Дикая Охота: Легенда о Всадниках
- -
- 100%
- +
Я искала в толпе глазами Йена и нашла его почти сразу, почувствовав его напряжение. Он стоял в стороне ото всех, прислонившись спиной к шершавой стене кузницы. Его взгляд был пристальным и остекленевшим, устремлённым куда-то внутрь себя, в какую-то свою собственную, неведомую мне бездну ярости, боли и отчаяния. Он казался напряжённой, готовой лопнуть в любую секунду струной, что могла рассечь всё вокруг острым, звенящим осколком своей непокорности и своей боли.
Один из Хроников, Лоран, поймал мой взгляд, будто почувствовал его на себе. Слишком молодой для такой мрачной и безнадёжной работы, с умными, не по-деревенски живыми, пытливыми, но теперь потухшими глазами, которые, как мне иногда, краем сознания, казалось, всегда искали меня в толпе. Он быстро отвёл взгляд, опустив его к своему кожаному, потрёпанному блокноту, но я успела заметить на его обычно спокойном, сосредоточенном лице немой вопрос, искреннее участие и что-то ещё, трепетное, неуловимое и тёплое. Его тихая симпатия ко мне была одним из тех немногих, хрупких явлений, что ещё оставались в нашей жизни, запертой меж двух огней – страха и забытья, надежды и отчаяния.
Тишину, наконец, нарушил старший из Хроников, Элиас. Он откашлялся сухо, безжизненно, и звук этот был похож на шелест страниц старой, пыльной книги.
– В эту ночь, – его слова разнеслись над притихшей площадью, заставляя людей вздрогнуть. – Тёмные Всадники посетили нашу деревню. Их визит унёс одного из нас. Барна, сына Гарри, лесника.
Из толпы вырвался сдавленный, душераздирающий стон. Жена Барна, опёрлась на плечо своего сына-подростка, её тело содрогалось от беззвучных рыданий. Плечо её сына было напряжено, а он смотрел прямо перед собой, не видя ничего. Его юное лицо исказила гримаса немого гнева и непрожитой ещё, неосознанной до конца потери, смешанной с ужасом.
Староста Хенрик сделал шаг вперёд, на самый край зыбкой, ненадёжной бочки, едва удерживая равновесие. Он откашлялся, его речь была выучена наизусть, как заклинание, в которое уже давно никто не верил, но которое нужно было произносить.
– Соблюдайте комендантский час, – начал он, и его слова падали в толпу, как камни в болото. – С закатом – по домам. Не выходите без острой, смертельной нужды. Не зажигайте ярких огней, не шумите, не пойте, не кричите. Будьте смирны. Особенно… – он сделал паузу, и в его голосе впервые за всё это утро прозвучала неподдельная тревога, от которой толпа замерла ещё больше, – …особенно мужчинам следует быть настороже. Не проявляйте излишней силы, не демонстрируйте её попусту. Не поддавайтесь гневу. За последние девять лет из одиннадцати забранных девять были мужского пола. Сила, возможно, привлекает их. Или ярость. Или что-то иное, чего мы не понимаем. Мы не знаем. Но будьте осторожны. Ваша жизнь – это всё, что у вас есть. Берегите её.
Он говорил это каждый раз. Слово в слово. И каждый раз это были пустые, беспомощные слова, брошенные в неподвижные воды нашего всеобщего страха. Они ничего не меняли. Никто не мог быть достаточно осторожен против Всадников.
Затем наступила самая тяжёлая, самая циничная и горькая часть нашего проклятого ритуала. Староста снова вздохнул, и его плечи, и без того сгорбленные, опустились ещё ниже, будто на них давила невидимая, но неподъёмная тяжесть всех наших прошлых и будущих потерь, всех пустых гробиков.
– По обычаю, мы проводим в последний путь того, кого лишились, – произнёс он, и его голос, наконец, дрогнул. – Завтра, на рассвете. Мы предадим земле прах… то, что осталось от Барна. Его память.
Никто не рыдал громко. Не было воплей, истерик. Лишь придушенный плач и прерываемое дыхание. Мы хоронили пустые гробы. Мы хоронили память, хоронили надежду, хоронили саму возможность возвращения.
Люди начали нехотя, будто против своей воли расходиться, не глядя друг на друга, поникшие, разбитые, каждый в своём горе. Ритуал был соблюдён. Церемония отчаяния завершена. Можно было вернуться к своим печкам, к своему скоту, к своей попытке просто жить, существовать. До следующего раза. До следующего визита. До следующей потери.
Я уже хотела повернуться и побрести обратно к дому, как меня окликнул знакомый и мягкий, но сейчас напряжённый и озабоченный голос, прозвучавший совсем рядом.
– Селеста.
Я обернулась, уже зная, кто это, заранее чувствуя и ловя его взгляд. Это был Лоран. Он подошёл быстро, но без суеты, а его лицо, обычно спокойное и сосредоточенное на работе, было теперь серьёзно, но в глубине глаз, этих тёмных, умных, всё видящих глаз, таилась тревога, обращённая конкретно ко мне, что заставляло моё сердце биться чаще.
– Селеста, – он повторил моё имя, и оно в его устах звучало мягче и звонче, будто он вкладывал в него особый смысл. – Подожди минутку. Ты… как ты? Как твои?
Он всегда спрашивал именно так, понимая, что наше горе – общее, что удар по одному дому отзывается эхом во всех остальных, что боль одного – это боль всех.
– Целые, – ответила я, и мои собственные слова показались мне плоскими и пустыми. – На этот раз.
Он кивнул, его взгляд скользнул по моему лицу, задержался на моих глазах, будто пытаясь увидеть больше, чем я готова или могу сказать, разглядеть ту боль, что я прятала глубоко внутри.
– Это… это всегда тяжело. Невыносимо тяжело. Каждый раз кажется, что привыкнуть нельзя. Что этот удар… он всегда новый. Что рана открывается заново. – Он помолчал, перебирая в тонких и длинных пальцах небольшой, потрёпанный, но дорогой ему кожаный блокнот – неизменный атрибут Хроника, его крест и его проклятие, его долг. – Твой брат… Йен… он сегодня… – Лоран запнулся, тщательно подбирая слова, чтобы не сказать лишнего, не ранить, не напугать, не обвинить. – Он выглядел нехорошо. После того как все разошлись, он… он подошёл к нам. К Хроникам.
Я почувствовала, как внутри всё сжалось, превратилось в тот самый маленький, ледяной и твёрдый комок страха за него. «Йен, что же ты опять наделал?»
– И что? – прошептала я, чувствуя, как подкашиваются ноги.
– Он требовал показать ему книги. Наши записи. Списки. Все отчёты за все годы. Говорил, что мы что-то упускаем, какую-то мелочь, деталь, что должна быть какая-то связь, закономерность, которую мы не видим из-за своей… осторожности или своей слепоты. Он был на грани, Селеста, – Лоран понизил голос до доверительного шёпота и нервно переступил с ноги на ногу. – Глаза горели таким безумием… Потом он чуть не набросился на старосту Хенрика. Кричал, что мы как стадо покорных, запуганных овец, что нужно что-то делать, действовать, а не хоронить пустые ящики и прятаться по ночам, дрожа от каждого шороха. Что следующей может быть его семья. Его дом. Ты.
Его слова, тихие и чёткие, обрушились на меня. Я с предельной ясностью представила эту картину: мой брат, мой яростный, непокорный Йен, один против всей этой серой, покорной, сломленной массы, его ярость, не находящая выхода, бьющаяся о непробиваемую стену всеобщего равнодушия, страха и апатии.
– Что вы ему ответили? – прошептала я, чувствуя, как подкашиваются ноги, и желая только одного – чтобы этот разговор поскорее закончился.
– Староста сказал, что бунтовать и проявлять непокорность – значит подписывать себе и всем нам смертный приговор. Что единственный проверенный способ выжить – это быть тише воды, ниже травы. Элиас… – Лоран кивнул в сторону старшего Хроника, который медленно уходил с площади, – Элиас просто покачал своей седой головой и сказал, что за девять долгих лет не нашёл ни одной закономерности. Ни одной зацепки. Что это слепая, беспричинная удача. Или неудача.
Лоран вздохнул, и в его вздохе слышалась вся тяжесть их бесполезного труда, всей их безнадёжности.
– Йен ушёл. Он выглядел… сломленным. Уничтоженным. И от этого, знаешь, ещё более опасным. Как разъярённый, загнанный в угол зверь, который не знает, куда броситься.
– Спасибо, Лоран, что сказал мне, – я кивнула, чувствуя, как на глаза наворачиваются предательские слёзы. Я смахнула их тыльной стороной ладони, грубой и шершавой от постоянной работы. – Я поговорю с ним. Попробую до него достучаться.
– Селеста, – он снова окликнул меня, когда я уже собралась уходить. Он сделал шаг вперёд, и расстояние между нами сократилось, я почувствовала лёгкий, но устойчивый запах старой кожи, дорогих чернил и чего-то чистого, что исходило от него. – Я… я тоже иногда думаю, что он прав. Твой брат. Что нельзя просто ждать сложа руки, хоронить пустоту и слепо надеяться на чудо, что это кончится само собой. Мы, Хроники, мы не просто записываем. Мы ищем. Всё время ищем. Перебираем факты, сопоставляем даты. Пусть и безуспешно. Но если… если у тебя самой появятся какие-то мысли, что-то, что покажется тебе странным, необычным, какой-то пустяк, на который другие не обратили внимания… приходи. Ко мне. В архив. Поговорим. Обсудим. Иногда свежий взгляд со стороны… – Он не договорил, смущённо потупился, покраснев, словно выдал какую-то страшную, запретную тайну, пошёл против устава, против правил.
Я посмотрела на него – на его умные, усталые, но такие живые глаза, на его тонкие, сжатые в твёрдую, но красивую линию губы, на его высокий и ясный лоб. Он был не похож на других деревенских парней, на их грубую, неотёсанную силу и простые, примитивные мысли. В нём была какая-то внутренняя тишина, глубина, в которую хотелось смотреть и смотреть, какая-то надежда на иной, лучший исход.
– Хорошо, Лоран, – я сказала тихо, и в груди что-то потеплело, пробиваясь сквозь лёд страха. – Спасибо. Я обязательно приду, если что-то покажется… странным.
Мы стояли в неловком, но каком-то живом, трепетном молчании, два маленьких островка в море всеобщего горя и страха, не зная, как достучаться друг до друга, как перебросить этот хрупкий, зыбкий мостик через пропасть, что разделяла нас всех. Потом он кивнул, ещё раз бросил на меня ободряющий взгляд и нехотя пошёл к другим Хроникам, которые уже собирались уходить, затерявшись в расходящейся толпе. Я смотрела ему вслед, и впервые за эти тяжёлые сутки в самой глубине моей души шевельнулось что-то маленькое и хрупкое, но отдалённо напоминающее тепло и надежду.
Если вам понравилась глава и вы ждете продолжения – подписывайтесь на мой телеграм-канал: Адель Малия | автор. А ещё там много информации о других книгах и расписание выхода глав❤️
Глава 3: Шепот запертых дверей
Трек: Cumberland Gap – David Rawlings – Глава 3
Сон отступил нехотя, как обманчивый прилив, который забирает с собой кусок берега, оставляя лишь мутный осадок реальности и похмелье от пережитого ужаса. Сознание возвращалось по крупицам: сначала – ледяная влажность простыни, мерзко прилипшей к коже; потом – густая, как чёрная смола, тишина; и лишь потом, с пронзительным уколом в сердце – осознание: ещё одна ночь прошла, и мы чудом остались живы.
Я медленно открыла глаза. Скупой, подёрнутый дымкой серый свет пробивался сквозь узкие щели ставней, рисуя на неровном глиняном полу бледные полосы. Воздух в комнате был спёртым до тошноты, пропитанным кислым запахом пота и страха, который не смогло выветрить даже утро. Я инстинктивно, ещё не до конца осознавая себя, потянулась рукой к соседней лежанке, ища привычный тёплый бугорок – подтверждение, что он здесь, что он цел, что он дышит.
Его не было. Лежанка была пуста и холодна. Сердце моё дрогнуло и замерло, а в груди зародился тот самый, знакомый до отвращения, ледяной холод, предвещающий беду.
Я приподнялась на локте. Йен сидел на самом краю своей кровати, согнувшись в три погибели, будто невидимый груз придавил его к земле. Его мощные, всегда такие уверенные и прямые плечи, сейчас были скованы жёстким, неестественным напряжением, голова бессильно опущена, так что я видела лишь чёрные, спутанные волосы и позвонок, резко выпирающий под мокрой от пота тканью. В этой его позе, в этом надломленном изгибе спины читалась такая бездонная усталость, что у меня внутри всё сжалось в один сплошнойкомок. Он пил воду из глиняного ковша жадными глотками, и его спина судорожно вздымалась в такт этому животному движению. Рубашка, тёмная от пота, прилипла к лопаткам и позвоночнику, делая его похожим на человека, которого только что вытащили из ледяной реки.
– Йен? – мой сиплый голос грубо разорвал паутину утренней тишины. – Что случилось?
Он вздрогнул, будто я ударила его кнутом по спине, и медленно, с мучительной неохотой, стал поворачиваться ко мне. Лицо его было землистым, осунувшимся и постаревшим за одну эту бесконечную ночь, кожа натянулась на скулах, обтягивая череп и заострив черты. Но хуже всего, в тысячу раз хуже, были его глаза. Глубокие, чёрные синяки под ними, а в самих глазах – выжженная пустота. В них не осталось ни искры привычной ярости, ни тлеющего уголька вызова – лишь холодное пепелище.
– Ничего, – он отвёл взгляд, уставившись в пустой глиняный ковш, который сжал до побелевших костяшек. – Так… Кошмары. Забудь.
Но это была очевидная ложь. Я сбросила с себя одеяло, и холодный пол обжёг босые ступни. Я подошла к нему, и он не отстранился. Я прикоснулась к его лбу. Кожа была раскалённой, как печь.
– Йен! Да у тебя же жар! – воскликнула я. – Весь лоб горит! Это не просто так!
Он слабо мотнул головой, пытаясь стряхнуть и мою руку, и моё беспокойство.
– Пустяки, – просипел он, глядя куда-то в сторону. – Простудился, наверное, или сквозняк. Не забивай голову ерундой.
Но я не могла не «забивать». Я видела, как его сильные, привыкшие к труду руки мелко дрожат. Видела, как тяжело, с присвистом, даётся ему каждый новый вздох. Это было не просто недомогание. Это было полное истощение. Его тело и дух, исступлённо боровшиеся с невыносимой реальностью, наконец-то начали сдавать. Мой брат, всегда бывший для меня скалой, теперь напоминал лишь потухший уголь.
– Ты вообще спал? Хотя бы час? – спросила я тише, вглядываясь в его измождённое лицо.
Ответом мне стала лишь гнетущая тишина. Он не посмотрел на меня. Лишь снова поднёс ко рту пустой ковш, застыв в этой немой позе. Эта его отрешённость, эта странная, пугающая покорность были в тысячу раз страшнее любой его вчерашней ярости.
И в эту самую секунду, разрывая напряжённое молчание, в дверь постучали. Три чётких вежливых, но неумолимых удара, которые прозвучали громче любых выстрелов в хрупкой утренней тишине. Мы оба вздрогнули, наши взгляды встретились – и в них вспыхнула одна и та же старая, изъеденная ржавчиной тревога. Визиты в наш дом на рассвете никогда не предвещали ничего доброго.
Я, сжавшись внутри от холодного предчувствия, подошла и, сделав глубокий вдох, отворила тяжёлую дверь. На пороге, залитый резким утренним светом, который заставлял щуриться, стоял Лоран. В своём сером, практичном, без единой лишней складки плаще Хроника, с лицом, ещё более серьёзным и замкнутым, чем вчера. Но в его глазах, которые сразу же, выборочно, нашли меня в полумраке комнаты, теплилось и пульсировало что-то неуловимо тёплое и живое.
– Селеста, – кивнул он мне, и его взгляд, одновременно мягкий и невероятно оценивающий, скользнул за мою спину, к неподвижной фигуре Йена. На мгновение в его глазах стало читаться понимание и безмолвная жалость. – Йен. Я к вам по делу. Можно?
– Входи, – сипло пробормотал Йен, не глядя на гостя.
Лоран переступил низкий порог, слегка склонив голову, чтобы не задеть притолоку. Он принёс с собой целый шквал запахов – холодного утреннего воздуха, дешевой кожи портфеля и чего-то мыльного и свежего.
– Приношу ещё раз соболезнования о вчерашнем, – начал он тихо, но чётко. – Для всех нас это тяжёлый удар. Барн был… хорошим человеком. Честным.
– Что тебе нужно, Лоран? – голос Йена прозвучал пусто. Он не хотел ритуалов, не хотел соболезнований.
Лоран на секунду замялся, перевёл взгляд на меня, и я заметила, как его длинные, тонкие пальцы быстро перебирают ремешок его служебного блокнота.
– Собственно, дело к тебе, Селеста, – сказал он, обращаясь ко мне, и его тон чуть смягчился. – Сегодня, после полудня, к нам пожалует делегация из столицы. Главы администраций, важные чиновники. Как это всегда водится после… после подобных ночных «визитов». Ты понимаешь.
Я молча кивнула. Да, я понимала. Это был ещё один жуткий и отлаженный ритуал нашей изуродованной жизни. Всадники – пустой гроб – чиновники. Столичные приезжали всегда на следующий день. Как стервятники. Инспектировать, составлять кипы бесполезных отчётов, демонстрировать свою призрачную власть над тем, что было им абсолютно неподконтрольно. Иногда, крайне редко, спустя сутки после их визита, Всадники возвращались и забирали кого-то уже из них. Случалось такое считанные разы, но этого было достаточно, чтобы столичные гости всегда приезжали с опаской, а уезжали – с заметным, плохо скрываемым облегчением.
– Так вот, – продолжил Лоран, его слова вновь стали деловыми, но взгляд, обращённый ко мне, по-прежнему старался быть мягким. – Они будут в «Последнем причале» с самого обеда и до глубокой ночи. А наша Мия, которая там обычно подаёт и помогает, слегла. Температура, сильный кашель. Не выйдет. Гаррет, хозяин, в панике – ему срочно нужна замена. И я… я сразу подумал о тебе.
Я удивлённо, даже растерянно посмотрела на него, потом перевела взгляд на брата. Йен уставился в одну точку на полу, его лицо не выражало ровным счётом ничего, оно было каменной, непроницаемой маской.
– Обо мне? – переспросила я, не веря своим ушам. – Но я… я никогда не работала в таверне. Я не умею обслуживать, не знаю, как… Я только всё непременно переверну и разобью…
– Ничего сложного, – мягко, почти отечески, перебил меня Лоран. – Подать еду, унести пустую посуду, быть смирнной, незаметной и быстрой. Гаррет, он строгий, но справедливый, всему научит и всё покажет. И заплатит, – сделал он смысловую паузу. – Хорошо заплатит. Наличными, зерном, товарами – как сама захочешь. Тебе и твоей семье эти средства сейчас явно не помешают.
Он сделал ещё одну, меньшую паузу, и его голос стал доверительным, почти заговорщицким.
– А ещё… это шанс послушать. Они, эти столичные, когда расслабляются, пьют много, языки у них развязываются. Болтают такое, чего потом в их гладких, прилизанных отчётах и близко не сыщешь. Любые слухи, любая, даже самая малая информация сейчас… может оказаться ценной. Незамыленный взгляд со стороны – это то, чего нам всем сейчас очень не хватает.
Последние слова он произнёс с особой, подчёркнутой значимостью, и его острый, цепкий взгляд на мгновение снова переметнулся на Йена, на его согнутую спину. И я всё поняла. Это был не просто жест доброй воли или помощь в трудоустройстве. Это была продуманная попытка помочь. Попытка дать нам, дать ему, Йену, хоть какой-то, даже самый призрачный шанс, хоть крупицу знания, за которую можно было бы ухватиться.
Я посмотрела на Йена, ища в его глазах поддержки, совета, хоть малейшего намёка. Он медленно, очень медленно поднял на меня глаза. В его потухшем, мутном взгляде не было ни одобрения, ни запрета, ни даже доли интереса. Лишь всё та же усталая, леденящая душу покорность судьбе, которая пугала меня куда больше любого его гнева. Он просто кивнул, один раз, коротко и обречённо, и снова опустил голову, будто это простое движение стоило ему последних, уже собранных в кулак сил.
– Хорошо, Лоран, – я выдохнула, чувствуя, как на мои плечи ложится новый, совершенно незнакомый и пугающий груз ответственности. – Я согласна. Спасибо тебе.
На его обычно непроницаемом лице мелькнуло искреннее, ничем не прикрытое облегчение, и он улыбнулся – не той холодной, официальной улыбкой Хроника, которую все знали, а какой-то другой, более настоящей, более человечной, которая на мгновение совсем преобразила его строгие черты.
– Отлично. Это правильно. Тогда собирайся. Я подожду у входа, провожу тебя и представлю Гаррету.
Пока я накидывала своё самое простое, но чистое платье, старательно поправляла волосы, закалывая их покрепче, чтобы хотя бы внешне соответствовать, Йен не пошевелился, не проронил ни слова, полностью погружённый в свои тяжёлые мысли, в свою болезнь, в своё отчаяние. На прощание, уже выходя, я на мгновение остановилась и положила ладонь ему на плечо – оно всё ещё пылало жарким огнём сквозь тонкую ткань пропитанной потом рубахи.
– Ложись, – тихо, почти шёпотом сказала я. Слова звучали такими беспомощными перед лицом его горячки и горя. – Пожалуйста. Попробуй поспать.
Он ничего не ответил. Не кивнул, не вздохнул. Лишь закрыл глаза, будто отрезав себя от меня, от этого мира, от всего происходящего окончательно и бесповоротно.
***
Дорога до «Последнего причала» показалась бесконечной. Деревня медленно просыпалась, но её пробуждение было тяжёлым. Из-за закрытых ставней доносился приглушённый плач. Мужики кучковались у колодца, переговариваясь вполголоса, их лица были мрачны, а глаза – потухшие и уставшие. Воздух был наполнен невысказанным вопросом, витавшим над крышами, как дым: «Кто следующий?»
Лоран шёл рядом, и его присутствие было странным утешением. Он не пытался заполнить тишину пустыми словами, и это мне нравилось. Он шёл собранно, держась прямо, его плечо лишь изредка задевало моё, и от этого простого, неосознанного контакта по моей руке пробегало едва уловимое тепло.
– Спасибо, что согласилась, – сказал он наконец, когда мы свернули на главную улицу. – Я знаю, это… не самое желанное предложение.
– А что у нас желанное? – горько усмехнулась я, сгребая с дороги пыльный подол платья. – Сидеть и ждать следующей ночи? Нет, спасибо. Лучше уж работа. Ты прав – деньги лишними не будут.
– Дело не только в деньгах, – он посмотрел на меня, и в его взгляде была та самая глубина, которая всегда меня смущала и притягивала. – Йен… С ним всё будет хорошо? Выглядел он… ужасно. Не похоже на обычную простуду.
– Он сломлен, Лоран, – прошептала я, и слова сами сорвались с губ, такие горькие и такие правдивые. – Вчерашняя ночь, всё это… Он всегда боролся. Бунтовал. А вчера понял, что бороться бесполезно. Что мы все здесь – как мыши в клетке. Это ощущение… оно хуже, чем самая страшная болезнь. Оно выедает человека изнутри.
Лоран кивнул, его лицо стало сосредоточенным, глаза сузились, будто он мысленно что-то записывал.
– Я понимаю его. Больше, чем можешь предположить. Мы, Хроники, тоже ведь боремся. Бесполезно. Мы составляем списки, строим графики, ищем закономерности там, где их, возможно, и нет. Но мы ищем. Потому что перестать искать – значит сдаться. Может, ответы есть не здесь, а там? – он кивнул в сторону, где за лесом лежала дорога на столицу. – Может, они что-то знают, но скрывают? Боятся сеять панику? Или… или сами боятся больше нашего.
Он говорил тихо, но уверенно, и его слова находили во мне отклик. Он не предлагал слепого бунта, как Йен. Он предлагал знание. Метод. И это казалось гораздо более разумным, почти надеждой.
– Ты думаешь, сегодня я что-то услышу? Какую-нибудь зацепку?
– Всякое возможно. Они пьют. Страх делает людей болтливыми. Одни хвастаются, другие – жалуются. Главное – уши нараспашку, а самому – быть тенью. Смотри, но не привлекай внимания. Слушай, но не встревай. Запомнишь?
– Как забыть? – я попыталась пошутить, но получилось неуверенно.
– Просто будь собой. Ты умеешь слушать. Это редкий дар.
Мы уже подходили к таверне – самому большому и крепкому зданию в деревне, сложенному из грубого камня. У входа стоял невысокий, широкоплечий мужчина с умным, хитроватым лицом и фартуком, заляпанным мукой и чем-то тёмным. Это был Гаррет, хозяин «Последнего причала».
– Вот и наша палочка-выручалочка! – приветственно хлопнул он в ладоши, окидывая меня быстрым, оценивающим взглядом опытного торговца. – Ну что, девочка, готова к настоящей работе? Не испугаешься важных господ?
– Я научусь, мистер Гаррет, – покорно сказала я, опуская глаза.
– Брось этого «мистер», – он махнул рукой, и в его голосе вдруг прорвалась усталость, родная, деревенская. – Здесь все друг другу братья по несчастью. Зови дядей Гарри, все так зовут. Лоран, спасибо. Покажу ей всё, не бойся. Проходи, девочка, смотри в оба!
Лоран задержался на мгновение на пороге. Утреннее солнце золотило его волосы.
– Я вернусь вечером, когда они начнут собираться в таверне. Если что… я рядом. Дядя Гарри – свой, он поможет, но если что-то пойдёт не так… просто ищи меня взглядом.
Он улыбнулся – тёплой, уверенной улыбкой – и ушёл, оставив меня на пороге таверны, пахнущей пивом, жареным мясом и чужими разговорами.
Гаррет оказался строгим, но справедливым хозяином. Он провёл меня по всему заведению коротким, деловым туром: ткнул пальцем в кладовую с бочками («Пиво – отсюда, вино – вон с той полки, не перепутай!»), на кухню, где уже хлопотала его жена Магда («Слушайся тётю Магду, она тут главная!»), и в главный зал – просторное помещение с грубыми дубовыми столами и скамьями, которое сейчас было пустым и казалось особенно огромным.
– Задача проста: берёшь там, несёшь сюда. Унесла пустое – принесла полное. Улыбайся, если умеешь. Не умеешь – не надо. Молчи и слушай. Услышишь что интересное – мне или Лорану. Он умный парень, ему виднее. Вопросы?