, гостем будешь. Меня вот внучка попроведать зашла, да вот и она, – сказала хозяйка, показывая на Олю, которая вышла следом за ней.

Оля, увидев гостя, заалелась, и бабушка, заметив это, улыбнулась и предложила:

– Да ты в дом заходи, у нас прохладно, чего на улице жариться?

Затем развернулась, обращаясь к внучке:

– Приглашай, Олюшка, гостя в дом да принеси с ледника квасу. На жаре самое то, не чай же вам швыркать?

В доме Тарантихи действительно было прохладно и царил полумрак, тяжёлые ставни не пропускали в дом жару и свет, и лишь большая муха, бившаяся в оконное стекло, нарушала его тишину. В углу горела лампадка, освещая тёмные лики на старых иконах, в простенке между окнами висели деревянные рамы с фотографиями, прикрытые стеклом. С чёрно-белых, пожелтевших фото на Ивана смотрели незнакомые лица.