Бал под чёрным флагом

Переплетная мастерская пряталась в глубине двора-колодца, куда почти не проникал дневной свет. Воздух здесь был густым, тяжелым, пропитанным запахами старой бумаги, клея на рыбьей кости и выделанной кожи. Запах тлена и мудрости. Вдоль стен громоздились до потолка стеллажи, забитые книгами в разных стадиях своего существования: разрозненные, растрепанные листы, сшитые блоки, фолианты в тисненых кожаных переплетах, похожие на надгробные плиты. В центре комнаты стоял огромный пресс, напоминавший орудие пытки.

Казимир сидел за рабочим столом в дальнем углу, при свете зеленой лампы. Он не переплетал книгу. Он чинил ее. Его длинные, сухие пальцы с ювелирной точностью прошивали иглой пожелтевшие страницы. Он казался неотъемлемой частью этого места, таким же древним, высушенным временем, как и фолианты вокруг него. Он поднял голову, когда она вошла, и его глаза в тени абажура блеснули, как два осколка обсидиана.

– Ты принесла вести, дитя, или только запах аристократических духов? – спросил он, не прекращая работы. Игла мерно входила и выходила из ветхой бумаги.

– Я принесла факты, – Эвелина подошла и положила на стол небольшой сверток. – И они пахнут не духами, а пылью и выцветшими чернилами.

Она развернула сверток. Внутри лежали несколько листов, исписанных ее убористым почерком. Это были скопированные страницы из дневника Эдварда Блэквуда. Она решила, что эта информация, реальная и осязаемая, станет лучшим дымовым занавесом для ее умолчаний.

Казимир отложил шитье и взял листы. Он читал медленно, внимательно, его губы беззвучно шевелились. Эвелина стояла напротив, чувствуя себя подсудимой, ожидающей приговора. Она рассказала ему все, что решила рассказать: о гостях в поместье, о разговорах за ужином, о структуре дома. И, наконец, о ночном визите в кабинет. Она описала это как рискованную, но успешную вылазку. Она ни словом не обмолвилась о том, что Блэквуд застал ее. В ее версии она была призраком, скользнувшим и исчезнувшим незамеченным.

– «Свобода – это не отсутствие цепей, а состояние духа, не знающего оков», – прочел Казимир вслух одну из цитат и усмехнулся. – Возвышенная чушь. Мальчишка начитался Руссо и вообразил себя поэтом. Это все, что ты нашла? Юношеские бредни?

– Это – ключ к его брату, – ровным голосом возразила Эвелина. – А брат – это его рана. Его слабость.

– Слабость? – Казимир поднял на нее взгляд, и в его глазах не было ничего, кроме холодной оценки. – Ты принесла мне стихи, Лина. А я просил у тебя ключи от его сейфа. Ты принесла мне психологический портрет покойника, а мне нужны маршруты патрулей Особого отдела. Эта информация бесполезна. Она не остановит ни одной пули, не вскроет ни одного замка.

Его слова были как мелкие, острые камни. Он был недоволен. Хуже – он был разочарован. Она ожидала этого, но все равно почувствовала укол холода в груди.

– Я получила доступ в его кабинет. Это только начало, – попыталась защититься она. – Он начинает мне доверять. Я видела план дома, расположение комнат…

– Ты видела то, что он позволил тебе увидеть, – перебил он ее. – Не будь наивна. Этот человек не оставляет на столе ничего, что не предназначено для чужих глаз. Ты думаешь, ты обвела его вокруг пальца? Скорее, он водил тебя на поводке, как ручную борзую, любуясь твоим изяществом и зная, что в любой момент может сжать ошейник.

Каждое его слово било в цель, потому что было правдой. Он не знал, что произошло, но интуиция фанатика, его звериное чутье на любую фальшь, подсказывала ему, что что-то не так. Он видел перед собой не ту Лину, которую отправлял в это змеиное гнездо. Та была из стали и льда. В этой же появилось что-то новое – хрупкость, неуверенность, которую она отчаянно пыталась скрыть.

– Что еще? – он отложил листы в сторону. – Кроме этих сантиментов. Что ты почувствовала? Каков он вблизи?

Вот он, тот же вопрос, что и в прошлый раз. Вопрос-щуп, проникающий под ребра.

– Он умен. Наблюдателен. И очень устал, – сказала она, решив, что доля правды сделает ложь убедительнее. – Он играет свою роль так же, как и я. Под маской цинизма скрывается…