Корабль свободы

Карты, ром и старые шрамы

Дни после шторма тянулись, как размоченная корабельная веревка – серые, рыхлые и бесформенные. Океан, извергнув свою ярость, лежал теперь в тяжелой, апатичной летаргии. Его поверхность, иссиня-черная и маслянистая, вздымалась длинными, пологими волнами, на которых «Звездная пыль», искалеченная, но не сломленная, качалась с монотонностью маятника, отсчитывающего вечность. Небо, затянутое сплошной пеленой облаков, давило на мачты, лишая мир красок и теней. Это было затишье, но не мирное. Оно походило на оцепенение после тяжелого ранения, когда боль еще не пришла в полную силу, но тело уже знает, что изувечено.

Элеонора проводила большую часть времени в своей каюте, но тесное пространство, пропитанное запахом ее собственного страха, давило все сильнее. Иногда она выходила на палубу, где команда, молчаливая и угрюмая, чинила повреждения. Сломанный бушприт, порванные в клочья паруса, смытые за борт бочки с пресной водой – корабль истекал ранами, и матросы, подобно хирургам, сшивали, латали и вправляли его переломанные кости. Капитан Корриган был повсюду, его резкий голос разносился над палубой, но в нем не было прежней огненной ярости. Он был похож на волка, зализывающего раны после схватки с медведем – уставший, злой, но ни на миг не теряющий бдительности.

Он не заговаривал с ней. После того столкновения в трюме и жестокой расправы над матросом между ними пролегла невидимая граница, заряженная враждебностью и чем-то еще, чего Элеонора не могла, да и не хотела, называть. Он игнорировал ее, но она постоянно чувствовала его взгляд на себе – тяжелый, оценивающий, словно он пытался разглядеть, где именно в ее хрупкой фигуре скрывается тот стальной стержень, о котором он говорил.

Вечером третьего дня, когда сумерки окончательно растворили границу между свинцовым морем и свинцовым небом, в ее дверь постучали. Это был Фин. Одноглазый боцман протянул ей сверток из чистой, хоть и грубой, ткани и небольшой деревянный ящичек.

– Капитан велел, – проскрипел он, не глядя ей в глаза. – Он ранен. Нужно промыть и перевязать.

Элеонора замерла.

– Ранен? Но… я не видела.

– Он не из тех, кто своими болячками трясет, – хмыкнул Фин. – Во время шторма его швырнуло на шпиль. Ребра треснули, да бок распороло. Лекаря у нас нет. А у вас, леди, говорят, руки тонкие. Да и не пьете вы. Не промахнетесь.

В его единственном глазу мелькнуло что-то похожее на вызов. Это было не просто поручение. Это было испытание.

– А вы? Почему не вы?

– Мои лапы хороши канаты тянуть да глотки рвать. А для такой ювелирной работы они не годятся. Он в своей каюте. Ждет.

Фин развернулся и ушел, не оставив ей выбора. Сердце Элеоноры забилось часто и неровно. Идти в его логово. Добровольно. После всего, что было. Мысль была чудовищной. Но мысль о том, что он там, один, истекает кровью или страдает от боли, была почему-то еще невыносимее. Она вспомнила, как он закрыл ее своим телом от летящей бочки. Возможно, именно тогда он и получил эту рану. Он спас ее. Дважды. И долг, даже такой непрошеный, требовал уплаты.

Капитанская каюта находилась на корме, под ютом. Дверь была приоткрыта. Внутри горел один-единственный фонарь, его желтый, подрагивающий свет вырывал из полумрака строгий, почти спартанский порядок. Это было не жилище, а рабочий кабинет морского офицера. Широкий стол из темного дуба, привинченный к полу, был завален картами, свернутыми в тугие трубки, и исчерченными тонкими линиями навигационных расчетов. На стене висели секстант, несколько хронометров и пара скрещенных абордажных сабель, чьи лезвия тускло поблескивали в свете фонаря. Воздух был пропитан запахом воска, старой бумаги и терпким ароматом ямайского рома.

Джек Корриган сидел в кресле, откинувшись на спинку, с обнаженным до пояса торсом. Он не смотрел на нее, когда она вошла. Его взгляд был устремлен на карту, расстеленную перед ним, но Элеонора видела, что мысли его далеко. Фонарь отбрасывал резкие тени на его тело, превращая его в изваяние из бронзы и мрамора. Она и раньше видела полуобнаженных матросов, но их тела были просто телами – инструментами для работы. Его тело было картой иной, страшной и завораживающей. Карта его жизни, исписанная шрамами.

На его правом боку, под ребрами, виднелась свежая, рваная рана. Края ее уже затянулись, но кожа вокруг была воспаленной и багровой. Засохшая кровь смешалась с грязью и обрывками ткани. Он пытался обработать ее сам – рядом валялась тряпка, пропитанная ромом, – но, очевидно, не смог дотянуться как следует.

– Фин сказал, что вам нужна помощь, – тихо произнесла она, останавливаясь у стола.

Он поднял голову. В полумраке его глаза казались почти черными.

– Фин слишком много болтает, – голос его был хриплым. – Я бы и сам справился.

– Позвольте мне хотя бы посмотреть.

Он помедлил, его челюсти сжались. Затем он коротко кивнул, словно давая нехотя согласие на неизбежное.

Элеонора подошла ближе, стараясь не смотреть ни на что, кроме раны. Она открыла ящичек. Внутри оказались склянки с карболкой и каким-то травяным отваром, чистые льняные бинты и хирургическая игла с нитью. Она намочила кусок ткани в дезинфицирующем растворе. Запах был резким и неприятным.

– Это будет больно, – предупредила она.

– Просто делайте свое дело, – отрезал он.

Когда она коснулась его кожи, он напрягся всем телом, но не издал ни звука. Его кожа была горячей, сухой. Она осторожно, стараясь быть как можно нежнее, очищала рану от грязи и запекшейся крови. Ее пальцы двигались уверенно и методично – в детстве отец нанимал ей учителя, который обучал ее основам врачевания на случай, если придется ухаживать за больными в поместье. Тогда это казалось ей скучной причудой, теперь она была благодарна за эти знания.

Она работала молча, полностью сосредоточившись на задаче. Но боковое зрение упрямо фиксировало то, на что она так старалась не смотреть. Сеть старых шрамов, покрывавших его торс. Вот длинный, белесый рубец, пересекающий грудь от плеча до ребер, – след сабельного удара. Вот несколько мелких, круглых отметин на животе – следы дроби. А на левом плече – уродливый, сморщенный ожог, похожий на клеймо. Каждый из этих знаков был застывшим мгновением насилия, молчаливым свидетельством битвы, в которой он выжил.

– Рану нужно зашить, – сказала она наконец, закончив промывание. – Иначе останется такой же уродливый шрам.

– Одним больше, одним меньше, – он пожал плечами, и мышцы на его спине перекатились под кожей. – Моя шкура – не атласная скатерть, чтобы о ней беспокоиться.

– Тем не менее.

Она взяла иглу. Он следил за каждым ее движением. Его близость была почти невыносимой. Она чувствовала тепло его тела, видела, как вздымается его грудная клетка при каждом вдохе. Она старалась дышать ровно, не показывать, как дрожат ее руки.

– Откуда… этот? – спросила она, чтобы нарушить гнетущую тишину, и кивнула на ожог на его плече.

Она ожидала, что он оборвет ее или промолчит. Но он, помедлив, ответил.

– «Морская ведьма». Торговое судно. Мы взяли его у Тринидада. В трюме был порох. Один из моих людей уронил фонарь. Из всей команды выжило трое. Я был одним из них.

Его голос был ровным, лишенным всяких эмоций, будто он читал запись в судовом журнале. Но Элеонора услышала в нем отголоски того огненного ада. Она представила ревущее пламя, крики умирающих, запах паленой плоти.

Она сделала первый стежок. Он даже не поморщился, лишь втянул воздух сквозь зубы.

– А этот? – осмелев, спросила она, указывая на длинный рубец на груди.

Он налил себе в оловянную кружку рому из глиняной бутыли, стоявшей на столе. Выпил залпом.

– Картахена. Бунт. Мой первый помощник решил, что доля капитана слишком велика. Он был неправ.

Снова та же ледяная констатация факта. Он был неправ. За этими словами стояла схватка насмерть, блеск стали в темноте, кровь на палубе. Она делала стежок за стежком, сшивая края его раны, и с каждым уколом иглы ей казалось, что она сшивает не только его плоть, но и обрывки его прошлого, пытаясь составить из них цельную картину. Картина получалась ужасающей. Мир, в котором он жил, состоял из огня, стали и предательства. В ее мире самым страшным событием был отказ кавалера на балу.

– Будете? – он кивнул на бутыль с ромом.

Элеонора покачала головой.

– Я не пью.

– Зря. Иногда это единственное, что помогает не сойти с ума.

Он налил себе еще. На этот раз пил медленнее, глядя на мечущийся в фонаре огонек.

– Почему Ворон? – спросила она, почти закончив работу. – Это прозвище. Откуда оно?

Он усмехнулся, но в этой усмешке не было веселья.

– У нас в Ирландии говорят, что ворон приносит вести с того света. Он всегда там, где смерть. Когда я был юнгой на китобойце, наш корабль затерло льдами к северу от Гренландии. Еда кончилась. Мы начали умирать. Один за другим. А на мачтах сидели вороны. Большие, черные. И ждали. Они знали, кто будет следующим. Я смотрел на них, а они – на меня. И я понял, что нужно стать таким же, как они. Не ждать смерти, а быть рядом с ней. Не быть добычей, а быть тем, кто прилетает на пир. Когда нас нашли, из восьмидесяти человек в живых осталось двенадцать. Мне было семнадцать. Тогда я и получил свою первую татуировку.

Он повернул левое предплечье. В тусклом свете она разглядела выцветшее, сделанное грубой иглой изображение черной птицы. Ворон сидел на черепе, и его глаз, казалось, смотрел прямо на нее – мудрый, древний и абсолютно безжалостный.

Теперь она поняла. Это было не просто прозвище. Это была его философия. Его способ выжить в мире, который пытался сожрать его с потрохами.

Она завязала последний узел и обрезала нить. Затем аккуратно наложила повязку, смоченную в травяном отваре. Ее руки все еще слегка дрожали, но уже не от страха.

– Готово, – сказала она, отступая на шаг.

– Вы неплохо справились, – произнес он, не глядя на повязку. Он смотрел на нее. – Для леди.

В его словах не было привычного сарказма. Это была почти… похвала.

– Мой отец считал, что женщина должна уметь не только вышивать и играть на клавесине.

– Ваш отец, – повторил он задумчиво. – Купец, который тайно финансирует революцию и отправляет свою единственную дочь через океан с грузом, за который ее повесят на первом же рее. Он, должно быть, очень вас любит. Или очень любит свою идею свободы.

Это был удар, нанесенный без замаха, точный и болезненный.

– Он верит в будущее нашей страны, – холодно ответила Элеонора. – И я верю.

– Будущее, – он горько усмехнулся и снова налил рому. На этот раз он протянул кружку ей. – Выпейте. Это приказ.

Ее первым порывом было отказаться. Но что-то во взгляде его остановило. Это была не прихоть тирана. Это была просьба. Приглашение разделить с ним не просто напиток, а минуту хрупкого перемирия. Она взяла кружку. Олово было тяжелым и холодным. Она поднесла ее к губам и сделала маленький глоток. Ром обжег ей горло, по пищеводу прокатилась огненная волна. Она закашлялась.

Он наблюдал за ней с тенью улыбки.

– К этому тоже нужно привыкнуть. Как и ко всему остальному.

Она сделала еще один глоток, уже смелее. Тепло начало разливаться по телу, снимая напряжение. Она села на край сундука, стоявшего у стены, не решаясь приблизиться к столу.

– Вы ненавидите не только аристократов, – сказала она тихо, глядя на свои руки. – Вы ненавидите всех, кто имел то, чего у вас никогда не было. Образование. Семью. Безопасность.

Он молчал так долго, что она подумала, он не ответит. Он медленно провел пальцем по краю карты, словно прокладывая маршрут.

– У меня была семья, – сказал он наконец, и его голос стал глухим, лишенным всякой интонации. – Отец, мать, две сестры. Мы приехали из Корка, когда я был мальчишкой. Думали, здесь, в Америке, земля обетованная. Отец был хорошим плотником. Мы купили небольшой участок земли под Бостоном. Построили дом. У нас было немного, но это было наше. А потом появился некий лорд Уэстбрук. Ему приглянулась наша земля. Он сказал, что документы на нее недействительны. Что мы просто сквоттеры. У него были деньги, юристы, связи. А у нас – ничего. Нас вышвырнули на улицу зимой. Младшая сестра умерла от лихорадки через месяц. Отец запил. Через год его нашли в сточной канаве в порту. Мать… она сошла с ума. Я остался один. Мне было пятнадцать. И я поклялся, что никогда больше не буду слабым. Никогда больше не позволю, чтобы кто-то, у кого есть титул и деньги, отнял у меня то, что принадлежит мне.

Он говорил это, глядя в одну точку на карте, словно видел там не изгибы береговой линии, а руины своей прошлой жизни. Стена цинизма и жестокости, которую он возводил вокруг себя годами, дала трещину, и сквозь нее Элеонора увидела не пирата Ворона, а того пятнадцатилетнего мальчика, у которого отняли все. И в этот момент она перестала его бояться. Она увидела его боль, такую же реальную и глубокую, как его шрамы. Это была не жалость. Жалость была бы унизительна. Это было понимание. Внезапное, ошеломляющее осознание того, что пропасть между ними не так уж и велика. Ее заставляли выйти замуж за лорда, отдать свою жизнь в чужие руки. У него жизнь отняли силой. Враг у них, по сути, был один и тот же – мир, где право определяется титулом и кошельком.

– Мне жаль, – прошептала она. И это были не пустые слова вежливости. Ей действительно было жаль.

Он резко поднял голову, и его взгляд впился в нее. Он словно ждал этой жалости, чтобы тут же отвергнуть ее, высмеять, втоптать в грязь. Но, увидев выражение ее лица, он осекся. Он, казалось, был обезоружен отсутствием в ее глазах того презрительного сочувствия, которого он ожидал.

– Мне не нужна ваша жалость, – сказал он, но уже без прежней жесткости.

– Это не жалость, – ответила она, встречая его взгляд. – Это… злость. На то, что так бывает.

Он долго смотрел на нее, и в этот момент в каюте воцарилась тишина, совершенно иная, чем прежде. Это была не тишина враждебности или неловкости. Это была тишина узнавания. Два человека из разных миров, заброшенные судьбой на один хрупкий корабль посреди враждебного океана, вдруг увидели друг в друге не классового врага, не объект презрения или страха, а просто другого человека со своими ранами и своими демонами.

Стена отчуждения не рухнула. Но в ней появилась первая брешь. Хрупкая, едва заметная, но через нее уже пробивался тонкий лучик чего-то нового. Любопытства. Понимания. Невольного, опасного притяжения.

Он медленно поднялся, подошел к иллюминатору и вгляделся в бескрайнюю серую мглу.

– Вам пора, – сказал он, не оборачиваясь. – Ночью может снова задуть. Отдыхайте, пока есть возможность.

Это был приказ, но он прозвучал почти как забота.

Элеонора встала, оставив недопитую кружку на сундуке. Она подошла к двери и на мгновение обернулась. Его широкая, покрытая шрамами спина была к ней. Он казался невероятно одиноким в этой своей клетке из карт, оружия и горьких воспоминаний.

– Спасибо, что рассказали, – тихо сказала она.

Он не ответил. Лишь едва заметно кивнул, не отрывая взгляда от океана.

Выйдя из каюты, Элеонора сделала глубокий вдох. Влажный, соленый воздух показался ей чистым и свежим после душной атмосферы откровений. Она знала, что ничего, по сути, не изменилось. Он все еще был жестоким пиратом, а она – аристократкой с опасным грузом. Но теперь она видела трещины в его броне. И с пугающей ясностью осознала, что ей отчаянно хочется заглянуть в них еще глубже.

Золото и порох

Неделя прошла в затишье, которое было хуже любого шторма. Океан дышал ровно, лениво перекатывая длинные пологие волны, и «Звездная пыль» скользила по его сапфировой коже почти беззвучно, если не считать мерного поскрипывания мачт. Но тишина на палубе была плотной, наэлектризованной. Команда работала молча, бросая косые взгляды на Элеонору, когда та выходила подышать воздухом. В этих взглядах больше не было ни похоти, ни презрения. Теперь в них читались суеверный страх и глухая ненависть. Она была причиной, по которой спина Григгса в лазарете превратилась в кровавую кашу. Она была чужой, опасной, вестницей беды.

Она чувствовала себя прокаженной. Единственным человеком, кто заговаривал с ней, был старый боцман Финн. Он приносил ей еду, иногда бурчал что-то о погоде, и в его единственном глазу она видела нечто похожее на угрюмое сочувствие. Капитана же она почти не видела. Он стал тенью, призраком своего собственного корабля. Она знала, что он здесь, чувствовала его присутствие в напряженной дисциплине команды, в том, как выверено было каждое движение судна, но он будто растворился в дереве и канатах. Ночью, лежа без сна, она иногда слышала его размеренные шаги над головой, на капитанском мостике. Он мерил палубу, словно зверь в клетке, и она знала, о чем он думает. Он думает о ней. О ее тайне. Сцена с поркой ничего не решила. Она лишь взвинтила ставки до предела. Он больше не спрашивал, он ждал. И это ожидание было страшнее любых угроз.

Сегодня он прекратил ждать.

Дверь ее каюты распахнулась без стука. На пороге стоял Финн.

«Капитан требует вас к себе. Немедленно», – проскрипел он, не глядя ей в глаза.

Сердце сделало тяжелый, глухой скачок. Она молча кивнула, отложила книгу и поднялась. Время пришло. Она знала, что этот разговор неизбежен. Идти в его каюту было все равно что добровольно войти в волчье логово. Она одернула юбку, расправила плечи, вбирая в легкие побольше спертого воздуха. Единственное оружие, что у нее было, – это самообладание.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.