«Путешествие в заснеженную Россию» Роман Жюля Верна (Записки путешественника, обретённые в архиве)

Пролог

Париж, декабрь 187… года.

Я сижу у камина, перелистывая старые записи. За окном – снег, тихий, почти бесшумный. Он ложится на мостовые мягким пушистым ковром, приглушая городской гул, и в этом безмолвии слышится что‑то почти мистическое – словно сама зима шепчет мне о далёких просторах, о которых я мечтал столько лет. О России.

В ящике стола – карта, испещрённая пометками: Москва, Санкт‑Петербург, Казань, Тобольск, Иркутск… Путь, который я наметил ещё пять лет назад, но всё не решался начать. Линии на бумаге кажутся живыми – они вьются, пересекаются, зовут за собой, обещая встречи с неведомым. Я провожу пальцем по извилистым маршрутам, и в воображении встают картины: бескрайние леса, укутанные инеем, ледяные глади рек, купола храмов, сверкающие, как застывшие звёзды.

Сегодня утром я получил письмо. Оно было написано на плотной бумаге с водяными знаками, а печать – в виде двуглавого орла – слегка потрескалась по краям, будто пережила долгий путь сквозь вьюги и метели. Я развернул лист, и взгляд упал на знакомые размашистые строки:

«Дорогой мсье Верн,

Если вы всё ещё мечтаете увидеть настоящую Россию – время пришло. Зима здесь особенно прекрасна. Она превращает страну в сказку, где каждый лес – дворец, возведённый из хрусталя и серебра, каждая река – зеркало, в котором отражается небесная синева, а каждый город – страница древней книги, исписанная историей и легендами.

Представьте: морозный воздух, пронизанный ароматом дымка из печных труб; сани, скользящие по заснеженным дорогам с мелодичным перезвоном колокольчиков; ярмарки, где торгуют пушниной, мёдом и расписной утварью. А ночью – бескрайнее звёздное небо, такое яркое, что кажется, до него можно дотянуться рукой.

Жду вас в Санкт‑Петербурге. Поезд отправляется 15 декабря.

Ваш друг,Александр Дюма‑отец».

Я улыбнулся. Александр всегда знал, как зажечь во мне жажду странствий. Его слова, словно искра, разожгли в душе пламя нетерпения. Я закрыл глаза и представил: вот я ступаю на перрон в Санкт‑Петербурге, вдыхаю ледяной воздух, наполненный запахами моря и хвои, вижу величественные фасады дворцов, припорошённые снегом, слышу гул города, пробуждающегося под покровом зимы.

Огонь в камине потрескивает, отбрасывая причудливые тени на стены. В этих тенях мне видятся очертания будущих приключений: встречи с удивительными людьми, ночёвки в заснеженных постоялых дворах, долгие разговоры у печи, где за чашкой чая раскрываются тайны далёких земель.

Сегодня я принимаю решение: отправляюсь.

Завтра – сборы. Завтра – первые шаги к мечте. А пока я ещё раз перечитываю письмо, и в каждом слове чувствую дыхание той самой России – суровой, прекрасной, манящей. Зимней сказки, ждущей своего исследователя.

Глава 1. Сборы и размышления

Утро выдалось хрустально‑ясным. Морозный воздух проникал сквозь занавески, и каждая снежинка, оседавшая на стекле, казалась крошечным осколком будущего путешествия. Я встал раньше обычного – волнение гнало сон прочь. Впереди – сборы, а в голове уже вереница образов: заснеженные просторы, дымящиеся самовары, перезвон колокольчиков на тройках…

Я разложил на столе блокнот и принялся составлять перечень:

Тёплая одежда: меховая шапка, шерстяные шарфы, двойные варежки, тулуп (непременно из овчины – Александр писал, что без него в сибирских морозах не выжить).

Обувь: высокие сапоги с войлочной подкладкой, валенки (их я решил приобрести в России – говорят, местные мастера творят чудеса).

Письменные принадлежности: несколько толстых тетрадей в кожаных обложках, чернила, которые не замёрзнут на холоде, перочинный нож.

Инструменты: компас, карманный термометр, бинокль (чтобы разглядеть далёкие горизонты).

Аптечка: настойки, бинты, мази от обморожений – предусмотрительность никогда не помешает.

Книги: томик Пушкина (для душевного тепла), атлас Российской империи, разговорник (хотя я надеялся, что мой ломаный русский вскоре станет чуть увереннее).

Пока я складывал вещи, взгляд то и дело возвращался к карте. Линии маршрутов оживали в воображении:

Москва – сердце страны, где, как говорят, время течёт иначе. Я представлял себе красные стены Кремля, укутанные снегом, и шумные рынки, где торгуют пряниками и мёдом.

Санкт‑Петербург – город каналов и дворцов, который Александр обещал показать во всём блеске. Интересно, как выглядит Нева под ледяным панцирем?

Тобольск – ворота Сибири, где, по слухам, зима царствует с особой строгостью.

Иркутск – последняя точка перед бескрайними просторами, где, кажется, сама тишина говорит громче слов.

Я провёл пальцем по линии Транссибирской магистрали (хотя она ещё только строится) и подумал: сколько историй скрыто в этих землях? Какие люди встретят меня? Что я увижу, чего не описал ни один путеводитель?

К вечеру комната напоминала поле боя: вещи разбросаны, тетради исписаны заметками, а на столе – чашка остывшего чая и открытое письмо Александра. Я перечитал его снова и вдруг осознал: это не просто поездка. Это – погружение в иной мир, где каждый день будет испытанием и откровением.

За окном парило снежное марево. Я подошёл к зеркалу и посмотрел на своё отражение:

«Ты готов, Жюль? Готов ли ты оставить уют парижских кафе, запах типографской краски и шум бульваров ради бескрайних белых просторов?»

Ответ пришёл сам собой – в виде тёплого трепета в груди. Да. Готов.

Я закрыл окно, задул свечу и лёг спать с мыслью: завтра – первый шаг. Завтра я начну собирать чемодан, а вместе с ним – мозаику из ожиданий, страхов и надежд.

Наутро, я вновь склонился над картой, и теперь мой взгляд задержался на двух новых точках – Пермь и Кунгур. Эти названия звучали как отголоски древних сказаний, будто сами географические контуры хранили тайны, ждущие, чтобы их раскрыли.

Пермь…

Город на границе Европы и Азии. Я представил себе его зимним: заснеженные улицы, деревянные дома с резными наличниками, дымящиеся трубы, превращающие воздух в причудливую мозаику из пара и инея. В воображении возникли картины:

шумная ярмарка у Камы, где торгуют пушниной, солёными грибами и расписной деревянной утварью;

купеческие особняки, припорошённые снегом, с окнами, светящимися тёплым янтарным светом;

звон колоколов в морозном воздухе – будто сама зима отбивает такт вековой истории.

Я провёл пальцем по извилистой линии реки. Кама… Сколько судов прошло по её водам? Какие истории хранят её берега? Я решил непременно заглянуть в местные архивы – возможно, там найдутся записи о первопроходцах, о караванах, уходивших вглубь Сибири.

Кунгур…

Это название звучало как эхо из глубины веков. Я знал, что неподалёку находится знаменитая Кунгурская ледяная пещера – природное чудо, где зима царствует круглый год. В моём воображении возникли образы:

хрустальные гроты, украшенные ледяными кристаллами, сверкающими, как бриллианты;

подземные озёра, застывшие в вечном безмолвии;

причудливые скульптуры изо льда, созданные самой природой за тысячелетия.

Я задумался: каково это – спуститься в недра земли, где время остановилось, где каждый шаг отзывается эхом в лабиринтах ледяных залов? Возможно, именно там, в этой вечной мерзлоте, я найду вдохновение для новых страниц своего путешествия.

Добавив Пермь и Кунгур в свой маршрут, я почувствовал, как путешествие обретает новые грани. Теперь это не просто путь от города к городу – это погружение в многослойный мир, где:

Пермь станет воротами в Урал, местом, где встречаются две части света;

Кунгур – ключом к тайнам земли, к её скрытым сокровищам.

Я отметил на карте возможные пути:

От Казани до Перми – по Каме, если лёд позволит судоходство, или по зимним дорогам, где тройки с бубенцами мчат сквозь снежные просторы.

От Перми до Кунгура – короткий, но насыщенный отрезок, обещающий встречу с чудом природы.

Какие люди живут в этих краях? Что хранят их предания?

Какие ремёсла процветают в Перми, какие секреты мастерства передаются из поколения в поколение?

Что скрывается в глубинах Кунгурской пещеры – только ли ледяные гроты, или нечто большее, что не поддаётся объяснению?

Как изменится мой взгляд на Россию, когда я увижу эти места своими глазами?

Я закрыл глаза и представил: вот я стою на перроне в Перми, вдыхаю морозный воздух, насыщенный запахом хвои и дыма, слышу говор местных жителей, вижу их тёплые, подбитые мехом одежды. А потом – спуск в ледяное царство Кунгура, где тишина оглушает, а свет фонарей играет на гранях хрустальных сосулек.

Эти образы зажгли во мне ещё большее нетерпение. Я понял: Россия – это не просто страна на карте. Это живая история, которую нужно прочувствовать, пройти её дорогами, вдохнуть её воздух, услышать её голос.

И завтра – первый шаг.

P.S. Утром я обнаружил на столе забытый черновик статьи о полярных исследованиях. Улыбнулся. Россия, кажется, уже шептала мне свои тайны – даже тогда, когда я ещё не переступил порог дома.

Глава 2. Сборы продолжаются: детали, предчувствия, последние штрихи

Утро выдалось морозным – стёкла покрылись кружевным узором, а воздух в комнате казался густым и прозрачным, словно застывшее стекло. Я поднялся, натянул тёплый халат и вновь подошёл к столу, где лежали разложенные вещи и раскрытая карта. Пермь и Кунгур теперь отчётливо выделялись среди прочих отметок – два новых звена в цепи моего пути.

Я пересмотрел список необходимых вещей, добавив пункты, подсказанные воображением и скудными пока сведениями об Урале:

Тёплые носки из грубой шерсти – говорят, в пермских лесах морозы пробирают до костей.

Небольшой фонарь с запасными свечами – для исследования Кунгурской пещеры, где царит вечная тьма и холод.

Записная книжка в кожаном переплёте с плотной бумагой – чтобы вести дневники под землёй, где влажность высока, а чернила могут растечься.

Термос с герметичной крышкой – для горячего чая в долгих переездах между городами.

Сухари и вяленое мясо – на случай, если дорога затянется, а постоялые дворы окажутся далеко.

Тонкая шерстяная подкладка для спального мешка – ночи в уральских предгорьях, как пишут, леденящие.

Я аккуратно сложил каждый предмет, мысленно проговаривая: «Это не просто вещи. Это – ключи к новым впечатлениям».

Я вновь склонился над картой, проводя пальцем по извилистым линиям рек и дорог.

Пермь представала передо мной как город на перепутье:

здесь сливаются европейские и азиатские традиции, будто две реки, встречающиеся у пристани;

деревянные дома с резными наличниками соседствуют с каменными купеческими особняками, а над всем этим – дым из труб, поднимающийся в морозное небо;

на рынках, вероятно, торгуют не только пушниной и мёдом, но и изделиями из малахита, медными подносами, узорчатыми платками.

Я представил себе вечер в пермской гостинице: тёплый свет керосиновых ламп, запах печёного хлеба, разговоры местных жителей о дальних дорогах и зимних ярмарках. Возможно, я найду там старожила, который расскажет о старых торговых путях, о том, как караваны шли через Урал в Сибирь, неся товары и истории.

Кунгур же манил меня своей ледяной тайной:

пещера, где время остановилось, где природа создала хрустальные дворцы без помощи человеческих рук;

подземные озёра, скрытые от солнца, но освещённые лишь светом фонарей и факелов;

гроты, чьи стены украшены ледяными кристаллами, растущими веками, словно невиданные цветы.

Я закрыл глаза и попытался представить звук своих шагов по ледяному полу, эхо, отражающееся от стен, дыхание, превращающееся в клубы пара. Что я почувствую, когда окажусь в этом царстве холода? Страх? Восхищение? Ощущение, будто попал в иной мир?

В эти часы сборов меня одолевали мысли, словно снежинки, кружащиеся в вихре:

Какие люди живут в Перми? Чем они дышат, о чём мечтают, какие песни поют зимними вечерами?

Есть ли в Кунгуре легенды о пещере? Может, местные жители верят, что в её глубинах обитают духи зимы или спрятаны сокровища древних народов?

Как изменится мой взгляд на Россию, когда я увижу эти места? Станет ли Урал для меня не просто горной грядой на карте, а живым организмом, дышащим холодом и силой?

Что я привезу домой из этого путешествия? Записи? Рисунки? Или нечто большее – понимание души этой земли?

К закату комната наполнилась мягким светом лампы. Я сложил вещи в дорожный чемодан, проверив каждую деталь:

тетради уложены в водонепроницаемый чехол;

фонарь заряжен, свечи упакованы в жестяную коробку;

карта сложена так, чтобы Пермь и Кунгур всегда были под рукой.

На столе остался лишь лист бумаги с набросками будущих заметок. Я написал:

«Пермь – ворота в Урал.Кунгур – ключ к подземному миру.Завтра – первый шаг.Пусть дорога откроет то, что скрыто».

За окном падал снег, укрывая Париж белым покрывалом. Я знал: там, за тысячи километров, меня ждут иные снега – более густые, более холодные, но полные неведомых чудес.

Я задул лампу, лёг в постель и закрыл глаза. В темноте мне виделась дорога – длинная, извилистая, ведущая сквозь леса и горы, к городам, которые ещё не стали реальностью, но уже жили в моём сердце.

Завтра – отъезд.

Глава 3. Накануне отъезда: сны, письма и последние приготовления

Ночь перед отъездом выдалась бессонной. Я лежал в полумраке, прислушиваясь к тиканью часов и далёким звукам парижских улиц, а перед глазами вставали картины грядущего путешествия: заснеженные пермские леса, ледяные своды Кунгурской пещеры, дымные силуэты изб на фоне морозного неба.

На рассвете я поднялся, зажёг лампу и сел за письменный стол. Нужно было завершить несколько дел:

Написать письма родным – успокоить жену и детей, пообещать регулярные послания из пути. Я тщательно подбирал слова, стараясь передать восторг, но не тревожить их чрезмерной пылкостью.

Составить план заметок – разделить тетрадь на разделы: «Люди», «Природа», «Обычаи», «Чудеса». В каждом – пустые страницы, ждущие своих историй.

Проверить снаряжение – ещё раз перепроверить, всё ли на месте: от запасных шнурков до пузырька с чернилами, устойчивых к холоду.

За стеклом медленно кружились снежинки. Я прижался лбом к холодному стеклу и задумался: что я упустил? Что ещё нужно взять с собой, кроме вещей?

Терпение – чтобы не спешить, впитывать каждое мгновение.

Открытость – чтобы слышать чужие голоса, понимать чужой быт.

Любопытство – чтобы задавать вопросы, даже если они кажутся наивными.

Благодарность – чтобы ценить тепло очага, чашку чая, добрый взгляд.

Я улыбнулся. Пожалуй, это и есть главный багаж путешественника.

Перед выходом я снова развернул карту. Теперь она казалась живой – будто шептала мне имена городов, звала тропами, которые ещё предстояло пройти.

Пермь

Я представил себе её набережную на Каме – заснеженную, но оживлённую: рыбаки у проруби, сани, гружённые дровами, дети, катающиеся с холмов.

Вспомнил, что где‑то здесь есть музей деревянной скульптуры – значит, будет возможность увидеть, как местные мастера оживляют дерево.

Подумал о купцах, которые когда‑то делали этот город торговым центром: их дома, их истории, их следы в узорах наличников.

Кунгур

В воображении всплыли ледяные гроты: голубоватые своды, мерцающие кристаллы, тишина, нарушаемая лишь каплями воды, падающими с потолка.

Я вспомнил рассказ одного путешественника: будто в глубине пещеры есть зал, где эхо повторяет слова на неведомом языке. Правда ли это? Скоро узнаю.

Представил, как зажгу фонарь, и его свет отразится в тысяче ледяных граней – словно сам мир заиграет новыми красками.

К закату всё было готово:

Чемодан упакован, вещи уложены так, чтобы самое нужное оказалось под рукой.

В кармане – билет до Санкт‑Петербурга, а в душе – нетерпение.

На столе осталась лишь одна вещь – маленький медальон с портретом жены. Я прикоснулся к нему и прошептал: «Скоро напишу. Из Перми. Или из Кунгура. Или прямо из ледяной пещеры».

Я уснул незадолго до рассвета. И видел сон:

Я иду по заснеженному полю, а впереди – силуэт города. Он то приближается, то отдаляется, но я знаю: это Пермь.

Потом – спуск в темноту, где свет фонаря выхватывает из мрака хрустальные колонны. Это Кунгур.

И наконец – дорога, длинная и извилистая, уводящая вдаль. Она зовёт меня, и я иду, шаг за шагом, навстречу неизвестному.

Проснулся я от стука в дверь – курьер принёс свежую газету и записку от извозчика: экипаж будет у подъезда в восемь.

Я встал, оделся, ещё раз обошёл комнату. Всё осталось на своих местах: книги на полках, чернильница на столе, камин, в котором догорали последние угли.

Взяв чемодан, я остановился у порога.

– До встречи, Париж, – сказал я вслух. – Я вернусь другим.

И вышел в морозное утро.

Где‑то впереди ждали Пермь и Кунгур. Где‑то впереди ждала Россия.

Глава 4. В пути: первые впечатления

Поезд тронулся ровно в восемь утра. Я прильнул к окну: парижские улицы медленно растворялись в морозной дымке, а в груди нарастало странное чувство – не то тоска, не то восторг. Впереди – тысячи вёрст, незнакомые города, люди, чьи обычаи и речи мне пока чужды. Но именно это и манило сильнее всего.

Вагон мягко покачивался, за стеклом мелькали заснеженные поля, одинокие домики, обледенелые деревья. Я достал тетрадь и начал записывать:

«Первое ощущение России – тишина. Не та, что в парижских парках под снегом, а иная: глубокая, почти священная. Здесь зима не просто время года – она владычица, которая наложила печать на всё: на дома, дороги, лица людей.

В вагоне – смесь языков: французский, немецкий, русский. Я прислушиваюсь к разговорам, пытаясь уловить интонации, запомнить незнакомые слова. Вот женщина говорит: „На Урале морозы крепчают к Рождеству“. А мужчина отвечает: „Зато снега чистые, как бумага для стихов“.

Я улыбаюсь. Россия уже говорит со мной – через обрывки фраз, взгляды, скрип полозьев саней вдалеке».

На станции мы простояли два часа. Я вышел подышать морозным воздухом и заметил группу паломников в длинных плащах. Они молились у часовни, их голоса сливались в тягучую мелодию. Я вспомнил свои юношеские странствия – тогда я тоже искал ответы в дороге.

Вернувшись в вагон, я записал:

«Путешествия – это зеркала. В них мы видим не только мир, но и себя. Сейчас я смотрю в зеркало России и узнаю того мальчика, который когда‑то бежал из дома, чтобы увидеть океан. Только теперь океан – это снега, простирающиеся до горизонта».

Моим соседом оказался русский инженер, возвращавшийся из командировки в Берлин. Он представился Иваном Петровичем и сразу предложил чаю из термоса.

– Вы едете в Пермь? – спросил он, разливая ароматный напиток. – Хорошее место. Там люди крепкие, как дубы, а зимы – как испытания на прочность. Но если выдержишь – станешь своим.

Я заинтересовался:– А что больше всего поражает приезжих?

Он задумался, глядя в окно:— Тишина. Не та, что от отсутствия шума, а та, что внутри. Когда стоишь на берегу Камы, а вокруг ни души, чувствуешь: эта земля говорит, но не словами. Она дышит.

Мы проговорили до полуночи. Иван Петрович рассказывал о пермских мастерах, которые вырезают из дерева целые сказки, о купцах, чьи дома украшены резьбой, словно кружевом, о пещерах, где, по легендам, прятались беглые старообрядцы.

Перед сном я добавил в тетрадь:

«Россия – это не география. Это состояние души. Сегодня я услышал её голос в рассказе незнакомца. Завтра – услышу в ветре над Камой».

Я уснул под стук колёс. В сновидении я шёл по длинному коридору, стены которого были увешаны картами. Каждая карта оживала, когда я прикасался к ней:

Пермь расцветала огнями окон, из труб поднимался дым, а на площади торговали горячими пирогами.

Кунгур превращался в ледяной лабиринт, где эхо повторяло мои шаги, а своды сверкали, как замёрзшие звёзды.

Санкт‑Петербург вставал вдали, его шпили пронзали серое небо, а Нева лежала под льдом, словно спящее чудовище.

Проснулся я от того, что поезд резко замедлил ход. За окном – бескрайние леса, укутанные снегом. Я приложил ладонь к стеклу и прошептал:

– Я здесь. Я готов слушать.

Мы прибыли на пермский вокзал морозным утром 186*‑го года. Воздух был таким холодным, что каждый вдох обжигал лёгкие, но в этой резкости чувствовалась жизнь – бурная, неукротимая. Снег лежал нетронутый, искрящийся в первых лучах солнца, а над крышами домов вился сизый дым – город просыпался неспешно, по‑хозяйски.

Я вышел на перрон и замер. Вокруг – суета, но иная, не парижская: здесь всё двигалось размеренно, с осознанной неторопливостью. Извозчики выкрикивали предложения глуховатыми голосами, женщины в пуховых платках несли корзины с пирогами, солдаты в шинелях переговаривались, дыша паром. Всё звучало иначе: голоса ниже, слова короче, интонации – как удары колокола.

На вокзале толпились крестьяне с мешками, купцы с дорожными сундуками, чиновники в форменных шинелях. Я прислушался:

«На ярмарку едешь?» – спрашивал один.

«Домой, к Рождеству успеть надо», – отвечал другой.

Я, Жюль Габриэль Верн, литератор из Нанта, нанял сани. Возница, пожилой мужчина с седой бородой и пронзительно‑синими глазами, окинул меня взглядом:– В постоялый двор? Или сразу по делам?– Покажите город, – попросил я. – Я здесь впервые.

Он кивнул, укутал мои ноги меховой полостью:– Держитесь крепче. Пермь не любит робких.

Мы ехали вдоль реки. Кама лежала под толстым льдом, но я чувствовал её мощь – будто под коркой холода пульсировала живая кровь. На берегу дети катались на коньках, их смех звенел, как колокольчики. Возле проруби рыбаки проверяли снасти, перебрасываясь короткими фразами.

– Зимой река – наш путь, – пояснил возница. – Санные дороги прямо по льду. Быстрее, чем по берегу. А летом – пароходы, грузы, жизнь.

Я смотрел на деревянные дома с резными наличниками, на купола церквей, припорошённые снегом, на дымящиеся трубы. Всё казалось одновременно чужим и знакомым – будто я вернулся туда, где никогда не был. На одном из домов заметил причудливую резьбу: сказочные птицы, завитки, неведомые звери.

– Кто это вырезал? – спросил я.– Мастер Семён, – ответил возница. – У него руки золотые. Всю улицу украсил. Говорят, узоры те не просто для красоты – в каждом свой смысл, как письмо для тех, кто умеет читать.

Мы выехали на главную площадь. Здесь кипела жизнь:

торговцы в тулупах расхваливали товар: «Пироги с рыбой, горячие!», «Мёд пермский, сладкий, как солнце!»;

мальчишки бегали с коробками спичек и газет;

у фонтана, укрытого на зиму досками, стояли извозчики, спорили о ценах и погоде.

Я сошёл с саней, подошёл к лотку с выпечкой. Женщина в цветастом платке протянула мне пирог:– Попробуйте. С лещом, по‑пермски.

Вкус был необычным: нежное тесто, аромат дыма, солоноватая начинка. Я достал блокнот и записал:

«Пермь – это город, который не бросается в глаза. Он раскрывается постепенно: в улыбке девушки из чайной, в резьбе на окне, в скрипе снега под ногами, в вкусе пирога, который греет изнутри. Здесь время течёт медленнее, а слова – весомее. Как будто сама природа учит людей вдумчивости и основательности».

В центре города я зашёл в чайную. Запах свежеиспечённого хлеба, тепло печей, гул разговоров – всё это окутало меня, как плед. Я заказал чай и пирог с рыбой. Официантка, девушка с ясными глазами и русой косой, улыбнулась:– Первый раз в Перми?– Да. А как вы догадались?– У вас взгляд… как у человека, который ищет чудеса. А у нас их полно – только смотри внимательно.