Дилогия Тьмы. Книга II. Я во тьме

– Разве никто из вас не пытался выяснить у хранителя его историю? – Спросил я, видя, что Серафин готов слушать и отвечать. – Вы же часто здесь бываете, неужели не пытались поговорить с ним.

– Пытались, конечно, и неоднократно. – Подтвердил Серафин. – Вот только он всегда отказывался что-либо о себе рассказывать.

– Почему? – Удивился я.

– Увы, но этого он тоже не объяснял. – Пожал плечами Серафин. – Библиотекой можно пользоваться, но глубоко проникать в ее тайны нельзя. И как выяснилось теперь, это очень опасно. Твой брат проник в одну из тайн, и вот, что с ним стало. И не только с ним.

Я угрюмо засопел.

– Пойдем. – Шепнул мне на ухо Ториэн. – Не будем им мешать.

В прошлый раз библиотека не слишком-то меня интересовала. Все эти колдовские книги, формулы, тайны – я в этом ничего не понимал, да и не хотел понимать. Лишь после того, как я узнал ее истинное назначение, она стала вызывать во мне уже не скуку, а самое настоящее недоверие. Каким же мощным оружием могут стать сакральные знания, хранящиеся здесь, попади они не в те руки. Даже удивительно, что никто из малефиков до сих пор не попытался использовать их во имя собственных себялюбивых целей. Я имею в виду, использовать сознательно, и не беру в расчет Элиндера, который сам скорее пошел у них на поводу. Впрочем, Элиндер и не был малефиком, а значит, не мог здраво оценить всю степень могущества этих сил и опасности, которую они в себе заключают. И какое же это везение для всех нас, что в среде малефиков не отыскался ни один фанатик или диктатор, готовый переделать мир под свой образец, жаждущий власти над этим миром или, что еще хуже, всеобщего блага.

– Это что, голова дракона? – Спросил я, указывая на гигантский зубастый череп, примостившийся на полу у подножия одного из шкафов и глядящий на меня парой пустых глазниц.

– Увы, – ответил Ториэн, – эти ящеры вымерли задолго до появления человека, но их останки еще находят местами. Никаких магических свойств у их костей нету, но мне кажется, они могли бы стать хорошим напоминанием человечеству. Даже высшие хищники слабы перед силами природы.

– Раньше его как будто здесь не было. – Заметил я.

– Библиотека умеет удивлять. – В ответ промолвил друг.

С Ториэном мы тоже как-то разошлись, и я в итоге остался один в узком проходе между шкафами. Этот лабиринт, сплошь заставленный книгами, поглощал звуки, как самый настоящий лес. Казалось бы, мы все находимся в одном, пусть и огромном, помещении, но я перестал слышать своих спутников. Я вообще перестал что-либо слышать, кроме шороха собственной одежды да своих приглушенных шагов. Я хорошо помнил это удивительное свойство с прошлого раза, но успел отвыкнуть от него, и потому его всеобъемлющая действительность, подобная глухой стене, смогла удивить меня с новой силой. Удивление, однако, скоро сменилось весьма неуютным чувством тревоги. Мне не нравилась эта тишина, потому что в такой тишине очень легко стать жертвой. Так же, как и в настоящем лесу, мне захотелось окликнуть кого-то, но я понимал, что такой поступок составит обо мне далеко не лучшее впечатление, а потому сдержался. С другой стороны, мне все же пока не хотелось никого видеть, а поскольку я знал, что никто из друзей Хагамара мне не угрожает, тишина эта была даже спасительной. Она спасала от чужих разговоров, чужих воспоминаний, чужих жизней, которые меня совершенно не волновали. Словно магия библиотеки меняла само пространство, раздвигая его, увеличивая этот спиральный лабиринт и помещая всех, кто в нем находится, внутрь отдельных реальностей, которые лишь изредка соприкасаются друг с другом на узеньких перекрестках. Не это ли показательная модель всей нашей искусственно обустроенной жизни?

Вдруг на своем пути я обнаружил предмет, который уже видел однажды. Но в прошлый раз он заботил меня куда меньше, чем очередная грубая и унизительная насмешка над Элиндером, из-за которой мне снова сделалось мучительно стыдно.

Это был стол, вернее даже не просто стол, но то, что в полной мере можно было назвать сокровищем. Не знаю, удобно ли за ним сидеть, стульев рядом не было, но вот есть за таким столом не позволил бы себе ни один человек, даже тот, кто с рождения привык к роскоши. Да и явно не для трапез этот стол предназначался, а скорее для планирования военных действий, причем на море, поскольку под стеклом, которым сверху была закрыта столешница, находилась карта. Сначала я не совсем понял, какая местность там изображена. Но потом, сообразил, что карта пыталась охватить весь мир до самых краев. И это было его наиболее полное отображение, которое мне доводилось видеть в жизни. И весь этот плоский нарисованный мирок покоился на трех слонах и одной черепахе, изукрашенных всякими драгоценностями. Да, именно так!

Я склонился над картой, изучая тонкие линии и пытаясь понять, где находится Норденхейм. И вдруг мне почудилось, что я слышу гул далеких волн, а потом увидел, что мне вовсе не чудится. Карта обрела цвет, море ожило, горы взросли живым, объемным рельефом, реки, бывшие всего лишь темными линиями, прорезали землю и потекли по тонким ложбинками на поверхности не то бумаги, не то кожи, словно жилы с голубой кровью. От неожиданности я отпрянул, и мираж тут же рассеялся.

– Заинтересовало? – Послышался голос сзади.

Я обернулся, готовый защищаться, но в проеме между шкафами стоял всего лишь Серафин. Звуки играли здесь в странную игру, и он, подойдя так бесшумно, сумел застать меня врасплох.

– Я не хотел напугать. – Несколько сухо произнес он.

– Эта тишина сводит с ума. – Сказал я, чуть улыбнувшись.

Он согласно кивнул и беззвучно двинулся в мою сторону.

– Хотелось бы мне в полной мере понимать, почему Хагамар так настоял на твоем присутствии.

– Мне тоже. – Ответил я. – Полагаю, мы об этом скоро узнаем.

Он обошел меня и, встав с другой стороны стола, уперся руками в его края.

– Занятная вещица. – Сказал я, чтобы не допускать пустых провалов в беседе. – Мне показалось, будто она ожила. Не уверен, что именно я видел, все быстро исчезло.

– Не показалось. – Спокойно заверил он. – Карта действительно ожила. Но увидеть тайный путь просто так нельзя.

– Тайный путь куда? – Удивился я.

– В Гиперборею. – Ткнул пальцем он, и палец его угодил в самый центр, туда, где располагался континент, внешне похожий на круглую мишень. К его сердцу с четырех сторон, словно голубые артерии, вели четыре реки. Казалось, они питают это сердце, в котором произрастало то, что более всего напоминало древо, изображенное как бы на вершине мира. Из рассказов Хагамара я знал, что мир наш вовсе не плоский, а круглый, как яблоко, и Гиперборея должна располагаться как раз на его северной вершине, тогда как изображенное на карте древо, видимо, напоминало, яблочный черенок, растущий из сердцевины. Сама идея круглой Земли не укладывалась в моей голове, однако не верить в мудрость Хагамара оснований у меня тоже не было. Карта изображала планету на плоскости, и остальные континенты хороводом плясали вокруг Гипербореи, как девицы у весеннего костра. Создавалось впечатление, что и эта карта, и этот стол со всеми его украшениями были созданы лишь ради того, чтобы изобразить одно только неведомое царство.

– Но разве она не погибла? – Спросил я, вспоминая сказки далекого детства.

– Погибла. – Согласился малефик. – Здесь ты можешь видеть ее такой, какой она была в расцвете. Больше этого нет, но ее осколки затеряны где-то посреди северных морей, и добраться туда невозможно, если тебе неведом путь. А увидеть его на этой карте поможет лишь Око Памяти.

– Что это? – Спросил я больше по наитию, не слишком-то увлеченный древними байками.

– Драгоценный камень, видевший, как утверждали, рождение и гибель северной цивилизации. Когда-то эта реликвия хранилась в Черной Розе, но однажды ее украли.

– Кто? – Изумился я.

– Его имя вряд ли тебе о чем-то скажет. В любом случае, его больше нет в живых. Он погиб у самого Древа Мира. И так бывает – умереть в корнях дерева, дающего бессмертие.

– Так оно взаправду существует? – Еще больше изумился я.

Серафин пожал плечами.

– Существует или существовало, не знаю. Я его никогда не видел. Зато видел Хагамар, и эта история мне известна только с его слов. Но у меня нет причин ему не верить.

– А Око Памяти, с ним что стало?

Серафин вновь пожал плечами.

– Хагамар утверждает, что оно утрачено.

– Я удивляюсь, как вообще можно что-то похитить из твердыни малефиков.

– Можно. – Небрежно протянул Серафин. – Ну, правда, только, если внутри замка имеется пособник, который поможет совершить кражу.

– И кто же вас предал? Кто стал пособником вора?

Серафин усмехнулся.

– Хагамар.

– Как?! – Воскликнул я и отшатнулся от собеседника. – Вы за глаза называете Хагамара предателем, но спокойно продолжаете вести с ним дела? Как вам не стыдно? Разве Хагамар способен что-то украсть?

Улыбка малефика стала еще шире.

– Спроси его сам, и он расскажет. Мы ведь тесно дружим с ним как раз с тех времен, когда еще были совсем юнцами. После своего возвращения с Севера много лет назад, Хагамар и не делал из этого тайны. Просто, все обстояло куда сложнее, чем тебе кажется. Черная Роза уже давно не имеет к Хагамару никаких претензий по поводу этой кражи. Там, в общем-то и кражи никакой не было, как выяснилось в итоге. Хотя Хагамар действительно потерял это око. Во всяком случае, он утверждает, что камень утерян. Разве он не рассказывал тебе об этом своем паломничестве? Хагамар – единственный из нас, кто бывал на руинах Гипербореи и своими глазами видел Древо Мира.

Серафин ткнул пальцем в центр стеклянной крышки.

– Он обмолвился как-то, но без подробностей. Времени на рассказ не было.

– Да, – согласился Серафин, – времени всегда мало.

– Я никак не могу понять, – начал я, теперь уже более заинтересованный разговором. – Древо Мира – это действительно дерево или какая-то метафора?

– И да, и нет. – Задумчиво пояснил Серафин. – Древо Мира – это высшая точка нашей планеты, впрочем, само древо, как я понимаю, вполне себе настоящее. Оно дает бессмертие тому, кто съест его плод.

– Мне в это слабо верится. – Отмахнулся я. – То есть, Хагамар нашел такое чудо и не воспользовался его силой?

– Об этом лучше спросить самого Хагамара.

– А было ли вообще это древо? Разве может хоть что-то действительно победить смерть?

– Конечно, все меняется, и смерть рано или поздно возьмет свое. Но сама идея долгой, очень долгой жизни, я имею в виду, настолько долгой, что нашему скоротечному веку, она могла бы показаться вечной, сама идея не так уж сказочна. В лесах стоят деревья, живущие более тысячи лет, в глубинах морей, недоступных взгляду человека, обитают всякие удивительные твари, которые даже не знают о существовании смерти. Они ничего не видят, ничего не слышат, а просто существуют ни одну сотню лет, пока створки их раковин не становятся настолько тяжелыми, что уже не могут раскрыться. Тогда эти создания умирают, не от старости, но просто от голода. Бессмертие тела живет не только в Древе Мира, оно заложено и в нашей природе. Вот только чтобы иметь такую жизнь, нам нужно либо уподобится этим морским тварям, застыть во времени, попросту забыв про жизнь и смерть и про то, кто мы такие, либо перерасти свою человечность. Ведь обретя непомерно долгую жизнь, мы уже не сможем мыслить привычными категориями того существа, которое мы называем «человеком». Бессмертие нужно заслужить. Ведь чтобы иметь великую жизнь, нужно иметь великие стремления, перерасти всю мелочность, которая нами правит. Но сделав это, только тогда можно в полной мере осознать, что нет ничего более вечного, чем изменчивость, в том числе и изменчивость жизней. А знаешь, почему люди умирают так скоро?

Я покачал головой.

– Потому что хотят этого. – Ответил Серафин. – Ужасно боятся, отрицают, но в глубине души безмерно хотят этого. Потому что так легче. Потому что так ни за что не нужно нести ответственность. Потому что проще бездумно наслаждаться любыми проявлениями удовольствий, нежели строить что-то новое. А знаешь ли ты, что такое удовольствие?

– Догадываюсь. – Улыбнулся я, несколько сбитый с толку чужими нравоучениями.

– Сомневаюсь. – Холодно ответил он и вновь улыбнулся, но мелькнуло в этой улыбке что-то хищное, похожее на оскал дикой кошки. – Удовольствие – это когда тебя ни к чему не влечет. Вот влекло, влекло, и больше не влечет, то есть совсем. А когда ни к чему не влечет?

Повисло молчание, он дал мне время осмыслить ответ, и я понял его, хоть вслух ничего не сказал. Но он, вероятно, на моем лице смог увидеть мою же догадку, поэтому продолжил:

– Любые категории, которыми ты привык мерить удовольствие, будь то еда или женщины, просто временное лекарство, неспособное тебя исцелить от болезни влечения. Голод и похоть неизбежно возвращаются, и люди вынуждены вновь и вновь удовлетворять их, чтобы не сойти с ума, потому что им неведом иной путь. Кто-то голодает и воздерживается, соблюдает аскезы, отрицает влечение и не понимает, что все растет из одного корня. И люди, неспособные отказаться от постоянного влечения, они верным шагом идут к смерти, потому что, сколько бы мы себе не лгали, только смерть дарует телу величайшее удовольствие, способное удовлетворить всякое влечение. Потому что смерть – это единственное лекарство от неизлечимой болезни под названием жизнь.

Спросить о том, зачем он мне все это рассказывает, значило бы показать себя человеком нелюбознательным и, как следствие, ограниченным, а мне все же приходилось думать о статусе. Тем более, что здесь собрались ученые мужи, умнее которых трудно сыскать в наших краях. Я не знал, зачем Хагамар позволил мне прийти сюда, да еще, как утверждали малефики, настоял на моем присутствии перед орденом, но чувствовал, что этот разговор может быть своеобразным испытанием ума, и каждый из собравшихся уже оценивает меня, достоин ли я стать главой государства. Я понимал, как важна их оценка, ведь поддержка одного только Хагамара обеспечивала нам стабильность на протяжении многих лет. Заручись я поддержкой сразу нескольких малефиков, то смогу упрочить позиции свои и своего государства настолько, что более никто не посмеет их пошатнуть. Связи определяют все.

– То есть вы хотите сказать, что единственный смысл жизни в том, чтобы умереть?

– Для тех, кто живет одними потребностями – да. – Холодно и просто объявил он. – А таких большинство, тех, кто не имеет какой бы то ни было цели, кроме как раздобыть себе еды на день. Они пашут, рождают потомство, и ничего не ждут ни от себя, ни от других. Только после того, как люди начнут работать над собой, как приведут душу к единству со своим телом, только тогда жизнь их наполнится действительным смыслом, и ее можно будет продлить без всякого древа. Ведь только осмысленную жизнь имеет смысл продлевать.

Не знаю, хотел ли он меня в чем-нибудь упрекнуть, но я услышал укор в его словах. Ведь именно такую жизнь я и вел еще совсем недавно, ставя во главу угла развлечения и похоть, не осмысляя ничего, но сознательно затуманивая разум всякого рода винами и зельями. Это можно было назвать ребячеством, это можно было оправдать моим юным возрастом, но это мое прошлое. С другой стороны, именно то, что я пережил когда-то все это, позволило мне сейчас измениться и уже сознательно отказаться от прежней жизни. А раз я начал извлекать уроки, значит я повзрослел, значит мне больше нечего стыдиться. Но что он знал обо мне, что видел в моих глазах?

Он мне этого не сказал, лишь предложил вернуться ко остальным. Тайными тропами он вывел меня прямо в центр зала, где уже стояли все.

– Долго вы. – Заметил Елизар.

Не обратив на него никакого внимания, Серафин принялся раздавать команды.

– Нам понадобятся стулья. – Заявил он.

Елизар взмахнул рукой, и восемь стульев, лавируя, между шкафами, словно корабли меж скал, сами приехали к нам. Образовав ровный круг, они застыли, готовые принять все собрание.

– И где же находился Тайник. – Серафин обратился ко мне.

– Здесь. – Я указал в центр пола. – Но в прошлый раз он уже был открыт.

Один из братьев, я их не различал, присел на корточки и принялся внимательно рассматривать мраморные плиты.

– Здесь выемка. – Сообщил он, ощупывая нутро указательным пальцем. – Странная, похоже, для ключа.

– И где же нам искать этот ключик? – Томно промурлыкал Елизар.

– А мне кажется, он всегда был у нас перед глазами, – сказал Серафин и вскинул вверх руку, – и только незнание о тайнике не давало нам распознать в этом предмете ключ.

И вдруг что-то со свистом прорезало воздух. Я обернулся, и увидел, как в глубине зала посох старика-библиотекаря, невзирая на свою тяжесть, взмыл под потолок, словно ничего не весил, и устремился к малефику. Тот словил его на лету, да так ловко, что кинь в него боевое копье, он и его поймал бы не задумываясь.

Ториэн, понимая, что в ногах правды нет, первым сел, я последовал его примеру. Но малефики продолжали толпиться вокруг Серафина, который вставил посох в скважину и разок повернул. Тут мраморные плиты разошлись, и в полу с грохотом разверзлась дыра. Малефики с интересом заглядывали в нее, а я гадал, что же они смогут различить в тамошней темноте.

– Рассаживайтесь. – Громко велел Серафин и тоже сел, предоставив Хагамару вести собрание.

Движением руки Хагамар пригнал к середине зала высокий кованый пюпитр, а затем простер руку над колодцем. Уже через несколько мгновений книга вылетела оттуда со скоростью нетопыря, но Хагамар ловко поймал ее за крылья, и водрузил на железную подставку. Собрание началось.

Взгляд мой упал на большое напольное зеркало, стоявшее с краю, и отражавшее всю нашу странную компанию. В окружении стеллажей и книг, оно казалось удивительно нелепым и неуместным, но меня поразила та ясность, с которой я вдруг разглядел все эти уже знакомые, но такие непривычные лица. Некоторые из них интриговали, некоторые разочаровывали.

Еще недавно Хагамар был единственным мерилом всего их колдовского ордена, и мне он виделся не столько даже человеком, сколько собирательным образом того, как, по моему мнению, должен выглядеть каждый малефик. Только теперь я открыл в себе это отношение к нему. Весь мрачный, таинственный, закутанный в черные покровы человек. И такими же копиями Хагамара я представлял себе остальных его собратьев по оружию. Но малефики оказались обыкновенными людьми, такими же как я, или Редерик, или всякий солдат из моего войска. Они имели свои лица, свои предпочтения в одежде, в них не было ничего таинственного, кроме силы, которой их одарила судьба. И вот, передо мной выстроилась череда странных, порой даже нелепых образов. Любомир и Мефодий производили на меня впечатление больше своим ростом и шириной плеч, нежели каким-то намеком на колдовские способности. Серафин, явно привыкший к некоторой власти, напоминал цыганского барона, имевшего все привилегии, но только внутри своего табора, а по сути, оставался таким же изгоем, как и все в их братии. Невысокий, походивший на остриженного тролля Пейн, выглядел уж слишком непредставительно. А Елизар и вовсе был похож на моложавого менестреля, которому место на провинциальном балу или в таверне, но уж никак не на собрании самых умных людей королевства. Ну и, конечно, Хагамар, добрый мрачный Хагамар, со своим вечным трауром по жене. В общем, это все были разномастные и самые обычные люди, в обычной дорожной одежде, как будто случайно забредшие в это отчужденное, зачарованное место.