Школьные тайны и геометрия первой любви. Американские приключения русской учительницы

© Татьяна Мануковская, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1. Приговор, сумерки разума и другая реальность

Ослепительно яркий, несмотря на октябрьский день, желток Калифорнийского солнца упрямо растекался по раскалённой сковороде высохшего, скучавшего по дождю, неба. Дождь не навещал его два с половиной года. Было только девять часов утра, но машины, крыши и очень редкие пешеходы уже молили светило о пощаде. И только верные стражи Окружного Суда: Холодный Закон и Скучный Порядок не давали упрямому солнцу ни малейшего шанса согреть зал заседаний и пошутить с теми, кто там находился.

Судья – невысокая, с усталым потухшим взглядом дама – зачитывала приговор сухо и отрывисто. Но до Винсии доносились только обрывки фраз:

– Направить ученицу двенадцатого…

– «Розового Заката»

– Ламентия Суавес будет находиться…

Два крепких мужчины быстро подошли к Ламентии. Её испуганные глаза заметались по залу. Зал затих. Взгляд девушки нашёл того, кого искал, и стал по-детски жалобным и обиженным:

– А как же наш приговор? Меня уводят… А ты молчишь…

Дверь за ней закрылась.

Винсия плакала. Тихо и беззвучно. В ней плакало всё: сжавшиеся в комок мускулы, ставшее маленьким сердце, бесполезные, в своей беспомощности удержать, руки. Яркие зелёные глаза как будто провалились так глубоко в глазницы, что она чувствовала их затылком. И там, где она их чувствовала, было особенно больно.

В следующую минуту тихо открылась входная дверь. На пороге комнаты заседаний стояла тоненькая девушка. Из-под неяркого мусульманского платка на Винсию смотрели тёплые, всё понимающие, всех прощающие, терпеливо любящие глаза Саният.

– Я опоздала?! – выдохнула она с такой печалью, что немногочисленная публика в зале замерла. Все склонили головы и отвели глаза. Только Винсия бросилась к подруге, на ходу заметив, что вслед на Саният в зал мягко, но с удивительным достоинством, вошла её мама.

– Слушай, – жарко и горячечно зашептала Винсия. – Я прямо чувствую, что Ламентия докопалась до какой-то тайны. Она что-то скрывала в последнее время. И эти её ночные исчезновения…

– Я тоже об этом думаю, – поддержала подругу Саният. – Эта тайна, мне кажется, как-то связана с её братом.

– Он – страшно неприятный человек.

– А мне он иногда кажется просто страшным, – не согласилась Саният с Винсией.

– Так и я о том же. И ноги у этой тайны растут из Мексики. Я в этом почти уверена.

– А ещё это как-то связано с отцом Ламентии. Не зря же и мать, и брат сделали всё, чтобы она не узнала, кто он.

– А вдруг Ламентия на банду какую-нибудь вышла?! Или на настоящую мафию! Она ведь рискованная. Да ещё все эти любовные неудачи. От безнадёжности люди иногда…

– Либо подвиги, либо глупости совершают, – поспешила закончить разговор Саният, видя, как к ним уверенной походкой приближается её мама.

Она щедро обняла девочек, ласково, но уверенно повторяя:

– Чшшш… Чшшш… Всё обойдётся. Верьте мне. Мы ведь вместе, да? А, значит, мы всё решим. А сейчас пойдёмте. Я вас отвезу к нам домой. Отдохнём и обдумаем, что можно сделать.

Когда я «влетела» в приёмную здания суда, из зала заседаний уже выходили последние присутствовавшие. Я поискала глазами Винсию. Её нигде не было. Не было и третьей закадычной подружки – Саният. А про Ламентию я всё поняла, увидев отъезжающую от здания суда служебную, с решётчатыми окнами машину.

Я стояла, опустив плечи. Вот так стоять и страдать, может, и было уместно, но помочь это не могло никому. Не сейчас.

Бывают такие моменты в нашей жизни, с которыми надо тихо и мудро смириться. Смирение уменьшает, а иногда и побеждает сопротивление. И когда сопротивление тает в волне кротости и принятия, на его место тихо и решительно просачивается мудрость. А вместе с ней к нам приходят понимание и верное решение.

Все эти мысли пронеслись в моей голове за секунду.

В следующее мгновение я была в своей машине. Меня ожидал напряжённый рабочий день. Опять новая школа, новые коллеги, новые ученики. Я не могла себе позволить затащить старые проблемы в эту новую «реальность». Тем более, что она, эта реальность, обещала быть из разряда «невообразимых» и даже «фантастических».

Так, во всяком случае, мне было сказано в отделе образования. Когда я вошла в кабинет начальницы, она, поздоровавшись, отвела глаза в сторону.

– Миссис Ти! Мы хотим попросить Вас вести Новейшую Историю в школе Золотой Рощи.

– В каком классе?

– В одиннадцатом. Но хочу Вас предупредить: ничему не удивляйтесь. Там вы можете столкнуться… Как бы помягче выразиться… С другой реальностью… С фантастическими героями и… Дама замолчала и даже слегка покраснела.

– А если удивлюсь? Я же всё-таки человек. Да, притом, из России. У меня обычно всё на лице написано. Видимо, практики по политкорректности не хватает.

– А мне говорили, что Вы – профессионал, – разочарованно протянула начальница.

– Спасибо, конечно, на добром слове. Но, наверное, те, кто меня рекомендовал, преувеличили.

– Но смогли же Вы научить читать по-английски мексиканских детей! Да ещё и на матрацах не разрешили им валяться. Мы все были приятно удивлены.

– Может быть, у меня единичный взрыв педагогической фантазии тогда случился! А в этот раз Вы же не просите меня применить нестандартные методы обучения. Вы просите не удивляться.

– Не набивайте себе цену, миссис Ти! Вы, как никто, прекрасно знаете, что такое «непробиваемый учительский апломб». Вот и спрячьте за ним свои эмоции!

– Хорошо. Предположим, эмоции похоронила. Ненужные. А преподавать в этом классе получится? Я потому спрашиваю, что чувствую здесь какой-то подвох. Вы что-то не договариваете. Какой-то секрет храните за своим профессиональным апломбом.

– И откуда такие выводы?

– Да всё очень просто. Если бы вам был нужен просто ничему не удивляющийся преподаватель, вы бы пригласили американца или американку. В жизни не видела более «без – эмоциональных» и правильно запрограммированных учителей. Но вам зачем-то потребовалась русская голова и русская академическая школа.

– Всего я Вам объяснить не могу, да и не собираюсь. А учить и заинтересовать детей в этом классе действительно очень желательно.

– Ну а если не получится заинтересовать их историей? Да ещё в моём изложении?

– Примените инновационные методики. Рассказывайте, что угодно, лишь бы было интересно. Только не идите у них на поводу.

– И всё-таки, почему я? У вас столько опытных преподавателей американцев. А я человек другой культуры, другой ментальности. Да у меня и «психотип» (не в том смысле, что я типа «псих», а в смысле психологических подходов к учащимся) другой.

– Так вот именно поэтому директор школы, миссис Вия, попросила назначить в этот класс Вас, миссис Ти. Во-первых, она из Латвии и верит в российскую методику обучения. Во-вторых, в этом классе учатся её дети (в этом месте начальница покраснела, опять опустила глаза и откашлялась). Её не совсем простые дети…

Вернее, её совсем непростые дети… Вернее…

Тут начальница промыла свою словесную шелуху стаканом воды, твёрдо на меня посмотрела и скомандовала:

– Приступайте завтра! Проблемы будем решать по мере поступления. Но лучше бы, чтобы их не было.

И она подтолкнула меня к двери, чтобы я не успела открыть рот.

Вот в эту Золотую Рощу я сейчас и направлялась. Одна мысль меня согревала: Хорошо, что это школа Рощи. Всё-таки не Чаща. Из Чащи можно и не выбраться. А в Роще всегда можно найти лучик света и солнечную полянку.

Шёл третий год моего пребывания в Калифорнии. Я была уверена, что каждый год должен бы считаться за два. Как для тех, кто работает в России на Севере.

Одно вождение выматывало так, как ни один самый пакостливый «Вовочка с последней парты» не исхитрился бы этого сделать. Конечно, это была моя проблема, но проще от этого она не становилась. Каждый раз, беря себя в руки в тот момент, когда руки брались за руль машины, я почти с нежностью вспоминала наши потрёпанные российские автобусы, лениво ползущие трамваи и даже бесшабашные уродливые маршрутки. В тех местах золотого штата, где я жила и работала, ничего из перечисленного просто не было. Была, зато, очень меткая поговорка: «You drive or you die». Либо води машину, либо помирай. Конечно, когда до ближайшей булочной – не меньше двадцати километров, а большинство дорог не манили пройтись по их тротуарам потому, что их, то есть тротуаров, просто не было, о «свободе выбора» транспортного средства и не мечталось. Демократии было много. Выбора – мало.

Я научилась совмещать обе части поговорки, выкинув из неё союз «либо», и заменив его на «и». Я водила машину и каждый раз чуть-чуть умирала от страха и напряжения.

Да и « культурный шок» был всегда со мной. А, может, это я была с ним. Но мы жили и работали вместе.

Занятая этими размышлениями, я и не заметила, как подъехала к школьной ограде и стала вспоминать свою встречу с директрисой Вией.

Я вошла в её кабинет, набросив на рот дежурную улыбку и размягчив все вредные и непокорные мысли, которые обычно набрасываются на меня перед встречей с начальством. Иначе говоря, я вошла этакой счастливой овечкой, отключив механизм критического мышления. То, что его надо выключать перед всеми «рабочими интервью», я поняла далеко не сразу. И первые двенадцать из них я с треском провалила.

Но стоило мне начать работу и в начале каждого семестра подписывать инструкцию, где языком для «простейших» перечислялось, что мне надо делать, что можно и что нельзя, – как я поняла все свои ошибки на собеседованиях. Потому что каждая инструкция заканчивалась фразой: «Развитие критического мышления у школьников запрещается».

– Господи, да как же легко, оказывается, научить всех граждан чувствовать себя счастливыми, – в великом озарении подумала я. И с тех пор тренировалась ежедневно: включаю критический взгляд, выключаю. Включаю, выключаю.

Естественно, перед тем, как предстать перед боссами, я моё «тоталитарно критическое (как у большинства русских) мышление» «вырубала» как свет за неуплату. Сумерки разума делали меня гораздо сговорчивей.

Каково же было моё потрясение, когда директриса Вия встретила меня словами:

– Надеюсь, миссис Ти, Вы не разучились развивать критическое мышление у своих учащихся? И питаю надежду, что Вы не растеряли способности вовлекать студентов в групповые дискуссии и поиски альтернативных ответов.

Высокая белокурая дама сказала всё это на ломанном русско-латышском языке. Сказала уверенно и твёрдо. Но, взглянув ей прямо в глаза, я замерла от неловкости.

Большие голубые глаза не могли спрятать глубокую печаль ни за напускной холодностью, ни, за напускным же, безразличием.

Миссис Вия, между тем, продолжила, но очень кратко.

– Вы будете вести Историю в одиннадцатом классе. Новейший, послевоенный период.

Мы верим в ваше образование, доверяем методике и надеемся на взаимно – обогащающее сотрудничество.

Это говорилось уже на английском с приятным латышским акцентом.

В тот раз я отказалась от предложенной должности. По ряду причин: школа была очень далеко от меня, я готовилась начать работу в колледже и только что записалась на курс Мировой Истории профессора Вебстера, который прибыл к нам всего на пол – года из Шотландии. Мне показалось, что я сказала «Спасибо, нет» очень твёрдо и однозначно. Но, как оказалось, моё «Нет» означало «Нет» только для меня. Пришлось смириться.

Встряхнув все эти мысли в нужном отделе головы, я их отключила, включила «Позитивный настрой» и «Я сделаю это!» и направилась в кампус. Я быстро нашла кабинет истории, встала за дверью и прислушалась. То, что я могла уловить правым ухом, меня насторожило. Когда, загнув оба уха в форме локаторов, я буквально прилипла к двери и прислушалась получше, я испугалась. То, что я слышала, не было ни криками, ни громкими ударами. Всё было намного хуже.

Глава 2. Розовый закат на чёрном озере, живой покойник и подвал ужасов

Вечеринка по случаю Хэллоувина была в разгаре. Впервые им разрешили праздновать этот не всеми любимый праздник по-взрослому: без родителей, на заброшенной даче Сэма. Сама дача и её расположение придавали особый, тревожный привкус «неправедному сборищу чёрной силы», как назвали этот праздник сами празднующие. Все они были учениками выпускного, двенадцатого класса лучшей школы в округе с поэтичным названием «Школа Розового Заката».

Дача, скрипевшая и стонущая старыми балками от каждого порыва злого, нетипичного для Калифорнии ветра, возвышалась довольно уродливой пирамидой на берегу «Чёрного озера». Само озеро славилось тем, что напоминало кальмара, протянувшего кривые щупальца в глубину хоть и небольшого, но дикого лохматого леса.

– Эй, Сэм, не пора ли нам открыть папин ящик с пивом? – гнусаво протянул Боб. – Мы же знаем, что он всегда прячет пару ящичков в подвале.

Девочки затарахтели все разом, возражая.

– Сэм, ты же бойскаут! Бойскауты не пьют!

– И это не наше пиво!

– И, вообще, пора в страшилки играть.

– Так вот и поиграем! Кто пойдёт в чёрный, чёрный подвал по очень старой и гнилой лестнице? – не сдавался Боб.

– Ты и иди! – закричал Призрак с огромными ушами и сверкнул Очками Ужаса с батарейками. При каждом резком движении головы батарейки включались, и глаза сверкали противным, иногда просто мерзостным, чёрно-болотным светом.

В этот момент Сэм что-то разглядел в окне и истошно закричал:

– Покойник! Там… На дереве…

Самая крупная и невозмутимая девочка презрительно хмыкнула и подошла ближе к оконному стеклу.

О май год!!! Oh, my God, oh my God!! – завопила она. – Он открывает рот! Он дёргается и открывает рот!!! Девушка закрыла глаза руками и села на пол.

Староста класса, всегда прямой и несгибаемый Джесс, решил взять ситуацию в свои руки.

– Сэм и Боб, идите за мной! Накиньте накидки или плащи, дождь пошёл!

Это было невероятно! После двух лет засухи косой, путающийся в фалдах ветра мощный ливень, решил, видимо, подыграть всем любителям нечистой силы и превратил окрестности в декорации фильма «Всемирный потоп. Пробуждение водной стихии».

Внезапно стало тихо. Все в растерянности оглядывались по сторонам, ища Фанки. Фанки был мастером на розыгрыши (не всегда безобидные) и на всякие невероятные переодевания. Он так в этом преуспел, что однажды учитель религии чуть не поверил в раздвоение собственной личности, зайдя в класс и столкнувшись нос к носу с самим собой, стоящим у доски и торжественно поющим псалом «К радости». После этого Фанки долго не ходил в школу, откуда его исключили на целый месяц, но исправно ходил в местный центр Коррекции Умственного Здоровья, куда добровольно поместил себя учитель религии. Фанки, несмотря на истеричные протесты учителя, считал своим долгом навещать его.

Джесс в сопровождении друзей выбежал на улицу, остановился и прислушался. Со стороны леса действительно неслись сдавленные, слабые стоны. Иногда они переходили в душу холодящие хрипы.

Ребята подкрались к дереву, с которого что-то свисало, и тут же в ужасе остановились: под деревом лежал ещё один покойник. Бледный, начинавший синеть двойник Фанки.

Джесс призвал всю свою бойскаутскую силу воли и дотронулся до ног свисающего человека. Ноги дёрнулись.

– Сэм, лезь на дерево! Боб, принеси нож, пилу и нашатырный спирт! – чётко отдавал команды староста.

Сам он подставил крепкие плечи под ноги свисающего человека, чтобы ослабить силу тяжести и натяжение верёвки. Через несколько минут настоящий, но полуживой Фанки, лежал на сырой земле и пробовал открыть глаза. Рядом валялся его Хэллоувинский двойник-покойник.

Что произошло, стало ясно только спустя полчаса. Именно столько понадобилось Фанки Шутнику, чтобы придти в себя и начать говорить.

Будучи «пофигистом», когда дело касалось учёбы, Фанки был абсолютным перфекционистом, как только речь заходила о «приколах» и розыгрышах. В эту чёрную ночь, на берегу Чёрного озера, набухавшего чёрными дождевыми и грязевыми потоками, он решил разыграть всех по-чёрному. Целый месяц Фанки изготовлял себя самого, только тряпичного (не без помощи мамы, от которой он и набрался этой страсти к пугалкам), чтобы устроить «Чёрную Вечеринку Века». Он незаметно вышел из комнаты и направился к ближайшему от окна дереву, под которым его ждал приготовленный заранее табурет, и, не спеша, приступил к выполнению плана.

Будучи, как уже отмечалось, перфекционистом, он добивался абсолютной правдивости создаваемых образов. Чтобы понять, как «правильно», то есть естественно, должен свисать труп с дерева, он решил поупражняться на себе.

– Я влез на табурет, обернул петлю вокруг шеи, запомнил, на какое место какой ветки надо будет повесить «себя», и стал готовиться к спуску на землю.

Но Фанки не подумал о том, во что превратится пластмассовый табурет под таким сильным дождём. Нога соскользнула с мокрого сиденья, – и он повис. Повис, действительно, очень натурально и естественно. Чем бы всё кончилось, если бы не взгляд Сэма в окно, ребята решили не думать. Зато все дружно согласились открыть коробку пива в подвале.

Возражали только две девочки. Серьёзная, разумная, рассудительная Софья и её лучшая подруга: взбалмошная, необыкновенно живая, всегда всем сочувствующая хохотушка Тришка. Так все называли её с первого класса, начисто забыв красивое, но слишком длинное для «эсэсмэсок» имя Патриция.

– Мы вообще не должны были устраивать эту вечеринку сегодня! – решительно и громко сказала Софья.

– Вот иименна, – тихо поддержала подругу Тришка. Она всегда тянула гласные, которые ей нравились, и не утруждала свой пухленький ротик правильным произношением последних звуков.

– Это ещё почему?! – взвопил, вытянув толстую шею с красным следом от верёвки, всё ещё иссиня – бледный Фанки.

– Потому что сегодня случилось несчастье с Ламентией. Когда нашему товарищу так плохо, мы не должны что-то там праздновать, – уверенная в своей правоте Софья говорила, как их нелюбимый учитель физики: повелительно и с выражением превосходства на слишком красивом для отличницы лице.

– Да кто вообще круглых отличников будет слушать? – встал на сторону друга Сэм.

– И, вообще… Ламентия сама во всём виновата, – вступил в разговор староста Джесс.

Джесс был из тех, из кого «прорастают» правильные республиканцы, будущие губернаторы и члены конгресса: всегда в отлично сидящем на нём костюме с умно подобранной, застёгнутой на все пуговицы, рубашкой в элегантную мелкую полоску, которую оттенял строгий, в меру яркий, галстук. Всегда счастливый и позитивный староста умудрился даже на «нечестивую» вечеринку придумать «благочестивый» костюм. Он облачился в тогу судьи и намеревался выносить Высший Приговор всяким неправедным недоумкам, вроде Слепой Летучей Мыши или, свихнувшемуся от безделья, Призраку Печали. Какие печали могут быть у здорового молодого человека в великой, счастливой Америке?

– Ламентия никогда не отличалась сдержанностью. Так что я считаю, что общение с хорошим психиатром пойдёт ей на пользу, – не без удовольствия огласил свой «приговор» Джесс.

– Ты что, вееришь её браату?! – не без злости протянула Тришка. – Да он самовлюблёённый, избааалованный, нааглый лгун!

– Если бы только лгун – резко вступила в спор Софья. – Я уверена, что он замешан в преступном бизнесе. И не в одном. Как может не очень образованный, почти неработающий, «красавчик» из Мексики позволить себе ездить на Инфинити последней модели и держать в гараже кабриолет? А как он со всеми разговаривает? Смотрит на тебя, как будто монетами осыпает и ждёт нижайшего за то поклона.

– А глааза? Вы сматреели в его глзааза?! Нет! Не сматреели! Потому что он их отвоодит. Пошныыркает ими тууда-сююда, и тут же устаавится в какую-нибудь точку. Он только на тех, кто слабее или млаадше него, смотрит. Причёём, всегда сверху вниз. И только на деевочек. С парняями ваабще старается взглядом не встречаааться. Я его боюсь с первой встрееечи, когда он пришёл за Ламентией в школу, а она не хотеела с ним уходить.

– Ладно, брату вы не верите. Ну а камере наблюдения?

– А у тебя дома, в вашей кухне и холле, есть камеры наблюдения?

– Конечно, нет. Что за чушь ты несёшь? – возмутился Джесс, но резко замолк и понял, что попался.

– Вот именно!!! Зачем в бедном доме иммигрантов, где все живут на пособие, кроме, кстати, Ламентии, которая работает с шести лет, нужны камеры наблюдения? Почему ни судья, ни адвокат этого вопроса не задали?

– Это спрашивайте у них. Что касается меня, я своими глазами видел, как на видеозаписи Ламентия несётся с ножом за своей мамашей. И только брат спасает обеих: мать от убийства, а Ламентию от тюрьмы.

– Ой-ёй-ёй! На-сме-шил! Ламентия с маленьким бойскаутским ножиком, пригодным разве что листья с веток очищать, собирается нанести удар в сердце своей мамаше, причём, сзади и находясь в 5 метрах от неё!!!

– Ну, не знаю, – стал сдаваться Джесс. – И вообще, хватит дебатов! Мы же не на факультативе по риторике. Давайте уже пиво пить. Кто пойдёт в подвал?

– Так Фанки и пойдёт, – рявкнул Сэм. – Это же из-за него вся вечеринка рухнула.

Фанки лениво поднялся с дивана, на котором «отходил» от самоповешения, и бодро направился к чёрной, с огромным замком, двери.

– А где ключ? – повернулся он к другу, но тут же понял, что замок был открыт. Он висел на одной скобе и криво ухмылялся беззубым железным ртом. Фанки открыл дверь, которая издала ржавый писк, и исчез в темноте. Ребята молча ждали. Говорить почему-то никому не хотелось.

Когда круглая голова Фанки не появилась из подвала ни через пять, ни через десять минут, Сэм занервничал. Они с Джессом переглянулись, боясь поверить собственной догадке.

– Ты думаешь, нам надо спуститься? – шёпотом спросил Сэм старосту.

– Я думаю, да. Надо быть готовыми к неприятностям покруче, чем покойник на дереве.

– Неужели он на это способен?

– Фанки способен на всё. Даже на то, чтобы всю коробку пива самому оприходовать.

В этот момент из подвала донёсся крик. Кричал, явно, не Фанки. Голос был абсолютно чужой. Глухой и хриплый. Так мог бы рычать разбуженный среди спячки старый, уставший медведь. Не крик, а жалостливый рык.

В следующую секунду к рыку присоединился резкий, истошный вопль Фанки.

Сэм бросился за ружьём в кладовку, а девочки проявили чудеса храбрости и на цыпочках, прячась за невысокую, но крепкую спину Тришки, направились к входу в чёрную пасть подвала. Женское любопытство лишний раз доказало своё превосходство над мужским здравым смыслом.

Первой заглянула вниз Тришка. Она не закричала, не завопила, а, наоборот, застыла не шелохнувшись. Тришка обернулась к девочкам, положила на губы палец и жестом приказала всем молчать. Снизу теперь тоже не доносилось ни звука. Через пару секунд из подвала раздался треск. Треск мог принадлежать скелету, который решил пройтись или попрыгать, зная, что у него артрит, артроз и хондроз во всех костях и суставах. Это был отчётливый звук дребезжащих, ломающихся или насильно сгибаемых костей. Потом всё затихло. На две долгие секунды. Затем затрещало опять. Только в этот раз скелет решил выбраться из могилы и трещал всеми костями разом. А следом раздались глухие звуки:

– Всё равно мы мёртвые… Не старайтесь… Мы всё равно мёртвые…

На последнем слове «мёртвые» вполне живой Фанки и, мало похожий на скелета, здоровенный мужик показались на верхней ступеньке. За мужиком тянулась какая-то проволока. На её противоположном конце громыхало нечто, напоминающее радиоприёмник, который таковым и оказался. Мужик выглядел как старый дворовый пёс, к хвосту которого привязали пустую консервную банку и заставили бегать и развлекать не очень добрых детишек.

Фанки, а за ним и мужик, бросились в поисках убежища. Фанки выбежал на улицу и в панике готов был опять залезть на дерево, которое едва не стало для него виселицей. Мужик оказался поспокойнее и закрылся в туалете. Через минуту он приоткрыл дверь, но, увидев Сэма с ружьём, замуровался возле туалетного бачка намертво.

Джесс и Призрак с Мигающими Глазами приволокли с улицы онемевшего Фанки.

Его опять уложили на продавленный диван и все на него воззрились в немом вопросе:

– Что, чёрт возьми, произошло?

Фанки молчал и вздрагивал. Вздрагивал и опять молчал. Иногда тихонечко скулил.

Всем надоело ждать. Ребята решительно подошли к туалету и Сэм гаркнул: