Тихоборье

Меж двух огней: Хроники Белой России»

Пролог

Петроград. Октябрь 1917 года.

Он шел по Невскому, и город был похож на раненого зверя. Из темноты выныривали призраки: патрули солдат с красными бантами, пьяные матросы, шарахающиеся от каждого выстрела прохожие. Где-то у Литейного трещал пулемет. Воздух был густым, пропитанным запахом гари, пыли и страха.

Полковник Александр Воронцов остановился, оперся о чугунную решетку моста. В черной воде Невы отражались зарева пожаров, будто горела не просто столица, а вся Россия. Он только что покинул Зимний. Вернее, то, что от него осталось. Беспомощное Временное правительство, пустые коридоры, запах вина и махорки. Он был там, когда врывались матросы. Увидел в их глазах не политическую ярость, а тупую, вековую злобу. Злобу раба, получившего власть над господином.

Он сгреб горсть мокрого снега с парапета, растер его в ладонях. Холод пронзил кожу, и это было единственное, что казалось реальным. Присяга? Государю, который отрекся. Правительству, которое разбежалось. Отечеству? Оно было здесь, в этом ночном кошмаре.

Из кармана шинели он вынул крошечный образок Спаса Нерукотворного, подарок Лизы. «Сохрани тебя Господи», – сказала она, провожая его в эту ставшую вечной командировку.

«От чего ты сохранишь, Господи? – с горькой иронией подумал он. – От пули? От штыка? Или от этого… распада?»

С юга донесся грохот орудийного выстрела. Александр выпрямился, вживив плечи в привычную тяжесть шинели. Решение, зреющее в нем неделями, наконец кристаллизовалось. Бежать. Бежать из этого безумного города. На Дон. Туда, где генералы Алексеев и Корнилов собирают тех, кто еще помнит слова «честь» и «Россия».

Он повернулся и пошел прочь от реки, против ветра. Он был офицером. Его долг – не сгибаться, когда рушится мир. Его долг – сражаться, даже если шансов нет. Да особенно – если их нет.

-–

Глава 1. Отступление в никуда

Декабрь 1917. Вагон поезда, где-то между Москвой и Ростовом.

Поезд полз, будто боясь разбужать спящую в снежной мгле страну. Вагон третьего класса был набит битком: офицеры в потрепанных шинелях без погон, испуганные барышни, спекулянты с жирными, самодовольными лицами. Воздух – сплав табачного дыма, пота и щемящего запаха кожанок.

В углу, поджав ноги, сидел юнкер Дмитрий Оборин, которого все звали Митрой. Всего полгода назад он зубрил в училище уставы и фортификацию, мечтая о блеске эполет и о том, как будет служить Императору. Теперь Императора не было. Была эта тряска, тоскливый свист паровоза и комок страха под ложечкой.

Рядом, невозмутимо глядя в заиндевевшее стекло, сидел полковник Воронцов. Он не спал уже вторые сутки. В его планшете лежали листки с первыми приказами по формирующейся Добровольческой армии. «Армия»… Пока это были лишь несколько сотен офицеров, юнкеров, студентов и гимназистов, собравшихся в Ростове. Кадр для будущей России.

– Полковник, а на Дону… будет порядок? – тихо спросил Митра, срываясь на фальцет. Он тут же смутился.

Александр медленно перевел на него взгляд.

–Порядка, юнкер, нигде нет. Его можно создать только самому. Штыком и волей.

В другом конце вагона, прижав к груди небольшой саквояж, сидела Елизавета Воронцова. Она смотрела на затылок мужа и не узнавала его. Не физически – он был таким же собранным и строгим. Но между ними выросла невидимая стена. Его мир сузился до карт, приказов и долга. Ее мир – до страха за него и смутного ощущения, что все они несутся в пропасть, прикрываясь высокими словами.

Поезд резко затормозил, с грохотом сцепились буфера. Люди попадали с полок. В проходе возникли фигуры в шинелях с красными звездами на буденовках.

– Документики! Проверка! – крикнул молодой, но уже с властными нотками в голосе комиссар. – Выявляем контрреволюционный элемент и спекулянтов!

Сердце Митры заколотилось. Он видел, как Воронцов неспеша, почти лениво, опустил руку в карман шинели, где лежал браунинг.

Комиссар подошел к их купе, окинул взглядом.

–Вы кто такие? Куда едете?

– Инженеры. Едем на строительство, – спокойно сказал Воронцов. Его голос был холодным и ровным, как лед на Неве.

Комиссар усмехнулся.

–Инженеры… А мозолистых рук что-то не видать. Ладно, счастливо оставаться, господа.

Он прошел дальше. Митра выдохнул, поняв, что все это время задерживал дыхание. Он посмотрел на Воронцова с обожанием и ужасом. Этот человек только что солгал, не моргнув глазом. Война, настоящая война, началась для него вот с этой мелкой, грязной лжи в вонючем вагоне.

Через час поезд тронулся. Стемнело. Лиза прикорнула, положив голову на плечо незнакомой женщины. Митра, наконец, уснул, съежившись калачиком.

Александр Воронцов смотрел в черное окно, в котором отражалось его собственное бледное, усталое лицо. Он думал не о высоких идеалах, а о простом: удастся ли им доехать? Хватит ли у него денег купить Лизе теплые вещи в Ростове? И сколько этих мальчишек, вроде юнкера Оборина, он приведет на смерть, прежде чем сам сложит голову где-нибудь в донской степи.

Поезд уносил их на юг, в неизвестность. Прочь от старого мира. Навстречу Гражданской войне.

Глава 2. Ростов – сердце безумного мира

Декабрь 1917, Ростов-на-Дону

Первый, что ударил по чувствам, был шум. После гробовой, напуганной тишины Петрограда и монотонного стука колес, Ростов оглушил их какофонией жизни, похожей на предсмертную агонию. Гудки автомобилей, крики извозчиков, ругань солдат, визгливый голос мальчишки-газетчика, выкрикивающего что-то о «победе под Дебальцево», и навязчивая, нервная трель трамвая.

Митра, выйдя на перрон, замер от изумления. Он ожидал увидеть суровый военный лагерь, а увидел… почти нормальный город. Пусть на вокзале были видны следы недавних боев – выбитые стекла, следы пуль на стенах, – но здесь кипела жизнь.

– Не задерживаться! Строиться! – резкий голос Воронцова вернул его к реальности.

Александр стоял, окидывая станцию холодным, оценивающим взглядом командира, а не пассажира. Он заметил и хорошо вооруженный офицерский патруль, и кучку растерянных беженцев с узлами, и шустрого спекулянта, уже предлагавшего «настоящий шоколад» заламывая баснословные цены. «Две России, – мелькнуло у него в голове. – Одна сражается, другая – наживается».

Лиза, бледная, прижала руку к горлу. Воздух был густым и странным – пахло конским навозом, жареными с улицы лепешками, дешевыми духами и легкой, но неуклонной пороховой гарью.

-–

Их путь на квартиру к старому сослуживцу Воронцова, полковнику в отставке, лежал по центральным улицам. Картина становилась все более сюрреалистичной.

На Садовой, у подъезда дома №5, царила деловая суета: курьеры, офицеры с портфелями, генералы. Это был штаб, мозг зарождающегося сопротивления. Рядом, в витринах кафе «Палас», за столиками с белыми скатертями сидели хорошо одетые дамы и господа, пьющие кофе. Из дверей доносились звуки тапера.

– Смотри, Митя, – тихо сказал один из юнкеров, – как будто и нет никакой войны.

– Война в ста верстах отсюда, – без эмоций отозвался Воронцов, услышав реплику. – И она очень скоро сама постучится в эти витрины. Не обольщайтесь.

Он проводил Лизу до дверей небольшой, но уютной квартиры. Хозяина, седого как лунь полковника Анисимова, не было – он был в штабе.

– Я вернусь к вечеру, – сказал Александр, не заходя внутрь. Его взгляд скользнул по лицу жены, но словно уткнулся в невидимую стену. Он уже был там, в штабе, с картами и донесениями.

– Александр… – начала Лиза.

–Мне нужно, Лиза. Армия…

–Я понимаю. Иди.

Она не стала его удерживать. Когда дверь закрылась, она долго стояла в прихожей, слушая, как его шаги затихают на лестнице.

-–

В штабе царила атмосфера лихорадочной деятельности, прикрывающей отчаяние. Воронцов, доложив о своем прибытии, получил назначение – начать формирование офицерской роты.

– Людей не хватает катастрофически, – генерал, разбирающий бумаги, был мрачнее тучи. – Оружия – еще меньше. Одни энтузиазмом против большевиков не воюют, Воронцов. А казаки… – он махнул рукой в сторону кабинета, откуда доносились грубые, гневные голоса, – казаки гнут свою линию. Им бы только свои станицы защищать. О Единой России и слышать не желают.

Воронцов вышел в коридор как раз в тот момент, когда дверь того кабинета с треском распахнулась. Оттуда вывалилась группа казачьих офицеров во главе с рыжеусым есаулом с орлиным, обветренным лицом. Его глаза горели холодным гневом.

– Чтобы вы все тут попрятались за свои карты, штабные крысы! – рявкнул он, обращаясь к пространству. – Пока вы тут заседаете, моих людей на постах режут! Нам бы патронов, а вы нам – уставы суете!

Его взгляд скользнул по Воронцову, задержался на секунду, оценивая, и, не найдя ничего интересного, презрительно скривился. Есаул, не представившись, грузно зашагал к выходу. Это был Иван Громов. Их первая встреча длилась три секунды и была полна взаимного непонимания.

-–

Тем временем, Лиза, не в силах сидеть в четырех стенах, вышла на улицу. Случайный прохожий, старый врач, указал ей дорогу к главному лазарету, размещенному в здании гимназии.

То, что она увидела, выбило почву из-под ног сильнее, чем вид Петрограда. Длинные коридоры были заставлены носилками. Воздух был густым и сладковатым от запаха гниющей плоти, йода и карболки. Стоны, бред, тихий плач. Сестры милосердия, с лицами, застывшими в маске усталости, двигались между телами.

К ней подошла пожилая женщина в платке, с умными, уставшими глазами.

–Вы кого-то ищете, матушка?

– Нет… Я хочу помочь. Я… я могу перевязывать.

Женщина молча кивнула и протянула ей бинты и ножницы.

–Начните с того в углу. У него газовая гангрена. Долго не протянет.

Лиза подошла к указанному солдату, мальчишке с бледным, восковым лицом. Он бредил, звал мать. Когда она стала разматывать старый, пропитанный сукровицей и гноем бинт, ее охватила тошнота. Но она сглотнула ком в горле и продолжила работу. Ее пальцы дрожали, но движения были точными. Здесь не было места высоким словам о России. Здесь была только боль, которую нужно было облегчить.

-–

Вечером Александр вернулся мрачнее ночи. Они сидели на кухне у Анисимова. Хозяин, оказавшийся душой редкой доброты, налил им по кружке чая из настоящего, довоенного запаса.

– Ну как твоя рота, Саша? – спросил он.

– Роты нет, – отрезал Воронцов. – Есть сорок человек. Половина – юнкира, вроде того, Оборина. У них глаза горят, а в руках винтовку держать не умеют. Остальные – офицеры, хорошие, но без снаряжения они – нуль. А сегодня еще и с казаками этот конфликт… Есаул один тут такую речь говорил, что чуть не вызвал меня на дуэль.

Он посмотрел на Лизу, словно впервые за день увидел ее.

–А ты как? Устроилась?

Лиза медленно опустила ложку.

–Я была в лазарете.

Она не стала рассказывать подробностей.Про гангрену, про стоны, про глаза умирающего мальчика.

–Буду работать там. Сестрой.

Александр кивнул, его мысли были далеко. Он снова видел перед собой карту, исчерченную карандашными пометками о продвижении красных.

– Это хорошо, – сказал он рассеяно. – Ты принесешь пользу.

Они помолчали. За окном снова послышались отдаленные, глухие удары. То ли где-то гремели трамваи, то ли это была артиллерийская канонада.

Александр допил чай и поднялся.

–Мне завтра в шесть на плац. Буду этих мальчишек учить штыковому бою. Иди спать, Лиза.

Когда он вышел, Лиза осталась сидеть одна за столом, глядя на его пустую кружку. Они были в одной комнате, в одном городе, но их разделяла пропасть. Он готовился убивать и вести на смерть. Она готовилась залечивать раны. Оба думали о России, но видели ее теперь с совершенно разных, непримиримых сторон.

Финальная мысль Александра, прежде чем он уснул, была простой и страшной: «Завтра начинаем. Эти мальчишки… им придется тяжело. И многим – совсем недолго».

Глава 3. Уроки выживания

Декабрь 1917 – Январь 1918, Ростов-на-Дону

Плац бывшего юнкерского училища представлял собой жалкое зрелище. Заснеженное поле, утоптанное до грязи десятками ног. Сорок человек, выстроенных в неровный ряд, кутались в шинели. Мороз щипал щеки, а ветер гулял по обледенелым брустверам окопов, выкопанных тут же, на краю плаца.

Воронцов, в старой офицерской шинели с оторванными погонами, стоял перед ними. Его лицо было каменным.

– Юнкер Оборин!

–Я! – Митра выскочил вперед, вытянувшись в струнку.

–Покажите мне штыковой бой. Прием против пехотинца с винтовкой. Юнкер Семенов – ваш противник.

Митра лихорадочно вспоминал учебник. Замах, укол, отскок. Он сделал все технично, почти изящно.

Воронцов молча подошел к Семенову, выхватил у него винтовку и, развернувшись, с силой ткнул штыком в сторону Митры. Движение было не отточенным, а коротким, свирепым и смертельно эффективным. Штык остановился в сантиметре от горла Митры. Тот инстинктивно отпрянул, споткнулся и упал в грязный снег.

– Встать! – голос Воронзова был резким, как удар хлыста. – Вы танцуете, юнкер. А противник будет убивать. Забудьте всё, чему вас учили в мирное время. Здесь нет фехтования. Есть удар. Один. Чтобы враг не встал. Понятно?

– Так точно, господин полковник! – Митра, красный от стыда, встал, отряхивая снег.

– Повторите. Десять раз. Без изящества. Со злостью.

Он прошел вдоль строя, глядя в глаза каждому из этих мальчишек. Студентов, гимназистов, недоучившихся юнкеров.

–Вы думаете, мы воюем за Учредительное собрание? За демократию? Заполните эту пустоту в ваших головах! – он постучал себя по виску. – Мы воюем за то, чтобы выжить. Чтобы они, – он махнул рукой в сторону города, – не пришли сюда и не перерезали всех вас, как щенков. Ваша идеология сейчас – этот штык. И умение вогнать его в живот врагу, пока он не вогнал свой в ваш. Всем – примять снег. Делать перебежки. Ползком. На животах!

-–

В лазарете пахло смертью. Лиза научилась различать запахи: сладковатый – гангрены, тяжелый – гноя, резкий – карболки. Она уже не бледнела, когда снимала бинты с изувеченных тел. Руки сами делали свою работу: обмыть, обработать, перевязать.

Раненый, которого она обрабатывала, был казаком. Молодой парень с обветренным лицом, с простреленным плечом. Он смотрел на нее мутными от боли глазами.

– Спасибо, сестрица…

–Не двигайтесь, – ее голос был тихим, но твердым.

–Наших тут много? – спросил он.

–Достаточно.

–А краснопузых – приводили?

Лиза вздрогнула.Она не думала об этом.

–Раненых – всех принимают.

–Зря, – парень хрипло кашлянул. – Их добивать надо. Как бешеных собак. Они ж нам по хатам палят, семьи вырезают… Вот есаул Громов правильно говорит – пощады не давать.

В тот момент дверь распахнулась, и в лазарет действительно вошел сам есаул Громов. Он вел под руку своего молодого казака с окровавленной повязкой на голове.

– Доктора! Кому тут рапортовать? – его громкий голос заставил вздрогнуть даже самых стойких сестер.

Он увидел Лизу и, узнав в ней женщину, которую видел на улице с офицером, скривился.

–А, штабная дама… Ладно, не до церемоний. – Он подвел своего подчиненного. – Вот, поцарапали моего ординарца. Приласкайте его.

Его взгляд упал на раненого казака, с которым говорила Лиза.

–Ты откуда, хлопче?

–Из станицы Кагальницкой, господин есаул! На разъезде под Нахичеванью ранили.

–Молодец, что живой. Выздоравливай, скоро опять в строй. Этих… – он мотнул головой в сторону окон, за которыми был город, полный «золотопогонников», – они без нас не справятся.

Лиза, перевязывая ординарца Громова, слышала этот разговор. Она чувствовала, как в лазарете, этом последнем прибежище милосердия, снова возникает невидимый, но прочный фронт.

-–

Той же ночью Воронцов вернулся на квартиру поздно. Он сбросил шинель и сел за стол, не зажигая свет. Лиза вышла к нему в халате.

– Ты не спишь? – спросил он устало.

–Ждала.

Он молча сидел, глядя в темноту.

–У нас нет времени, Лиза. Они наступают со всех сторон. Мои мальчишки… Они еще не готовы. А командование уже бросает нас на самые сложные участки. Как затычку.

– Куда? – спросила она, и сердце ее сжалось.

–Разъезд под Батайском. Красные заняли его вчера. Нужно выбить. Завтра в пять утра выходим.

Он налил себе воды из графина, рука дрогнула, и вода расплескалась.

–Черт. – Он вытер лоб. – Сегодня в штабе был Громов. Требовал подкреплений для своей станицы. Я сказал, что у меня людей нет. Он посмотрел на меня так, будто я не офицер, а предатель. Говорит: «Вы, русские, всегда на казаков смотрите свысока, а когда припекает, первыми за помощью к нам бежите».

Лиза подошла и положила руку ему на плечо. Он не ответил на прикосновение.

–Я знаю, ты не одобряешь, – сказал он тихо. – Ты видишь последствия. А я должен быть их причиной. Таков долг.

– Я не осуждаю, Александр. Я просто боюсь.

–И правильно делаешь.

Он поднялся и пошел к себе в комнату, оставив ее одну в темноте.

-–

В казарме царила нервозная тишина. Все чистили винтовки, проверяли подсумки. Завтра – первый настоящий бой.

Митра сидел на своей койке и пытался писать письмо матери в Москву. Но слова не шли.

«Дорогая мама, завтра я, возможно, убью человека. Или меня убьют. Мы идем защищать Россию, но я до конца не понимаю, от кого. От таких же русских? Полковник говорит, чтобы я не думал. Чтобы я просто делал свое дело…»

Он смял листок и сунул его в карман. Писать было нечего. Все слова казались ложью.

Он посмотрел на спавших товарищей. Семенов, который так смешно храпел. Долговязый Коля, который вчера читал им Блока. Они все были такими же мальчишками. И завтра их поведут на смерть.

Митра взял винтовку и снова начал чистить уже идеально чистый ствол. Руки дрожали. Он вспомнил свистящий у его горла штык Воронцова и сглотнул сухой комок страха.

«Чтобы выжить», – сказал полковник. И Митра изо всех сил пытался в это поверить.

Глава 4. Бой у разъезда №17

Январь 1918, под Батайском

Ночной марш был кошмаром. Они шли по заснеженной степи, проваливаясь в сугробы, обжигая лица колючим ветром. Никто не говорил. Слышался только хруст снега под сапогами, тяжелое дыхание и звенящая в ушах тишина. Воронцов шел в голове колонны, его фигура была темным, неумолимым силуэтом на фоне звездного неба.

Митра, стиснув винтовку, чувствовал, как страх сковывает его хуже мороза. Он пытался повторять про себя: «Чтобы выжить. Чтобы выжить». Но от этих слов не становилось теплее.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.