Наше время. 30 уникальных интервью о том, кто, когда и как создавал нашу музыкальную сцену

© Михаил Марголис, текст, 2021

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2021

Посвящается Константину Седову

Предисловие

Существует ли российский шоу-бизнес – доподлинно неизвестно даже крупнейшим его обитателям. Периодически они повторяют: «Шоу у нас есть, бизнеса – нет». Шутка давняя. В которой разве что доля шутки, а преимущественно – такой специфический, крепкий отечественный коктейль, где щедро замешаны все ингредиенты постсоветской России, дожившей в 2021-м до своего тридцатилетия.

Мой стаж музыкального журналиста несколько дольше. Штатным сотрудником газеты (чья редакция, к слову, располагалась напротив московского Кремля, шефом являлся будущий председатель российской Госдумы, а гранки каждого номера возили на подпись одному из секретарей ЦК КПСС на Старую площадь) я стал раньше, чем «наш шоу-бизнес» обрел четкие очертания, понятия, иерархию. Так что, его историю я фиксировал фактически с самого начала. Наиболее бурная ее часть: гламурно-криминальная, сенсационная, полуфантастическая (если судить из дня сегодняшнего), амбициозная, дерзкая и ныне уже местами мифологическая, происходила в доинтернетную, даже докомпьютерную пору. Когда разговоры и музыку записывали на кассетные магнитофоны, а материалы для СМИ писали от руки или на печатных машинках.

Старт последнего десятилетия прошлого века стал финишем Страны Советов и ее тщетной перестройки, вместе с которой сворачивались разные «центры досуга», «молодежные объединения», «художественные студии», «лаборатории» и прочие «творческие кооперативы», бросившие в конце 1980-х вызов концертно-звукозаписывающей госмонополии («Мелодия», Госконцерт, Росконцерт, различные филармонии таяли, как снеговики в оттепель). И в «девяностых» фигуры на доске можно было расставлять заново, уже абсолютно по новым для «рожденных в СССР» правилам или почти без правил. Первобытный отечественный шоу-бизнес, как фартовое казино или скоростной социальный лифт, кого только не приманил: вчерашних комсомольских идеологов, детей советских партийцев и генералов, бывших «ментов» и сотрудников ОБХСС, недавних «валютчиков» и ребят из «братвы», провинциальных режиссеров массовых мероприятий, не реализовавшихся драматических актеров, обеспеченных «детей гор», удачливых продавцов оргтехники, секретарш, манекенщиков и манекенщиц, официанток, гостиничных работниц… Это поле выглядело просторным и почти не паханным. Теснота, однако, образовалась довольно скоро, и атмосфера в «музыкальной среде» стала отнюдь не травоядной. Одни жаждали собственной влиятельности, другие – успеха, третьи – понтов. Учтем еще когорту благополучно (в некоторых случаях – привилегированно) устроившихся в профессии исполнителей советской эпохи, желавших удачно вписаться в новую реальность, а не в списки «героев вчерашних дней».

Особым аккордом звучал «русский рок», еще недавно пребывавший в полулюбительском-полуподпольном статусе, а тут оседлавший мейнстрим и обалдевший от происходивших с ним чудес: стадионные аншлаги, толпы фанов, документальные фильмы, интервью, телеэфиры, студийные сессии, съемки клипов, поездки на западные фестивали, контракты с рекорд-лейблами, свои директора и администраторы. Рокеры «отдельной секцией» вошли в отечественный теремок шоу-бизнеса. И сей процесс в 1990-х вызывал у некоторых из них болезненную рефлексию. Потом улеглось.

Сейчас можно включить популярный режим «по волне моей памяти» и сложить субъективную повесть о том «как оно было». А затем коллекционировать уверенные, «беспристрастные» комментарии тех, кто в курсе «как оно было на самом деле». Но подобной мемуаристике я предпочитаю документальную хронику. Тем более, если многие годы вел ее сам и могу обратиться к тысячам своих публикаций, сохранившихся в газетных подшивках на антресолях «отчего дома», к сотням часов разговоров, зафиксированных на тех самых, вышеупомянутых аудиокассетах, к своим радио и телепрограммам, пойманным Всемирной паутиной. На мой взгляд, в этой архивной руде достаточно прямой речи, фактов, крупных планов, портретов, чтобы почувствовать, как развивалась и менялась российская музыкальная «игра на выбывание», вместе с ее игроками и нашей действительностью.

Тальков. Убийство. Ложь

Уже в младенчестве русский шоубиз заляпался кровью, причем совсем не эпически, а как-то абсурдно-нелепо. Случившееся потащило за собой килограммы вранья и почти карикатурного пафоса. Тридцать лет назад, 6 октября 1991 года, во время сборного концерта в питерском Дворце спорта «Юбилейный», убили популярнейшего на тот момент певца Игоря Талькова. Огнестрельная драма полыхнула за кулисами, а на дворе цвела такая гласность, что устроители концерта мгновенно, со сцены, проинформировали о происшествии многотысячную публику. И даже в отсутствии соцсетей, мобильников, хотя бы пейджеров, весть разнеслась за час по всей стране. С нее начинались вечерние новости центральных телеканалов.

У Талькова, на кардинально мутирующей в ту пору позднесоветской эстраде, к началу 1990-х сложился героико-патриотический образ. «Любер» Коля Расторгуев еще не стал «батяней-комбатом» и лишь привыкал к гимнастерке. Балтиец Олег Газманов пока не добрался до звона московских колоколов и офицеров, а про есаулов и путан пел одинаково танцевально. Игорь же со сцены, можно сказать, нарочито вещал, глаголил, считая ее трибуной, да и типажно выигрывал у потенциальных конкурентов.

В 1987-м Тальков под аккордеон исполнял сентиментальные тухмановские «Чистые пруды», чем впервые и зацепил широкое зрительское внимание. А пару лет спустя уже стоял на авансцене в расстегнутой белой рубахе, с большим распятием на груди и страдал по «растерзанной вандалами» России, «листая старую тетрадь расстрелянного генерала». К такому поп-кумиру помимо поклонников потянулись «как к своему» разные деятели «духовных» организаций и «национально-патриотических» фронтов и обществ (включая казаков, монархистов и одиозную «Память»), коих тогда плодилось множество. Игорь эффективно, «в русле времени», нагнетал свою мятежно-мистическую ауру. После гибели Виктора Цоя, менее чем за год до собственной смерти, он спел: «А может быть, сегодня или завтра/ Уйду и я таинственным гонцом/ Туда, куда ушел, ушел от нас внезапно/ Поэт и композитор Виктор Цой…». Рядом с сакраментальной лирикой в его репертуаре появлялись желчные, прямолинейные, типа сатирические темы, про «господ-демократов», которых он звал «на суд одураченных масс» за то, что «свободных славян обратили рабами/ и в тюрьму превратили Великую Русь!», или «Метаморфоза», где просто персонально перечислялись те, с кем Тальков пересекался в своей творческой деятельности и конфликтовал: «Перестроились комсорги/ В шоу-бизнес подались/ И один из них свой орган/ Называет фирмой ЛИС‘С/ Стал капиталистом/ Коммунист из Госкино/ Вместо фильмов о чекистах/ Рекламирует «порно́»…».

И вот такого артиста (сыгравшего, кстати, в кино князя Никиту Серебряного), за месяц до его 35-летия убивают буквально перед выходом на сцену! Простите за цинизм, но какой сюжет! Сколько мотивов для молвы! Разумеется, понеслось. Одни поклонники Талькова догадывались, что «он мешал тем, кого обличал», «убили за правду», другие чуяли «масонский заговор против русского поэта-патриота», третьи добавляли, что «здесь, конечно, не обошлось без спецслужб». Апофеозом экстатической конспирологии стал художественный фильм режиссера Николая Стамбулы с леденящим названием «Операция “Люцифер”», в начале 1994 года презентованный в большом зале московского Киноцентра на Красной Пресне. Перед показом Стамбула со съемочной группой поднялся на сцену и многозначительно заметил: «Мы уверены, что трагедия, случившаяся с Игорем, никакая не случайность, а заказное убийство». Нетрудно догадаться, что озадачивший своим художественным уровнем фильм пытался проиллюстрировать режиссерский тезис. В нем делались вполне прозрачные намеки на конкретных участников преступления. Деятели теневых структур – от фирмачей до милицейских генералов – развернули тайную охоту на актера (с лицом Талькова), которого хотели застрелить. В итоге они своего добились, но перед тем случилась цепь мистических событий. Фирма, организовавшая преступление, называлась «Люцифер», на столах в офисах разных мафиози стояли таблички с аббревиатурой «МИС», а еще над телом «Талькова» танцевала с кинжалами полуголая женщина, чем-то напоминавшая певицу Азизу…

В реальности все было куда прозаичнее и, к сожалению, характернее для российского абсурдизма. Кровавый «детский сад» с летальным исходом. В последние пару лет жизни Талькова я немало с ним общался, заходил к нему домой, знал его семью и некоторых людей из его окружения. Игорь мог быть весьма резким парнем, имел газовый пистолет, а в его малогабаритной квартире в «хрущевской» пятиэтажке на Пролетарском проспекте едва ли не центральное место занимала боксерская груша. Иногда он наносил удары по ней даже во время разговора, если ходил по комнате. Я легко представлял его реакцию на чье-нибудь дерзкое предложение помериться… крутизной.

В «Юбилейном» нечто подобное адресовал ему сам Рэмбо. Под такой кличкой некоторые знали «бывшего спортсмена, а ныне – рэкетмена» Игоря Малахова, являвшегося тогда для популярной певицы из солнечного Узбекистана Азизы сразу всем: директором и охранником, автором песен и гражданским мужем. Малахов отправился в гримерку Талькова, дабы доходчиво разъяснить Игорю, что по желанию Азизы тот должен поменяться с ней очередностью выхода на сцену в данном концерте. Многие российские «понятия» (в том числе из области поп-культуры) в цивилизованном мире смотрятся как анекдот. Расстановка исполнителей в сборной программе согласно их подразумеваемому статусу – из этой серии. Безусловно, понятие «хедлайнер» никто не отменял. Но в России начала «девяностых» его значение гиперболизировалось до дикости.

Тальков резко отреагировал на похожее на «наезд» предложение своего «конкретного» тезки. Завязалась потасовка, к которой подключились охранники, рядом был и администратор певца, вскоре появились «стволы», раздались выстрелы, один из которых оказался для Талькова гибельным. При всей начавшейся за кулисами нервозной суете, нашлось немало свидетелей точно запомнивших, кто выстрелил в артиста и куда затем делся роковой пистолет. В течение недели после трагедии я общался с несколькими участниками того концерта, в частности, с Лолитой Милявской, Олегом Газмановым, с музыкантом из группы Талькова, и они рассказывали очень похожие подробности, а имя убийцы называли однозначно. Собственно, и у следствия поначалу картина преступления и главный подозреваемый особых сомнений не вызывали. Но уже через несколько месяцев все вдруг превратилось в программу «В гостях у сказки». Коллеги Талькова стали напрочь забывать, что видели в «Юбилейном» 6 октября, видели ли вообще какой-нибудь конфликт или только слышали «странный шум в коридоре». А следователи нашли сенсационного кандидата в киллеры – администратора самого Талькова Валерия Шляфмана. И озвучили эту версию сразу после отъезда Шляфмана с семьей на ПМЖ в Израиль.

Дальше сюжет развивался предсказуемо: уголовное дело об убийстве певца ушло в тень, а адепты Талькова продолжили, по мере возможностей, поддерживать его культ: сборники, сайты, книги, выставки, музей, памятник в городе Щекино Тульской области, могила-мемориал на Ваганьковском… Лет через 15 после убийства, «к дате», для таблоидов и телевизионных ток-шоу, коллеги Талькова вдруг опять вспомнили подробности конфликта в «Юбилейном» примерно так, как высказывались «по горячим следам» той ситуации. По случайному совпадению их откровения совпали со смертью Малахова. Вроде бы даже уголовное дело возобновили…

В 1992-м, через год после убийства Талькова, я пришел в знакомую квартиру, где он жил, и часа два разговаривал с его женой Татьяной. Она тогда готовила для столичной галереи «Нагорная» выставку картин и фотографий, посвященную погибшему мужу.

– Татьяна, недавно мне звонила девушка, представившаяся инициатором создания музея Игоря Талькова, и просила передать ей имеющиеся у меня материалы для музейного фонда. Чуть раньше с аналогичной просьбой обращались люди, составляющие книгу об Игоре. Были еще какие-то мемориальные проекты. Тебя всегда ставят в известность о таких начинаниях, и как ты к ним относишься?

– Тому, что Игоря помнят и любят, чему свидетельство потоки писем, приходящих ко мне, и публикации его стихов, я, конечно, рада. Но далеко не всегда я согласна с тем, как используется его имя. Вот создается музей, я против этого. Музей ассоциируется у меня с чем-то холодным, каменным, неживым. Человека нет всего год, а уже – музей. Думаю, если подобные вещи и делать, то значительно позже. Мне говорят, есть же музей Высоцкого, но ведь даже его музей открыли спустя двенадцать лет после смерти. Однако разрешения у меня никто не спрашивает. Занимаются этим поклонники, при жизни Игоря не знавшие. Находятся какие-то спонсоры, пробивают помещение и реализуют задуманное. С этими людьми контактирует брат Игоря – Володя, а я их не знаю, и мое отношение к ним настороженное. Не хочется отдавать кому-то незнакомому память о муже. Они, кстати, провели уже несколько вечеров, теперь планируют начать целый цикл. Но я на эти встречи не хожу.

– А тебя приглашают?

– Иногда да, иногда нет. Но я не хожу туда умышленно. Как правило, эти вечера очень напоминают какие-то политические собрания, где забывают о том, что Игорь был свободным художником, не чуждым разных мнений и взглядов. Боюсь услышать там что-то совершенно на него не похожее. Причем такие вечера проходят не только в Москве, но и в других городах. Я не бываю нигде.

– А книги о Талькове успеваешь читать? Многое вышло без твоего ведома?

– Конечно. Причем иные авторы и издатели предварительно приходят ко мне, даже берут интервью, консультируются, уверяют, что без моего согласия ничего делаться не будет. Тем не менее вскоре обнаруживаю такие издания на прилавках или мне их приносят знакомые. Появляется немало просто искаженных текстов, как поэтических, так и разговорных. Я же сразу узнаю, где слова принадлежат явно не Игорю. Но, безусловно, проследить за всеми публикациями не удается.

Впрочем, наверное, это процесс естественный. Когда внезапно уходит какая-то популярная личность, пена вокруг ее имени оседает не сразу. Я прочитала книгу Марьяны Цой и поняла, каково было ей после гибели Виктора, и возня вокруг близкого для нее человека продолжается. Она терпит это так же, как и я. Появилось даже желание созвониться, встретиться с ней. У Игоря была небольшая скульптурка Цоя, и мне подумалось, что она должна принадлежать ей, как и рукописный оригинал песни Игоря «Памяти Цоя».

На мой взгляд, все подобные вещи должны храниться у близких людей, а не попадать в какие-то музеи, фан-клубы, фонды. Недавно мне пришло письмо из Джезказгана, где открыли фонд: «Мудрая мысль: XXI век» имени Игоря Талькова. Без какого-либо согласия со стороны родных и близких Игоря некто Юрий Панин организовал подобную структуру. Чем занимается этот фонд? Чьим флагом и для каких целей служит имя Игоря? Никто из нас не знает.

– С родственниками Игоря, с его матерью ты сейчас поддерживаешь отношения?

– Да, конечно. Вот вчера сын к ней поехал. Для меня это родные люди, я их люблю. Вместе прожито уже тринадцать лет. Никогда не думала, что эту атмосферу станет так сложно сохранять. Различные поклонники Игоря, появившиеся после его смерти, постоянно пытаются нас столкнуть лбами.

– А как ты относишься к тем, кто ежедневно дежурит у могилы Талькова на Ваганьковском кладбище? И к тому, что творилось там в годовщину его гибели?

– Благодарна людям, приносящим туда цветы, заботящимся о могиле. Но все-таки понять фанатизм некоторых из них не могу. Кто-то бросает детей, семьи и сутками там находится. Меня это удивляет.

– Сама часто бываешь на Ваганьковском?

– Редко. На кладбище нельзя бывать часто. К тому же мне там просто тяжело. Я постоянно, как на экране телевизора. На меня отовсюду смотрят люди, я не могу найти покоя. Не могу по-христиански поговорить с близким мне человеком.

В годовщину смерти Игоря пришла на Ваганьковское утром, поскольку знала, что во второй половине дня туда начнутся различные шествия, и могила превратиться в политическую трибуну, придет «Память»…

– Тебе уже удалось отмежевать имя Игоря от этой организации?

– К сожалению, нет. Они, как говорится, хотят взять не мытьем, так катаньем. Что бы «Память» ни делала, какие бы акции ни проводила, имя Талькова постоянно используется. И одной из причин своего внезапного визита в «Московский комсомолец» они старались назвать Игоря, и в каком-то из недавних интервью Васильев (лидер «Памяти») уверял: «Что бы ни говорила Татьяна, мы с Игорем были друзьями». Но назвать их друзьями я никак не могу. Если бы тот же Васильев действительно был другом, то, по крайней мере, он не поступил бы по отношению к ходу следствия так, как он это сделал.

– Кстати, на какой стадии следствие сегодня?

– Оно приостановлено. Кому-то хотелось завести следствие в тупик, что и было сделано.

– Ты согласна с выводом о невиновности Малахова?

– Безусловно нет. Но в те дни, когда его быстро обвинили и быстро оправдали, я была в совершенно подавленном состоянии. Еще не отошла от случившейся трагедии и не воспринимала никаких сообщений. Потом, естественно, поняла, что происходит. Особенно, когда послушала в июле санкт-петербургскую конференцию по делу Талькова.

Изощренность, с которой следователь Зубарев защищал представителя теневых структур Малахова, была потрясающей. У меня есть документы этой конференции, и я найду возможность их опубликовать. Всему свое время. К тому же я располагаю и дополнительной информацией, которую собрали мои друзья, пытающиеся ныне самостоятельно разобраться в этом деле.

– Частное расследование?

– Можно назвать так, но эти люди – не профессиональные юристы, они помогают чисто по-человечески, в меру своих сил.

– Сегодня можно обратиться и в коммерческие сыскные агентства?

– Не хочу. Во-первых, для этого требуются большие деньги, во-вторых, боюсь, что и они поведут следствие так же, как и официальные органы. Если бы кто-то из частных агентов действительно хотел установить истину в этом убийстве, меня бы нашли.

– Вслед за Малаховым у следствия появилась другая фигура – Шляфман. На твой взгляд, его просто подставили или он действительно в чем-то виноват? Ты, кстати, видела его выступление в одной из телепередач, которое было записано в Израиле?

– Кассету, показанную по ТВ, я предоставила авторам программы сама. К сожалению, молодые журналисты не пошли дальше небольших комментариев к ней, хотя я надеялась, что они постараются как-то углубиться в это дело. Впрочем, благодарна им уже за то, что запись была показана.

Определенной вины с Шляфмана не снимаю, но приписать ему все грехи, конечно, поторопились. Некоторым политическим организациям, взявшимся распутывать это дело, было выгодно разыграть именно такую картину, свалить все на еврейский вопрос. Причем общаясь со мной, они выдвигали совсем иные версии по сравнению с теми, что появлялись с их же слов в прессе.

Шляфман, кстати, еще два месяца после гибели Игоря находился в Москве и ни от кого не скрывался. Мы общались, он говорил, что собирается уезжать в Израиль. Я ходила к следователю, предупреждала: «Делайте что-нибудь, Шляфман скоро исчезнет, а он же проходит главным свидетелем». Однако ему спокойно дали уехать, а вскоре после этого его обвинили.

– Ты занимаешь бескомпромиссную позицию и по отношению к официальным инстанциям, и по отношению к теневым элементам, связанным с этим делом. Тебе не пытались угрожать, не «советовали» прекратить докапываться до истины?

– Нет, никаких угрожающих звонков или других действий в отношении меня не было.

– Знаю, что многие наши известные музыканты проводили концерты в поддержку семьи Талькова, некоторые поклонники тоже собирали какие-то средства с аналогичной целью. Тебе помогают эти деньги?

– Все деньги идут на памятник Игорю, который я должна поставить. Это желание как мое, так и тех, кто помнит Игоря, кому он дорог. Стоимость памятника более 600 тысяч рублей. И я благодарна всем, кто помогает мне собрать необходимую сумму. Помню свою растерянность, когда нужно было сделать первый взнос. Откуда мне взять такие деньги? Тогда поддержали друзья, дали объявления в прессе. А сейчас вот разные люди поддерживают, и я не могу обмануть их ожидания.

– Как ты думаешь, творчество твоего мужа выдержит проверку временем?

– Думаю, да. Следующие поколения оценят его еще в большей мере. Надеюсь опубликовать многое написанное Игорем и еще не изданное. Есть и черновые записи песен, которые требуют технической доработки.

Спустя полгода, весной 1993-го, я вновь увиделся с Татьяной у нее дома. Она только вернулась с открытия московского музея Игоря Талькова по адресу: проспект Мира, 14.

– Выходит, твое скептическое отношение к музею и его создателям прошло?

– Да, оно изменилось. У тех, кто хотел поссорить меня на этой почве с родственниками Игоря, создававшими музей, ничего не вышло. Мое прежнее негативное отношение к проекту объяснялось тем, что еще ничего внутри не улеглось после трагедии, тяжело было думать о будущем. Потом увидела, что многим людям такой музей действительно нужен, и стала даже помогать его организаторам – дала кое-какие экспонаты, фотоархив…

Директором музея стал брат Игоря, ему помогают еще несколько человек. Эти люди ничего не получают, все деньги, которые удается добыть, уходят на оплату арендуемой у краеведческого музея комнаты, где размещается посвященная Игорю экспозиция. Даже 50 процентов выручки от продажи билетов получает краеведческий музей, хотя у самого вход бесплатный. Объясняю это, поскольку уже слышала обвинения в том, что организаторы музея пытаются нажиться на популярном имени. Ерунда! Им не хватает порой средств, чтобы сделать необходимые вещи, например, стеклянный кофр, куда можно убрать китель, в котором выступал Игорь, брюки, в которых его убили, и так далее, фанаты же хотят все потрогать, пощупать, так скоро ничего не останется.

– Как обстоит дело с памятником? Помнится, ты целый год на него копила, присылали пожертвования…

– По-прежнему коплю. Хочется, чтобы это был достойный памятник. Председателем Фонда славянской письменности скульптором Клыковым уже подготовлен проект, который всем понравился. Но для его реализации требуются уже не сотни тысяч, как раньше, а миллионы рублей.

– Поклонники Игоря все еще дежурят у его могилы?

– Да. Но это не помешало кому-то в ночь на день рождения Ленина еще раз ее осквернить – потоптать цветы, хвойные ветки. Есть что-то мистическое в том, что такое случилось именно в ту ночь. Думаю, Игорь очень «насолил» некоторым своим творчеством.

– Следствие по его убийству как-то продвигается или замято окончательно?

– Судя по тому, что никаких изменений в стране не происходит и посты в прокуратуре занимают те же, кто и год назад, надеяться на что-то трудно. Я посылала запрос даже в Верховный Совет, но оттуда также никакого ответа. Сегодня уже поползли слухи, что дело скоро вообще закроют.

– Один работник российской прокуратуры рассказывал мне, что «дело Талькова» вообще-то такое, что пострадавшей стороне не стоит особо шуметь. Дескать, сами охранники Игоря завязали ту драку, сами открыли стрельбу из газового пистолета… Как ты относишься к такому мнению?

– Абсолютно с ним не согласна. Это еще одна попытка облить Игоря грязью. Пресса же изначально шумела, что Игорь был якобы пьян, что он вообще дебошир. Не хочу подобное комментировать. Для меня очевидно, что лица, виновные в случившемся, активно уводят следствие в сторону, и кто-то из официальных кругов им в этом способствует. Хотят все свалить на Шляфмана, которому органы внутренних дел, несмотря на мои предупреждения, дали спокойно уехать в Израиль. Я с него вины не снимаю, но не в убийстве, а в том, что он не сделал многого, что могло бы эту трагедию предотвратить. Вообще, если бы дело прочитал непредвзятый адвокат, он легко бы заметил, насколько в нем все подтасовано.

– Твои друзья вели ведь какое-то самостоятельное расследование?

– Да, для себя мы многое выяснили. Но, к сожалению, достать вещественные улики или документальные подтверждения случившегося мы не смогли. Сколько бы я ни делала сегодня публичных заявлений, они будут недоказуемы.