Кардинал Феникса

Пролог

Весна 1599 года в южной Франции выдалась обманчивой. Воздух благоухал лавандой, а Рона дарила солоноватый бриз. Казалось бы, рай, но провансальские холмы хранили древнюю тьму. Авиньон, город пап, где когда-то шептались ереси, теперь томился под гнетом инквизиции. Ночь 15 апреля накрыла город, словно тяжелый плащ, усыпанный звездами. Луна, бледная и зловещая, нависла над руинами старого храма Сен-Мишель-де-ла-Рош, словно глаз, наблюдающий за каждым.

Храм, забытый всеми, стоял в отдалении, у подножия скалы. Ветер выл здесь волком, а эхо шагов будило мертвых. Отец Этьен де Рошфор, сорока шести лет, потомок древнего рода крестоносцев, ступил на порог руин. Его сердце билось в унисон с древним пульсом этого места.

Алая мантия из шелка, будто пропитанного кровью мучеников, шуршала по камням, словно змеиная кожа. Это была не просто одежда, а реликвия Ордена Феникса. Тайный орден собирался в подвалах парижских аббатств и пещерах Лангедока, вынашивая планы изменить мир. Этьен был их верховным жрецом, Хранителем Пламени, как он себя называл. Его бледное лицо с острым носом и глазами цвета янтаря отражало свет свечи, воткнутой в трещину алтаря. В его глазах не было страха, лишь голод, который возникает, когда разум сталкивается с бессмертием.

Он не всегда был таким. В юности Этьен был послушным священником в Тулоне. Его голос, мелодичный и уверенный, успокаивал паству, измученную войной католиков и гугенотов. Варфоломеевская ночь 1572 года сломала его, или, скорее, перековала. Улицы Парижа были залиты кровью протестантов, чьи молитвы на родном языке казались ему кощунством. Бог один, но огонь Его очищает, – шептал он над телами. Тогда в его сердце и зародилась идея. Не просто месть, а воскрешение. Феникс, птица из пепла, – это вечный круг.

Орден Феникса нашел его год спустя в лионской библиотеке. Старик Бертран, с лицом в оспинах, вручил ему древний пергамент. Кровь еретика – ключ, пепел – замок, пламя – дверь, – гласила надпись. Читая ее при лунном свете, Этьен почувствовал, как в нем закипает жар.

Теперь, в руинах Сен-Мишеля, ритуал был готов. Храм, построенный еще римлянами, был идеальным алтарем. Его стены, словно вены, хранили эхо забытых богов. В центре, на камне, лежало тело – свежий трофей Ордена. Это был Пьер Лекур, гугенот, схваченный на проповеди. Ему было тридцать два, как и Христу, и его кровь должна была стать чистым сосудом. Пьер был мертв уже два часа, зарезанный в подвале аббатства.

Этьен склонился над ним, его пальцы в перчатках дрожали от предвкушения. Ты – еретик, – прошептал он по-латыни, – но в твоей крови – семя вечности. Господь простит нас, ведь мы крадем у дьявола его же огонь.

Рядом стояла серебряная чаша, украденная из собора Нотр-Дам, с гравировкой феникса. Этьен взял ритуальный кинжал из метеоритного железа и надрезал вены покойника. Кровь хлынула, густая и темная, как вино. Она наполняла чашу с тихим чавканьем. Этьен увидел, как капли на камне вспыхивают искрами. Или это был обман? Он добавил ладан и мирру, и прошептал инвокацию: Ex cinere et sanguine, resurge. Из пепла и крови, восстань. Воздух сгустился, и ветер стих.

Следующий шаг был самым опасным. Этьен поднес факел к телу и поджег солому. Пламя лизнуло ноги Пьера, распространяясь вверх. Запах паленого мяса ударил в ноздри. Этьен закашлялся, но не отступил. Он стоял и пел псалом на древнееврейском. Тело горело неохотно. Сначала кожа лопалась, затем кости обнажались, чернея. Когда огонь угас, остался лишь пепел. Этьен собрал его лопаткой и добавил в чашу с кровью. Смесь забурлила, и он поднес ее к губам. За Орден, за Феникса, за вечность, – подумал он, и глоток обжег его горло. Жар разлился по венам, и на миг Этьен увидел себя, молодого, в алой мантии, ведущего армии через пламя.

Но ритуал требовал завершения. Самосожжение. Этьен должен был лечь на алтарь, облиться остатками смеси и поджечь себя, чтобы его душа переродилась в новом теле. Он чувствовал изменения: кожа горела, зрение обострилось, и в ушах звучал шепот предков. Он скинул мантию и шагнул к алтарю, где огонь еще тлел. Господи, прими меня в Свой огонь, – прошептал он, разливая остатки чаши на грудь. И тут раздался топот сапог.

Двери храма распахнулись, и внутрь ворвался отряд инквизиции, во главе с братом Домиником де Валье. Они шли молча, и их глаза горели фанатичным блеском. Ego te absolvo? Нет, hereticus! – прогремел де Валье. – Ты – язва на теле Церкви!

Этьен замер, факел в руке дрожал. Братья, – начал он, – это не ересь. Это… искупление. Кровь еретика очистит нас всех. Но слова утонули в хрипе. Один из инквизиторов выстрелил из арбалета, и болт вонзился в плечо Этьена, опрокинув его на колени.

Они набросились на него, срывая рубаху, осматривая след на груди. Смотрите! – заорал де Валье, указывая на чашу и пепел. – Ритуал Феникса! Орден! Этот пес – их главарь!

Допрос был кратким и жестоким. В подвале авиньонского дворца инквизиторы работали умело. Этьен не сломался сразу. Орден – миф, – лгал он сквозь кровь. – Я всего лишь искал путь к Богу. Но де Валье знал больше. Доносчик из Ордена выдал все под пыткой неделю назад. Ты пил кровь еретика, – шипел инквизитор, – ты хотел стать дьяволом во плоти. Признайся, и Бог смилуется.

Этьен признался на рассвете, когда боль стала его второй кожей. Он рассказал о видении, о Фениксе, о том, как пламя сожжет мир, если ритуал не завершится. Я жил тридцать три года в поисках. Как Христос. И через тридцать три года… я вернусь. Де Валье рассмеялся, но в его глазах мелькнул страх.

Приговор вынесли в тот же день. Сжечь еретика в храме Сен-Мишель. Толпа собралась быстро. Этьена вели на телеге, его руки скованы цепями, мантия наброшена на плечи. По пути он молчал, но в голове крутились слова проклятия: Ignis devorabit omnia, donec resurgam. Огонь пожрет все, пока я не восстану.

Храм встретил их тишиной. Этьена привязали к столбу у алтаря, обложив соломой и смолой. Де Валье прочитал приговор. Толпа зашепталась.

Факел поднесли. Пламя лизнуло ноги Этьена. Он не кричал. Вместо этого поднял голову к небу, и произнес проклятие: Клянусь перед Богом и всеми ангелами: ровно через тридцать три года, сколько жил Спаситель, я восстану. Пока ритуал не завершен, пока моя душа не найдет новое тело в крови еретика, пламя вернется. Оно начнет с храмов Франции – от Авиньона до Парижа, – и пожрет ваши дома, ваши улицы, ваши души. Огонь не угаснет, пока Феникс не родится заново!

Толпа ахнула. Де Валье побледнел, но огонь уже полыхал. Пепел взвился вихрем, унесясь в ночь. Инквизиторы отступили, а ветер разнес искры по холмам.

На утро от Этьена не осталось ничего, только черный след на камне и чаша, теплая на ощупь. Де Валье приказал засыпать руины, но шепот пошел по деревням: Феникс не мертв. Он ждет. И через тридцать три года огонь вернется.

Никто не знал, что проклятие – это семя, посаженное в почву Франции. А в Париже, в архивах инквизиции, один монах спрятал копию отчета под рясой. Имя его было Гильом Леклерк. Но это уже другая история. История, что разгорится в 1632 году, когда вспыхнет пожар, и лютеранин Анри Кляйн шагнет в пламя, не подозревая, что держит в руках ключ к алому ритуалу.

Глава 1

Лето 1632 года выдалось в Провансе таким, что хоть святых выноси. Зной стоял немилосердный, словно само пекло разверзлось над головой. Солнце жарило так, что земля трескалась, словно старая лодка, а воздух над полями ходил волнами, будто в бреду. Марсель, этот галдящий муравейник, где корабли из дальних стран выгружали всякую диковину, а оборванцы дрались за объедки, казался Анри Кляйну ну совсем чужим местом. Здесь вера пахла тяжёлым потом, мокрой верёвкой и солёными брызгами, никак не свежим хлебом, как в лютеранских общинах, где он рос в родном Пфальце.

Ему перевалило за тридцать пять, а шрам, что тянулся по щеке от самой скулы, был памятью о дуэли, что случилась когда-то с одним католическим забиякой в Тюбингене. Эта отметина уже поседела, словно кость, пролежавшая долго в земле. Сейчас Анри восседал на своём гнедом коне и ехал по пыльной дороге, что вела из Марселя. С ним был лишь груженый мул, да письмо от самого парижского префекта полиции. Оно лежало у него за пазухой и жгло его, словно клеймо раскалённым железом. В письме было велено расследовать пожары, что один за другим вспыхивали в округе. Уже третий по счёту! Король обеспокоен, значилось в послании. И ни в коем разе нельзя давать сунуть нос в это дело инквизиции, пока не выяснится причина. А ещё там было сказано, чтобы Анри помнил, что он слуга короны, а не какой-нибудь там еретик.

Анри только фыркнул, услышав это. Да какой из него слуга короны? Лютеранин во Франции, где у власти католики, что волк в овечьей шкуре. Как ни крути, а всё равно чужак. Отец его, пастор из Германии, как-то сказал ему, когда они бежали от преследований: Вера, она в сердце, а не в показной рясе. Но всегда держи кинжал при себе, сынок. Так Анри и поступал. Небольшой стилет всегда был у него под рукой, в ножнах, что висели на поясе. Рядом с ним был и пистолет, заряженный до отказа, хоть жара и стояла неимоверная. Всё это было нужно, ведь Анри не верил в привидения и прочую чертовщину, о которой любили судачить местные жители. Не было никаких демонов из ада, что жгут всё вокруг за грехи. Всё это дело рук человеческих. Поджог, чья-то месть, а то и вовсе происки английских шпионов, что плетут свои сети в преддверии войны. Тридцатилетняя война уже не первый год терзала Европу, будто саранча. Франция при короле Людовике XIII балансировала на самом краю. Ришелье строил козни в Париже, а где-то на юге Франции гугеноты ещё не забыли Нантский эдикт, который был подписан в 1598 году. Он обещал мир, но принёс лишь передышку.

Деревню Сен-Лоран-ан-Прованс можно было увидеть уже издалека. Дома жались друг к другу у подножья невысокого холма, словно раненый зверь, что ищет защиты. Это было жалкое зрелище: несколько домов из глины с крышами из черепицы, окружённые оливковыми рощами и виноградниками, что в этом году дали плохой урожай. Кислый, как отрава. Анри увидел дым ещё издали. Тонкая струйка серого цвета поднималась над крышей церкви, что была единственным каменным зданием во всей этой дыре. Третий пожар, – подумал Анри, натягивая поводья. Первый пожар случился в апреле, прямо на Пасху. Тогда сгорел амбар, где хранилось зерно. Второй произошёл в июне в соседней деревне. Там сгорел трактир и погибло несколько крестьян. И всё без всякой причины. Ни намёка на молнию или чью-то неосторожность. Чудо или кара, – писали в донесениях с места событий. Анри в чудеса не верил. Он спешился на самом краю деревни, где уже собралась толпа зевак. Женщины в чепцах, крестьяне с вилами и местный священник в старой, рваной сутане, что размахивал крестом, будто оружием. В воздухе пахло гарью и страхом. Этот запах был тяжёлым, липким, словно пот, что выступает на ладонях в летнюю жару.

– Кто тут у вас за старшего? – спросил Анри. Его французский, с лёгким немецким акцентом, резал слух, словно ножом по стеклу. Толпа затихла и уставилась на него. Высокий, широкоплечий, одетый в потёртый дорожный плащ, с саблей на боку. Чужак. Да ещё и протестант, это было видно по его холодным глазам, что казались такими же ледяными, как Эльба зимой. Из толпы вышел коренастый мужик лет пятидесяти. Его лицо было покрыто рябинами от оспы, а борода спутана, как солома. Судя по всему это и был староста, Жан Мирабо. Он поклонился Анри, но глаза его бегали, словно у лисы, загнанной в угол.

– Господин комиссар? Самого Парижа? – пробормотал он, вытирая руки о грязный фартук, что был весь в саже. – Слава Богу, что вы приехали. Это… Это конец света, клянусь Девой Марией!

Анри кивнул головой и осмотрел толпу. Двадцать, от силы тридцать человек. Все бледные, с глазами полными ужаса. Где-то всхлипывал ребёнок, что забился под юбку матери. Вдалеке, возле церкви, какие-то мужики тушили угли вёдрами с водой. Конец света, – подумал Анри. Да, для этих людей, пожалуй, это именно так и выглядело. А для меня это просто работа.

– Покажите мне, что тут у вас сгорело, – сказал он, передавая поводья конюху, что вынырнул из толпы. Парень лет двенадцати с копной рыжих волос схватил поводья, но не смог скрыть своего любопытства. Они пошли по тропинке, посыпанной пеплом, что хрустел под сапогами, словно сухие листья. Церковь Sainte-Marie-Madeleine возвышалась на самом краю деревни. Её шпиль, почерневший от огня, торчал в небо, словно обрубленный палец. Двери, что когда-то были сделаны из дерева, сгорели дотла и теперь лишь бесполезно висели на петлях. А внутри… Анри остановился на самом пороге. Даже ему, кто повидал всякое на полях сражений, стало не по себе. Алтарь был разворочен, словно грудная клетка. Иконы оплавились и превратились в кашу из воска и дерева, а скамьи рассыпались в кучу углей. Запах был ужасный: палёная плоть, смешанная с ладаном и сыростью камня. В углу, возле исповедальни, лежало тело женщины средних лет. По виду кухарка, одетая в обгоревшее платье. Её лицо застыло в предсмертной гримасе и было обращено к потолку, где балки обуглились, но не рухнули вниз.

– Матерь Божья, – прошептал Мирабо, крестясь. – Сестра Агнес, она готовила обед для бедных. Огонь вспыхнул сам по себе, словно вихрь, посланный дьяволом. Ни одной искры, ни одной свечи. Просто… Пламя.

Анри не стал креститься. Он шагнул внутрь церкви. Сапоги вязли в саже, а воздух обволакивал его, словно дымовая завеса. Он был здесь для того, чтобы молиться. Он был сыщиком. Его мозг работал, словно часовой механизм. Чётко и без всякой жалости. Никаких предпосылок, – вспомнил он слова префекта. Но если копнуть поглубже, то они всегда найдутся. Он присел возле алтаря, где всё ещё тлели угли и при помощи прутика разворошил золу. Под золой оказались осколки разбитого кувшина и… Что-то металлическое блеснуло в лучах солнца, что пробивались сквозь дыры в крыше.

– Когда всё это случилось? – спросил он, не поворачиваясь. Голос его был ровным, но внутри всё кипело от ярости. Третий раз. У него уже вырисовывалась картина произошедшего. Это не могло быть совпадением.

– Это произошло ночью. Около часа назад, – ответил Мирабо, почёсывая бороду. – Я проснулся от криков. Схватил ведро и побежал сюда, но… Огонь пожирал всё, словно живое существо. Ветра не было, луна светила ярко, и вдруг… Я увидел вспышку в окне. Словно сам Люцифер поднёс спичку.

Анри хмыкнул. Какие такие спички? В 1632 году их ещё не изобрели. Но метафора была понятна. Он осторожно вытащил на свет свою находку. Это был медальон, не больше монеты. Обгоревший, но не расплавленный. Судя по весу, это было серебро. Цепочка, к сожалению, была порвана. На одной стороне медальона был изображён феникс с распахнутыми крыльями, из клюва которого вырывались языки пламени. На другой стороне была надпись на латыни: Ex cinere resurgam. Из пепла восстану. Анри повертел медальон в пальцах и почувствовал, как по его спине пробежал холодок. Он не боялся, нет. Просто у него возникло то самое чувство, когда кусочки головоломки начинают вставать на свои места. Феникс? Вспоминались мифы, алхимия, ересь. В Париже ходили слухи об этих символах и делах инквизиции.

– Чьё это? – спросил он, поднимаясь и показывая медальон старосте.

Мирабо побледнел.

– Не знаю, господин. Никогда раньше не видел. Но… В наших краях рассказывают про старые проклятия. Помните священника, что сожгли в Авиньоне тридцать три года назад? Его звали Этьен. Говорят, перед смертью он проклял всех вокруг, насылая огонь.

Анри сунул медальон в карман. Там был дублон. Тридцать три года. Возраст Христа. Интересно. Но совпадения – это для суеверных.

– Расскажите мне про те первые пожары. Находили ли там такие… Безделушки?

Староста замялся и огляделся по сторонам, словно боялся, что стены услышат его слова.

– В том первом пожаре, что случился в апреле, нашли кусок мантии. Красной, как кровь. А во втором пожаре нашли чашу из серебра, с таким же фениксом. Инквизитор всё это забрал, но люди говорят, что это дело рук Ордена Феникса. Они хотят, чтобы мир переродился в огне.

Орден Феникса. Анри что-то слышал про них. В полицейских архивах упоминалась тайная секта, где были алхимики и фанатики. Инквизиция разогнала их ещё в шестнадцатом веке. Еретики, что пили кровь и сжигали тела ради бессмертия. Бред, конечно. Но три пожара, три артефакта… Он кивнул Мирабо.

– Соберите тех, кто выжил. Я должен их допросить. И пошлите за инквизитором. Если он уже здесь, то пусть подождёт снаружи. Это дело короны, а не святого офиса.

Староста ушёл, шаркая ногами. Анри продолжил осмотр. Он медленно ходил по церкви, словно охотник, что идёт по следу своей добычи, и отмечал детали. Окно в алтаре было разбито изнутри. Стёкла были в саже, но на раме не было порезов, а значит не было взрыва. Пол возле алтаря тёплый, но не раскалённый. Получается, что огонь вспыхнул в одном месте, а потом уже распространился по всей церкви. Поджог, – подумал он. – Какая-нибудь смесь? Греческий огонь? А может что-то и попроще: масло и фитиль. Но нигде не было найдено и следа фитиля. Он нагнулся возле тела сестры Агнес и поднял её руку. Пальцы были сжаты, как в молитве, а под ногтями была земля. Свежая. Получается, что она с кем-то боролась? Или что-то копала? Рядом, в углу, он заметил неглубокую борозду в полу. Словно кто-то прятал что-то под плитой. Время шло. Солнце поднималось всё выше и выше и жара в церкви становилась невыносимой. Анри вышел на улицу. На паперти толпился народ. Здесь были кузнец с молотом, вдова, что причитала над коровой, что умирала от ожогов.

– Господин, – окликнула его женщина, – Это кара за этих гугенотов! Они молятся не так, как мы, и бог гневается на нас!

Анри посмотрел на неё. Всё лицо в слезах, но глаза злые – вот что бросалось в глаза. Протестанты тут большая редкость, но ненависть к ним всё равно жила, как угли под золой. Варфоломеевская ночь всплывала в памяти у старшего населения, да и Тридцатилетняя война вновь подогревала старую ненависть.

– Кара? – ответил он тихо, но твёрдо. – Бог не сжигает церкви. Это делают люди. Расскажите мне, что вы видели.

Она замялась, но всё-таки заговорила:

– Ночью, перед самым рассветом, я видела тень возле кладбища. Высокий человек в плаще. В руках у него был факел. Он что-то шептал на латыни. Феникс… восстань! А потом вспыхнул огонь.

Тень с факелом. Классика. Но что он шептал? Анри достал из кармана блокнот, что всегда носил с собой и сделал пометку: Феникс восстань. Похоже на то, что было выгравировано на медальоне. Он поднял голову и увидел его. Инквизитора. Высокий и худой, в чёрной рясе с капюшоном, что отбрасывал тень на лицо, изборождённое глубокими морщинами. Гильом Леклерк. Так шепнул ему Мирабо. Прибыл он на рассвете из Авиньона. В руках у него был крест из железа, а за спиной два послушника, что тащили сундук святых улик.

– Господин Кляйн? – Голос Леклерка звучал как скрежет по камням. Низкий, уверенный, с оттенком презрения. – Префект предупреждал. Значит лютеранин? Надеюсь, что вы не будете мешать работе церкви.

Анри выпрямился и не моргнул. Он ненавидел инквизиторов. Эти псы в рясах вынюхивали ересь в каждом вздохе. Один такой чуть было не повесил его отца за сектантство.

– Мешать? С чего бы это отцу Гильом? Я расследую поджог, а вы ищите дьявола?

Леклерк тонко улыбнулся.

– Поджог? Это не дело рук человеческих. Это знамение свыше. За год сгорело три церкви. Проклятие вернулось. Вы читали архивы? Этьен де Рошфор был сожжён в 1599 году. Перед смертью он сказал: Через тридцать три года пламя вернётся. Посчитайте сами: Сейчас 1632 год. Всё сходится.

Анри почувствовал, как медальон в кармане стал тяжелее. Совпадение? Или инквизитор всё знает?

– Архивы покроются пылью, а огонь сажей. Я найду виновных. И если это дело рук Ордена Феникса, то они не из дыма, а из плоти и крови.

Леклерк сделал шаг ближе. Глаза его, серые, как зимнее море, впились в Анри.

– Орден жив комиссар. Они закончат ритуал. Кровь неверного, пепел и самосожжение. Де Рошфор не умер. Он ждёт своего тела. И вы… Вы неверный. Вы протестант. Будьте осторожны, огонь таких любит.

Это была угроза или предупреждение? Лицо Анри не дрогнуло, но внутри шевельнулось что-то старое. Страх. Он помнил слова отца: Вера в сердце. Не бойся теней.

– Я осторожен отец. А сейчас начнётся допрос. Ваши послушники помогут с переводами.

Инквизитор кивнул с насмешкой. Слуги потащили сундук в церковь, а Анри приблизился к толпе и начал опрос. Первой была вдова, Марта Лефевр, сорока лет, руки которой загрубели от работы с прялкой.

– Я видела свет в окне, словно кто-то жёг ладан. А потом услышала крик Агнес: Феникс! Он здесь!

Феникс. Снова это имя. Анри записывал всё, что ему говорили: Видела свет в окне, словно кто-то жёг ладан. А потом услышала крик Агнес: Феникс! Он здесь! Следующим был кузнец, здоровяк с руками, словно кувалды.

– Я тушил огонь. Он был синим, а не жёлтым. Словно в аду. И пахло… Кровью.

Синий огонь? Химия? Сера? Анри читал об этом в книгах алхимиков. Но кровь… Он перешёл к мальчишке, Жаку, что держал лошадей.

– Что ты видел, малыш? – спросил Анри мягко, присев на корточки.

Жак посмотрел на медальон, что достал Анри.

– Такой же был у одного странника. Он проходил здесь вчера вечером. Спрашивал, как пройти к старому храму на холме. Сказал, что Третий огонь – это ключ. И ушёл в рощу.

Старый храм? Сен-Мишель-де-ла-Рош – это то место, где казнили де Рошфора. Ключ. Медальон обжигал ладонь.

– Как выглядел странник?

– Высокий, был одет в плащ. Лица не было видно, но у него горели глаза.

Анри встал. Разум работал. Странник. Плащ. Он положил медальон обратно в карман и крикнул Мирабо: Собирайте отряд. Едем к храму на рассвете. И никому ни слова.

Солнце село, окрашивая небо в тёмно-красный цвет. Толпа расходилась, а Леклерк стоял возле церкви и выкрикивал что-то над чашей. Анри смотрел на него и сомневался. А что если всё это было не дело рук человека, а проклятие? Нет, он должен был отбросить эти мысли. Он сын пастора.

В таверне было жарко. Анри занял место возле окна, приказал принести хлеб, сыр и вина. Хозяин таскал ему еду и молча смотрел на него. Анри думал. Третий огонь, артефакты, Феникс – зачем им это надо?

Дверь скрипнула и вошёл парень в куртке. Он подошёл к Анри и поклонился.

– Господин Кляйн? Я Луи Бувье, я из Марселя. Мой дядя был в секте. Он говорил, что ждёт тридцать три года. Феникс жаждет крови.

Анри остолбенел.

– Садись, расскажи всё, но без вранья.

Парень рассказывал про обряды и как убили его дядю.

Ночь нависла над миром. Анри вышел на улицу. На холме чернели руины. Там таилась опасность. Он всю ночь не сомкнул глаз, думал над произошедшим, вспоминал слова отца: Тьма сгущается, не бойся, бог – есть свет.

Ночь длилась бесконечно, но вот забрезжил рассвет и Анри с отрядом двинулся в путь. Когда они достигли холма, небо начинало светлеть, но руины Сен-Мишеля встретили их тишиной. Стены были обвалены, но в воздухе висел запах ладана. Это был верный знак, кто-то был здесь. Анри вошёл в руины старого храма один. Он откопал полусгнивший лоскут материи, это была мантия. – У нас есть зацепка.

Вдруг закричал Мирабо. Сзади в деревне поднимался дым. Пожар, – пронеслось у Анри в голове. Он выбежал на улицу, но показалось, что это всего лишь костёр, а паника это всего лишь дело случая. Это только начало, – подумал он, сжимая медальон. – Разгадка не в огне, она в крови.

Глава 2

Неделя прокатилась с тех пор, как то утро в Сен-Лоране обожгло своим жаром Прованс, и теперь казалось, что он просто замер, словно в предчувствии нового удара. Анри Кляйн решил осесть в таверне под названием Золотой Виноград. Заднюю комнату он превратил в свой личный штаб. Его стол был завален картами, отчетами с допросов и клочками пергамента, на которых он пытался воссоздать план старых руин Сен-Мишеля. Под рубашкой, на цепочке у него висел медальон с изображением феникса. Он носил его не как оберег, а скорее как укор самому себе. Этот холодный металл, касаясь кожи, постоянно словно шептал ему: Копай глубже, Анри.

Допросы тех, кто выжил в пожарах, давали на удивление мало полезной информации. Люди бормотали что-то о тенях, о странном запахе жженой крови и синих вспышках света. Инквизитор Леклерк кружил вокруг, точно ворон, выхватывая любые улики – будь то обрывок ткани алого цвета или осколок старой чаши, и при этом твердил о каком-то проклятии. Вы абсолютно слепы, комиссар, – шипел он при каждой нашей встрече. – Это не дело рук обычных поджигателей. Это душа де Рошфора требует плоти, вот что это такое!. Анри лишь отмахивался от него. Души не оставляют следов копоти и гари, а он вот нашёл их: царапины, словно от огромных когтей, на дверях церквей и крупицы селитры, которые не сгорели, а остались в пепле. Кто-то явно проводил эксперименты с огнём, и это был человек из плоти и крови, а не какой-то призрак.