Фобос

Вадим кивал, стараясь запомнить маршрут. Темнота правого коридора манила и пугала одновременно. Выскочить, зарычать, спрятаться. Звучало просто. Дико, но просто.

– А… костюм? – спросил он.

– Костюм есть. Грим минимальный, чтобы в темноте было страшно, а на свету не пугать администратора до инфаркта. Пойдем, покажу гримерку. Вернее, подсобку, где переодеваемся.

Они прошли через какой-то потайной лючок в стене (его Денис ловко отодвинул) и оказались в крошечном помещении без окон. Здесь пахло потом, резиной и гримом. На стене висело несколько мешковатых балахонов черного и грязно-серого цвета. На полке были пластиковые маски с перекошенными ртами и пустыми глазницами, парики, банки с театральным гримом. На полу валялись бутафорские топоры и ножи.

– Выбирай, что по душе, – сказал Денис, указывая на балахоны. – Размер универсальный. Маску можешь не надевать, многие без них работают, гримом обходятся. Проще дышать. Но в темноте и так сойдет.

Вадим взял в руки балахон из грубой, колючей ткани черного цвета. Он был тяжелым и пах старым сундуком.

– Ладно, знакомство с местом работы состоялось, – подвел итог Денис, глядя на часы. – Вечерняя смена у нас начинается в семь. Первая группа в семь тридцать. Приходи к семи. Переоденешься, я тебе еще раз пройдусь по точкам, покажу служебные ходы. Попробуешь. Если не сбежишь после первого рыка и не перепугаешь группу до вызова полиции – остаешься. Оплата – триста рублей в час. Смена обычно часа три-четыре, в зависимости от групп. Вопросы?

Вопросов было море. Но главный был: “Что я здесь делаю?”. Вадим промолчал и покачал головой.

– Отлично. До вечера. Не опаздывай.

Дорога домой была сюрреалистичной. Вадим ехал в переполненном метро, прижатый к стеклу вагона, а в голове у него крутились обрывки фраз: “…выскакиваешь с рыком…”, “…не трогать гостей…”, “…триста рублей в час…”. Он чувствовал себя шпионом, вернувшимся из вражеского логова. Его обычная жизнь – метро, люди, реклама казалась плоской и нереальной на фоне только что пережитого погружения в искусственный ад “Логова Маньяка”.

Дома было пусто. Марина оставила записку: “Ужинать не буду. Задерживаюсь”. Вадим почувствовал странное облегчение. Ему не нужно было врать сходу. Он быстро поел в одиночестве, не ощущая вкуса пищи. Потом долго стоял под душем, словно пытаясь смыть с себя запах пыли, краски и той сладковатой химии. Но ощущение ирреальности не покидало.

В шесть он вышел из дома. На этот раз надел черную футболку под темную куртку. Погода испортилась, накрапывал холодный дождь. Промзона в сумерках выглядела еще более зловеще. Огни “Логова Маньяка” мигали во тьме как больные глаза.

Внутри было оживленнее. За стойкой сидел тот же администратор, разговаривая по телефону. В приемной ждала компания из пяти человек, лет по двадцать, громко смеялись, выпивали что-то из термокружек. Вадима охватил приступ паники. “Они будут меня бояться? Эти пьяные ребята? Не смешите”.

Денис вышел из-за черной двери, увидел Вадима и кивнул.

– А, вовремя. Пойдем. Группа через десять минут.

В подсобке Денис протянул Вадиму черный балахон.

– Надевай поверх всего. Капюшон натяни. Грим можешь нанести минимальный – тени под глазами, что-то темное вокруг рта, чтобы в блике света выглядело жутко.

Вадим дрожащими руками натянул балахон. Ткань была грубой, колючей, пахла неприятно. Он накинул капюшон на голову. Зрение сузилось придав ощущение целеустремленности. Он взял с полки баночку с темно-серым гримом, посмотрел в маленькое, засаленное зеркальце, висевшее на гвоздике. Его лицо в полумраке подсобки выглядело чужим, осунувшимся. Он нанес пальцами несколько жирных полос под глазами, размазал что-то темное вокруг рта. В зеркале смотрел на него не Вадим Волков, фрилансер-неудачник, а какое-то невнятное, зловещее существо из кошмара. Сердце бешено колотилось.

– Готов? – Денис уже стоял в дверях. – Пошли. Покажу стартовую позицию.

Они снова нырнули в лабиринт “Логова”. Звуки саундтрека казались громче, темнота гуще. Денис провел Вадима к той самой развилке, указал на нишу в стене.

– Стой здесь. Тихо. Не дыши громко. Слушай. Группа пойдет по основному маршруту. Когда услышишь их голоса близко, когда они будут у развилки – прыгаешь. Выходишь на пару шагов вперед, в световую ловушку вот здесь, – он показал на пятно тусклого красного света на полу перед развилкой. – Делаешь максимально страшную рожу, рычишь, воешь, машешь руками, что хочешь. Держишь пару секунд и назад, в темноту этого коридора. Быстро! Потом по служебке – сюда. Ждешь следующего раза или конца квеста. Понял?

Вадим кивнул, сжав кулаки внутри колючих рукавов балахона. Ладони были ледяными и мокрыми. Где-то вдалеке хлопнула дверь, послышались голоса администратора и смех группы.

– Они зашли, – прошептал Денис. – Музыка включается… свет гаснет… Поехали. Удачи. Не облажайся.

Он похлопал Вадима по плечу и растворился в темноте служебного прохода.

Вадим остался один. В кромешной, почти физической тьме ниши. Только пятно кроваво-красного света метрах в двух перед ним казалось адским порталом. Звуки группы были далекими, заглушенными нарастающим гулом музыки – смесью скрипок, электронных завываний и тяжелых ударов. Он прижался спиной к холодной стене, закусил губу.

“Что я делаю? Боже, что я делаю? Я не могу…”.

Голоса становились ближе. Смех, возгласы, приглушенные слова: “Офигеть, темно!”, “Куда идти?”, “Ваня, не толкайся!”. Шаги. Они приближались к развилке. Вадим чувствовал, как его тело дрожит мелкой дрожью. Он должен был выскочить. Сейчас. Но ноги не слушались. Страх парализовал. Страх опозориться, выглядеть идиотом, не справиться. Страх перед этими людьми там, в темноте.

Выскочить. Зарычать. Спрятаться. Триста рублей в час. Наличкой. После смены. Возможность не слышать Марину сегодня вечером. Возможность быть не собой.

Из темноты, совсем близко, прозвучал громкий смех девушки: “Да ладно тебе, это же просто квест!”.

Этот смех, этот вызов, это пренебрежение его будущим ужасом – словно щелчок. Что-то внутри Вадима щелкнуло. Не ярость, не злость. Нечто холодное и резкое. Как лезвие бритвы.

Он не думал. Он рванул из ниши.

Один шаг. Второй. Он влетел в пятно красного света, как на сцену. Группа – три парня и две девушки – стояла метрах в трех, только что подойдя к развилке. Они замерли, увидев внезапно материализовавшуюся из тьмы фигуру в черном балахоне с искаженным темными пятнами лицом.

Вадим вскинул руки, сжатые в кулаки. Грудная клетка вздыбилась. И из его горла вырвался звук. Не рык. Не вопль. Нечто первобытное, хриплое, скрежещущее, полное нечеловеческой ненависти и угрозы. Звук, который он сам никогда раньше не слышал. Звук, который родился из глубин его собственного унижения и отчаяния.

Эффект был мгновенным. Девушки вскрикнули в унисон – не игриво, а пронзительно, испуганно. Один из парней отпрыгнул назад, вскрикнув: “Ааа! Блин!”. Другой инстинктивно выставил руки вперед. На лицах мелькнули гримасы настоящего, пусть и кратковременного, испуга.

Вадим замер на долю секунды, пойманный в луче красного света. Он видел их страх. Видел расширенные глаза, отдернутые руки, открытые рты. Он чувствовал его – как плотную, горячую волну, ударившую в него из темноты.

И в этот миг случилось нечто. Не эйфория. Не радость. Но… вспышка. Острый, холодный укол силы. Микроскопический миг абсолютного контроля. Он был не Вадимом. Он был ИСТОЧНИКОМ этой эмоции. Он вызвал ее. Этот крик, этот испуг – они были его творением.

Дольше задерживаться было нельзя. Инстинкт, подстегнутый инструкцией Дениса, сработал. Вадим резко развернулся и рванул назад, в черный зев правого коридора. Темнота поглотила его мгновенно. Он нащупал рукой знакомый выступ стены, нырнул в служебный лаз, который Денис показал днем. Сердце колотилось как молот, дыхание свистело. Но на губах, под слоем липкого грима, дрожала чуть заметная, невероятная улыбка. Не радости. Триумфа. Темного, крошечного триумфа.

Он стоял в узком проходе за стеной, прислонившись лбом к прохладной поверхности и слушал. Из-за стены доносились взволнованные голоса группы:

– …чувак, я обосрался!

– …а он как выскочил! С таким звуком!

– …круто! Звук жесть какая-то.

– …я аж подпрыгнула!

Их страх ушел. Осталось возбуждение, адреналин, восторг от удачно пережитого ужаса, но Вадим знал, что это было. Он вызвал это. На мгновение он заглянул в глаза настоящему страху. И это было… вдохновляюще.

Денис появился из темноты как призрак.

– Ну что, выжил? – спросил он, и в его голосе Вадиму почудилось одобрение. – Неплохо для первого раза. Рык – огонь. Прям натурально. Группа в восторге. Отдышись пару минут. Следующая группа через сорок минут. Будешь их пугать на другом этапе.

Вадим кивнул, не в силах говорить. Он сглотнул. Грим горько прилип к языку. В подсобке, глядя в засаленное зеркальце на свое лицо, измазанное в тенях и темных пятнах, он увидел не только отражение. Увидел искру. Маленькую, холодную, но яркую. Искру чего-то нового. Что-то внутри него, надломленное и униженное, потянулось к этой искре, как растение к свету.

Темному свету.

3

Работа в “Логове Маньяка” стала для Вадима не просто способом заработка. Она превратилась в ритуал и глоток воздуха в его удушающей реальности. Каждая смена была погружением в иную реальность, где правила диктовал он – тень в черном балахоне. Где его слово, вернее, его рык, был законом, пусть и на крошечном пятачке искусственного ада.

Первые дни были хаотичными. Он путал служебные ходы, задерживался с появлением, или наоборот, выскакивал слишком рано, срывая момент. Один раз он так резко выскочил перед группой подростков, что один из них инстинктивно толкнул его в грудь. Вадим отлетел, споткнулся о декорацию и с грохотом рухнул на фанерный пол. Вместо криков ужаса раздался взрыв хохота. Денис потом отчитал его сквозь зубы: “Ты же призрак, блин, а не кегельбан! Будь неуловимым!”. Унижение было жгучим, но оплату за смену он все же получил. Триста рублей. Наличные. Он сжал купюры в кулаке, ощущая их шершавость, и унижение немного отступило. Это были его деньги, которые он заработал не за логотипы, а за… страх.

Он быстро учился. Научился двигаться бесшумно в балахоне, сливаясь с тенями. Научился чувствовать группу по звуку шагов, обрывкам разговоров, по дыханию. Он узнавал, когда они расслаблены, когда напряжены, когда вот-вот подойдут к его зоне. Он стал мастером внезапности. Его “рык” эволюционировал. Он экспериментировал: хриплый шепот, леденящий кровь стон, резкий, лающий кашель, переходящий в нечленораздельный вопль. Он научился задерживаться в пятне света на доли секунды дольше, чтобы его искаженное гримом лицо успело впечататься в сетчатку. Он видел, как люди вздрагивали, вскрикивали, хватали друг друга за руки, отшатывались. И каждый раз, скрываясь в темноте служебного хода, он ловил тот самый, короткий миг – холодный укол удовлетворения. Это был его наркотик. Микроскопическая доза власти над чужими эмоциями.

Дома он молчал о работе. Марина заметила, что у него появились наличные, но отнесла это к каким-то разовым подработкам. “Ну хоть что-то”, – бросила она однажды, забирая у него пару сотен на “молоко и хлеб”. Ее тон был привычно снисходительным, но Вадима он уже не ранил так остро. У него был свой секрет. Свой маленький триумф. Он стал замечать в ней новые детали. Как она вздрагивала, когда неожиданно хлопала входная дверь в подъезде. Как напрягалась, идя вечером по темной улице. Он наблюдал за этим с отстраненным, почти научным интересом. В ее страхе не было ничего привлекательного. Он был знакомым, бытовым, частью их общей атмосферы недоверия и раздражения. Но это был страх. И он, Вадим, теперь знал о нем больше.

Однажды вечером, возвращаясь со смены, он свернул в парк. Было уже поздно, людей почти не было. Он увидел девушку, идущую в наушниках по аллее, погруженную в свой телефон. Стандартная картина. Но что-то щелкнуло в его голове. Импульс. Чистый, острый. Он спрятался за широким стволом старого дуба, снял капюшон балахона (он уже не снимал его до самого дома, как доспехи), натянул его снова. Сердце забилось чаще, но это был не страх. Адреналин. Охота.

Он подождал, пока девушка поравняется с деревом. Потом сделал резкий шаг на тропинку прямо перед ней и издал свой фирменный, отработанный в квесте, хриплый стон. Девушка вскрикнула, отпрыгнула назад, роняя телефон. Глаза ее округлились от чистого, животного ужаса. Она замерла на секунду, потом рванула прочь, даже не поднимая телефон, оставив его светящимся пятном на земле.

Вадим не стал его поднимать. Он стоял, смотря ей вслед, и ощущал прилив той самой силы, но в разы сильнее. Здесь не было декораций, не было правил “не трогать гостей”, не было Дениса за углом. Здесь был настоящий страх. Не спровоцированный ожиданием ужаса в квесте, а чистый, незамутненный испуг перед неожиданностью в реальном мире. И Вадим был его творцом. Это было… чище. Сильнее. Он поднял лицо к темному небу и глубоко вдохнул ночной воздух. В груди что-то пело.

С этого вечера его путь домой удлинился. Он искал темные переулки, пустынные скверы, плохо освещенные дворы. Искал одиночек. Чаще женщин. Его методы были просты: внезапное появление из-за угла или из-за машины, шаги, резко ускоряющиеся за спиной, шепот из темноты (пока еще бессловесный, просто звук), удар ладонью по мусорному баку или железному забору, когда жертва проходила мимо. Реакции были разными: кто-то просто вздрагивал и ускорял шаг, кто-то ругался, кто-то вскрикивал от испуга. Но иногда… иногда он ловил тот самый, драгоценный миг – чистый, первобытный страх в глазах. Миг, когда человек на мгновение терял связь с реальностью, подчиняясь древнему инстинкту. Эти моменты он выискивал, лелеял, как коллекционер редкие монеты. Они наполняли его пустоту.

Дома его поведение тоже начало меняться. Он стал тише. Двигался бесшумно, как в квесте, часто замирал в дверях, наблюдая за Мариной. Сначала она не замечала, но потом стала ловить его взгляд.

– Чего уставился? – бросала она раздраженно.

– Ничего, – отвечал он, отводя глаза, но внутри улыбался. Он видел в ее глазах не раздражение, а легкую настороженность. Зародыш чего-то.

Потом он пошел дальше. Однажды ночью он проснулся от собственного импульса. В квартире было тихо. Марина спала рядом, повернувшись к нему спиной. Вадим лежал, прислушиваясь к ее ровному дыханию. Идея пришла внезапно, ясно и холодно. Он осторожно встал, босиком, беззвучно ступая по полу. Подошел к ее стороне кровати. Встал рядом и просто смотрел. Минуту. Две. Его глаза привыкли к темноте. Он видел контур ее плеча, волосы на подушке, едва заметное движение грудной клетки под одеялом.

Он не знал, сколько прошло времени. Может, пять минут, может, десять. Потом Марина зашевелилась. Повернулась на спину. Ее глаза медленно открылись. Сначала она смотрела в потолок, потом, словно почувствовав присутствие, повернула голову в его сторону. И увидела его.

Он стоял неподвижно, как статуя, в двух шагах от кровати, сливаясь с тенью стены. Видел, как ее глаза, привыкая к темноте, расширяются. Видел, как дыхание ее сбивается, как рука инстинктивно впивается в край одеяла. Она не вскрикнула. Она замерла. Её глаза огромные и темные в полумраке были полны немого, леденящего ужаса. Такого же, как у той девушки в парке. Настоящего.

– Вадим? – ее голос был хриплым шепотом, полным недоверия и паники. – Это… ты? Что ты делаешь?

Он не ответил. Он напитывался этим страхом. Видел, как он пульсирует в ней, как сковывает ее. Это было… прекрасно. Гораздо сильнее, чем в квесте. Гораздо интимнее.

Он развернулся и вышел из комнаты, оставив ее одну в темноте с бьющимся сердцем и вопросом, не сошла ли она с ума. Он знал, что она не уснет. И это знание согревало его холодным огнем.

На утро, когда морок сознания сошел на нет, оставив осадок недоумения, жена спросила:

– Вадь. Что это было? Ночью.

– Ты о чем?

– Брось свои шуточки! Зачем ты стоял передо мной?

– Я не просыпался, Марин.

– Что ты из меня дуру делаешь? Скажешь, приснилось?

– Ну, если не приснилось, что это могло быть тогда? Тебе показалось. – ответил Вадим, мастерски изобразив невинный и виноватый тон. Ему не пришлось сильно притворяться, он всегда был таким. До того момента, когда стал сильным.

Следующая смена в “Логове” была обычной. Пятница, вечер, группы шли одна за другой – шумные, подвыпившие, жаждущие адреналина. Вадим работал на автомате. Его зона у развилки была отлажена до мелочей. Выход, рык или вой, отход в темноту. Реакции группы: визги, смешки, возгласы “Вау!”, “Жесть!”. Все как обычно, предсказуемо, искусственно. Его внутренний зверь, распробовавший вкус настоящего страха, скучал. Он выполнял свою роль механически, думая о вечере, о темных переулках по пути домой, о выражении лица Марины этой ночью.

Последняя группа зашла почти в одиннадцать. Администратор предупредил: “Двое парней и три девушки. Вроде трезвые. Будь аккуратнее”. Вадим занял свою позицию в нише. Включился саундтрек, сегодня это было что-то с визжащими скрипками и навязчивым электронным битом. Он прислушался. Шаги, голоса, смех. Один мужской голос громко рассказывал анекдот, девушки хихикали.

Они приближались к развилке. Вадим натянул капюшон глубже, привычным жестом проверил, не сполз ли грим (хотя в этой темноте это было неважно). Готовился к стандартному выпаду. Группа остановилась у развилки.

– Куда, дамы? – спросил один из парней. – Налево, где ванная с призраком? Или направо, в темноту?

– Ой, не знаю, – пропищала одна девушка. – Мне страшно!

– Да ладно, Насть, соберись! Это же игра!

Вадим сделал шаг из ниши, второй. Он влетел в пятно красного света, вскинув руки, его горло уже готово было издать заученный, эффективный рык. Но он замер.

Группа была перед ним. Два парня, действительно, выглядели уверенно, даже слегка скучающе. Три девушки. Две прижались друг к другу, глаза блестели от возбуждения и ожидания ужаса. Но третья…

Она стояла чуть позади, почти в тени. Невысокая, хрупкая, в светлой кофточке, которая резко выделялась в этом полумраке. Она не смотрела по сторонам, не смеялась. Ее глаза были широко открыты, но взгляд не фокусировался на страшных декорациях. Он был направлен куда-то внутрь, в себя. Она дышала часто, поверхностно, как птичка. Ее пальцы судорожно сжимали край своей кофты. И самое главное – ее лицо. Оно было не просто напуганным. Оно было искажено настоящим, первобытным, животным ужасом. Таким, какой бывает у людей перед лицом неминуемой гибели. Не адреналиновым возбуждением от игры, а глубокой, парализующей паникой.

Вадим забыл про рык и про стандартный сценарий. Он просто стоял в луче света и смотрел на нее. Впитывал каждую деталь ее страха. Мелкую дрожь, пробегавшую по ее рукам, капельку пота на виске, блеснувшую в красном свете, синюшность вокруг сжатых губ. Ее страх был таким… чистым. Таким мощным. Он витал в воздухе, как электричество, щекоча кожу Вадима. Это был не тот страх, который он вызывал своими выпадами. Это было что-то глубже, древнее, возможно, принесенное сюда извне и лишь усиленное атмосферой квеста. Но сейчас он был здесь. И Вадим был его свидетелем. Его… соучастником?

– Опа! – крикнул один из парней, заметив наконец замершего Вадима. – Привет, призрачок! Красавчик! Давай, пугай!

Но Вадим не реагировал. Он был загипнотизирован девушкой. Ее страх был наркотиком чистейшей воды. Он затмевал все, что Вадим испытывал до этого, и в квесте, и на улице, и даже с Мариной. Это было откровение. Вадим чувствовал, что любым действием сможет довести эту девушку до абсолютного и слепого ужаса. Он был властен над ней полностью. Над самой её жизнью.

Девушка, почувствовав его пристальный взгляд (хотя он был скрыт капюшоном и гримом), издала тихий, сдавленный звук – не крик, а стон обреченности. Она сделал шаг назад, споткнулась. Одна из ее подруг обернулась.

– Лен, ты чего? – спросила она, но тут же увидела Вадима. – Ааа!

Вскрикнула она уже по-настоящему, от неожиданности и его неподвижности. – Он стоит! Чего он стоит?!

Это встряхнуло Вадима. Он вспомнил, где он и что должен делать, но стандартный рык казался теперь жалкой пародией, осквернением того подлинного ужаса, который он только что видел. Он просто резко развернулся и скрылся в темноте правого коридора, не издав ни звука.

За стеной начался переполох.

– Ты в порядке, Лен? Что случилось?

– Он… он просто смотрел… – пролепетала девушка, голос ее дрожал.

– Да елки, какой-то чудак актер! Наверное, новенький. Неудачно вышел.

– Лен, дыши глубже. Все хорошо, это игра!

– Я… я не могу… Мне душно… – это была Лена. Ее голос срывался на истерику.

Вадим стоял в служебном проходе, прислонившись лбом к прохладной стене. Он не слышал успокаивающих слов подруг. Он слышал только этот сдавленный стон, видел ее искаженное ужасом лицо. Внутри него бушевал ураган. Не жалости, нет. Восторга, восхищения, жажды. Такого страха он еще не видел. Такого чистого, незащищенного ужаса. Это было так вдохновляюще. Как луч света для художника. Как идеальная нота для музыканта. Он хотел этого снова. Сильнее, чем когда-либо.

Денис нашел его через несколько минут. Лицо администратора было хмурым.

– Вадик, что это было? Группа чуть не развалилась. Одна девчонка чуть в истерику не впала. Ты чего, уснул там? Надо было выходить и рычать, а ты как столб вкопанный стоял!

Вадим медленно повернулся. В темноте прохода Денис не видел его лица, но почувствовал что-то. Не раскаяние. Не смущение.

– Она… – начал Вадим, голос его звучал странно, сдавленно. – Та девушка… Она реально испугалась. По-настоящему.

Денис поморщился.

– Ну и что? Бывает. Ипохондрики, клаустрофобы, впечатлительные. Мы же предупреждаем, что квест страшный. Твоя задача не усугублять, а работать по сценарию. Ты ее чуть не довел до кнопки паники! Если бы она нажала, тебе пришлось бы объясняться перед директором. И без оплаты за смену. Понял?

Вадим кивнул, но внутри он не слышал угрозы Дениса. Он слышал ее стон, видел ее глаза и этот страх… он был его. Он его вызвал? Или просто стал свидетелем? Неважно. Он его прикоснулся к нему. И это изменило все.

– Понял, – сказал он монотонно. – Больше не повторится.

Но он лгал. Не Денису. Себе. Потому что он знал, что будет искать этого снова. Этот истинный, первозданный ужас. И будет охотиться за ним. В квесте? На улицах? Дома? Он не знал. Но охота началась.

Дорога домой в ту ночь была иной. Он не искал жертв в переулках. Он шел быстро, почти бежал, его разум был переполнен одним образом. Образом Лены. Ее страх горел в его памяти ярче любого костра. Он был огнем, который сжигал остатки сомнений, остатки прежнего Вадима. Он больше не был неудачником. Он был охотником. Ищущим самую редкую, самую ценную добычу – чистый, незамутненный страх.

Он ворвался в квартиру, хлопнув дверью громче, чем обычно. Марина сидела на диване, смотрела телевизор. Она вздрогнула от хлопка, обернулась. В ее глазах мелькнуло знакомое раздражение, но Вадим уловил и другое. Тень той настороженности, что была после ночного бдения. Он подошел к дивану, не снимая куртки. Смотрел на нее. Не как на жену, а как на объект. Возможный источник.

– Чего? – спросила она, отводя взгляд к телевизору, но напряжение в ее позе выдавало ее.

Вадим не ответил. Он наклонился к ней очень близко. Настолько близко, что она невольно откинулась назад, вжавшись в спинку дивана. Он смотрел ей прямо в глаза. Искал в них отблеск того ужаса, что видел в квесте. Пока не нашел. Только раздражение, усталость и привычное презрение.

– Тебе показалось, – прошептал он, пародируя свои утренние слова, но с новой, леденящей интонацией. Он видел, как мурашки побежали по ее рукам. Как горло ее сжалось. Это был не тот страх. Еще нет. Но это было начало.

Он разогнулся и пошел в ванную, оставив ее сидеть неподвижно с бешено колотящимся сердцем и новым, непонятным ей холодком страха, поселившимся в их доме. Вадим же, умываясь перед зеркалом, видел в своем отражении не жалкого фрилансера. Он видел человека, которому открылась великая, темная тайна. Человека, нашедшего свое истинное призвание. Не рисовать логотипы. Не терпеть упреки. Вызывать страх. Видеть его. Питаться им.

Он погасил свет в ванной и вышел в темный коридор. Квартира была погружена в тишину, нарушаемую только мерным тиканьем часов. Он стоял посреди гостиной, в полной темноте, и слушал. Слушал тишину. Слушал свое дыхание. Слушал далекий шум города за окном. И где-то там, в этом шуме, он улавливал отголоски страха. Страха незнакомых людей в темных переулках. Страха Марины в соседней комнате. И страха Лены, девушки из квеста, чье лицо, искаженное ужасом, было теперь его самым ярким воспоминанием.

Он улыбнулся во тьме. Беззвучно. Это была не улыбка радости. Это была улыбка голодного хищника, учуявшего добычу. Его пустота больше не была бездонной. Ее начал заполнять холодный, темный восторг. Он нашел источник своего вдохновения. И он не собирался останавливаться. Истинный лик страха был прекрасен. И он хотел видеть его снова и снова.