Древнейшая история Руси: как оно было!

Сей всезнающий дьяк, о котором нынче ничего уже больше нельзя узнать даже в подробнейшем современном «Словаре книжников и книжности Древней Руси» (здесь XVII веку отведено целых четыре тома) завершил в 1699 в монастырской келье 4-томную (!) историческую рукопись, посвящённую древностям Российского государства. Сегодня почему-то никого не волнует её странная утрата [вот так всегда, уничтожили и концы в воду]. Во времена Карамзина 4-томный манускрипт хранился в Синодальной библиотеке (приводится даже номер единицы хранения), вот в ней, дескать, и следует искать первоисток всех недоразумений [?]. Поразительно, но факт: облив грязью просвещённого диакона и обозвав его невеждою в 1-м томе своёй «Истории», Карамзин воздаёт этому же самому невежде высочайшую хвалу уже в 4-м томе и полностью заимствует у того сведения о торге (ярмарке) на Мологе, куда во времена Ивана Калиты съезжались немецкие, византийские, итальянские, персидские и иные купцы, и одних только питейных заведений (ну никак не может русский человек без кабака!) насчитывалось не менеё семидесяти. Особой же похвалы Карамзина удостоился тот факт, что Тимофей Каменевич-Рвовский опирался на древнее устное (!) предание, которое бережно сохранил для потомков, включив его в своё историческое повествование. Вот тебе и раз: значит, там где ему было выгодно, Карамзин принимал устные исторические рассказы за истину [именно так и работают фальсификаторы] и включал их в ткань собственной «Истории» в качестве непреложных фактов; там же, где это никакой выгоды не сулило и оборачивалось одними историографическими неприятностями, устные предания, вне всякого сомнения, имевшие древнейшие корни, предавались анафеме и остракизму. Такова цена хвалёной объективности российского историка! При этом полностью игнорируется, что к тому времени существовало уже не менее ста списков «Сказания о Словене и Русе» (многие из них были включены в текстовую ткань конкретных хронографов и летописцев). А на полтысячи лет раньше о князе Русе сообщали византийские и арабские авторы.

Документальное подтверждение тому, что «Сказание о Словене и Русе» первоначально имело длительное устное хождение содержится в письме в Петербургскую академию наук одного из ранних российских историков Петра Никифоровича Крекшина (1684—1763), происходившего, кстати, из новгородских дворян. Обращая внимание учёных мужей на необходимость учёта и использования в исторических исследованиях летописного «Сказания о Словене и Русе», он отмечал, что новгородцы «исстари друг другу об оном сказывают», то есть изустно передают историческое предание от поколения к поколению. Это – очень важное свидетельство. Из него недвусмысленно вытекает: помимо летописной истории на Руси существовала всегда ещё и тайная устная история, тщательно усваиваемая посвящёнными и также тщательно (но безо всяких записей) передаваемая от поколения к поколению.32

Что представляли из себя подобные устные предания, тоже, в общем-то, известно. Ибо находились всё-таки смельчаки, которые отваживались доверить бумаге или пергаменту сокровенное устное слово. Один такой рукописный сборник XVII века объёмом в 500 листов, принадлежавший стольнику и приближенному царя Алексея Михайловича Алексею Богдановичу Мусину-Пушкину (ум. ок. 1669), был найден спустя почти через двести лет после смерти владельца в его родовом архиве, хранившемся в Николаевской церкви вотчинного села Угодичи, что близ Ростова Великого. Манускрипт, содержавший записи 120 древних новгородских легенд, к величайшему сожалению, вскоре оказался утраченным: вывезти его в столицу для напечатания без разрешения собственника (а тот в момент находки отсутствовал) не представлялось возможным. Сохранился лишь пересказ новгородских предлетописных сказаний, сделанный собирателем русского фольклора, Александром Яковлевичем Артыновым. Содержание многих полусказачных преданий практически совпадает с сюжетами «Сказания о Словене и Русе». Однако, не владевший методикой научного исследования литератор-самоучка Артынов попытался «улучшить» [он просто переписал, видимо для себя, имевшийся документ] имевшиеся в его распоряжении тексты, приблизить их архаичный язык к современному, нанеся тем самым неисправимый древним памятникам вред [наоборот, он хоть что-то сохранил для нас!]. Тем не менее налицо недвусмысленное доказательство существования корпуса древнейших новгородских сказаний и попыток сохранить их в записи для потомков.

Так было принято во все времена и практически у всех народов до тех пор, пока в их среде не появлялся какой-нибудь местный «отец истории» (вроде эллинского Геродота или русского Нестора) и не превращал устные сказания в письменные. Наиболее показательный пример (по времени, кстати, почти совпадающий с появлением многочисленных копий «Сказания о Словене и Русе») – «История государства инков», составленная в конце XVI века и опубликованная на староиспанском языке в Лиссабоне в 1609 году. Её автор – инка Гарсиласо де ла Вега (1539—1616) – рождённый в законном браке сын испанского капитана-конкистадора и индеанки, принадлежащей к высшим слоям инкского полукастового общества. Именно от матери и её ближайших родственников будущий историк ещё в детстве воспринял всю устную историю древнего народа, что дало ему возможность спустя десятки лет, переселившись в Испанию, связно изложить и издать её в виде почти тысячестраничного труда. Русская версия собственной древней истории скромнее по объёму, но «схема» её устной передачи и история обнародования практически такая же, как и у тайной хроники инков [верное замечание].

В 1909 году братья Б.М. и Ю. М. Соколовы записали на Новгородчине от 70-летнего крестьянина Василия Степановича Суслова устное сказание о Гостомысле и Рюрике, во многом повторяющее версию «Сказания о Словене и Русе» (опубликовано в 1915 году в составе знаменитого сборника «Сказки и песни Белозерского края»). В те же годы академик Алексей Александрович Шахматов (1864—1920) указывал в своём классическом труде «Разыскания о древнейших летописных сводах» (СПб., 1908) на стойкую народную память, сохранявшую на протяжении многих веков основные факты, связанные с появлением на Новгородчине Рюрика с братьями.

Подводя некоторые итоги, можно ещё провести аналогию с различным изображением одних и тех же сюжетов средствами живописи. Скажем, евангельская сцена казни Иисуса Христа воссоздавалась тысячекратно на протяжении двух тысячелетий различными художниками. Каждая школа вносила свою трактовку и дополняла историю страстей Господних отличными от других подробностями и деталями. Русские иконы не спутаешь с творениями мастеров европейского Возрождения, а сюрреалистическая или иная модернистская трактовка не имеет ничего общего с общепринятыми традициями. Тем не менее все они воссоздают один и тот же эпизод мученической смерти Христа и по любой из них можно восстановить действительное содержание евангельского рассказа. Точно так же обстоит и с преданием о прапредках русского народа: они дожили до наших дней отчасти в искажённом, отчасти в приукрашенном виде, записаны были очень и очень поздно. Тем не менее в них сохранилось то, что позволяет без особого труда восстановить основные события и имена предыстроии Руси.

С древнейшей русской историей дело обстояло вовсе не так, как это представлялось Карамзину и множеству послекарамзинских историков [совершенно верно]. В отличие от них Михаил Васильевич Ломоносов (1711—1765) усматривал в древних сказаниях русского народа отзвуки исторической действительности. Как отметил великий россиянин в своём главном историческом труде «Древняя российская история от начала российского народа до кончины великого князя Ярослава Первого…» (изданном посмертно в 1766 г.): «…даже если имена Словена и Руса и других братей были вымышлены, однако есть дела Северных славян в нем [Новгородском летописце. – В.Д.] описанные, правде не противные [Подчеркнуто мной. – В.Д.]».

Отечественное летописание всегда опиралось на устную, зачастую фольклорную, традицию, в которой не могли не сохраняться отзвуки былых времён. Такова и древнейшая часть «Повести временных лет», посвящённая событиям, случившимся до рождения Нестора-летописца, она опирается главным образом на устные предания. У самого Нестора имена Словена и Руса не встречаются. На то есть свои веские причины. Большинство из дошедших до наших дней древнейших летописей (и уж во всяком случае все те, которые были возведены в ранг официоза) имеют киевскую ориентацию, то есть писались, редактировались и исправлялись в угоду правящих киевских князей-Рюриковичей, а в дальнейшем – в угоду их правопреемникам – московским великим князьям и царям. Новгородские же летописи, имеющие совсем иную политическую направленность и раскрывающие подлинные исторические корни как самого русского народа, так и правивших на Руси задолго до Рюрика князей, нередко замалчивались или попросту уничтожались. О том, что там было раньше, можно судить по летописи новгородского епископа Иоакима (дата рождения неизвестна – умер в 1030 г.), которая дошла лишь в пересказе Василия Никитича Татищева (1686—1750) [как известно, академическая наука считает её фальсификацией самого Татищева, что является полным бредом].

Начальное новгородское летописание в корне противоречило интересам и установкам киевских князей, к идеологам которых относились и монахи Киево-Печерской лавры, включая Нестора. Признать, что новгородские князья древнее киевских, что русская княжеская династия существовала задолго до Рюрика, – считалось страшной и недопустимой политической крамолой во времена как Нестора, так и длительной борьбы великих князей Московских против новгородской самостийности и сепаратизма. Она подрывала право киевских князей на первородную власть, а потому беспощадно искоренялась. Отсюда совершенно ясно, почему в «Повести временных лет» нет ни слова о Словене и Русе, которые положили начало русской государственности не на киевском берегу Днепра, а на берегах Волхова. Точно так же игнорирует Нестор [а при чём здесь Нестор, имеющие варианты летописи ПВЛ сочинены неким Сильвестром, о чем имеется запись в самой ПВЛ, неужели Дёмин об этом не знал…] и последнего князя дорюриковой династии – Гостомысла, лицо абсолютно историческое и упоминаемое в других первоисточниках, не говоря уж о устных народных преданиях. Вслед за Нестором этой «дурной болезнью» [в том то и дело, что болезнь исходила от Сильвестра-фальсификатора и его заказчика Владимира Мономаха] заразились и другие историки, начиная с Карамзина, которые быстро научились видеть в летописях только то, что выгодно для их субъективного мнения.

Почему так происходило, удивляться вовсе не приходится. Уже в ХХ веке на глазах, так сказать, непосредственных участников событий по нескольку раз перекраивалась и переписывалась история такого эпохального события, как Октябрьская революция в России. Из книг, справочников и учебников десятками и сотнями вычёркивались имена тех, кто эту революцию подготавливал и осуществлял. Многие из главных деятелей Октября были вообще уничтожены физически, а хорошо известные и совершенно бесспорные факты искажались в угоду новым временщикам до неузнаваемости. Ну, а спустя некоторое время наступала очередная переоценка всех ценностей, и уже до неузнаваемости искажался облик недавних баловней судьбы. Это в наше-то время! Что же тогда говорить о делах давно минувших дней? И во времена Нестора [не про Нестора надо говорить, а про Сильвестра] и киевского летописания изымались и выскабливались с пергамента любые упоминания про Словена да Руса и про то, что задолго до Киевской Руси [второй в историческом плане, первая возникла в 431 г.] в северных широтах процветала Словенская Русь, преемницей которой стала Русь Новгородская и лишь только после этого наступило время киевских князей [см. комм. выше].

Впрочем, исключительно важные, хотя и косвенные, упоминания все же сохранились, несмотря на жёсткую установку на полное умолчание и позднейшие подчистки киевских цензоров. Скажем, есть в «Повести временных лет» одна на первый взгляд странная фраза о том, что жители Великого Новгорода «прежде бо беша словени». Переводится и трактуется данный пассаж в таком смысле, что новгородцы прежде, дескать, были славяне. Абсурднеё, конечно, не придумаешь: как это так – «были славяне». А теперь кто же они по-вашему? Не спасает положения и попытка некоторых историков объявить новгородских словен особым племенем. Что выглядит откровенной натяжкой.

Объясняется всё, однако, очень просто: Новгород был построен на месте старой столицы Словенска (по имени князя Словена – основателя стольного града) [рядом, не на том же месте], и прежнее прозвание новгородцев – «словени», то есть «жители Словенска». Вот почему они и «прежде бо беша словени» – и никакие «славяне» здесь ни при чем. А если и «при чем», то только в том смысле, что родовое имя всех нынешних славян ведёт начало от имени волховских словен [неверное понимание реалий] – насельников первой русской столицы Словенска и потомков русского князя Словена [абсурдное заявление: мало того, что этноса и народа «славян» не существует, так и само сфальсифицированное наукой понятие «славяне» не имеет никакого отношения к понятию «словени»]. Но эти самые «словене», то есть жители Словенска, встречаются и на других листах летописи: именно так Нестор первоначально и именует население Новгородской земли.

Однако точно в такой же вокализации – «словене» – употребляется в Начальной летописи и собирательное понятие «славяне» для обозначения единоплеменников – русских, поляков, чехов, болгар, сербов, хорватов и других, – говорящих на родственных славянских языках [языки, может, и славянские (но это тоже выдумка «академиков»), а вот перечисленные народы принадлежат этносу Русов]. Подчас на одном и том же летописном листе встречается одно и то же слово в различных смыслах, и для современного читателя возникает неизбежная путаница. Например, Нестор пишет: «Словени же седоша около езера Илмеря [кстати, здесь озеро Ильмень названо точно так же, как и в „Сказании о Словене и Русе“ – по имени Ильмери – сестры легендарных князей – В.Д.], и прозвашася своимъ имянемъ, и сделаша градъ и нарекоша и Новъгородъ. А друзии седоша по Десне, и по Семи, по Суле, нарекошася северъ. И тако разидеся словеньский язык, тем же и грамота прозвася словеньская».

Совершенно ясно, что в первом предложении здесь имеются ввиду словени – бывшие жители Словенска, а ныне ставшие новгородцами. В последнем же предложении речь идёт уже о славянах и общем для них славянском языке. Кроме того, данная фраза даёт достаточно оснований для предположения, что некогда единый праславянский народ [не было праславянского народа – был этнос Русов], говоривший на общем для всех праславянском [арийском] языке, первоначально обитал там, где воздвигнуты были города Словенск и Руса (впоследствии Старая Русса), а Словен и Рус являлись предводителями того ещё не расчленённого славянского [?] племени: середина 3-го тысячелетия до новой эры вполне подходит для искомого времени.

М. В. Ломоносов как никто другой понимал подоплёку описываемых событий. В изданном ещё при его жизни «Кратком Российском летописце с родословием» (1760 г.) великий русский учёный-патриот отмечал: «Прежде избрания и приходу Рурикова обитали в пределах российских славенские народы. Во-первых, новгородцы славянами по отменности именовались и город исстари слыл Словенском». Безусловно, тот факт, что «словене» были жителями и подданными древнего Словенска, основанного князем Словеном, хорошо было известно и Нестору, и его современникам. Но говорить об этом автор «Повести временных лет» не стал – побоялся или не посмел [автор-фальсификатор ПВЛ Сильвестр написал то, что ему было нужно!]. Вот и пришлось подгонять историю под интересы заказчика [вот именно заказчика, коим выступал Владимир Мономах, по указанию которого Сильвестр переписал летопись Нестора, что и дошло да нас как Начальная летопись Руси]. Почему у Нестора сохранилось косвенное упоминание о древнейшей русской столице в контексте прежнего прозвания новгородцев – «словене» (то есть подданные князя Словена и жители города Словенска, столицы Словенского княжества) – теперь остаётся только гадать. Были ли в самой Несторовой летописи [летописи Нестора никто никогда не видел, то, что мы называем ПВЛ, написана Сильвестром по указанию Владимира Мономаха33] какие-то другие подробности на сей счёт, впоследствии соскобленные с пергамента бдительным цензором, вряд ли когда-нибудь удастся узнать. Скорее всего, – с учётом политической конъюнктуры – дополнительных подробностей не было, а случилась непроизвольная оплошность – случайно оговорился монах.

А может, и не случайно. Ведь «Повесть временных лет» – не бесстрастно повествовательное произведение, а остро полемическое и обличительное, что проявляется в особенности там, где православный монах обличает язычество или полемизирует с иноверцами – мусульманами, иудеями, католиками. Но не только! Вся Начальная летопись имеет ясно выраженную тенденциозную направленность. её автору необходимо было в первую очередь доказать первородство киевских князей и легитимность династии Рюриковичей [это похоже на правду].

Сделать это было не так-то просто: население Приднепровья да и всей России в целом свято хранило память о первых русских князьях – Русе, Словене, Кие, Аскольде, Дире и других. Поэтому приходилось прибегать к двум безотказным фальсификационным приёмам – искажению и замалчиванию [именно так]. С Кием, Аскольдом и Диром было проще – им было приписано некняжеское происхождение, и все сомнения в претензии Рюриковичей на киевский престол автоматически отпадали. Со Словеном и Русом было сложнее: оспаривать то, что являлось бесспорным было бессмысленно и смехотворно. Гораздо надёжней было сделать вид, что ничего подобного и в помине не было. Авось со временем народ про то вообще позабудет [похоже на правду].

Взглянем в данной связи ещё раз на знаменитое вступление (зачин) к «Повести временных лет»: «Се повести времяньных лет, откуда есть пошла Руская земля, кто в Киеве нача первее [выделено мной. – В.Д.] княжити, и откуда Руская земля стала есть». Большинству современных читателей видится в Несторовых словах набор из трёх вопросительных, чуть ли не элегических предложений. В действительности же здесь никакие не вопросы, а безапелляционные утверждения (чуть ли не политические лозунги, понятные современникам Нестора [Сильвестра]) [действительно странно, почему фальсификаторы ПВЛ оставили в тексте эту фразу]. Кое-кто готов видеть в них поэтические повторы. На самом деле здесь налицо чисто риторические приемы, обусловленные полемическими потребностями. Нестору [не Нестору, а Сильвестру] во что бы то ни стало необходимо доказать, что киевские князья Рюриковичи «первее» на Руси кого бы то ни было [это делал фальсификатор Сильвестр в угоду Владимиру Мономаху, который не имел прав на Киевский престол]. «Первее» в смысле «раньше» – вот оно главное, ключевое слово Несторова зачина да и всей летописи в целом [да Нестор писал правду о киевских князьях, а вот Сильвестр фальш…]

Не все, однако, это правильно понимают, потому и переводят вместо «первеё» (что вообще не требует никакого перевода) как «первым»: «Кто в Киеве стал первым княжить». То есть: «Кто был первым киевским князем» – вот и весь, дескать, вопрос. Ничего подобного! Казалось бы, нейтральный Несторов вопрос: «Кто в Киеве нача первее княжити» [именно так!!] – имеет важнейший (хотя и скрытый) политический смысл и подразумевает окончание: «Кто в Киеве начал раньше княжить, чем в каком-то там Новгороде, то есть бывшем Словенске Великом» [просто было две Руси – южная и северная, так вот Нестор писал настоящую историю южной Руси!]. Потому-то и повторено ещё раз почти дословно начальное утверждение, которое так и хочется прочитать: «Сейчас я вам разъясню, „откуда Русская земля стала есть“ – „Отсюда, из Киева она стала есть, и ниоткуда более“!» [Нестор на этом и делал акцент, раз начал с этого заявления, но фальсификатор ПВЛ Сильвестр, связав род Владимира Мономаха с рюриковичами, перенёс начало Руси на север, в Новгород, подробнее см. раздел III далее.]

Кстати, Киев поминается только в Лаврентьевском списке Несторовой «Повести». В Ипатьевской летописи начертано безо всякого упоминания Киева: «…Откуда есть пошла Руская земля, стала есть, и кто в ней почалъ первее княжити» [такой разнобой свидетельствует о фальсификации источника]. А Аскольд и Дир именуются здесь первыми киевскими князьями [эти князья далеко не первые, киевская династия князей велась от настоящего князя Кия, который стал править в Киеве с 431 года после смерти своего отца Орея]. Но, во-первых, это позднейшая приписка (она сделана перед Несторовым текстом), а, во-вторых, не меняет главной политической цели киевского летописания – доказать первенство Киева и его властителей на Русской земле и замолчать имена древних русских правителей – Словена и Руса [на самом деле и они не были первыми, см. «Сказы Захарихи», где упоминается русское племя Русов при переселении их под руководством царя Сварога (в последующем один из верховных Богов Русов) с затонувшей земли, коей являлась Арктида, на материк (в Евразию), что по нашему предположению произошло в 75 тыс. до н.э.].

Из всего вышесказанного становится понятным также и то на первый взгляд странное обстоятельство, почему «Сказание о Словене и Русе» мощным рукописным потоком вошло в обиход русской жизни, начиная только с XVII века. Почему так произошло – догадаться в общем тоже не трудно. В 1613 году на Земском соборе в Москве царём был избран Михаил Федорович Романов – представитель новой династии, правившей в России до 1917 года. Род Рюрика угас, и можно было уже не опасаться преследований и репрессалий за пропаганду крамольных сочинений, опровергающих официальную (в прошлом) точку зрения [похоже на правду]. ещё недавно за подобное вольнодумство можно было попасть на плаху или на дыбу, лишиться языка (чтобы не болтал) и глаз (чтобы не читал).

Уместно провести и такую аналогию. Как расправлялись с инакомыслием, скажем, во времена Ивана III, свидетельствует тот урок, который преподал государь всея Руси [вот, именно Руси, никакой России не было] новгородцам, наглядно продемонстрировав отношение власть предержащих ко всякому вольнодумству. Когда многих православных жителей Великого Новгорода попутал бес и они в массовом порядке вдруг вознамерились принять иудейское вероисповедание (так называемая «ересь жидовствующих»), царь не стал дожидаться конца этой странной истории и задушил ересь в колыбели: многих её приверженцев заживо сожгли в срубах, остальных люто пытали, заставляя отречься от крамольных идей, затем отправили в ссылку.

В дальнейшем также мало что изменилось. Официозная история всегда защищалась всеми доступными властям способами [это точно]. Любые посягательства на канонизированную точку зрения и отклонения от установленного шаблона беспощадно подавлялись. Разве не приговорил сенат к публичному сожжению уже в XVIII веке трагедию Якова Княжнина (1742—1791) «Вадим»? А почему? В первую очередь потому, что скупые сведения Никоновской (Патриаршей) летописи о восстании новгородцев во главе с Вадимом Храбрым против Рюрика и его семьи противоречили официальным придворным установкам [самое интересное то, что никакого восстания в Новгороде не было, Вадимир (Вадим Храбрый по летописям) был законным князем Новгорода, который сел там на княжение по завещанию деда Гостомысла, а вот Рюрик нарушил это самое завещание и убил своего двоюродного брата, насильственно захватив власть в Новгородской Руси, которая существовала с 365 года]. И так было всегда – вплоть до наших дней… [Что же не так с нашим историками, получается, что они все больны, если не видят бревна в собственном глазу?]