Корабль свободы

Шепот соленого ветра

Ночь накинула на Бостон саван из тумана и сырости, глуша звуки и размывая очертания. Для Элеоноры Вэнс этот туман стал спасительным покровом. Каждый шаг по скользким булыжникам мостовой был прыжком в бездну, прочь от золоченой клетки ее спальни, от запаха лаванды и полированного дерева, от будущего, расписанного чужой рукой на гербовой бумаге брачного контракта. Тонкие бальные туфельки, единственная обувь, которую она успела схватить, были жалкой защитой от холода и грязи портового района. Шелк тонкого платья под тяжелым дорожным плащом лип к телу, напоминая о хрупкости ее затеи.

В руке она сжимала небольшой саквояж. В нем – несколько смен белья, томик Монтескье и запечатанный сургучом пакет от отца, его последнее распоряжение, прошептанное слабеющими губами. «Корабль ‘Звездная пыль’. Капитан Корриган. Пароль – ‘Северный ветер несет перемены’». Эти слова стали ее молитвой и проклятием. Она повторяла их про себя, чтобы заглушить стук собственного сердца, который, казалось, отдавался эхом в пустых переулках.

Воздух становился гуще, пропитывался йодистой горечью соли, запахом гниющей рыбы и терпким ароматом смолы. Лабиринт узких улочек вывел ее к причалам. Здесь мир обрел иные звуки: скрип снастей, ленивый плеск воды о замшелые сваи, далекий пьяный смех, доносящийся из таверны «Морской змей». Лес мачт, голых и черных на фоне свинцового неба, походил на скелеты доисторических чудовищ, застывших в вечном ожидании. Она чувствовала на себе сотни невидимых взглядов из темных окон и подворотен, и аристократическая гордость, вбитая в нее с детства, съежилась под натиском первобытного страха. Здесь ее имя, ее происхождение не значили ничего. Она была лишь одинокой женской фигуркой в дорогом плаще, легкой добычей.

Она нашла бриг почти у самого края пирса, в стороне от более крупных и представительных судов. «Звездная пыль». Название казалось насмешкой. Корабль был темным, приземистым, с обшарпанными бортами, но в его очертаниях угадывалась скрытая мощь и быстрота, как в теле затаившегося хищника. Он не красовался, не пускал пыль в глаза – он был создан для дела, для бегства и погони. Трап, перекинутый на берег, выглядел шатким и ненадежным.

На палубе, в свете одинокого фонаря, колыхавшегося на ветру, стоял часовой. Когда Элеонора, собрав остатки мужества, ступила на первую ступеньку трапа, он вскинул мушкет.

«Стой, куда?!» – голос был хриплым, простуженным.

Сердце ухнуло куда-то в район промокших туфель. Она сдернула с головы капюшон, позволяя свету фонаря упасть на ее бледное лицо.

«Мне нужен капитан Корриган, – ее собственный голос прозвучал удивительно ровно, хотя внутри все дрожало. – У меня для него послание».

Матрос окинул ее долгим, оценивающим взглядом, от которого по коже пробежал холодок. Он видел не леди, а товар. Наконец, он сплюнул на доски пирса и неохотно кивнул. «Жди здесь».

Ожидание растянулось в вечность. Соленый ветер трепал выбившиеся из прически пряди волос, холодил щеки. Она стояла на чужой территории, в мире, где правила диктовали сила и грубость, и впервые в жизни ощутила себя абсолютно беспомощной. Дверь капитанской каюты, расположенной на юте, распахнулась, выпустив наружу полосу желтого света и запах табака. На палубу вышел мужчина.

Он не был похож на тех капитанов, которых она изредка видела в конторе отца – седовласых, обходительных джентльменов с брюшком и золотыми часами. Этот был высечен из другого материала – из штормового дерева и закаленной стали. Высокий, широкоплечий, он двигался с ленивой грацией пантеры, в каждом его жесте сквозила уверенность хозяина этого маленького плавучего мира. Темные волосы были стянуты сзади кожаным ремешком, но несколько прядей выбились и падали на высокий лоб. Лицо, обветренное и загорелое, казалось вырезанным из камня – резкие скулы, упрямый подбородок, покрытый легкой щетиной, прямой нос. Но все это меркло перед его глазами. Серые, как штормовое море, они смотрели на нее в упор, без тени любопытства или учтивости – только холодная, почти оскорбительная оценка.

Он остановился в нескольких шагах, скрестив на могучей груди руки. Белая рубаха была расстегнута у ворота, открывая смуглую кожу и край какой-то татуировки.

«Я капитан Корриган, – его голос был низким, с едва уловимой хрипотцой, словно он привык перекрикивать рев ветра. – Чем обязан столь позднему визиту, миледи? Уж не заблудились ли вы по дороге на бал?»

Сарказм в его голосе был густым, как портовый туман. Элеонора почувствовала, как к щекам приливает кровь – от гнева и унижения. Она выпрямила спину, мысленно призывая на помощь все уроки манер.

«Северный ветер несет перемены», – произнесла она пароль, стараясь, чтобы голос не дрогнул.

На его лице не дрогнул ни один мускул, но что-то в глубине серых глаз изменилось. Оценка сменилась настороженностью.

«Так это вы и есть тот самый ‘груз’, который ваш отец просил доставить?» – он произнес слово «груз» с особым нажимом, словно речь шла о бочке с ромом, а не о живом человеке.

«Меня зовут Элеонора Вэнс, – отчеканила она. – И мой отец договорился с вами о моем безопасном переходе в Филадельфию».

Он медленно обошел ее, как волк обходит попавшую в капкан овцу. Его взгляд скользил по дорогой ткани плаща, по изящной линии шеи, по рукам в тонких перчатках, сжимавших саквояж. Элеонора чувствовала себя раздетой под этим взглядом, уязвимой. Он остановился так близко, что она ощутила исходящий от него запах – не салонных духов, а чего-то дикого, первозданного: моря, табака и чисто мужского пота. Это был запах опасности.

«Ваш отец заплатил за место в трюме. О ‘безопасности’ речи не шло. Это не круизное судно, мисс Вэнс. И я не гувернантка, – он усмехнулся, но глаза его остались холодными. – Вы хоть представляете, куда попали?»

Она вскинула подбородок. «Я представляю, от чего я бегу. Этого достаточно».

«Достаточно? – он тихо рассмеялся, и от этого смеха у нее по спине пробежали мурашки. – Вы ничего не знаете. Вы не знаете, что такое недельный шторм, когда небо сливается с водой. Не знаете, что такое цинга, когда зубы выпадают из десен. И уж точно не знаете, что сделает моя команда с такой нежной пташкой, если я отвернусь на минуту».

Каждое его слово было пощечиной, нацеленной на то, чтобы сломить ее, заставить усомниться, показать ей ее место. Он видел в ней лишь избалованную аристократку, куклу, сбежавшую от папеньки. А она видела в нем воплощение всего, что презирала и боялась – грубую, необузданную силу, цинизм, полное пренебрежение к устоям ее мира. И все же, под этим страхом и возмущением, шевельнулось что-то еще. Нечто темное, неосознанное, пугающее в своей первобытности. Она невольно отметила, как напрягаются мышцы на его предплечьях, как уверенно он стоит на качающейся палубе, словно сросся с ней. Было в нем что-то гипнотическое, как в надвигающейся грозе.

Взгляд Джека Корригана скользил по ее лицу. Фарфоровая кожа, слишком бледная для этого мира. Упрямо сжатые губы, которые, он был уверен, созданы для поцелуев, а не для дерзких речей. И глаза… огромные, голубые, как летнее небо перед бурей. В них плескался страх, но под ним, на самом дне, горел огонек непокорности. Он ненавидел этот огонек. Он ненавидел все, что она собой олицетворяла: богатство, праздность, лживые манеры высшего света – того самого света, что когда-то растоптал его семью, отнял у него все и бросил умирать. Эта девушка была осколком того мира. Незваной гостьей на его корабле, в его жизни.

Он принял этот заказ только из-за долга перед ее отцом, который однажды спас его шкуру, и, конечно, из-за золота. Золото не пахнет, даже если оно исходит от Вэнсов. Но он рассчитывал перевезти какой-нибудь ящик с документами, а не живую проблему в шелках и кружевах. Женщина на корабле – дурная примета. Аристократка – вдвойне.

«Фин!» – рявкнул он, не отрывая взгляда от Элеоноры.

Из тени выступил тот самый матрос, что встретил ее у трапа. Теперь при свете она разглядела его лучше: кряжистый, одноглазый, с лицом, похожим на старую морскую карту.

«Отведи… мисс Вэнс… в боцманскую каюту. Та, что у камбуза. И проследи, чтобы никто из команды не совал туда свой нос. Отвечаешь головой».

«Но, капитан, это же моя каюта», – проворчал одноглазый.

«Теперь это ее каюта, О'Лири. А ты можешь спать в гамаке с остальными. Полезно для спины, – отрезал Джек. Затем он снова повернулся к Элеоноре. – Правила на моем корабле простые. Первое: вы не покидаете свою каюту без моего разрешения. Второе: вы не разговариваете с командой. Третье: вы делаете то, что я говорю, когда я это говорю. Без вопросов. Уяснили?»

Его тон не предполагал возражений. Это был приказ, и он ожидал беспрекословного подчинения.

Элеонора лишь молча кивнула, чувствуя, как унижение обжигает горло. Ее лишили имени, превратили в проблему, заперли в клетку, пусть и более просторную, чем та, из которой она сбежала.

«И еще одно, – добавил он, когда она уже собралась идти за боцманом. Он шагнул к ней и понизил голос до угрожающего шепота, который был слышен только им двоим. – Что бы ни вез ваш отец в трюме, теперь это моя забота. И если из-за этого ‘секретного груза’ у нас возникнут проблемы… если хоть один британский фрегат сядет нам на хвост… я без колебаний выброшу за борт и груз, и вас вместе с ним. Чтобы облегчить корабль».

Он не угрожал. Он констатировал факт. В его серых глазах она увидела бездну, в которой не было места жалости или сантиментам. Только ледяной расчет. В этот момент она поняла, что сбежав от одной опасности, она попала в другую, возможно, куда более страшную. Ее жених, лорд Эшфорд, был хищником цивилизованным, действующим в рамках закона и приличий. Этот же мужчина, капитан Корриган, был самой стихией – непредсказуемой, дикой и смертельно опасной.

Боцман, которого капитан назвал Фином, повел ее по узкой палубе, мимо спящих вповалку тел матросов, пахнущих ромом и потом. Он провел ее вниз по крутому трапу в полумрак корабельного чрева. Воздух здесь был спертым, пах прокисшей едой, сыростью и еще чем-то незнакомым и тошнотворным.

Каюта, которую ей выделили, оказалась крошечной каморкой, где едва помещалась узкая койка, привинченная к стене, и небольшой сундук. Под потолком тускло горел фонарь. Здесь не было окон, лишь голые доски стен, по которым сочилась влага.

«Располагайтесь, ваша милость», – пробурчал Фин, и в его голосе слышалась та же неприкрытая враждебность, что и у капитана. Он оставил фонарь и, не сказав больше ни слова, вышел, заперев за собой дверь снаружи. Звук задвигаемого засова прозвучал как приговор.

Элеонора опустилась на жесткую койку, не снимая плаща. Корабль под ней ожил. Она слышала скрип дерева, глухие удары волн о борт, крики команд на палубе. Пол под ногами слегка качнулся, потом еще раз. «Звездная пыль» снималась с якоря. Она прижалась лбом к холодным, влажным доскам. Свобода. Вот так она ее себе представляла? Взаперти, в темной, вонючей конуре, отданная во власть человека, который презирал ее и видел в ней лишь обузу.

Слезы обиды и страха подступили к горлу, но она с силой сглотнула их. Она не будет плакать. Не доставит ему такого удовольствия. Она – Элеонора Вэнс, дочь одного из самых уважаемых купцов Бостона. Она переживет это. Она должна. Ради отца. Ради себя.

Где-то наверху раздался зычный голос капитана Корригана, перекрывающий шум ветра: «Отдать швартовы! Право руля! Ставить брамсели!»

Корабль сильно накренился, и ей пришлось вцепиться в край койки, чтобы не упасть. «Звездная пыль» выходила из сонной гавани в открытый океан. В неизвестность. В темноту. Огни Бостона, огни ее прошлой жизни, таяли за бортом, и Элеонора знала, что пути назад нет. Она закрыла глаза, и перед ее внутренним взором встало лицо капитана – его жесткие черты и глаза цвета шторма. И она поняла, что главная буря ждет ее не в океанских волнах, а на палубе этого корабля.

Тень ястреба

Солнце едва успело коснуться горизонта, окрашивая восточную кромку неба в перламутровые оттенки, когда Элеонора выбралась из своей душной каюты. Ночь, проведенная в тесной коробке, пахнущей смолой и застарелой солью, была похожа на лихорадочный сон. Деревянные стены давили, скрип корабельного скелета казался стонами замученного существа, а мерное покачивание вместо того, чтобы убаюкивать, рождало глухую тошноту. Она чувствовала себя не пассажиром, а узницей, запертой в чреве Левиафана.

Палуба встретила ее влажной прохладой и ослепительным простором. Океан, вчера еще казавшийся серой, недружелюбной пустыней, сегодня лежал под кораблем как огромное полотно из расплавленного сапфира, испещренное золотыми бликами восходящего светила. Ветер, мягкий и настойчивый, трепал выбившиеся из-под чепца пряди волос, принося с собой запах свободы – тот самый, что она так отчаянно искала. Но свобода эта была горькой, как морская вода, и пугающей, как бездна под килем.

Команда уже была на ногах. Полуголые по пояс матросы, чьи спины и руки покрывала сеть выцветших татуировок и старых шрамов, двигались по палубе с выверенной, почти звериной грацией. Они драили доски, проверяли снасти, что-то выкрикивали друг другу на грубом, непонятном наречии, в котором морские термины смешивались с портовой бранью. Этот мир жил по своим законам, жестоким и простым, и она была в нем чужеродным элементом, хрупкой фарфоровой статуэткой, случайно занесенной в кузницу.

Ее взгляд невольно отыскал капитана. Джек Корриган стоял на юте, у штурвала, и его силуэт четко вырисовывался на фоне рассветного неба. Он не смотрел в ее сторону. Все его внимание было поглощено океаном и кораблем, словно они были продолжением его самого. Он отдавал короткие, резкие команды, и корабль, подобно послушному животному, отзывался на каждое его слово, на малейшее движение его рук. В нем была первобытная сила, уверенность хищника в своих владениях. Элеонора ощутила странную, тревожную смесь отвращения и… любопытства. Этот человек был воплощением всего, что ее мир презирал и боялся: грубость, беззаконие, необузданная воля. Но именно эта воля сейчас была единственной преградой между ней и бескрайней водной могилой.

Она прислонилась к борту, вдыхая соленый воздух, и попыталась привести мысли в порядок. Отец. Его осунувшееся лицо, горящие лихорадочным блеском глаза, слабая рука, сжимающая ее ладонь. «Доверься Ворону, – шептал он. – Он – дьявол, но он доставит груз». Что это за груз, она знала лишь в общих чертах. Печатный станок. Не просто железо, но оружие, способное напечатать деньги для армии Вашингтона, дать жизнь революции, которая захлебывалась в крови и нищете. Ответственность давила на плечи невидимым грузом, куда более тяжелым, чем ее дорожные сундуки.

– Негоже леди встречать рассвет в одиночестве. Могут и за русалку принять, да выкинуть за борт.

Она вздрогнула и обернулась. Рядом, опираясь на ванты, стоял старый одноглазый боцман, которого капитан называл Фином. Его лицо, похожее на печеное яблоко, испещренное морщинами, хранило выражение вечной угрюмости, но в единственном глазу мелькал лукавый огонек.

– Я не могла спать, – тихо ответила Элеонора, поправляя шаль.

– Море с непривычки сон отгоняет, – проскрипел он. – А то и вовсе вытряхивает из человека все нутро. Ничего, привыкнете. Или море вас сломает. Третьего не дано.

Он сплюнул на палубу темную от табака слюну, и Элеонора брезгливо отвернулась.

– Капитан Корриган… он всегда так молчалив?

Фин хмыкнул, пожевал губами.

– Ворон больше делает, чем говорит. Слова – это для лордов в напудренных париках. А в океане цена – у крепкого каната да у верной руки. Он не любит вашего брата. Тех, кто в шелках ходит. Так что вы ему под руку не попадайтесь, леди. Целее будете.

Слова боцмана неприятно кольнули. Она и сама знала, что капитан ее презирает. Это читалось в каждом его взгляде, в саркастической усмешке, кривившей его губы. Но слышать это от другого было унизительно. Она не была изнеженной куклой, неспособной постоять за себя. Она сделала выбор, возможно, самый важный в своей жизни, и заслуживала хотя бы толику уважения.

Внезапно размеренный ритм корабельной жизни был нарушен. С марсовой площадки на фок-мачте раздался протяжный крик:

– Парус на горизонте! По штирборту!

Все головы мгновенно повернулись направо. Элеонора тоже вгляделась вдаль, но увидела лишь слепящую солнечную дорожку на воде. Матросы замерли, работа остановилась. В наступившей тишине был слышен только скрип мачт и плеск волн.

Джек Корриган одним прыжком оказался у фальшборта, выхватывая из рук подбежавшего юнги медную подзорную трубу. Он приставил ее к глазу, и его тело напряглось, превратившись в натянутую струну. Элеонора видела, как ходят желваки на его скулах, как побелели костяшки пальцев, сжимающих холодный металл. Время словно замедлило свой ход.

– Что там, кэп? – хрипло спросил Фин, подходя ближе.

Корриган не ответил. Он медленно опустил трубу, и Элеонора увидела его лицо. Обветренная кожа, казалось, стала серой, как штормовое небо, а в глазах застыл холод, от которого у нее по спине пробежал мороз. Это был не страх. Это была чистая, концентрированная ненависть.

– Это он, – голос капитана был тихим, почти шепотом, но в нем звенела сталь. – Блэквуд.

Имя ничего не сказало Элеоноре, но по тому, как переглянулись матросы, как помрачнел даже старый Фин, она поняла – это имя означает смерть.

– «Возмездие»? – выдавил из себя боцман.

Корриган кивнул, не сводя глаз с едва различимой точки на горизонте, которая с каждой минутой становилась все больше. Он словно смотрел в лицо собственному року.

– Он шел за нами от самого Бостона. Ждал, когда мы выйдем в открытое море. Ястреб выслеживает добычу.

На палубе началось движение, но уже не размеренное, а лихорадочное. Матросы бросились к парусам, к пушкам, скрытым под брезентом. Их лица были серьезны и сосредоточены. Страх смешивался с какой-то отчаянной решимостью.

– Мы будем драться? – спросила Элеонора, сама удивляясь своему спокойствию. Голос не дрогнул.

Джек резко обернулся к ней, и его взгляд был подобен удару кнута.

– Драться? Леди, это трехпалубный фрегат с полусотней орудий. Он разнесет нашу скорлупку в щепки и не заметит. Убирайтесь в каюту. И молитесь своему богу, чтобы он сегодня был на нашей стороне.

Он отвернулся, вновь поднимая трубу. «Возмездие» уже можно было различить невооруженным глазом. Хищный силуэт военного корабля, идущего под всеми парусами, нес в себе угрозу и неотвратимость. Тень британского фрегата была подобна крылу хищной птицы, накрывшему свою добычу.

Но вместо того, чтобы уйти, Элеонора осталась на палубе, вцепившись в холодные от росы канаты. Она должна была видеть. Она должна была знать.

Корриган опустил трубу и обвел взглядом горизонт. Его глаза остановились на серо-лиловой полосе туч, что собиралась на северо-западе. Она росла, набухала, словно гигантский синяк на теле неба. Ветер начал менять направление, порывы стали резче и холоднее.

– Фин! – рявкнул капитан, и его голос перекрыл шум ветра и волн. – Готовь корабль к шторму! Всех наверх! Убрать брамсели и бом-брамсели! Рифы на марселя и фок!

Команда взорвалась слаженной деятельностью. Люди карабкались по вантам, подобно паукам, расползаясь по реям. Паруса, еще мгновение назад гордо надутые ветром, стали опадать, укрощаемые ловкими руками. Корабль ожил, застонал, готовясь к битве со стихией.

– Капитан, ты с ума сошел! – крикнул Фин, пытаясь перекричать ветер. – Он нас там и похоронит!

– Лучше сгинуть в пасти океана, чем в петле Блэквуда! – прорычал в ответ Корриган. – Он боится шторма. Его корыто слишком неповоротливо для такой пляски. А мы проскочим. Право на борт! Курс на грозовой фронт!

Рулевой с трудом налег на штурвал. «Звездная пыль» тяжело развернулась, подставляя борт нарастающей волне, и взяла курс прямо в чернильное сердце надвигающейся бури.

Небо темнело на глазах. Солнце исчезло, словно его проглотила бездна. Океан из сапфирового стал свинцовым, по его поверхности пошла уродливая рябь, предвестник ярости. Первые капли дождя, тяжелые и холодные, как монеты, упали на палубу. А потом небеса разверзлись.

Это был не дождь. Это была сплошная стена воды, обрушившаяся на корабль с оглушительным ревом. Ветер завыл, как тысяча демонов, в снастях. Корабль накренился так сильно, что Элеоноре показалось, будто мачты сейчас коснутся воды. Она вскрикнула, теряя равновесие, и вцепилась в леер мертвой хваткой. Вода хлестала по лицу, забивала рот и нос, не давая дышать. Мир сузился до ревущего хаоса из воды, ветра и отчаянного скрипа дерева.

Палуба превратилась в бурлящую реку. Волны, одна за другой, перекатывались через борт, пытаясь смыть все на своем пути. Матросы, привязанные страховочными концами, с трудом держались на ногах, продолжая свою отчаянную работу. Элеонора видела их расплывчатые фигуры в пелене дождя и брызг, и они казались ей призраками, ведущими безнадежный бой.

Она прижалась к мачте, пытаясь стать как можно меньше, незаметнее для стихии. Ее дорогое платье из тонкой шерсти промокло насквозь и теперь висело на ней холодной, тяжелой тряпкой. Волосы, выбившиеся из прически, липли к лицу. Но холод она почти не чувствовала. Все ее существо было поглощено животным, первобытным ужасом. Она видела, как корабль взлетает на гребень очередной чудовищной волны, на мгновение зависая над ревущей пропастью, а затем с содроганием проваливается вниз, в кипящую бездну, и казалось, что он уже никогда не поднимется.

Ее взгляд был прикован к капитану. Корриган стоял у штурвала, расставив ноги для устойчивости. Он не пытался бороться со штормом. Он словно стал его частью, танцевал с ним в смертельном танце, угадывая каждое движение, каждый порыв ветра, каждый удар волны. Его лицо было непроницаемо, только глаза горели диким, безумным огнем. Он кричал команды, и его голос, хоть и тонул в реве бури, был полон той же неукротимой ярости, что и сам океан.

Внезапно сбоку на корабль обрушилась волна, не похожая на другие. Движущаяся стена жидкого свинца, увенчанная голодным белым гребнем. Удар был такой силы, что «Звездная пыль» содрогнулась до самого киля. Элеонору оторвало от мачты, как сухой лист. Она не успела даже вскрикнуть. Мир перевернулся. Она скользила по мокрой, накренившейся палубе, отчаянно цепляясь пальцами за доски, но они были слишком гладкими. Борт приближался с ужасающей скоростью. Еще мгновение – и ледяная, черная вода поглотит ее.

В глазах потемнело от ужаса. Прощай, отец. Прости, что не смогла…

И в этот момент чья-то железная рука схватила ее за талию, выдергивая из потока. Ее тело с силой впечаталось во что-то твердое и теплое. Она закашлялась, выплевывая соленую воду, и осмелилась открыть глаза.

Она была прижата к Джеку Корригану.

Он держал ее одной рукой, другой мертвой хваткой вцепившись в рукоять штурвала. Их тела были притиснуты друг к другу с такой силой, что она чувствовала каждый мускул его напряженного торса через мокрую ткань их одежды. Буря выла и бесновалась вокруг, превращая их в крошечный островок в сердце хаоса. Но здесь, в его руках, рев стихии словно отступил на второй план.

Ее щека упиралась в его грудь. Она слышала, как гулко и тяжело бьется его сердце – или это было ее собственное? Запах мокрой кожи, соли и чего-то еще, терпкого, мужского, ударил в ноздри, заставляя голову кружиться сильнее, чем от качки. Он был весь – сталь, камень и упрямство. Он был таким же диким и опасным, как этот шторм.

Он посмотрел на нее сверху вниз. Его лицо было всего в нескольких дюймах от ее. С темных волос стекали струйки воды, смешиваясь с дождем. В его серых глазах больше не было ни ненависти, ни презрения. В них плескалось что-то иное – ярость, адреналин и еще что-то, чего она не могла понять. Удивление? Раздражение?

– Я сказал вам уйти в каюту, – прорычал он, и его горячее дыхание коснулось ее щеки.

– Я… я не успела, – прошептала она, не в силах отвести взгляд.

В этот момент корабль снова резко накренился. Ее невольно качнуло вперед, и ее губы почти коснулись его. Они замерли. Время остановилось. Вокруг них рушился мир, волны высотой с дом грозили поглотить их судно, а они смотрели друг на друга, и вселенная сузилась до этого крошечного пространства между их лицами.

Элеонора увидела, как его зрачки расширились. Увидела, как дернулся кадык на его шее. Его рука, сжимавшая ее талию, напряглась еще сильнее, пальцы впились в ее тело, почти причиняя боль. Это было не объятие спасителя. Это была хватка собственника, хватка хищника, не желающего отпускать добычу.