Чумовой психиатр. Пугающая и забавная история психиатрии

Дырки в черепах, или как убрать злого духа из головы

Можно с целым рядом оговорок сделать предположение, что в каменном веке психические болезни не только встречались и замечались, но их ещё и пытались лечить. Как? С точным и пошаговым описанием процесса есть некоторые сложности, поскольку не сохранилось ни одной наскальной истории болезни – народ всё больше беллетристикой баловался да эпистолярным жанром. Но некоторые находки позволили историкам предположить, что лечить сумасшедших таки пытались.

Когда в далёком 1685 году во Франции историк и филолог Бернар де Монфокон нашёл на месте древней стоянки человека череп с дыркой, не предусмотренной нормальной анатомией, ни он, ни тогдашняя научная общественность не особо удивились. Ну мало ли. С кем не бывало. Ну да, дырка ничего так, вполне аккуратная. Не совсем похоже на последствия выяснения отношений в коллективе. И для выражения чувств своей избраннице в стиле «по тыкве и в пещеру» тоже не очень характерно. Ну разве что это был, наоборот, избранник, и она ему потом не только плешь проела, но и до мозга добралась с чайной ложкой… или чем у них тогда было принято десерт поедать? Но тоже очень сомнительно.

Потом, в 1816 году, там же, во Франции, нашли другой череп с очень похожей аккуратной (ну, скажем так, относительно аккуратной) лишней дыркой – и возникло подозрение, что это неспроста. Вот только когда, спрашивается, проводили процедуру? До, смерти, после неё или, так сказать, оную причиняя?

Понимание пришло позже. В 1860 году. Дело было так. В одном из не самых простых домов Перу местная знаменитость и просто очень богатая дама, Сентино, устроила очередную тусовку. И на ней, поскольку положение обязывает, присутствовал генеральный консул (по совместительству археолог и журналист) США в Перу Эфраим Джордж Скуайер. Там-то сеньора и показала ему кое-что. А также коллекцию предметов старины – настоящей, ещё до эпохи экспансивного туризма товарища Христофора Колумба. Оказался в этой коллекции и череп с большой квадратной дыркой. И так он заинтересовал генерального консула, что хозяйка его просто от сердца оторвала, прошу прощенья за анатомический каламбур, – мол, ничего не жалко для импозантного мужчины и просто хорошего человека, забирайте.

Выгуляв дырявый череп до Нью-Йоркской медицинской академии, Скуайер показал его тамошним докторам. Мнения разделились. Многие склонялись к тому, что дырку сделали при жизни и пациент после операции остался скорее жив, чем мёртв. Другие же коллеги упорствовали: дескать, вскрытие показало, что пациент умер от вскрытия. Вы-де посмотрите на этих индейских эскулапов! Сплошь шаманы и шарлатаны, только-только с пальм и секвой послезали – какая, на фиг, трепанация? С какой, на фиг, лечебной целью?

В общем, толерантностью в те времена и близко не пахло. Поняв, что сенсацию вот-вот задушат на корню, Скуайер вспылил и со словами: «Я ухожу и забираю свой череп!» подался… нет, не в деревню, к тётке, в глушь, в Саратов, но примерно в том направлении – через Атлантику, в Старый Свет, в Париж, к Полю Пьеру Брока, основателю Общества антропологии. Тот как на череп глянул, как дырку поближе рассмотрел – аж взвился: мон шер, говорит, все эти ваши недоброжелатели из Нью-Йорка альтернативно ориентированы, один вы Д’Артаньян! Вы же видите, что тут по краям дырки явно наплывы костной ткани есть? То есть человек-то ещё жил с этой дыркой в голове! Сложно сказать, насколько счастливо, но уж точно не пару-тройку минут после операции!

Потом был совместный доклад, потом – охота за черепами, и к 1867 году во Франции и Перу было обнаружено довольно много находок с дырками от трепанации. Причем порой не просто дырок, а отверстий, прикрытых костными, а иной раз золотыми или серебряными пластинами – и тоже со следами заживления, то есть явно не посмертно процедура проводилась и не для умерщвления применялась.

Зачем же их делали при жизни человека? Одним из устоявшихся до сей поры предположений остаётся попытка вылечить таким образом пациента от ряда недугов, в том числе от сумасшествия. Прорубить, так сказать, путь на волю… вот только чему? Да всё просто: тому, что попало в голову и сводит с ума. Пусть уходит навсегда. Чего тут непонятного-то? Поскольку и ответ на то, как это что-то в голову попадает, у наших давних предков имелся. Правда, до нас он дошёл в виде всё той же мифологии, но тут уж, извините, что есть.

Не гневи богов – сойдёшь с ума

Что же до самой мифологии – сами понимаете: воспринимать её как летопись и биографию было бы слишком самонадеянно. Впрочем, как и строить на её основе воздушные замки конспирологических теорий. Поэтому давайте просто осторожно полистаем, не забывая о критичности мышления. И постараемся также помнить о том, что поступки самих богов в подавляющем большинстве случаев и жрецами, и паствой не расценивались как сумасбродные, даже если таковыми и выглядели. Ну боги же.

Вот, к примеру, история товарища Урана. Ему, понимаешь, супруга Гея детей рожает со страшной скоростью, а тот от них нос воротит: мол, эти одноглазые какие-то, вон те вообще сторукие; нимфы – они такие… нимфы. В общем, пусть отправляются, откуда взялись. Ну да, туда, в… землю. А то что-то меня паранойя съедает. Мнится мне, детки недоброе замышляют против отца родного.

Дальнейший ход событий показал, что если у бога паранойя – это ещё не значит, что никто не точит на него серп. Кронос, сынок, постарался. Науськала его Гея, уставшая от бесконечных родов и процедур насильственного возвращения родившихся обратно, откуда взялись. Взмахнул Кронос серпом острым – и процедура первой в истории стерилизации хирургическим путём состоялась. Кронос же характером в отца пошёл. Вернее, паранойю-то унаследовал. Тоже боялся, что детки на нём отыграются. Поэтому просто их поедал, пока камешком не подавился.

Так мало того что сами с приветом: им свести с ума человека – это пожалуйста. Это запросто. Это они могли. Даже если в человеке имеется капелька божественной крови.

Вспомните Геракла. Месть в очередной раз обманутой жены Зевса, Геры, была страшна: не смогла бастарда сразу в колыбели придушить – вот тебе безумие в подарок. Будучи в состоянии патологического аффекта (как расценили бы сейчас на судебно-психиатрической экспертизе), Геракл бросает в огонь всех своих детей и парочку отпрысков своего брата. Хотел ещё и жену, и брата, и ещё одного племянника прибить, но тут примчались санитары и зафиксировали героя.

Аяксу Теламониду, к слову, тоже от богини досталось. Правда, не от Геры, а от Афины Паллады. Ну вот не понравился он ей. Ибо не фиг было с Одиссеем за призовые доспехи спорить и супротив греческих вождей замышлять недоброе. Вот и лишила его разума, и вместо вождей напал он с мечом на стадо баранов (что тоже в целом символично) и всех порубил-порезал. Пришёл в себя – ба, стыд-то какой! Пришлось на тот же самый меч бросаться.

На Ореста из рода Пелопидов никто из богов безумия не насылал, разум ему не мутил. Ему пришлось столкнуться с иным видом душевных страданий. Явился ему однажды Аполлон и заказал, если можно так выразиться, Климнестру, мать Ореста. Вместе с её полюбовником Эгисфом. Мол, не по понятиям, Орест, они поступили, когда отца твоего, Агамемнона, живота лишили. Сам ты тогда еле спасся, пришлось срочно эмигрировать. Пришло, говорит, время восстановить историческую справедливость. Вот ты и займись. Куда деваться, если заказчик такой серьёзный. Пошёл и убил. Вот тут-то и привязались к Оресту эринии. Те ещё фурии: помните, как Кронос Урану обрезание под корень делал? Вот из капель той крови они когда-то и родились.

Привязались они к Оресту не просто так. Работа у них такая: преследовать преступника, ввергая его в безумие (вот вам, кстати, и ещё один из взглядов тех далёких лет на этиологию психических заболеваний: аморальное поведение с расплатой за него). Мол, если совесть у тебя спит – так мы её разбудим и замучаем. В общем, досталось тогда Оресту неслабо. Чуть было навсегда с ума не сошёл. Даже Аполлон лишь паллиатив смог предложить – усыпил эриний на время.

Правда, потом Афина Паллада помогла: устроила бедолаге суд перед афинским ареопагом, и на этом суде признали (с преимуществом в один голос – как раз Афины Паллады), что парень невиновен. А раз так – то и эринии не при делах. Те было взъярились, но Афина и их сумела умаслить, предоставив ПМЖ в Аттике и пообещав, что почитать их будут так же, как и других богов. Молиться, жертвы приносить, всё такое. Словом, уговорила. С тех пор и стали называть эриний эвменидами, то есть благосклонными. А ещё – маниями, что, сами понимаете, о многом говорит.

С явлением психических эпидемий древние тоже сталкивались, и даже в мифологии этот феномен нашёл своё отражение.

Было у тиринфского царя Прета три дочери: Лисиппа, Ифиноя и Ифианасса. Жили бы себе и жили в неге и роскоши, да только однажды обидели они Геру. То ли её статуе язык показали, то ли ещё каким образом своё пренебрежение по молодости да глупости выказали, но Гере-то много ли надо, чтобы вспылить? Было бы за что – вообще бы поубивала, а так, считай, ещё легко отделались. Всего лишь коллективно сошли с ума. Дружно решили, что они коровы (насколько самокритично, уже сложно сказать, ибо мифология умалчивает об их телосложении), и отправились в предгорья щипать травку.

И ладно бы сами отправились – к ним с воплями «И я! И я корова!» вскорости присоединились ещё девушки из Тиринфа и Аргоса. Конец эпидемии истерии (а это, по всем признакам, была именно она) положил пастух. Пастух, правда, был непрост. Звали его Меламподом (Черноногим, хотя злые зыки утверждают, что это мягкий эвфемизм, и чёрным у него обзывали то место, откуда они растут), и был он, на минуточку, сыном царя города Иолка. Интересный был человек: мог прорицать, змеиных детёнышей вскормил, язык птиц понимал. Первым стал строить храмы Дионису – и первым же стал разводить вино водой, что и другим советовал. Знатным пастухом, к слову, стал после того, как вылечил от бесплодия Ификла, сына фессалийского царя Филака – тот на радостях подарил Меламподу целое стадо коров.

И вот пасёт однажды Мелампод своё стадо – и вдруг видит ещё одно. Неправильное. Разобравшись, в чём тут дело (прорицатель же), Черно… ногий обнадёжил: «Тёлки, я вас вылечу!» – и приступил к терапии. Далее мнения тех, кто рассказывает мифы, разделились. По одной версии, Мелампод нанял парней покрепче, вручил им прутья погибче и велел гнать женский коллектив аж до города Сикиона. Гера кросс с покаянием им милостиво зачла, и девчата исцелились.

По другой версии, пастух, будучи уже к тому времени продвинутым травником (тоже одним из первых, кто в мифологии описан как исцеляющий препаратами растительного происхождения, кстати), напоил болезных отваром чемерицы. Как ещё не отравил напрочь? Видимо, отвар слабый давал. Хотя… поговаривают, что, когда остатки отвара были вылиты в реку Анигр, та стала дурно пахнуть. Досталось и роднику Клитория, воды которого с тех пор отвращают испившего их от вина (ну вот вам и самое первое упоминание чемеричной воды в качестве противоалкогольного средства).

Лечебный подвиг царь Прет Меламподу не забыл, отблагодарил по-царски – женил его на одной из своих дочерей. Ну и треть царства в придачу пожаловал.

Ближний восток: как цари с ума сходили

Библейские летописания тоже не обошли тему сумасшествия стороной. Первый царь народа Израиля (а дело, на минуточку, было где-то во второй половине XI века до нашей эры) Саул был помазан на царство пророком Самуилом по настоянию электората, по велению Господа и по ошибке. Сам-то пророк уже знал, как карта ляжет и чем всё дело кончится, и даже народ стращал – наплачетесь, мол, а поздно будет. Но те не слушали, кричали: «Любо! Любо!» и «Саулку на царство!» Делать нечего, пришлось мазать.

Понял Бог со временем, что ошибочка вышла, и когда Саул слишком зазнался, взял да и отвернулся от царя. С Самуилом-то тот ещё раньше поссорился: уж слишком пророк нравоучениями да страшными картинками из будущего доставал, а это, само собой, мало кому из начальства нравится. Бог-то отвернулся, а злой дух тут как тут: ой, мол, вы тут мужчинку видного потеряли, ну да ничего, я подберу, в хозяйстве пригодится.

И стал с тех пор Саул мрачен и жесток, и нападали на него приступы меланхолии. Что примечательно, лечил его игрой на киноре Давид – к тому времени уже тайно помазанный на будущее царствование всё тем же Самуилом. Так что если паранойя у Саула по отношению к Давиду и прорезалась, то по делу.

Музыка хоть и приносила Саулу облегчение, но радикально картины болезни не меняла: злой дух же, его таким паллиативом не проймёшь. Но сам по себе такой способ терапии душевных болезней в те времена неоднократно упоминается в разных источниках и у разных народов.

Другой царственный пациент, Набу-кудурри-уцур, он же Навуходоносор II, жил позже и правил Нововавилонским царством с 7 сентября 605 года до нашей эры по 7 октября 562 года до нашей эры. И тоже пострадал за гордыню, надменность, а главное – за неуважение к Господу. Нет, гордиться-то как раз было чем: с соседями знатно повоевал, Вавилон чуть ли не заново отстроил, зиккурат возвёл, мидийскую стену отгрохал, висячие сады Семирамиды так вообще за чудо света почитали – но это же не повод Бога не уважать.

Бог не фраер – поставил Навуходоносора в игнор. Вот и двинулся царь глуздом на этой почве (как тогда было принято считать): скитался, как вол, по пастбищам, траву ел, одичал и оброс – словом, душераздирающее зрелище. Потом, правда, снова признал бога евреев – и чудесным образом исцелился. То есть сами понимаете, к какому выводу о генезе заболевания подводили, рассказывая эту историю: если ты плюёшь на Бога, то попросту не долетит, а вот если он на тебя плюнет – либо утонешь, либо с ума сойдёшь.

Толерантность к безумцам – не про Европу

Таким образом, взгляд на этиологию душевных болезней в те далёкие времена был предельно прост: либо боги наказали, либо злой дух вселился. Однако понемногу стало приходить понимание, что не всё так однозначно и элементарно.

Что примечательно, как раз в то время, когда стали больше внимания уделять наукам. Нет, можно было бы, как и прежде, всё списывать на богов и злых духов, но как-то несолидно, что ли. Особенно в тех случаях, когда причина, можно сказать, на поверхности.

Вот, к примеру, как Геродот описывает спартанского царя Клеомена I. Тот, с его слов, вернулся в Спарту после долгого и утомительного изгнания и заболел. То есть сам, безо всякого потустороннего вмешательства. Впрочем, он и раньше был не совсем в здоровом уме – каждый раз при встрече с кем-нибудь из спартанцев он бросал ему в лицо палку.

Ввиду такого поведения родственники посадили Клеомена в колодки, как помешанного. Находясь в заключении, он заметил однажды, что страж при нём остался один, и потребовал у него меч: тот сначала отказался, но Клеомен стал угрожать ему наказанием впоследствии, и под страхом угроз страж подал ему меч. Взявши меч в руки, царь стал изрезывать себя в полосы, начиная с бёдер, а именно: он резал на себе кожу в длину от бёдер до живота и поясницы, пока не дошёл до желудка, который тоже изрезал в узкие полоски, и так умер.

Причём спартанцы, и особеннно царская родня, по поводу причин сумасшествия Клеомена на богов не клепали – сам виноват, болезный, нечего было вино неразбавленное пить, как слепая лошадь. Ведь что ни приём иностранных послов – так мечет одну за другой со страшной скоростью. Да и без приёмов повод всегда найдёт. В общем, погубило Клеомена неразбавленное вино.

Это, если позволите, официальная версия, в которой даже Геродот, скажем так, немного сомневался. По версии неофициальной, родственники – братья Клеомброт и Леонид (тот самый, что потом с тремя сотнями личной гвардии и шестью тысячами воинов защищал Фермопильский проход) решили Клеомена подвинуть с трона. Надо же и Леониду дать порулить! Вот и объявили Клеомена сумасшедшим, заточили в колодки, а потом и подрезали втихаря. Да ещё ахали напоказ – ах, какое зверское самоубийство!

Но историю пишут победители, потому для широкой общественности Клеомен так и остался царём, который сошёл с ума и покончил с собой. Нам же важнее то, как в те далёкие времена принято было обращаться с психически больными людьми.

Как видите, с сумасшедшими в Спарте – особенно с буйными сумасшедшими – особо не церемонились. Царя вон и то в колодки посадили: растратил, мол, душевное здоровье в политической борьбе – сиди и на людей не бросайся. Впрочем, древние эллины, их соседи, тоже не отличались особой терпимостью к буйнопомешанным согражданам.

Вот ещё пара косвенных тому свидетельств. Аристофан, древнегреческий комедиограф, в одной из своих комедий даёт персонажу такую фразу: «В вас бросают камнями, как в помешанных, даже в священных местах». То есть засветить могли легко, если ведёшь себя неправильно. И по фигу, что ты это не по злобе, а по болезни творишь – до эпохи толерантности ещё многие и многие клепсидры должны истечь. Могли с помешанным обойтись не так жёстко – например, просто связать. Причём не чинясь особо.

Сократ, когда его обвинили в страшном – в пропаганде непочтения к родителям, вынужден был оправдываться: мол, всё вы не так поняли, я имел в виду, что всякий сын, согласно закону, может связать своего отца, если тот явно безумен. Сократ, правда, в итоге таки доигрался – осудили и заставили выпить яду, – но само упоминание о том, что безумцев связывали, сохранилось.

Это одна из сторон отношения к безумцам. Существует и другая, которая в той или иной мере будет тянуться через века: неподсудность сумасшедшего человека. Есть одно любопытное свидетельство о том, как симуляция безумия была использована однажды в политических целях – так, чтобы не опасаться, что призовут к ответу за всё причинённое добро и нанесённую непоправимую пользу. О ней напишет древнеримский историк Юстин, упоминая эпизод из жизни афинского архонта Солона, одного из «семи мудрецов» Древней Греции.

«Между афинянами и мегарянами происходила борьба не на жизнь, а на смерть за обладание островом Саламином. После многих поражений афиняне установили смертную казнь для того, кто внесет закон о завоевании этого острова. Солон, боясь, что молчание его повредит государству, а выступление погубит его самого, притворился внезапно впавшим в безумие и решился, под предлогом невменяемости, не только говорить о том, что было запрещено, но и действовать.

В растерзанном виде, какой имеют обычно лишившиеся ума, он побежал туда, где бывало много народа. Когда сбежалась толпа, он, чтобы лучше скрыть своё намерение, начал говорить стихами, что было в то время необычно, и подстрекать народ к нарушению запрета. Он до такой степени увлёк всех, что тотчас же было постановлено начать войну против мегарян, и после победы над врагами остров [Саламин] перешёл во владение афинян».

Но вернёмся к истинным безумцам. Где же содержали в те времена сумасшедших? Да где придётся, специальных заведений для этого не было – это при том, что во многих городах уже существовали иатреи, то бишь лечебницы, как частные, так и городские, общественные, не говоря уже о храмах Асклепия. Кого-то держала дома родня, кто-то шлялся по улицам, кто-то нищенствовал у храмов, на рынках да на перекрёстках дорог.

Философ тех времён, один из первых, кто начал заниматься человеческой психологией, Теофраст в своих «Этических характерах» (известных также в разных переводах как «О свойствах нравов человеческих», а также «Характеристики») описывает суеверного афинянина, который плюёт себе на грудь, встретившись на прогулке с помешанным или припадочным.

Кстати, об Асклепии. Вернее, об одном представителе целой династии жрецов-врачей, считающих себя потомками этого бога, Гиппократе. Как-то раз жители городка Абдеры прислали на остров Кос письмо: мол, нужен опытнейший и знаменитейший доктор. Беда у нас стряслась: один известный горожанин с ума сошёл. Явно от великой своей мудрости человек пострадал – это же ни одному уму не растяжимо, сколько он всего знает. А теперь вот по кладбищам в одиночестве шарахается, людей сторонится, смеётся, гад, над нами. А мы на него так рассчитывали – это же наша городская гордость, наша слава, наше всё! Достопримечательность, так сказать. Ведь потеряет же рассудок окончательно – и придут Абдеры в упадок.

Доктор, понятное дело, проникся: мол, это же надо, какая забота о человеке! Это же надо настолько ценить умище! Написал ответное письмо – дескать, тронут до глубины души. Ворота не закрывать, мудреца к койке не привязывать, выезжаю вечерней галерой, целую, Гиппократ. Постскриптум: деньги, что вы предложили, оставьте в бюджете города. Хотел бы разбогатеть – поехал бы гастарбайтером к царю Артаксерксу, он шибко звал.

В общем, приехал Гиппократ в Абдеры, сели они с Демокритом (а в пациенты прочили именно его) под платаном и стали беседовать за жизнь. Собирая анамнез у Смеющегося Философа, потомок Асклепия заметил: вот ты, мудрый и заслуженный человек, учился у Левкиппа и продолжаешь ныне его дело. А он, между прочим, утверждает, что нет действия без причины. Есть ли причина твоему смеху над горожанами, да и надо мной тоже? Или это признак… эээ… неоконченного высшего образования?