- -
- 100%
- +
© Юрий Максименко, 2024
ISBN 978-5-0065-0211-6
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
I. Листья пахнут небом
* * *
На Юрьев деньсугробы с крышей вровень…Мой день рожденьясорок лет назад…И мой отецбыл так обеспокоен,как маму отвезтив роддом сквозь снегопад.На Юрьев деньменя снега встречали,и землю завернули в пелену.И ветрынас с землей слегка качали,как будто мы попалив колыбель одну…В день снегопадая на свет явился —чтоб чистым быть,как первозданный снег.С самим собойВсе эти годы бился,то путь к себе начав,то от себя же бег.На Юрьев деньснег чист и многоцветен —он краски жизнисмог в себя впитать.Я быть хочу,как самый белый снег на свете.Не дай мне, Боже,грязно-серым стать.* * *
Родина моя, Родина,черная от бед,как смородина,и, как рябина,горькая.Ты, в связи с поговоркою,ждешь холодов,чтоб сладкоюстать?Для меня загадкоюты остаёшься, Родина,черная от бед,как смородина.Но —после дней затмения —белая от цветения.Ты, как шиповник,колкаядля врагов своих —сколько их!Ты в саду мироздания —подснежник,пролеска ранняя.* * *
Неси, народ, чернобыльский свой крестПод ношей спину, всю в рубцах, сутуля,Изгнанник из своих родимых мест,Сраженный радиацией как пулей.Чернобыль горькой пылью окропилТвой дом и душу. Черный стал чернее.Звезда-полынь упала в реку. ПилТы воду черную— и боль земли всей с нею.Неси, народ, свой крест и не стони,Хоть кажется, что непосильна ноша.По-зимнему студёны стали дниИ черным снегом сад твой припорошен.Ты выдюжи и к Небу воззови,Покайся и придет конец утратам.Ведь ты рожден для жизни, для любви,А с ними совладать не в силах атом.* * *
Звезда над домом одинока.И я в том доме одинок.Мы оба ожидаем срока,И он наступит – этот срок.Когда два мрачных одиночки —Мой дом и небо – оживут,Заговорят, нашепчут строчкиСтихов в теченье доль минут;Когда и мой уставший голосВольется в их ночной дуэт,И душою успокоюсь,Упав, как в ложе, в лунный свет.* * *Бывает редко это —А может, сотни раз —Ты долго ждёшь рассветаИ не отводишь глаз:Снег сыплет непрестанноВ декабрьской тишине.На снежном белотканномБескрайнем полотнеУзор бы ночи вышить —Созвездья, Млечный Путь:Чтоб небо стало ближеК земле хоть на чуть-чуть…Пронзила тьму комета —Хоть лунный снег колюч,Уж нить луча продетаВ ушко разрыва туч.* * *Мерцает март. Апрель свечой горит.Весна освящена огнём пасхальным.И всё преображается внутри,Стремясь быть чистым, светлым —Изначальным.* * *Цветёт созвездие жасмина.Все звёзды в нём – белым-белы.Всё это так необъяснимо —Схожденье звёзд в ладонь земли.Цветёт созвездие жасмина —Благоуханьем залит мир.И радость в сердце объяснима —Ведь нет комет и чёрных дыр,Да, лишь созвездие жасмина,Собою осеня июнь,Плывёт под небом этим синимЗдесь, на земле, – без солнц и лун.* * *В пригоршни прохладу зачерпни-каИ омой лик жаркий от песка.Темный глаз прищурила черника,Глядя на закат из туеска.У реки, из леса выйдя, бродим…Хвойный запах в волосах увяз…Мы в гостях у матушки-природы,Как детей она встречает нас.Дома чай мы будем пить на травах,Вспоминая этот день не раз…Где-то в глубине густой дубравыГолоса остались вместо нас.* * *Встаёт рассвет, над липами алея.И бессловесен парк у сонных берегов…И бесконечно-длинная аллеяУводит в глубь души, во глубь стихов…* * *Руки и лица…Крылья и сети…Сердце, как птица,Плачет. О лете.Пальцы в сплетеньиС сетью так схожи.Страхи и тени…Время не можетЛето в подарокДать нам бессрочно.Письма без марок —Листья у почты.Птицы – далече.Дождь. Непогода…Осень как вечерКаждого года.Вечер желанен —Осень желанна.В сердце я раненДалью туманной.Осень кострамиЛистьев согреет…Осенью станетСердце мудрее.* * *Листья небом пахнут…И бездонны лужи.Я без неба чахну,Хоть дышу им глубже.Провожаю взглядомПтиц последних стаю.Нет душе отрады —Реже я летаю…Реже вдохновеньеМне в окно стучится.Но порой осеннейЯ душою-птицейВоспаряю. Мне быДушу вылить в строки.Устремляюсь в небо —Там стихов истоки.* * *Сады окраин городских,сады окраин,я как-то жил… не по-людски.Я неприкаян:Как будто в зарослях мечусь,хоть город рядом.Жить будто заново учусь,И в кронах садаСрываю звёзды – яблок нет,да и не надо.И манит неизвестный светВ глубинах сада.Сады окраин городских,приют мой давний,Вы не гнездилище тоски,Вы – лоно тайны.* * *Кто я в диковинном саду?Гранат? Сирень? Пырей иль мята я —Та, что в тени, не на виду,Ни ветром, ни людьми несмятая?А может, сорная трава —И мое место подзаборное?И мне судьбой дано сперваПобыть травою этой сорною,Чтобы затем сиренью статьИли гранатом закудрявиться?Под солнцем всем равны места,Но каждый ближе к небу тянется.Но глушит тех, кто послабей,пырей,И к солнцу тянется быстрейпырей,И слабых ставит на колени…Но у меня —душа сирени…или цветущего граната —в глубинах сада.В безбрежье сада…* * *Обними меня, дерево,чтобы стал я высокими душою коснулсянебесных огней.Напои меня, дерево,ты живительным соком,чтоб окрепли душа,корни веры моей.Обними меня, дерево,и в пору грозовуюотведи от менястрелы меткие гроз.Обними меня, дерево.Силы все приложу я,Чтоб никто над тобойСвой топор не занёс.* * *Душа моя, уставшая, омойсяВ купели слёз в священный час молебна.Признаться в грешных помыслах не бойся —Молитва покаянная целебна.Душа моя, сойди с пути гордыни.Смиренна будь в земной лихой юдоли.Омытая, прозревшая, отнынеОдной подчинена ты – Божьей воле.Уставшая душа, скажи на милость,От Неба стала дальше или ближе?В купели покаяния омылась?Теперь же сквозь огонь молитв пройди же!* * *Жёлтым мёдом солнечного светаС ног до головы иду облит.Пролилась на землю сладость этаЩедро – небо нам благоволит.Сладостно из суеты – из тиныВынырнуть и мёд янтарный пить.И брести аллеями пустымиПарка, что у Сожа, и… грустить.Понимая, но не принимая,Что погаснет этот небосвод…Поспешу глотнуть земного рая:Листья дарят свой небесный мёд.Хрустнет позабытая газета,Свёрнутая трубочкой в руке…Жёлтым мёдом солнечного светаДень запечатлён в моей строке!* * *Голуби и воробьиСолнце пьют из неба проруби.Чувства чуткие мои —Словно воробьи и голуби:Улетают, коль спугнутПтицы ночи, птицы-вороны.В сердце принести веснуВновь мешают птицы черные.Грусть свою прогнать спешу:Страхи за спиной оставлены.Крошек щедро накрошуПтицам, пьющим из проталины.* * *Слова – как нити. Я канат сплету,Подняться над собой рискну, попробую,Чтоб покорить крутую высотуВоскресшим в сад войти, что весь в цвету,К стихам с серебряной иль золотою пробою.И захлебнуться нежным молокомЦветущих яблонь, говорящих шёпотомО том, что связаны мы крепким узелкомИ что восхищены моим рывкомК высоким небесам, зависшим лоскутом.Ах, яблони, мне ль вам стихи шептать!Тревожит вас пора осенняя.Пришло уж время цвету облетать…Но отцветание – стихам не враг, не тать —А нужные душе мгновения…Наступит скоро вновь пора цветения…* * *Мир снова в тишину одет.Беззвучно льётся лунный светНа плотный полог темноты —Тот, под которым я и ты.И бездыханна ночь моя.И будто бездыханен я.И я в безмолвие одетИ в этоттоньше шёлкасвет.* * *Белый ветер тучи ночиС твоей помощью разгонитИ посеет в небе звёзды,И взрастит их дивный свет.Если ты, как белый ветер,Тьму навек прогнать захочешьИз души; в душе посеятьЗлаки первых счастья дней,Отделив от плевел злаки,Отделив рассвет от ночи,Ты захочешь, чтобы белойНочь в году была —Одна.* * *
О.А.
После купанья – легкость в теле,И мы летим, траву не смяв…А дали вновь позолотелиВ вечерний час, у неба взявОдну лишь каплю акварели,Одну лишь пригоршню воды.А купола церквей горелиИ птичий хор на все ладыПел о закате очень скором,О том заветном часе тьмы,Когда – на смену птицам – хоромЦикады будут из травыПеть, шепот волн перебивая,О том, что легкость бытияМы завтра вновь с тобой познаемУ озера иль у ручья.* * *Я, Небо, без Тебя – осиротелоеДитя. Мне нужен твой подол,Чтоб скрыл от всех нагое тело я,А пред Тобою я навеки гол.Навеки наг душою грешною.Ты, как младенца, вспеленай меня.К Тебе влеком не силой центробежною,А верой в то, что Ты – моя родня.Я – облако твое, я – птица певчая,Присевшая на землю отдохнуть.О Небо, без Тебя мне делать нечегоЗдесь, на земле. К Тебе мой путь.Среди пустыни этой каменнойУстал Твой сын от суеты, возни.О Небо, на руки на маминыМой дух мятущийся возьми.* * *
Белорусскому акварелисту Фёдору Киселёву
Молилось долгодерево нагоеПеред иконоймартовских небес.И от молитвво мне поэт воскрес.И по землея вновь побрёл изгоем,Чтобы под древомслушать звёзд псалмы,Чтобы рыдатьнад их извечным смыслом.И Млечный путь,зависший коромысломНад головой моей,позвал меня из тьмы.* * *Гомельской художнице Светлане Курашовой
Небесные качелиСветланы Курашовой,Скажите, неужелиПод небом хорошо вам?Земля, где ветер ночьюИ пироги с калиной,Невидимой цепочкой,Невыразимо длиннойНе связана ль с рассветом,Где ваше место взлета?Присуще лишь поэтамСтремление к высотам.Кто воплотит мечты их,Чтоб небо сделать близким?Рванулись вы! Но вывихПолет ваш сделал низким.Сустав – изгиб каната —Поправив, воспарите!Моя душа крылата —Меня с собой берите.* * *
О. А.
Нет, костры не умирают.Зарастают только тропыК тому месту, где на угляхПепел коркою лежит.Но однажды свежий ветерЭту корку сломит, сбросит,И костёр оближет пальцыПутнику, как нежный пёс.И тепло обнимет плечи —В глубь души оно проникнет.Лишь бы только путник этотСердцем разглядеть сумелВ самом центре пепелищаПод остывшею золоюНегасимый, животворный,Огнь творящийУголёк.* * *Народной артистке БеларусиН. А. Корнеевой
Театральные подмостки —Жизни, смерти перекрестки.Сердце слышит отголоскиДуш, родившихся на них.Жизнь в лохмотьях, а не в лоскеВидят, чувствуют подмостки.Черно-белые полоски…Целым веком – каждый миг.* * *
Художнику из НовозыбковаК. Ф. Попову, автору цикла«Зона отселения»
Надежда наша – феникс-птица —Воскреснет, смерть преодолев.Надеюсь я, что возвратитсяЖизнь в те места, где дом и хлевДышали утренним туманомИ небосвод был свеж и ал.Все стало прошлым, стало странным,Но – нет! – не менее желаннымС тех пор, как черный стронций пал.Пусты дома. Как пчелы соты,Покинул люд свои места.О вы, небесные высоты,Смирите гнев. Зачем вы так?Такому лучше бы случитьсяЛишь в страшном сне, забытом сне…Жизнь, в эти села аист-птицейВернись, как прежде, по весне.Прозрели мы, в грехах раскаясь…Но сердце глохнет от тревог.Пусть в души, словно белый аист,Вернется Бог, вернется Бог!* * *
Посвящение Игорю Журбину
Есть высотаи глубинаВ стихах-прозреньяхЖурбина.Кричит душа —немы уста.Небесбездонна высота.И глубинапрозревших глазПьянит.И возвышает насПолёт душинад бездной дней,Где мирстановится беднейБез слов прозрения;Где светНесётв своей душе Поэт.Несёт —и мир идёт за ним.И свет Поэтанегасим.И век Поэтане сочтён.Он, вне векови вне времён,Идёт над безднойк Небесам.И сам он бездна,Небо сам!***Одетый в камень Гомель мой,Ночной окутан тишиной.Одетый в сны, в ночной туман,Ты спишь, мой добрый талисман.Ты дремлешь, словно древний бог.От холодов ночных продрог.Встречай скорей рассвета синь,На плечи солнца свет накинь!И нас храни от многих бед,Мой город. Ты в любовь одет!***
Для Гомеля ноктюрн ШопенаИсполнит осень, а зимаНакроет город белой пенойИ выйдет из неё сама.И будет городу симфонийИграть ночами только джаз.И лучше всяких благовоний —Морозный воздух в поздний час.* * *Cтучит в окно каштана веткаИ серебрится тихо Сож…И город, вросший в сердце крепко,На город снов моих похож.Я там, где города истоки,Где память, как река, чиста;Где сердце изливает строкиНа поле белое листа.Я там, где будят вдохновеньеВсе улицы и все мосты.Прекрасно каждое мгновенье,Мой Гомель, если рядом ты..О город мой, в купели СожаТы освящён. Ты чист и свят.И я, сумняшеся ничтоже,Отдать всё сердце тебе рад.* * *
Небо Гомель снегом не жалует.Небо дождь ему шлёт в декабре,Оставляя надежду лишь малую,Что снег; ниспошлёт в январе.Гомель зябнет, от ветра чуть ёжится.И дыханье своё затаил.Дремлет Сожподо льда тонкой кожицей,Набираясь к весне новых сил.О зима, почему ты бесснежная?Прогони беспричинную грусть.Я на небо взираю с надеждою.Снега жду. И, надеюсь, дождусь.СНОтворения
Приснилось мне…
…вливалось небо в четырёхгранный сосуд городского дворика и чахлая сирень пила стекавшую на землю синеву большими, жадными глотками…
…март густо мазал землю снегом и предлагал всем этот «бутерброд». Один лишь я не отказался утолить свой вечный голод…
…я, как булавка, скрепить пытаюсь разные материи – землю и небо, свечу и пламя, реальность и грёзы…
…ты сидела на облаке и обрывала лепестки белых хризантем. В городе, где я живу, идет снег…
…вслед тебе, уходящей, я крикнул: «Не разлюбил!…» Тебе послышалось: «Не раз любил…”. Ты не вернулась…
…за тем, другим, ты будто бы за каменной стеной… И у тебя окаменело сердце…
…земля уходила из-под ног. Но чей-то голос возвестил: «Воспрянь-ка духом. Ты – взлетаешь!…»
…после аварии на ЧАЭС мою душу выселили. Она вернулась. Теперь я – самосёл. И живу там, где боль…
…нам выдавали водку – выводить радиацию. С водкой ушло ощущение боли. Водка вывела из нас все, а сама осталась…
…предстояло пережить сложнейшую операцию, а я просил не делать общую анестезию. Только боль позволяет понять, жив ли я – живо ли тело, жива ли душа…
…я прикоснулся к отраженью солнца в луже и отраженье руку обожгло…
…Так обжигают нас воспоминанья о том, чего, увы, нам не вернуть.
…стояли рядом двое в белом. Врач недостаточность сердечную признал, и Ангел вторил, что сердечность я утратил.
…по клавишам рояля, как по ступенькам, к музыке я шёл. И ближе, ближе становилось Небо.
II. Живая вода
Живая вода
(Впечатление от картины И. Левитана «Весна. Большая вода», 1897г.)
Счастлив тот, кто соединил в себе Небо и Землю… Счастлив тот, кто соединил собой Небо и Землю… Счастлив тот, в ком плещется живая вода души и весенними бурными паводками поит и омывает тех, кто иссохся, исстрадался, изнемог. Счастлив тот, кто растекается душою по той земле, которая дала приют, выпестовала, которая в материнское молоко добавила смесь любви и тоски.
…Изнемогая и тоскуя, он бродил с собакой по лесам, будто прятал от людей свою изъязвленную реалиями жизни душу и искал бальзам для нее. Мартовская теплынь занесла его вдаль от Москвы.
Прошелся по берегу, увязая в раздобревшей от стаявшего снега земле. Искал челнок. Бросил беглый взгляд на крестьянские избушки, «поплывшие» по сменившим гнев на милость мартовским водам. Нашел челнок. Стряхнул с сапог рыжую жирную землю. Оттолкнулся суковатой длинной палкой от берега. И отдал себя воле волн.
Что там, за поворотом? Надежда? Безнадега? Вера? Безверье? Успокоенность? Лихорадка жизни?..
От воды тянет холодом… Теплый ветер перебирает непослушные пряди волос. Пригревшись не солнцепеке, узкая тонкая рука дремлет на крышке мольберта. Тихо и отрадно. Наконец лодка упирается в берег. Художник вздрагивает и вздыхает, будто кто-то грубым толчком дал знать: пора спуститься с небес. А ему не хочется…
Взгляд растерянно ищет спасительную соломинку и натыкается на искривленную березу, приникшую к ветвям черного, почти идеально прямого дерева. «Я помогу тебе добраться до неба», – тихий шепот растворен в воздухе. «Кому ты шепчешь, дерево? – мысленно спрашивает художник. – Мне ли? Или вот этой скорчившейся под грузом испытаний белой березе?» Художник закрывает глаза. «Мы поможем тебе… Мы поможем тебе добраться до неба. Мы такие высокие», – вторит черному великану хор деревьев. Глаза художника невольно открываются. И что он видит? Налетевший ветер терзает голые ветки.
Художник теребит бороду и переводит взгляд с деревьев на почти безоблачное небо. Мелькает мысль: «Они могут…» Улыбка озаряет его лицо. Открывается мольберт. Краски густыми каплями увлажняют палитру…
…Он пишет землю… Он пишет воду… Он пишет небо, отражающееся в этой воде… Он пишет то, что их соединяет… Он счастлив. Он улыбается!
Улица SOS – новая
Наш городок настолько мал, что получил в народе название Мал-город. Несколько его улиц паучьей сеткой сходятся к единственной площади с кинотеатром и винно-водочным магазином, из-за него-то с чьей-то легкой руки и окрестили площадь пьяной.
Мой адрес – улица Новая. Когда-то она, сплошь застроенная частными пестрыми одноэтажными домиками и тонувшая в зелени сосен, точно сошедших с шишкинских полотен, носила название Сосновая.
Ныне сосен нет в помине. Вместо них подпирают электропровода торчащими ветвями-крыльями тополя, ежегодно беспощадно обрезаемые «парикмахерами» из зеленхоза.
Вместо уютных домишек выросли безликие серые пятиэтажки-«хрущобы», взирающие на окольную жизнь сонно и равнодушно. Обитающие в них люди так же полусонно посматривают вокруг. Оживают они только в праздники, всякий раз совпадающие с днями зарплаты.
Стайка студентов-одногодков из окрестных домов, получив стипендию, отмечала «День студента» прямо у дома, в беседке. И активные возлияния всегда имели один и тот же финал: половина из них уходила на поиски приключений, вторая – встречала рассвет на неудобных скамейках беседки, борясь с холодом и похмельным синдромом.
Мой сосед, парнишка из квартиры этажом выше, был явным исключением… Я говорю «был» с трещиной в сердце – вместо того жизнерадостного «с царем в голове» парня ныне передо мной иное существо: сгорбленное, с посеревшей кожей лица. А глаза? Куда девались прежние глаза – сияющие, полные жизненной энергии! Их будто подменили, оставив вместо живых – безжизненные стекляшки.
…Впервые я увидел его год назад. Он с матерью переехал по обмену в наш дом. Знал бы он тогда, как круто переменится его жизнь…
Он приходил ко мне по вечерам, на минутку, а оставался допоздна. Он удивлял умением слушать и рассказывать: открывал сокровенное и вызывал на откровенность. Но больше мы говорили о звездах – все небо было нашим.
Однажды не дождался его. Встретил днем, случайно, в подъезде. Я заметил синяк под глазом, спросил: «Ты из-за него не приходишь?» Он молча кивнул. «Кто тебя так отметил? Местная шпана?» – «Они называют меня лохом, маменькиным сынком… А что плохого в том, что я люблю маму? Она у меня одна… и я у нее один». «Не обращай внимания». «Я бы и не обращал, да не хочу носить это клеймо – «лох».
И возникшая пауза в наших беседах затянулась надолго. Всё чаще мы просто виделись где-нибудь на улице. Мой сосед второпях бросал несколько дежурных фраз, уверяя, что вот-вот зайдет и мы обязательно поговорим. Но удобный случай ему всё не выпадал. И однажды сгоряча я сказал, что если ему не нужны эти встречи, то я не настаиваю. «Жалко только видеть, как ты, стараясь не быть лохом, теряешь себя. Ты, может, колешься?» – спросил я. И услышал: «Было дело… Но с этим я справлюсь…»
Шло время, а он так и не появился в моем жилище на улице, когда-то называвшейся Сосновой.
Как-то я встретил его маму заплаканной. От нее и узнал, что сын пропадает по подвалам и по-прежнему делит иглу с другими «детьми подземелья». «Клеймо снято, – с горечью подумал я. – Но какой ценой?»
Я собирался что-либо сделать для его спасения, но тут вдруг появилась возможность поездки в Армению, в тамошнюю обсерваторию, о которой давно мечталось. И я уехал с мыслью, что уезжаю на неделю-другую, а вернулся… через несколько месяцев…
…Дрожащей рукой нажал на кнопку звонка. Дверь отворили не сразу. Старушка (мать?) выглянула, утомленно произнесла: «А-а, это вы? Где же вы так долго были? Славик вас ждал, дежурил у вашей квартиры».
– Где он?
– Ему уже лучше, – словно не слыша ответила мать.
– Где он?!
– Лечится он. Говорит, что сумеет совладать с собой, что борется с собой и с наркотиками этими проклятыми. Ой, не знаю…
– Где он? – в третий раз спросил я.
– А вы не кричите. Что теперь кричать? Спит он. Не будите.
Я рванулся в комнату… Он лишь отдалённо напоминал моего доброго знакомого… Я заспешил, выскочил из квартиры. Слезы жгли глаза.
Бесцельно побрел по улице – мимо деревьев с ветками-обрубками. «Сколько же нужно времени, чтобы они отросли заново, – подумалось вдруг. – Сколько же нужно времени, чтобы парню снова обрести себя! И снова жить… здесь, среди серых домов улицы Новой – бывшей Сосновой…»
Сосновая… SOS-новая… SOS… SOS!.. SOS!..
Чернобыльские яблоки
Белорусским живописцу
Гавриилу Ващенко
Зарево упало на дерево и застряло в его кроне, почти лишенной листьев, но густо усеянной плодами. Яблоня была стара и держала на себе весь «приплод» как немощная старуха, вынужденная до глубокой дряхлости нести на себе груз забот о своих детях.
Зарево упало на крону яблони и так слилось с нею, что не было понятно, держат многочисленные подпорки под ветвями приплод или сгибаются под тяжестью зарева, вспыхнувшего ещё в пору цветения сада, похожего теперь на большое призрачное ярко- красное яблоко – в величину всей кроны.
Такой увиделась картина моего земляка художника Гавриила Ващенко «Чернобыльские яблоки»… Поздние яблоки – сказ о людях, оставшихся наедине с бедою, о их неутолимой горечи о потерянном саде…
…Погруженная в свои воспоминания, Тарасиха очнулась и подняла голову, оторвалась от грядки и вслух произнесла: «Зовет что ли кто-то или померещилось?» Прислушалась… Тихо. Решила, что померещилось, с опаской оглянулась по сторонам, перекрестилась и снова припала к грядкам. Набожной Тарасиха не была с юных лет, да и на старости не часто поднимала свои очи к Небу, не искала Там ответов на свои полынь-вопросы. Крестным знамением осеняла себя скорее из суеверного страха, да еще потому, что помнила святые обычаи своей бабки.
Снова послышался стук и более громкий – молодой женский – голос: «Есть здесь кто-нибудь?» Тарасиха быстро распрямилась и засеменила к калитке, напрочь забыв о постоянной боли в спине. Незнакомый голос сослужил добрую службу. Действие этого «эликсира» недолговечно: уйдет гостья – и уйдут нечаянно нахлынувшие бодрость тела и духа, вернется прежняя ломота во всех суставах. И горькое осознание оставленности.
И вот теперь нежданный голос с вопросом «есть здесь кто-нибудь?» вдруг показался «голосом с небес», потому Тарасиха покинула землю, от которой почти никогда не отрывалась, и поспешила навстречу неведомому голосу. Он предвещал доброе, как подумалось Тарасихе, а иначе – «зачем кому-то вспоминать обо мне?»
У калитки стояла женщина средних лет, по всему виду – городская. Странная. Тарасиху поразило, что лицо и глаза незваной гостьи лучились – такими бывают глаза у древних старух-праведниц. Ни загорелая кожа, ни темный цвет очей не могли скрыть этот животворный свет.
– Добрый день, бабушка, – произнесла гостья. – Еле достучалась до вас. Одна живете? Как звать-величать Вас?
Тарасиха, с младых ногтей отличавшаяся крутым нравом, ответила вдруг кротко и приветливо:
– Да с кем мне жить-то? Дети покинули, как на ноги встали, а муж – еще раньше. Умер он совсем молодым… А теперь вот и я умираю – одна во всей деревне.
Жила Тарасиха одна – на все полторы сотни брошенных дворов. И для нее было чудом, как безошибочно гостья нашла живую душу в брошенном поселении.
– Вот чудо-то, – вслух повторила мысль Тарасиха.
– Да какое же чудо, бабушка?
– Чудо, что вы сыскали меня. Кругом-то – заросли.
– А я нашла вас только потому, что увидела ухоженные сад и огород. Но вы мне так и не назвали своего имени.
– Татьяна я… Тарасовна. А вас как величать?
– Светлана.
Тарасиха улыбнулась и прищурилась, словно смотрела на солнце.
– Имя у вас совсем светлое, как вы сами. Подходящее имя.
Гостья смутилась.
– Да вы меня совсем не знаете.
– Старому человеку бывает одной минутки, одного взгляда достаточно… – Гостья согласилась, кивнула головой. Волосы открыли лоб, покрытый сетью морщинок. – Да ты и сама все знаешь, – заключила Тарасиха.
Гостья хлопнула по какому-то квадратному предмету в кожаном чехле, висящем на плече.
– Я вас записывать хочу, Татьяна Тарасовна. Можно?
Тарасиха ойкнула. В глазах возник испуг.
– Куда записывать? Зачем? За что?
– Да не бойтесь, бабушка. Воспоминания старожилов записываю я.
Тарасиха махнула рукой в сторону леса, которым заканчивался ее огород.
– Туда, детка, тебе идти надо, в Большие Иваны. Там этих… старожилов найдёшь. Там старики за сто лет живут, а мне в нынешнем году всего восьмой десяток пошёл. Какой я старожил. Да и вспоминать мне нечего.
– А Чернобыль, бабушка?
Тарасиха удивилась: ее спрашивали о привычном.
– Чернобыль? А что его вспоминать? Да и далеко он от нас. Вот из Больших Иванов, говорят в ясную погоду труба его видна. Будь она неладна.