Книга пепельных путей

Глава 1: Крыло, которое звало

_«Первый шаг к забвению – это не потеря памяти, а добровольное согласие на движение вслепую. Тот, кто следует за немым проводником, уже произнёс свой приговор.»_

– Из «Анналов Спящего Картографа», запись без даты.

Я шёл по склону. Не помню, зачем. Не помню, откуда. Ветер нёс с собой песни, которым не было названия, а под ногами трава прогибалась, мягкая и зелёная, как память, которую стыдно признать своей.

И тогда я увидел её. Чайку. Она сидела на валуне, окрашенном в ржавые цвета заката, которого не было. Это была не просто птица. В её глазах таилась не то насмешка, не то бездонная грусть, и смотрела она на меня так, словно знала мое имя, которое я забыл.

Она махнула крылом. Не для полёта. Она махнула им, как машут рукой – нетерпеливо, настойчиво, с оттенком отчаяния, которое понятно лишь тому, кто ждал слишком долго. Этот жест был яснее любых слов. Он был приглашением и приказом. Призывом и осуждением.

Я пошёл за ней. Не потому что захотел, а потому что уже не мог иначе. Мои ноги сами несли меня вниз по склону, который теперь казался бесконечным. Мы шли мимо камней, по форме напоминавших окаменевшие мысли, и ручьёв, что текли вверх, унося с собой опавшие листья – в небо.

Она привела меня к Дубу. Он был не деревом, а событием. Его кора шевелилась, дышала, переливаясь оттенками бронзы и крови. Ветви скрипели, словно кости великана, и каждая прожилка на листве казалась сосудом, несущим не сок, а тёмный свет.

В его основании, там, где корни должны были уходить в землю, зиял проём. Порталом это можно было назвать лишь с большой натяжкой. Это была рана в самом дереве, ведущая вглубь, в абсолютную черноту, пахнущую влажной землёй, старым пергаментом и чем-то неуловимо металлическим.

Чайка обернулась, бросила на меня последний взгляд – полный той же странной смеси печали и насмешки – и нырнула в темноту, исчезнув без следа.

Я остался стоять перед этим дышащим монолитом, слушая, как ветер в его листьях шепчет слова на забытом языке. Сделать шаг вперёд значило отказаться от всего, что я когда-либо знал. Остаться на месте – значило навсегда застрять в этом бессмысленном ожидании.

Я сделал шаг. Не вперёд. Внутрь.

Глава 2: Хранитель Шрамов и Шёпотов

_«Грех – это не действие, а отпечаток, который оно оставляет на душе мира. Утешение – это песок, которым мы пытаемся этот отпечаток засыпать. Оба они – лишь разные виды пыли.»_

– Из «Трактата о несовершенной тяжести», приписывается Молчальнику из Башни Тишины.

Тьма приняла меня не как врага, а как давно ожидаемого, но нежеланного гостя. Она обволакивала, давила, но не душила. Воздух густел, превращаясь в сироп из теней и забытых обетов. Я шёл вперёд, хотя впереди не было ничего, только упругое, беззвучное сопротивление. И тогда впереди зажегся свет – тусклый, желтоватый, словно от одинокой свечи, горящей на дне глубокого колодца.

Свет исходил из небольшой пещеры, точнее, ниши, будто выдолбленной в самой сердцевине Дуба. Стены были живыми, волокнистыми, и они пульсировали в такт медленному, гулкому биению, что исходило отовсюду. Это было сердцебиение дерева. Сердцебиение мира.

В центре ниши, на грубом каменном сиденье, сидел он. Невысокий, коренастый, но не сказочный добряк. Его лицо было испещрено морщинами, но при ближайшем рассмотрении я понял, что это были не морщины, а шрамы. Глубокие, причудливые борозды, будто кто-то вырезал на его коже не буквы, а сами понятия, боль и тишину.

– Ты пришёл, – его голос был скрипом двери в заброшенной библиотеке. – Все приходят. Рано или поздно. Одни – за Утешением. Другие – чтобы заглянуть в лицо своему Греху. Но все ищут одно и то же. Забвение.

Он не двигался, лишь его глаза, тёмные, как смола, изучали меня. В них не было ни дружелюбия, ни враждебности. Только усталое знание.

– Кто ты? – выдохнул я, и мои слова поглотила пульсирующая плоть стен.

– Смотритель. Хранитель. Тюремщик. Называй как хочешь. Я тот, кто ведает весами, на которых взвешивают пыль. Я – тот, кто записывает приходящие и уходящие тени. Я – Гном. Это имя тебе понятнее всего, хотя оно так же неточно, как и все остальные.

Он поднял руку, и его пальцы, корявые, как старые корни, провели по лицу, по шрамам-словам.

– Это – невысказанное. Каждое «прости», которое застряло в горле. Каждое «люблю», которое сгорело на языке. Каждое «ненавижу», которое прошептали лишь стенам. Они должны где-то храниться. Мир не выдержит их тяжести, если они останутся висеть в воздухе. Они оседают здесь. На мне.

Я молчал. Его слова не звучали безумием. Они звучали ужасающе правдиво.

– Птица привела тебя, – констатировал он. – Она любит приводить тех, кто заблудился в самом себе. Она указывает путь к Дереву, но путь от него – ты должен найти сам. Если сможешь.

– Что это за место? – спросил я, чувствуя, как почва под ногами, которой не было, уходит ещё глубже.

– Это место между. Между виной и прощением. Между смыслом и бессмыслицей. Ты на склоне Горы Бессмыслия. А это… – он обвёл рукой нашу нишу, – прихожая. Кабинет для записи прибывших.

Он тяжело поднялся. Его фигура казалась больше, чем должна была быть.

– Ты ищешь Сокровище. Все его ищут. Чистое Забвение. Оно не стирает память. Оно стирает боль. Вину. Стыд. Оно оставляет пустоту, лёгкую, как перо. Но чтобы найти его, нужно сначала потерять всё. Даже причину, по которой ты его ищешь.

Он сделал шаг ко мне, и от него пахло старыми книгами, влажной землёй и горьким миндалём.

– Хочешь увидеть мир, который держится на Грехе и Утешении? Прежде чем ты решишь, стоит ли то, что ты найдёшь, того, что ты потеряешь?

Он не ждал ответа. Он щёлкнул пальцами. Звука не было, но стены пещеры раздвинулись, и передо мной открылся вид, от которого кровь застыла в жилах.

Город. Бесконечный, сюрреалистичный город, раскинувшийся в гигантской пещере, своды которой терялись в вышине. Башни из спрессованной тоски мостились рядом с домами, сложенными из смеха, который больно резал слух. По улицам текли реки из слёз, и по ним плыли лодки, сделанные из сплетен. В воздухе висел звон – не колоколов, а разбитых обещаний.

– Добро пожаловать, – проскрипел Гном. – В место, где ты всегда дома, даже если боишься в этом признаться.

Глава 3: Город, где смеются от боли

_«Первый закон иррациональной экономики: цена утешения всегда равна весу греха, помноженному на скорость убегающей мысли.»_

– Из «Рыночных Принципов» Гильдии Безликих Торговцев.

Гном повёл меня по узкой тропе, вырубленной в самой ткани этого безумного города. Воздух звенел от противоречий. Мы прошли мимо людей – или тем, что ими казалось. Женщина в разодранном платье, с лицом, залитым слезами, издавала оглушительный, животный хохот, и прохожие одобрительно кивали, бросая к её ногам монеты из тусклого металла. Мужчина, сжимавший в руках роскошную, сияющую награду, рыдал так, будто хоронил единственного друга.

– Не пытайся понять, – пробурчал Гном, не оборачиваясь. – Здесь плачут от счастья. Смех – признак признания неизбежной боли. Они научились извлекать из этого выгоду. Или забыли, как делать иначе.

Мы вышли на площадь. В центре её, на чёрном, отполированном до зеркального блеска камне, шла торговля. Торговля тем, чего нельзя было увидеть.

– Грехи на вес! Грехи свежие, выдержанные, малозначительные и смертельные! – выкрикивал древний старик с лицом, похожим на смятый пергамент. Перед ним висели весы странной конструкции, с чашами из затемнённого стекла.

К нему подошла молодая девушка с пустыми глазами. Она что-то прошептала. Старик кивнул, достал из складок своего плаща нечто невидимое и бросил на левую чашу. Стрелка весов качнулась. На правую чашу он начал класть крошечные, сверкающие камешки.

– Твой грех – три унции забывчивости, – изрёк старик. – Плата – семь минут радости из твоего будущего.

Девушка кивнула, взяла невидимый груз и потащила его прочь, став на мгновение чуть более сгорбленной. Чаша с камешками опустела сама собой.

– Он всегда берёт больше, – равнодушно заметил Гном. – Таков закон. Плата всегда есть то, о чём ты потом будешь жалеть больше всего. Он не обманывает. Он просто знает истинную цену вещей.

Потом был аукцион. На возвышении стоял аукционист с лицом куклы и голосом метронома.

– Лот номер сорок семь! Совесть! Практически не использовалась! Чувство вины слабое, но стабильное! Идеально для коллекционера или в качестве подарка тому, кого хотите запутать!

Толпа оживилась. Цены предлагались не в деньгах, а в годах жизни, в воспоминаниях о первом поцелуе, в способности различать цвета.

Я чувствовал, как моя собственная сущность начинает терять чёткость границ в этом месте. Воспоминания, которых у меня не было, шевелились на периферии сознания, предлагая себя в качестве платы за что-то неопределённое.

– Они всё продают? – спросил я, и голос мой прозвучал чужим.

– Всё, что имеет хоть какую-то тяжесть, – ответил Гном. – Грехи. Раскаяния. Невинность. Любовь. Именно так они ищут утешения. Облегчая свою ношу, они думают, что становятся свободнее. Они не понимают, что пустота весит бесконечно больше.

Он остановился и повернулся ко мне. Его шрамы-слова казались глубже в этом неестественном свете.

– Это и есть великая иллюзия. Они смеются, чтобы не сойти с ума от боли, которую сами же и покупают. Они плачут от счастья, потому что настоящая радость для них стала недостижима. Они торгуют частями себя, чтобы заполнить пустоту, которую сами и создали. Круг замкнулся. И он совершенен в своей бессмысленности.

Внезапно где-то зазвучала музыка – жалобная, прерывистая, словно её исполняли на инструментах из сломанных рёбер. Толпа на площади закружилась в танце. Это было медленное, ужасающее движение. Они обнимались, но их объятия были похожи на борьбу. Они улыбались, и их улыбки были похожи на гримасы агонии.

– Почему ты показал мне это? – прошептал я.

– Чтобы ты знал цену Сокровища, которое ищешь, – ответил Гном. – Чистое Забвение. Оно не продаётся на рынке. Его нельзя купить. Его можно только найти. Или потерять. Это одно и то же. Но чтобы искать, ты должен понять, что именно хочешь стереть. А для этого нужно вспомнить. Или придумать. Что, впрочем, также одно и то же.

Он повернулся и потянул меня за собой, прочь с площади, в узкие переулки, где тени были гуще и двигались самостоятельно.

– Пойдём. Твоя птица ждёт. Она ненавидит ждать.

Глава 4: Женщина с лицом из осколков

_«Будущее – это не ветвь, а призма. Каждая грань – это возможность, отражённая и искажённая весом твоих выборов. Смотри слишком пристально – и увидишь лишь себя, размноженного до бесконечности.»_

– Из «Комментариев к Хрустальной Хронике», приписывается Стеклянному Пророку.

Гном привёл меня в тупик. Стены здесь были сложены не из камня, а из спрессованной тишины. Она давила на уши, вызывая лёгкий звон. В конце тупика, в нише, сидела она.

Её лицо было невозможно разглядеть. Оно состояло из тысяч крошечных зеркал, осколков разной формы и размера, скреплённых невидимой силой. Они дрожали, смещались на миллиметр, и с каждым движением отражение в них менялось. В одном осколке я видел себя стариком с глазами, полными усталости. В другом – ребёнком с бездной в взгляде. В третьем – не себя вовсе, а кого-то чужого, с чужими мыслями на лице.

– Подойди, – сказал голос. Он исходил не от фигуры, а отовсюду сразу, как будто его рождал каждый осколок её лица. – Все подходят. Рано или поздно. Одни – чтобы увидеть, кем могли бы стать. Другие – чтобы убедиться, что стали единственно возможной версией себя.

Я сделал шаг. Зеркала зашевелились быстрее, ловя свет, которого не было.

– Я показываю не будущее, – прошептали осколки. – Я показываю возможности. Версии. Тени миров, которые отбрасываешь ты своими решениями. Или не-решениями. Взгляни.

Она подняла руку, и её пальцы, тоже составленные из крошечных зеркалец, указали на крупный осколок прямо по центру её лба. В нём я увидел себя. Таким, каким помнил. Обычным. Идущим по обычной улице под обычным дождём. Ничего примечательного.

– Это то, что ты считаешь своей жизнью, – прозвучал голос. – Самая серая и самая безопасная из нитей.

Её пальцы дрогнули. Осколок сместился, и его место занял другой. В нём я был в роскошных одеждах, с холодными глазами, и отдавал приказ, от которого у сотен людей гас свет в глазах.

– Цена власти – сочувствие, – прошелестели зеркала.

Ещё один осколок. Я в рваной одежде, но с тёплой улыбкой, раздающий хлеб таким же, как я, бродягам у костра.

– Цена сострадания – бессилие.

Ещё. Я – учёный в лаборатории, на пороге великого открытия, но с безумием в глазах.

– Цена знания – неведение в других вещах.

Ещё. Я – предатель. Я – герой. Я – отец семейства. Я – одинокий путник. Я – мёртвый солдат на забытом поле боя. Я – старик, умирающий в роскошной постели в окружении платных слуг.

Лицо женщины постоянно менялось, показывая всё новые и новые версии. Они накладывались друг на друга, дробились, сливались. Шёпот превратился в гул, в хаотичный хор всех моих возможных «я». Они кричали, умоляли, смеялись, плакали. Они обвиняли. Они звали за собой.

– Хватит! – выкрикнул я, закрывая лицо руками. Но это не помогало. Отражения возникали на внутренней стороне век, в самой моей голове.

– Почему? – спросил я, с трудом открывая глаза. – Зачем ты это показываешь?

Зеркала на её лице замерли на мгновение, сложившись в подобие улыбки, одновременно жалостливой и жестокой.

– Чтобы ты знал. Каждый твой шаг – это не шаг вперёд. Это выбор одной возможности и уничтожение тысячи других. Ты не становишься собой. Ты просто убиваешь всех, кем мог бы быть. Поиск Сокровища – это тоже выбор. Самый радикальный. Ты хочешь стереть не вину. Ты хочешь стереть все эти версии. Стать чистым листом. Но чистый лист – это и есть самая большая пустота. Самая тяжёлая ноша.

Она отвернулась. Сеанс был окончен.

– Теперь иди. Или останься. Смотри в меня вечность. Сойди с ума от возможностей. Выбор, как всегда, за тобой. Вернее, за тем, кто ты есть в эту конкретную секунду. До следующей секунды.

Гном, молча наблюдавший за происходящим, тронул мой локоть.

– Довольно. Смотреть слишком долго – значит разбиться вдребезги вместе с ней. Ты видел то, что видел. Запомни это. Или забудь. Разницы нет.

Он повёл меня прочь из тупика. Я шёл, пошатываясь, чувствуя, как внутри меня живут и умирают десятки несостоявшихся жизней. Их шёпот не умолкал. Они были со мной. Возможно, теперь – навсегда.

Я обернулся. Женщина с лицом из осколков снова была неподвижна, и в её зеркалах плясали лишь отражения безумного города, которого, возможно, тоже не существовало.

Глава 5: Карты несуществующих мест

_«Истинный путь не нанесён на карту. Он проявляется под ногами идущего, как шрам на коже, и исчезает сразу после того, как он сделает следующий шаг.»_

– Из «Атласа исчезающих троп», найденного в кармане плаща, повешенного на Мосту Молчания.

Гном вёл меня прочь от давящей тишины тупика, в лабиринт улочек, которые, казалось, дышали и перестраивались за нашей спиной. Воздух снова наполнился диссонансным гулом города, но теперь он казался почти благодатным после безмолвного крика всех моих возможных «я».

Мы вышли на небольшую, залитую бледным, словно подкрашенным, светом площадь. В центре, склонившись над рулоном пожелтевшей, испещрённой трещинами бумаги, сидел мальчик. Лет десяти, не больше. Его волосы были цвета пыли, а глаза – слишком взрослые, слишком старые для этого детского лица. Он что-то чертил заострённым угольком, его язык был высунут от сосредоточения.

– Ещё один коллекционер, – флегматично бросил Гном, останавливаясь на почтительном расстоянии. – Собирает то, чего нет.

Мальчик не поднял головы, продолжая водить угольком.

– Это не коллекция, – возразил он тонким, но твёрдым голосом. – Это каталог. Места исчезают, если их никто не помнит. Я их помню. Поэтому они всё ещё здесь. Немного.

Я подошёл ближе. То, что я принял за карту, было хаотичным нагромождением линий, пятен и странных, ни на что не похожих символов. Одни линии были резкими, угловатыми, другие – плавными, закрученными в спирали, которые обрывались на полпути. Вместо названий были начертаны вопросы: «Где кончается тень?», «Куда уходит эхо?», «Что лежит между «да» и «нет»?».

– Это… карта? – не удержался я.

Мальчик наконец оторвал взгляд от своего творения. Его старые глаза изучали меня без удивления.

– Это карта мест, которые нельзя найти, если ищешь. Сюда можно только забрести. – Он ткнул угольком в одно из пятен, похожее на кляксу. – Вот, например, Библиотека Неотправленных Писем. Она находится в постоянном движении. Сегодня её вход – в трещине между двумя мыслями на бульваре Сожаления. Завтра – в отражении в луже на мостовой после дождя, которого не было.

Он провёл пальцем по извилистой линии.

– А это – дорога к Мосту Молчания. Его можно перейти, только если ты больше не будешь говорить о том, что для тебя важно. Многие пытаются. Большинство срывается в реку Шёпота, что течёт внизу. Их слова тонут, и река становится полноводнее.

– А это что? – я указал на область, помеченную знаком, напоминающим сухое дерево.

– Долина Эха Без Голоса, – прошептал мальчик, и в его глазах мелькнула тень. – Туда лучше не сходить. Там слышишь мысли других. Всех. Одновременно. Это… громко. Очень громко. И ты не можешь ответить. Не можешь даже крикнуть, чтобы это прекратилось. Ты просто стоишь и слушаешь весь мир, и он не знает, что ты его слышишь.

Он перевернул лист. На другой стороне был нарисован лабиринт. В его центре было сырое изображение дерева с корнями, уходящими в небо, и ветвями, пронзающими землю.

– А это… – мальчик замолчал.

– Под Деревом Согрешения, у Горы Бессмыслия, – закончил за него Гном. Его скрипучий голос прозвучал неожиданно громко. – Место, которого нет на картах. Потому что его нельзя нанести. К нему нет пути. Оно появляется, только когда перестаёшь искать.

Мальчик кивнул, свернул свой свиток с почтительной осторожностью.

– Карты – это не инструкция. Это предупреждение. Одни места ищут тебя сами. Других лучше избегать. – Он посмотрел на меня. – Ты ищешь Сокровище?

Я кивнул, не в силах вымолвить слово.

– Тогда тебе не нужна карта, – сказал мальчик. – Тебе нужно забыть, что ты его ищешь. Перестать смотреть под ноги. Заблудиться по-настоящему. Только тогда тропа проявится. Но она приведёт тебя не туда, куда ты хочешь. Она приведёт тебя туда, где ты должен оказаться.

Он встал, засунул свиток за пазуху и, не прощаясь, пошёл прочь, растворившись в толпе, которая состояла из таких же, как он, потерянных душ, торгующих своими призрачными товарами.

Я смотрел ему вслед, чувствуя, как последние остатки ориентации покидают меня. Надеяться было не на что. Не на карты. Не на проводников. Только на слепое, бессмысленное движение вглубь этого кошмара.

Гном хмыкнул.

– Умный ребёнок. Жаль, он тоже забудет, зачем рисует свои карты. Это часть цены. Чтобы помнить о несуществующем, нужно забыть о реальном. Пойдём. Впереди – Мост. Решишь, готов ли ты заплатить за переход.

Глава 6: Мост Молчания

_«Молчание – это не отсутствие звука, а иной язык. На нём говорят тени поступков и немые признания. Перейти Мост – значит отречься от родного наречия и принять этот новый, вечный диалект.»_

– Из «Проповедей Немого Проповедника», высечено на камне у начала Моста.

Тропа, по которой вёл меня Гном, внезапно оборвалась. Под ногами зияла пропасть. Но не бездна тьмы, а белое, молочное, пульсирующее марево. Оно клубилось внизу, не издавая ни звука, и от этой тишины в ушах начинало звенеть.

Через пропасть был перекинут Мост. Он был сделан не из камня или дерева, а из чего-то прозрачного, стеклянного или ледяного, что лишь угадывалось по искажениям в воздухе. Он был нешироким, без перил, и терялся в белой дымке на другом берегу, которого не было видно.

У самого начала Моста на корточках сидел человек. Его лицо было скрыто капюшоном, а руки – в перчатках без единой застёжки. Он не двигался, слившись с безмолвием этого места.

– Сторож, – коротко пояснил Гном. – Он не говорит. Он лишь принимает плату.

Я сделал шаг к Мосту. Воздух перед ним задрожал, и я ощутил не физическое, а ментальное препятствие – упругую, невидимую стену.

Человек в капюшоне медленно поднял голову. Из-под капюшона не было видно лица, только тень и два тусклых, не мигающих огонька. Он не произнёс ни слова, но в моей голове прозвучал ясный, холодный вопрос:

Что для тебя важнее всего?

Я замер. Ответы роем понеслись в сознании. Память? Разум? Имя? Чайка? Поиск Сокровища? Ощущение собственного «я»?

Сторож ждал. Его молчание было красноречивее любых слов.

Чтобы перейти, ты должен отречься от права говорить об этом. Вслух. Шёпотом. В мыслях, обращённых к другим. Ты можешь знать это. Чувствовать. Но язык твой больше не повернётся к этой теме. Она станет немой зоной в твоей душе. Таков проходной налог.

Я отступил. Это была слишком высокая цена. Забыть, зачем я иду? Это одно. Но отказаться от права даже думать о самом важном? Это равносильно самоубийству.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.