Задержи дыхание
- -
- 100%
- +
На экране появляется заставка с кадрами из нескольких крупных городов Америки: Чикаго, Лос-Анджелеса, Майами, Остина, Сиэтла. От этой жуткой хроники становится не по себе. Над головой раздается пронзительный плач ребенка, а следом за ним какая-то неразборчивая ругань. Этого оказывается достаточным, чтобы на мгновение переключить внимание с экрана на бутылку белого вина, одиноко стоящую на барной стойке.
«Самое время выпить еще», – заключаю я и, подхватив с журнального столика пустой бокал, в несколько шагов оказываюсь у цели. Прохладное шардоне приятно освежает, оставляя во рту легкое фруктовое послевкусие.
– …я работаю в отделении скорой помощи в Нью-Йорке и должен признаться, что наша работа стала почти невыносимой. Количество пациентов увеличилось в разы, а ресурсов катастрофически не хватает, – доносится мужской голос из телевизора, и по контексту понимаю, что первым гостем выпуска стал врач. – Аппаратов искусственной вентиляции легких можно пересчитать по пальцам, а пациентов с тяжелым течением десятки, если не сотни.
Делаю еще один глоток вина, после чего закрываю глаза, прислоняясь спиной к холодильнику. Если подозрения подруги Бастина окажутся верными, то убийца в белом халате сейчас должен испытывать противоречивые чувства. Грусть и сострадание – ведь он изо дня в день видит только тяжело больных людей, изолированных от своих семей. Усталость и, может быть, даже подавленность – ведь теперь ему придется переходить от одной выполненной работы к другой, минуя привычный период охлаждения. Работа, которая некогда приносила удовольствие и эйфорию, вполне может стать тяжелым изнуряющим бременем.
– Каждый раз, когда я захожу в палату к больному коронавирусом, я боюсь заразиться, – неожиданно громкий женский голос заставляет меня вздрогнуть и открыть глаза. К счастью, это всего лишь очередная гостья эфира. – Наша защита минимальна: маски, перчатки, костюмы, но их недостаточно. Многие мои коллеги болеют, а те, кто выходит на смену, уже физически и эмоционально истощены, ведь мы работаем по 12–14 часов без отдыха.
Если эти опасения подтвердятся, то страшно даже представить, сколько человек сможет убить Ангел смерти в разгар эпидемии. Кто станет его подозревать?!
– Это разрушительно. От этого вируса нет защиты. Мы теряем не просто сотрудников, но и друзей, единомышленников, – вклинивается в мои мысли низкий женский голос. – Я не хочу, чтобы мои слова прозвучали пафосно, но мы каждый день рискуем жизнью, прекрасно осознавая, что можем стать следующими!
***Звонок мобильного наконец заставляет меня выключить дурацкую комедию, которая началась сразу после ток-шоу Синди. Когда мама лежала в больнице, я выбрала для ее звонков особый рингтон, тот, который невозможно было бы пропустить. Громкая и тревожная мелодия, моментально вырывала меня из сна. На экране отображается фотография мамы до операции: светлые волосы собраны в низкий пучок, глаза подведены темно-синим карандашом, а губы накрашены нежно-бордовым блеском. Сейчас мама выглядит иначе: она сильно осунулась и потускнела. И хотя я, как и все, вижу эти тревожные перемены, я продолжаю искренне верить, что все обязательно наладится и очень скоро в ее глазах вновь появится блеск, а в голосе – знакомые нотки кокетства.
– Как тебе последние новости? Совсем с ума посходили! Это же ужас какой-то, – причитает мама, и я слышу легкий свистящий звук – верный признак того, что ей не хватает воздуха.
– Как ты съездила в больницу? – спрашиваю я, игнорируя ее стенания.
– Все хорошо, врач настаивает на том, что мне нужно больше двигаться, разрабатывать руку. Но где взять сил? Из-за этой дурной собаки Клаудии я почти не сплю, она лает сутками напролет. Миранда затеяла ремонт – такой грохот стоит, будто она там стены сносит. Кэйт и вовсе решила запереться в четырех стенах: пару дней назад я видела, как ей продукты доставляли. На такой запас всей семьей год жить можно, а она одна. А вот бедняжка Лола скончалась, но похорон не будет, ничего не будет… Вот посмотришь на все это и призадумаешься: стоит ли вообще выходить на улицу?..
– Все будет хорошо, ты, главное, не раскисай. Тебе нужно восстанавливаться, соблюдать диету и выполнять все рекомендации врача.
– Я вот почему звоню. Наверное, не стоит вам приезжать в выходные. Я очень волнуюсь. Ты слышала, Виктория, кажется, заболела.
Молчу, внимательно разглядывая себя в зеркало. В последний раз рассказ о Виктории закончился восхвалением Ника. Мама говорила, какой он завидный жених, образцовый парень и как было бы замечательно, если бы мы снова стали парой. В тот день мы чуть не поругались. И хотя сегодня контекст явно другой, я предпочитаю не терять бдительности.
– Звонила ей сегодня, – продолжает мама. – У нее такой ужасный кашель, а она боится идти к врачу. И знаешь, я ее хорошенько припугнула, что теперь даже переживаю.
– Будем надеяться, что у нее всего лишь знакомый нам бронхит.
– Я сказала, что если она не возьмется за ум, то умрет, так и не побывав на свадьбе ее единственного сын, – не слушая меня, на одном дыхании выдает мама, после чего она замолкает, и я слышу, как она делает несколько коротких глотков воды. – Представляешь, вот так я и сказала. Грубо, да?
В этой неуклюжей попытке подбодрить старую подругу я нахожу только скрытое послание для меня. Умереть, так и не выдав дочь замуж, – единственный страх, который испытывала мама перед операцией. Полагаю, эти мысли гложут ее до сих пор.
– Уверена, она поняла, что ты это сказала из самых добрых побуждений. А как ты себя сегодня чувствуешь?
– По-разному. Сейчас вроде неплохо, а с утра голова болела и слабость была. Ладно, пойду попробую сделать зарядку. Вроде рука немного разошлась, – выдыхает мама. – В общем, в выходные не приезжайте. Мы с отцом, конечно, очень соскучились, но лучше лишний раз не рисковать.
– Не переживай, что-нибудь придумаем, – отвечаю я. – Как дела у Винса? Я не говорила с ним с тех пор, как они с Лией начали работу с новым психологом.
– Вроде лучше. Во всяком случае Лия снова начала печь, а это, мне кажется, хороший знак. С Божьей помощью все преодолеют.
– Так и будет.
– Кстати, Винсент теперь работает из дома, ты, надеюсь, тоже не шастаешь по городу, да? Сейчас надо думать о живых, а не играть в дурацкие игры с мертвыми!
Мою работу медиумом мама сразу невзлюбила. К слову, о том, чем занимается ее дочь – дипломированный психолог-криминалист после того, как отказалась от карьеры в ФБР и закрыла кабинет частной практики, она узнала из СМИ, и то когда студии было уже год. И хотя прошло много времени, этим неожиданным и циничным замечанием мама явственно дала понять, что ее позиция неизменна.
– Не волнуйся, я законопослушный гражданин и без веских причин не стану рисковать ни своей жизнью, ни тем более других. Забаррикадируюсь в своей крошечной квартирке до лучших времен, – говорю я и тихим шепотом добавляю: – Только бы не умереть от тоски и голода.
– Не шути так, – грозится мама. – Правильно, лучше не рисковать. Помни об этом всегда.
Глава 6
24 марта 2020 года
Большое зеркало на стене прямо напротив входа в квартиру уже несколько дней представляет собой импровизированную доску для расследования, которое, несмотря на все советы доктора Крамер, продолжает занимать все мои мысли. На разноцветных стикерах наши имена – Джен и Лили и тот же набор информации и список подозреваемых, что и на доске, которую я скрываю в студии для спиритических сеансов. И хотя за последние пару месяцев я не вносила в эту карту никаких изменений, вчера мне почему-то захотелось ее немного дополнить. Так, в центре этих пестрых обрывков я нарисовала помадой красную метку, похожую на логотип известной американской торговой сети. После бутылки белого вина мне это казалось удачной идеей, однако уже утром от одного только взгляда на эту жирную точку у меня начался приступ удушья. На долю секунды перед глазами вспыхивает его издевательское послание «С годовщиной», оставленное красной помадой на этом самом зеркале в мой тридцатый день рождения. А в следующий миг я уже как обезумевшая хаотичными и нервными движениями стираю метку рукавом пижамы. Оставив на зеркале розовые разводы, я поднимаю с пола несколько цветных листов.
«12:30 – тренировка в фитнес-клубе „Урбан пульс“. Группа из пятнадцати женщин», – одними глазами читаю я надпись на желтом стикере, возвращая его на место. Закончив, потягиваюсь и наконец иду в ванную. Включаю воду в душевой кабине, чтобы она успела пробежать и нагреться, после чего подхожу к раковине, на которой стоит стаканчик с тюбиком пасты, подпирающим одинокую зубную щетку. Когда-то их было две…
Ник не живет здесь уже почти пять лет, и я не лгу, когда говорю, что не сожалею о нашем расставании. И все же время от времени в голове вспыхивают странные и неуловимые воспоминания вроде этого. Еще вчера я без лишних мыслей чистила зубы, а сегодня почему-то загрустила… Но это ничего не значит и не меняет. Я одна, и это мой осознанный выбор.
Возвращаю щетку в стаканчик и, прополоскав рот, стягиваю с себя пижаму, открываю дверь в душевую и сразу же проскальзываю внутрь парного облака, подставляя лицо под теплые струи воды. Я стараюсь не разглядывать себя в зеркале по двум причинам: из-за татуировки с первой буквой моего имени, которую мне пришлось набить на плече, расследуя дело Нью-йоркского скопца, ну и разумеется, из-за уродливого шрама внизу живота, вероятнее всего, навсегда лишившего меня шанса выносить ребенка. О шраме я стараюсь даже не думать, иначе мне придется продать почку, чтобы до конца жизни посещать доктора Крамер.
Быстрыми движениями намыливаю тело, и ванную наполняют бодрящие ароматы грейпфрута, мандарина и бергамота. Делаю глубокий вдох, закрываю глаза, тропический душ смывает с меня рыхлую пену.
«…в тот день я мылась раз десять не меньше… – в ушах звучит сдавленный голос Лили. – У меня гудело все тело, кожа горела и ныла, на руках, животе и бедрах остались кровоподтеки. Я пыталась смыть с себя эту грязь, но даже сейчас, месяц спустя, я все еще чувствую себя грязной и использованной…»
Хотелось бы мне сказать ей, что все это пройдет, все забудется, но сама уже больше пяти лет продолжаю ощущать на себе липкий, мерзкий запах того ублюдка. И так будет до тех пор, пока я его не найду.
Упираюсь руками в стену и подставляю лицо под тонкие теплые струи воды. Их всего трое, и каждый из них 28 декабря в четыре часа дня мог пробраться в двухкомнатную квартиру в Алфабет-Сити и напасть на вернувшуюся домой Лили. Каждый может быть тем самым ублюдком в черном трико, черной водолазке, балаклаве и очках с зеркальными стеклами.
Альваро Перез – давний приятель Ника, к моему удивлению, оказался парнем Лилиной соседки Сиеры. Она начала встречаться с ним за несколько месяцев до чудовищного события. В тот день был с друзьями где-то в городе – на крепкое алиби явно не тянет.
Скотт Шепард – муж Джесс и по удивительному стечению обстоятельств фотограф, который занимался съемкой корпоративного рождественского календаря всего коллектива фитнес-клуба «Урбан пульс», где Лили работает инструктором йоги. Тогда Джесс с самого утра была в театре и вернулась домой только ближе к полуночи, а потому рассказ Шепарда о том, что он весь день провел на диване и только один раз выходил в магазин за сигаретами, не стоит и гроша.
И наконец, Кевин Дорр – мой лучший друг, один из немногих, кто остался в моем окружении, после того как моя жизнь раскололась на части. За неделю до изнасилования он приглашал Лили в участок, чтобы провести пояснительную беседу по поводу незаконного проникновения в ее квартиру. Кевин – единственный, у кого я спросила, где он был 28 декабря, лично. Его слова все еще звенят у меня в ушах: «Вспомнил, Мэл накануне звала на ужин… Что-то мексиканское, жирное и острое… В общем, было вкусно вечером и немного страшно ночью. Так что весь следующий день я был дома, восстанавливался…»
То, что я до сих пор не могу вычеркнуть Кевина из списка подозреваемых, сводит меня с ума и путает мысли.
– Это ничего не меняет, – выдыхаю я, выключая воду. Собираю короткие волосы на макушке в маленький скользкий хвостик и выжимаю. После чего выхожу из кабинки и, промокнув тело полотенцем, кутаюсь в теплый банный халат, который всегда висит на дверном крючке. Провожу ладонью по запотевшему зеркалу, чтобы видеть свое отражение и говорю: – Я смогу!
***Кофеварка только закончила пыхтеть, выплеснув мне в кружку последние капли ароматного кофе, отчего в наступившей тишине особенно громко и резко звучит незнакомая мне трель. Домофон в нашем доме появился только пару месяцев назад, и за все это время его звонок я слышала один-единственный раз – в день установки.
Ко мне и так почти никто не приходил в гости, а теперь, когда всем приказали сидеть по домам, у меня нет ни малейшей догадки, кто это может быть. Шлепаю босыми ногами по небольшому клочку пола, непокрытому ковровой дорожкой, ощущая неприятный холодок. Снимаю трубку с крючка.
– Доставка! – тут же сообщает мне мужской голос.
– Вы ошиблись, я ничего не заказывала.
– Квартира 3Д?
– Да, но я…
– Двести тринадцать Е, 115-я улица, квартира 3Д?
– Да, но…
– Открывайте, пакеты вообще-то тяжелые! – напирает мужчина, и я сдаюсь.
Время от времени прижимаюсь к глазку и напряженно всматриваюсь в тусклый коридор в ожидании, когда над лестницей зажжется свет и можно будет увидеть, действительно ли ко мне идет курьер. Разыгравшееся не на шутку воображение разгоняет сердечный ритм до каких-то немыслимых скоростей. Ведь это может быть кто угодно в костюме курьера, может быть даже ОН. Ритмичный стук в дверь заставляет меня вздрогнуть и на секунду отскочить от двери. Снова прикладываюсь к глазку: это действительно курьер в фирменной униформе и в медицинской маске на лице. В руках, обтянутых латексными перчатками, у него два больших пакета с эмблемой магазина органических продуктов.
Мама любила туда заходить, когда следовала советам нутрициолога из какой-то телевизионной передачи. Я вчера случайно проговорилась ей о том, что снова ужинала лапшой быстрого приготовления, и тут же получила двадцатиминутную проповедь о пагубном влиянии такой пищи на наш организм. И хотя я пообещала больше никогда этого не делать, мама вполне могла взяться за мое питание. Это же моя мама, по-другому она просто не умеет…
– Открывайте! Знаю, вы там, я вас слышу! – возмущается курьер, и его глаз становится единственным, что я вижу через линзу дверного глазка. – Если боитесь заразиться, я могу просто оставить заказ под дверью.
– Да, мне это подходит, – тут же отзываюсь я, чувствуя некоторое облегчение.
– Отлично! Я ухожу, – отвечает он, и, едва нагнувшись, вероятно, чтобы прислонить пакеты к стене, резко выпрямляет спину и быстрой походкой удаляется в сторону лестницы. Я слежу за ним до тех пор, пока его силуэт не исчезает в темноте, после чего считаю до двадцати и начинаю медленно открывать замки: сначала верхний, потом нижний, каждый на три полных оборота и, наконец, отпираю увесистую щеколду. В коридоре никого нет, только два бумажных пакета, доверху набитые продуктами, жмутся справа от меня. Оглядевшись, я по одному затаскиваю их в квартиру и сразу же закрываю дверь, снова на оба замка и на щеколду. Комнату мгновенно наполняет приятный запах запеченного лосося, контейнер с которым лежит на вершине одного из пакетов.
Под жалобное урчание пустого желудка я начинаю разбирать увесистые сумки. Не помню, когда в последний раз покупала так много еды. Да и вообще многие из этих продуктов вижу впервые, как, например, овощные котлеты из черной фасоли. К слову, набор продуктов выглядит не только непривычно, но и крайне не похоже, что их покупала мама. Не думаю, чтобы она когда-нибудь ела тофу или чипсы из кейла.
Минуту назад мне удалось подавить сомнение, и я уже была готова звонить маме и благодарить ее за заботу и внимание, но, опустошив пакеты, я заметила бумажный конверт, приклеенный к внутренней стороне пакета, и теперь не могу избавиться от дурного предчувствия.
Осторожно, стараясь не повредить упаковку, отклеиваю его и внимательно осматриваю со всех сторон. На нем только надпись: «Марселе». Судорожно сглатываю, озираясь на пеструю гору продуктов, когда в памяти вспыхивает самодовольное лицо Бастина, а в ушах звучит его обещание: «Я буду звать тебя Марсела, это имя тебе подходит больше».
Глава 7
Три часа назад я вскрыла конверт и прочитала письмо. Несколько строчек, пропитанных высокомерием и напускным благородством, которые я сколько ни пытаюсь стереть из памяти, продолжают всплывать в самый неподходящий момент.
«…за прошедшие сутки в больнице скончалось тридцать четыре пациента. Это в два раза больше установленного пять лет назад максимума», – проносится в мыслях, когда я начинаю собирать в мусорный пакет рекламные буклеты и каталоги с журнального столика. Последние пару дней я использовала их вместо скатерти, поэтому они были безнадежно испачканы томатным соусом, приправой от рамена и коричневыми потеками от кофе, который я случайно разлила вчера.
«Не хочу давить, ты четко дала понять: тебя это не интересует. Но, может быть, изменишь свое решение, если встретишься с моей подругой лично…»
Приглаживаю взъерошенные волосы перед зеркалом и, собрав на затылке небольшую шишку, фиксирую ее резинкой, которую обычно ношу на левом запястье и использую в терапевтических целях.
Прихожу на кухню, где на столешнице до сих пор лежит гора еды, и в памяти вспыхивает еще одна строчка из его письма: «Продукты – это не попытка тебя подкупить. Это ничего не значащий знак внимания, захотелось поддержать тебя в это смутное и непростое время…»
– Да пошел ты к черту! – в голос ругаюсь я, сгребая в мусорный пакет с буклетами и журналами овощные коктейли, бутылки смузи и остальные органические деликатесы.
«А что, если это все правда? Тридцать четыре пациента за сутки – это много, но во время эпидемии такое случается, разве нет?» – мысленно спрашиваю саму себя, глядя на контейнер с уже остывшим, но все еще ароматным лососем. Отправить его в мусорный пакет мне сначала не позволил голодный желудок, а теперь я, кажется, и вовсе сменила гнев на милость. Опустив мешок на пол, я достаю вилку и залезаю на барный стул.
Разбирая дело Чарльза Каллена на лекциях в университете, профессор Лимерман не единожды обращал наше внимание на то, что глупо и наивно думать, будто с две тысячи третьего года страну можно считать свободной от таких убийц в больницах. Более того, профессор всегда подчеркивал, что большой интервал между обнаружением и поимкой Ангелов смерти только лишний раз подчеркивает их эволюцию и способность с каждым годом все лучше маскировать убийство под естественную смерть. Уверена, эти его слова тогда многие студенты восприняли как личный вызов. Во всяком случае я всерьез думала о том, что когда-нибудь обязательно смогу раскрыть подобное дело…
– Каковы шансы, что им действительно удалось обнаружить в огромном коллективе больницы Ангела смерти? – спрашиваю я вслух и тут же отправляю в рот кусок лосося. Глаза закатываются от удовольствия: рыба нежная, сочная… и идеальная, даже несмотря на то что холодная.
Сейчас Ангел смерти может окончательно потерять контроль над собой, ведь в обстановке хаоса и спешке будет гораздо сложнее отследить истинную причину смерти пациента… Он легко может почувствовать свою безграничную власть над людьми…
Несколько мучительно долгих секунд упираюсь взглядом в финальную строчку письма: «как я уже сказал, продолжать разговор не вижу смысла, если только ты сама не захочешь». Очевидно, рассчитывая на переменчивость моего настроения, вместо подписи он указал контакты, по которым я могу с ним связаться. И хотя это кажется абсолютным безумием, я открываю электронную почту и отправляю ему короткое письмо: «Давай попробуем договориться».
– Надеюсь, я не пожалею, – выдыхаю я, когда на экране появляется уведомление «Сообщение отправлено».
***Бастин ответил моментально, и теперь я только и успеваю выписывать на стикеры имена возможных жертв. Когда речь заходит об Ангеле смерти, они могут исчисляться десятками, и все же число сорок семь заставило меня содрогнуться.
За час кропотливой работы я почти полностью заклеила фасад шкафа – единственную свободную поверхность в моей маленькой и плотно заставленной разными памятными вещами и теми, которые «могут пригодиться», студии.
Пока я переписывала имена, возраст и день смерти, я поняла, что вряд ли убийца хотел избавить пожилых людей от боли и мучений: самой юной жертве было шесть, а старшей – семьдесят два. Впрочем, и смертельные препараты использовались разные. Как и многие его предшественники, он, вероятно, использует в своих целях то, что оказывается в доступе: для одних – инсулин, для других – калий. Тем не менее я не оставляю попыток нащупать хоть какую-то логику в его поступках, а потому начинаю переклеивать стикеры, объединяя их в группы по возрасту, заболеванию, этническому происхождению.
– …главный приоритет сейчас – это замедлить распространение вируса и защитить наиболее уязвимые группы населения, – слышу я мужской голос, неожиданно осознавая, что блок вечерних новостей, фоном звучащий в квартире, уступил эфирное время ток-шоу Синди. – Не выходите из дома без острой необходимости. В городе работает служба доставки, но не нужно злоупотреблять ее услугами. Не подвергайте риску ни себя, ни других…
На двери шкафа два почти одинаковых столбца: двадцать восемь женщин в терминальной стадии онкологического заболевания и девятнадцать женщин с различными, зачастую не повторяющимися диагнозами. Это тупик. Теперь попробую разделить их по этническому происхождению. Девятнадцать белых, десять черных, одиннадцать азиаток и семь латиноамериканок. И несмотря на заметный перевес в сторону белых, нет оснований считать этот факт внутренним триггером убийцы. А раз так, у меня снова ничего нет.
И хотя все говорит в пользу оппортунистического выбора, что-то внутри меня отказывается принимать на веру, что этот Ангел смерти руководствуется лишь близостью жертв и доступностью препаратов. Есть в этих убийствах странные нестыковки, словно среди на первый взгляд не связанных смертей прячется какой-то четко выверенный алгоритм.
– …в пятницу мы еще обслуживали клиентов, а в понедельник уже закрыли двери. Я никогда не думала, что могу увидеть Манхэттен пустым, – нарушает ход моих мыслей очередная гостья ток-шоу. – Мы перешли на доставку, но это лишь капля в море. Мне страшно за моих сотрудников, за моих клиентов. Но, несмотря на это все, я вижу невероятную солидарность. Люди звонят и заказывают еду для врачей, медсестер. Это дает нам всем надежду.
Бросаю взгляд на грузный мусорный пакет, доверху набитый едой. Бастин, конечно, редкостный урод, но что я ему докажу, выбросив все эти продукты в мусор? Он ведь об этом даже не узнает!
«Надо будет убрать все в холодильник», – решаю я, но продолжаю стоять у двери шкафа, не оставляя попыток найти между пестрыми стикерами хоть какую-то связь.
– По какому принципу ты их отбираешь? – спрашиваю вслух, когда глаза останавливаются на имени Харпер Янг.
Один. Два. Три…
Чем дольше я смотрю на этот розовый стикер, тем сильнее ощущаю растущее внутри напряжение, и наконец, вспышка – точно по телу пробежал электрический ток. Аккуратно срываю листок с ее именем. Считается, что Ангел смерти убивает из чувства милосердия и сострадания, но Харпер Янг было всего шесть. Как он объяснил себе необходимость убить маленькую девочку? Ведь у нее впереди была вся жизнь…
Ищу стикеры с именами самых юных жертв, медленно срывая один за другим: Анира Ямада – десять лет, инсулин; Аиша Хан – девять лет, инсулин; Лейси Пак – шесть лет, инсулин; Ян Сунь – десять лет, инсулин; Юни Такэда – десять лет, инсулин; Мариам Касим – шесть лет, инсулин; Лилиана Патель – одиннадцать лет, инсулин; Харпер Янг – также с высоким уровнем инсулина.
– Они все азиатки, и у всех был зафиксирован скачок инсулина! – удивляюсь я своему неожиданному открытию. И пока моя догадка крутится в голове, трансформируясь в готовую мысль, я смахиваю с двери имена остальных жертв, возвращая на него только восемь. – Вдруг это и есть его главная фантазия…
Я выкладываю стикеры в хронологическом порядке, поражаясь тому, как раньше не увидела этой последовательности: пять случайных жертв среди пациенток среднего и пожилого возраста и одна та самая, ради которой он все это и делает, – азиатская девочка.
– Не может быть! – ахаю я, прикладывая ладонь к открытому рту.
Раз убийца охотился на девочек-азиаток, значит, у него есть личные мотивы, за которыми может стоять как расовая неприязнь, так и генетическое сходство или же какой-то прошлый травмирующий опыт.