Второй шанс прожить идеальную жизнь. Том 2. Конец повседневной жизни

Я не знаю.

– …этого… не… должно… было… быть…

Голоса звучали у меня в голове прерывисто, теряясь в хаосе ощущений. Один из них принадлежал молодой девушке. Нечто в её интонации и в манере речи подсознательно говорило мне, что она красива и обладает внутренней утончённостью, граничащей с совершенством.

Но почему она так отчаянно плачет? Слёзы, как я смутно помнил, никогда не украшали женщин, особенно тех, кто погружается в горечь отчаяния слишком часто и слишком глубоко.

Я пытался что-то вспомнить, но каждый раз чувствовал, будто мой разум разбивается о невидимую барьерную стену. Это препятствие мешало мне проникнуть глубже, понять то, что могло бы осветить мрак моей амнезии.

И всё же, в этом мрачном хаосе кромешной безысходности мерцало чувство – нечто древнее, словно записанное в генной памяти. Всё, что сейчас происходило, казалось смутно знакомым. Это чувство дежавю было почти болезненным в своей навязчивости.

И вдруг, звуки, доносившиеся сквозь пелену, сменились новым голосом. Он был знакомым, но на этот раз интонации были грубее и хриплее. И всё же они заключали в себе нечто близкое, тёплое и необычайно значимое.

Это… Лаура?

Имя всплыло из глубин моего сознания, словно спасательный круг в бушующем море.

Я… знаю её. Да, Лаура – это имя сродни лучу света, который теплом озаряет что-то сокровенное в глубине моей души. Я чувствую её близость, интуитивно знаю, что она мне дорога – неизмеримо и бесконечно.

– Кевин… – произнесённое шёпотом имя словно хрупкое стекло прокатилось по безмолвию.

Кевин.

Так это я?

Кевин Мэнсон…

Лаура…

И я.

Но кто же я на самом деле?

Мои веки дрогнули и, наконец, приоткрылись. Взор натолкнулся на до боли знакомый мне потолок. Этот белесый, едва потрескавшийся свод, к которому каждое утро прикованы мои первые осознанные взгляды после пробуждения.

Это была моя комната.

– Как… – Голос сорвался с моих иссушенных, потрескавшихся губ, едва успев выкрикнуть вопрос, который так и остался недосказанным.

Я попытался приподняться, заставить своё тело сбросить липкое, будто пропитанное странным страхом одеяло. Однако любая попытка обрела трагическую тщету. Каждая мышца, каждая связка отказывались повиноваться воле.

Моё тело, некогда подвижное и исполненное жизненной силы, казалось, стало дряблым, а, быть может, полностью инертным. Это была неподвластная мне оболочка. Обессиленная, лишённая своего функционала биологическая система, существующая отдельно от моего разума.

Единственным, что мне удавалось, было слегка пошевелить большим пальцем на руке. Это движение, столь элементарное для здорового человека, сейчас представлялось сродни подвигу. Остальные части тела оставались неподвижными, неподконтрольными. Меня охватила парализация – полный абсолютизм беспомощности.

Что со мной? – Пронеслось в голове, как сигнал тревоги. Мой разум рождал череду чёрных, фатальных мыслей, которые крутились, будто зловещие фигуры карусели.

Страх стать таким навечно проник в самую глубь моего сознания. Мой рассудок поглотила бездушная паника, пробуждая в организме парадоксальный физиологический отклик: кожа покрылась липким холодным потом, в котором смешались отчаяние и первобытный ужас.

Я не мог позвать на помощь, ибо голос оставил меня. Казалось, мои голосовые связки выгорели дотла, став пустыми, высушенными жилками. Я не мог ни кричать, ни стонать.

Инстинкт самосохранения, казалось, взял верх над моими аналитическими процессами. Мои действия стали хаотичными: тело дёргалось на постели, совершая хаотичные рывки из стороны в сторону. Я не понимал, зачем и как это происходит. Фактор страха вытеснил рациональность, повергнув меня в состояние неподконтрольного содрогания.

Наконец, беспорядочные движения привели к тому, что я перевалился через край кровати. С глухим грохотом моё беспомощное тело рухнуло на пол. Голова болезненно ударилась об паркет, следом последовали локоть и плечо, но я не почувствовал ни малейшей боли. Мой паралич превратил тело в объект, лишённый сенсорного отклика.

Из пересохшего горла вырывались лишь глухие хрипы – как у старого, обессиленного паровоза. Рот судорожно хватал воздух, легкие старательно вбирали кислород, но сами движения казались неестественными. Моё размытое, отчаянное зрение было приковано к двери.

Помогите… Где все? Лаура… помоги!

Эти мысли стремительно пронеслись, словно крик души, и вдруг за дверью послышались едва различимые шаги. Кто-то шёл в мою сторону.

Дверь медленно открылась, впуская тусклый свет, очерчивающий силуэт девушки. Это была она. Лаура. Её фигура показалась мне одновременно знакомой и чужой.

Она увидела меня. Её лицо побледнело, словно в него ударила волна холода.

– О боже… что ты делаешь, Кевин? – Голос её был пронизан тревогой и нежностью, смесью сострадания и ужаса.

Подбежав ко мне, она, напрягаясь всем телом, подняла меня с пола. Её руки, сильные, но дрожащие от сдерживаемых эмоций, аккуратно сжали моё измождённое тело.

Её глаза, обычно сверкающие, словно кристаллы, сейчас потемнели, затянулись пеленой тоски. Лицо было изможденным, со следами бессонных ночей. Тусклые волосы выбивались небрежными прядями, а губы, такие же сухие, как у меня, выглядели потрескавшимися и уставшими.

Я видел, как она едва сдерживает рыдания. Сжав меня крепче, Лаура закрыла глаза, обретя выражение, сродни тому, что называют женской гримасой скорби.

– Прости… – произнесла она едва слышно, словно голос её предал.

Она мягко уложила меня обратно на кровать, словно бесценный, но хрупкий фарфор. Затем взглянула мне в глаза. В них читалось что-то огромное – одновременно жгучее раскаяние и непреодолимая боль.

Не произнеся больше ни слова, Лаура закрыла дверь за собой, оставив меня в кромешной тишине.

Я снова остался наедине с собой. Но теперь я знал: в этом доме, в этом мире я не один. Есть кто-то, кто будет меня охранять, даже в самой крайней точке отчаяния.

Мои веки невольно сомкнулись. Поток непрерывных мыслей обрушился на меня, словно водоворот. Под его тяжестью я быстро погрузился в сон.

Время теряло смысл. Сколько дней или ночей прошло – я не знал.

Одинокая повозка безмолвно застыла на запылённой дороге. Точнее, следы её прежней стоянки выдавали недавний рывок, закончившийся нелепо: повозка откатилась к краю дороги, увязла в кустарнике и грубо столкнулась с могучим стволом дерева.

Внутри царила пустота, лишь в полутьме лежал парень. Его поза была странной: неподвижное тело с полуприкрытыми глазами казалось мёртвым, но жизнь ещё тлела. Его губы приоткрылись, будто он пытался сказать что-то незавершённое, одна рука покоилась на лбу, другая безвольно свешивалась наружу, скользнув вдоль изношенных досок повозки.

Одежда была измята и покрыта плотной коркой пыли и грязи, пепельные волосы путались на голове беспорядочными завитками.

На улице царило неукротимое лето: солнце щедро дарило тепло, нежно касалось земли и безвольного тела Ютаки, медленно возвращая его к осознанию.

Тишина висела неподвижным покровом, пока его глаза не вздрогнули и не приоткрылись. Взор блуждал в нерешительности, всё вокруг зыбилось и скручивалось в зыбкие образы. Слёзы щипали покрасневшие глаза, просачиваясь горячими нитями вдоль утомлённой кожи.

Единственное, что тревожило его сознание:

– Где я?

Попытка подняться оказалась пыткой: тело сопротивлялось, дряблые мышцы не слушались, а суставы отзывались ноющей болью. Оказавшись на шатких ногах, он осмотрелся вокруг. Пространство было обманчивым – то ли помещение, то ли открытая территория, наводнённая солнечными лучами. Его взгляд наткнулся на выход, залитый светом, словно зовущий к истине.

С усилием ступая, он выбрался наружу, ноги утонули в мягкой, шершавой траве. Природа раскинулась вокруг: свежесть листвы, испещрённая солнечными пятнами, заполнила всё поле зрения.

Ютака повернулся к источнику своей одурманенной тревоги и, только сейчас разглядев повозку, недоуменно повторил:

– Повозка? – Его голос звучал хрипло, пропитанный усталостью. – Что я тут делаю?

Он глубже погрузился в своё сознание, судорожно перелистывая тёмные страницы памяти. Однако перед ним была лишь непроглядная пустота, как ненаписанная книга.

Словно подернутый дымкой беспамятства, его разум тщетно искал ответы. Тайна затягивала его всё сильнее, превращая каждую мысль в клубок тугого узла, где не было ни начала, ни конца.

Глаза Ютаки привлекло не только зрелище разбитой повозки, впечатавшейся в ствол могучего дуба. Его внимание вскоре привлекли алые следы крови, разбросанные по траве и влажным листьям. Поворачивая голову по следу, он столкнулся с невообразимым ужасом: тело старика, грубо пригвождённое к дереву, казалось вырванным из самого мрака. Остриё стрелы торчало прямо из его черепа, оставляя гротескное зрелище, едва прикрытое густыми кронами леса.

Сцена вызвала приступ отвращения; горечь подступила к горлу, но Ютака усилием воли подавил рвоту, ощущая тяжесть собственной слабости перед подобным зрелищем.

Осторожно ступая, он выбрался из укрытия, из которого только что наблюдал за произошедшим. Картина становилась всё мрачнее: на пыльной дороге лежали ещё два трупа. Все погибшие были мужчинами, их тела обезображены, лица застыл в масках мучительной агонии, свидетельствовавших о том, что смерть пришла к ним не сразу.

Ютаку заинтересовала эта очевидная закономерность: ни одной женщины среди погибших. Это наблюдение обострилось, когда он вновь обратил внимание на повозку. Заглянув внутрь, он обнаружил разбросанные предметы, явно свидетельствовавшие о женском присутствии. Лёгкие ткани белья, изысканные предметы гардероба и аксессуары выдавали ранее принадлежавшую им хозяйку.

Неужели монстры?

Мысль, словно игла, вонзилась в сознание. Одно упоминание повергло его в мрачное раздумье.

Гоблины.

Эти отвратительные создания – квинтэссенция мерзости и низости. Склизкие, уродливые, источающие едва переносимый запах, гоблины были воплощением подлости природы. Их существование становилось худшей эпидемией для деревень: существа охотились на женщин, похищая молодых и красивых, чтобы превратить их в жалких носительниц своего мерзкого потомства.

Для них не существовало граней морали, эти существа были воплощением слепых животных инстинктов – убийство, насилие и унижение были основой их «цивилизации». Обрекая жертв на судьбу, куда хуже смерти, гоблины не оставляли ни малейшего шанса на искупление.

Ютака стоял среди этого ужаса, не зная, как справиться с накатывающим чувством безнадёжности. Судьба девушек, оказавшихся в когтях этих тварей, представлялась ему до дрожи страшной: грязные пещеры, насильственная эксплуатация и боль, длившаяся до самой смерти.

Хотя альтруизм редко становился для него двигателем, Ютака понимал, насколько губительна судьба, выпавшая тем, кого забрали гоблины. Изнасилование – акт величайшего унижения, которое навсегда уродует человеческую душу, превращая страдающих в призраков прошлого. Которое так же проследовало его.

Проблема заключалась в том, что гоблины были мастерами скрытности, их логовища – настоящие лабиринты, продуманные и глубоко замаскированные. Одна лишь мысль об их местонахождении могла заставить лучших охотников отказаться от этой задачи, но нечто внутри Ютаки ощущало ответственность. Слишком много невинных душ уже погибло под этой тёмной тенью.

Ютака был полностью опустошён: у него не было ни оружия, ни снаряжения, ни даже клочка памяти, который объяснил бы, как он оказался здесь, в этой полуразрушенной повозке среди хаоса. Однако, в самой глубине его души горел неугасимый факел. Он знал единственную цель, ради которой продолжал дышать в этом бесчеловечном мире.

Месть.

Она стала его первопричиной, приоритетом среди обломков разума. В этих обжигающих воспоминаниях не было ни логики, ни места для компромиссов. Ютака хотел видеть смерть тех, кто вверг его в этот ад. Врагов, которые жестоко лишили его семьи и превратили их жизнь в цепочку нескончаемых страданий.

Это была ошибка, – звучали в его голове слова, произнесённые холодным, равнодушным голосом.

– Ошибка? – прошипел он, стиснув зубы так, что челюсть заныла.

Эти моменты глубоко запечатлелись в его сознании, словно рвущие жилы когти. Фрагменты воспоминаний всплывали один за другим: он стоял рядом с родными на пороге роскошного тронного зала, окружённый золотом и тканями, символизировавшими величие королевства. Перед ним стоял король – властный мужчина, чья речь проникала не истиной, а ядом безразличия.

Тогда всё произошло, как в дурном сне. Ютака и его семью, случайно призванных в этот мир, выслушали безликие извинения. Их существование объявили не более чем казуистической ошибкой ритуала, ненужным сбоем механизма. А после – холодный приказ, от которого закипела кровь.

– Вы слишком слабы. Беспомощны. Ничтожны. Это не ваша война. Вам не место в нашем королевстве. Убирайтесь в дальние края, где климат и монстры сделают свою работу.

Ютака вспомнил этот момент с болезненной точностью. Пять лет назад его семью насильно отправили в смертельно холодные земли. Эти края, где снег никогда не таял, где вьюга не замирала, а монстры обитали в каждой тени, не оставляли ни надежды, ни шанса.

Мама, папа, сестра и младший брат. Они исчезли, как тающие снежные хлопья на горячей ладони. Они не выжили. Этих людей сломила жестокая цепь событий, каждая звено которой оборачивалось гибелью.

Ютака прошёл этот путь в одиночестве. Изнурённый голодом, перемежаемым кровопролитными схватками, измученный морозами, на которых обмёрзшие пальцы превращались в бесполезные обрубки. Но он выжил, даже если ценой стала его собственная человечность.

Его ненависть была не простой эмоцией, а чем-то большим – экзистенциальным топливом, определяющим каждое его действие. Монстры, проклинаемый король, его суд и армия, обрекавшие слабых на гибель ради удобства, стали символом того, что нужно уничтожить до последнего атома.

Ютака знал: для слабых здесь нет места, нет даже смерти с достоинством. Но он продолжал жить, силой воли соединяя разломанный дух. Единственное, что заставляло его двигаться вперёд, – искренняя, обжигающая жажда мести.

Размышляя обо всем этом, Ютака почувствовал еле различимый шелест травы, нарушающий первозданную тишину. Его обострённые инстинкты сработали быстрее сознания. Он стремительно обернулся и в последний момент увернулся от стрелы, которая стремительно пронеслась у его виска, лишь слегка зацепив воздух. Резким движением он отступил назад, переходя в защитную стойку, мгновенно начиная сканировать окрестность.

Но опасность была ближе, чем он предполагал. Ещё одна стрела, вынырнув из зелёной чащи, полетела в его сторону. Она была быстрее первой, направленной чётко ему в грудь. Но за миг до удара Ютака рефлекторно поймал её голыми руками. Хладнокровие, выработанное годами выживания в суровых морозных землях, позволило ему рассчитать точный момент перехвата.

Почти без усилий он переломил древко стрелы ближе к наконечнику, как ломают сухую ветвь. Затем, напрягая мышцы руки, метнул её обратно, направив в заросли. Неуловимая тень, скрытая в зелёном пологе леса, издала короткий стон и замолчала.

Ютака чувствовал, что действует словно машина, каждое его движение продумано до автоматизма. Это был результат лет, проведённых в условиях, где малейшая ошибка могла стоить жизни. Но даже его холодный разум иногда уступал эмоциональным вспышкам, подогреваемым ненавистью.

Когда напряжение немного отступило, его взгляд зацепился за отблеск металла. На земле среди травы лежал меч – оружие, видимо, принадлежащее одному из павших. Металлическое лезвие отражало солнечные лучи, словно напоминая о тех временах, когда оно служило своему владельцу. Ютака медленно поднял его, оценил вес и баланс.

– Я позаимствую его, – пробормотал он себе под нос, обращаясь скорее к мёртвому телу, чем к самому себе.

Он не забыл и ножны, спрятанные рядом с телом. Затянув ремень крепче, он зафиксировал меч, ощущая, как оружие дарит хоть небольшую иллюзию защиты. Затем направился в сторону леса, решив проверить, кого он только что подстрелил.

Двигаясь сквозь густые заросли, он освобождал путь, расталкивая ветки. Густой подлесок вонял сыростью и гнилым мхом, усиливая ощущение неизбежной опасности. Спустя несколько минут пробирания сквозь кустарник его глаза встретились с лежащим телом.

– Гоблин, – выдохнул он, склонившись над низкорослым существом. – Разведчик.

В его словах звучало отвращение и презрение. Подсознание мгновенно начало анализировать ситуацию.

Разведчик здесь, значит логово не может быть далеко, – мысленно прикинул он, пристально осматривая мертвого врага.

Ютака оглядел следы на земле. Трупы неподалёку ещё были свежими, слишком свежими для случайной засады. Он невольно запустил череду мыслей:

Гоблины не успевают охотиться и возвращаться на дальние расстояния за одну ночь. Если бы логово находилось далеко, вероятность встретить разведчика здесь сейчас была бы ничтожно мала. Логично предположить, что оно рядом, возможно, их охотничьи тропы пролегают именно здесь. Девушек ещё можно спасти, если я успею добраться до них. Разведчик исчез – значит, гоблины заподозрят угрозу. Они непременно явятся сюда разобраться, устранив любой фактор угрозы.

Ютака почувствовал нарастающее волнение, но быстро подавил его. Логика подсказывала, что действие нужно выверить до мелочей. Чем больше гоблинов появится, тем легче будет проследить их путь назад.

Он решился ждать.

Сжав рукоять меча, Ютака занял позицию, откуда можно было контролировать всю местность. Он не чувствовал страха. Вместо этого жажда крови, как раскалённое железо, текла в его жилах. Сегодня он вознамерился вырезать всех, кто хоть каким-то образом причастен к этим зверствам. Уничтожить их род до последнего.

Прошло около десяти минут, но на горизонте по-прежнему никого не было. Лес застыл в тишине, нарушаемой лишь приглушенным шелестом травы, которую неустанно терзал мягкий, настойчивый ветер.

Ютака затаился на массивной ветке старого дерева, словно статуя, хранящая вековую тайну, и терпеливо ждал.

Идут… – подумал он, уловив почти неслышный, обрывочный ритм чужих шагов.

Его цель была не убийство. Ему надлежало лишь следовать за ними, найти укромное логово, где, словно язва, затаилось их племя, и уничтожить эту гнилую опухоль.

Боковым зрением он заметил, как сквозь густую сеть деревьев мелькнула тень – быстрая, эфемерная, едва различимая на фоне лесного полумрака. Это были они.

Гоблины.

По расчетам Ютаки, если они достигли этого места за десять минут, то их убежище должно находиться где-то в пределах четырехсот метров от главной дороги.

Гоблины всегда отличались своей мобильностью. Их маленькие, жилистые ноги передвигались с почти полной бесшумностью, а способность сливаться с пейзажем делала их смертельно опасными даже для опытных охотников. Эти создания были рождены, чтобы выживать в условиях тотальной скрытности и вечной охоты.

Закончив обыск местности и не обнаружив потенциальной опасности, разведчики начали отступать обратно к своему логову, не подозревая, что в тени их молчаливой поступи затаился безжалостный наблюдатель.

Ютака последовал за ними. Его шаги звучали еще тише, чем топот мелких ножек. Он превращался в идеальный хищный механизм, который лес принимал, словно своего.

Гоблины редко ограничивались простой пещерой для убежища. Зачастую их гнезда скрывались под землей, в заброшенных строениях или даже в скрытных поселениях, тщательно замаскированных среди густых крон и чащи леса. Еще хуже, когда среди них попадались мыслящие – те, чья когнитивная эволюция наделяла их зачатками стратегии и тактического мышления.

Этих сущностей было немного, но каждый такой гоблин представлял серьезную угрозу, так как их улучшенная физиология дополнялась умением командовать и, что страшнее, понимать врага.

Разведчики – отдельная каста гоблинов. Они являлись примером филигранного биологического развития этого вида: более умные, ловкие, обладающие особой чувствительностью к угрозам.

Ютака, скользя среди деревьев, ловко перепрыгивал с ветки на ветку. Его движения были отточены до предела, напоминая скорее хищного зверя или теневого воина древних легенд. Сверхъестественные способности, освоенные годами тренировок, делали это возможным.

Эфир – главная движущая сила этого мира – подчинялся его воле. Этот универсальный источник энергии, упоминавшийся в древних манускриптах, позволял не просто усиливать тело, но и манипулировать пространством, материей и даже собственной духовной сущностью.

Его способность формовать эфир достигла такой степени, что ограничений казалось не существовало. Ментальный интерфейс Ютаки с энергией был абсолютен: от создания эфемерных конструкций до превращения эфира в разрушительную волну.

Его таланты, подкрепленные владением всеми пятью первоэлементами – земли, воды, огня, воздуха и света, а также сильной внутренней дисциплиной, позволяли ему выделяться даже среди элиты. Обладая феноменальной способности к исцелению, благодаря третьему типу, закаленным духом и телом, он являл собой не только редкий образец эволюции, но и одновременно напоминание о том, на что способен человек, готовый превзойти собственные границы.

Он двигался вперед, беззвучный, хищный, сосредоточенный. Гоблины даже не подозревали, что станут лишь нитями, ведущими к разгадке большей тайны.

Гоблины, сбросив свой стремительный темп, остановились перед загадочным строением, чье уродливое очертание словно вырастало из самого ландшафта. Вход вел вниз, в недра земли. Это напоминало заброшенную военную базу или древнее подземное укрытие, давным-давно поглощенное лесом. Здесь они нашли свое убежище.

Ютака напряг зрение, окутывая глаза эфирной оболочкой. Сияние мистического света обволокло его зрачки, придавая им сверхъестественное мерцание. Однако его способности, позволявшие проникать сквозь толщу материала и улавливать вибрации эфира, оказались бессильны. Нечто мощное блокировало его восприятие.

– Шаман, – произнес он едва слышно, с легким оттенком раздражения.

Шаманы среди гоблинов являлись редчайшей ступенью их эволюции. Эти создания обладали способностью к высокоуровневой манипуляции эфиром, умением возводить барьеры и создавать иллюзии. С их помощью базы могли оставаться невидимыми даже для самых проницательных глаз и эфировых сенсоров, подчиненных лишь строгой ментальной дисциплине. Это явно усложняло ситуацию.

Когда последние гоблины скрылись за массивными дверями, Ютака начал продвигаться следом.

Единственный вход охраняли двое. Гоблины-стражи держали позиции, блестя своими тупыми, но опасно внимательными глазами. Однако это была лишь тривиальная помеха для Ютаки.

Он поднял руки, изображая в воздухе идеальный изгиб, как будто тянет невидимую тетиву лука. Через мгновение пространство вокруг него вспыхнуло, и его ладони окутались ярчайшим сиянием эфира, трансформировавшимся в архаический лук света.

Оружие, созданное его ментальным фокусом, было вовсе не тем, что стреляло привычными стрелами света, подобно снарядам Хроноса. Этот концентрированный пучок лазерного излучения был создан, чтобы уничтожать, аннигилируя препятствия на молекулярном уровне. Один миг – и голова ближайшего гоблина была испепелена. Второй не успел даже моргнуть, прежде чем тоже пал жертвой ювелирно точного выстрела.

Ютака молча спустился с дерева и медленно направился ко входу. Он осторожно открыл массивные двери, распахнув их без единого скрипа, и ступил внутрь.

Темнота встретила его кромешной глухотой. Влажные стены испускали холод, сырость проникала в каждую пору воздуха, наполняя его тошнотворным запахом разлагающегося металла.

Он двигался вперед по коридору, выложенному грубо обработанным камнем и булыжником, прислушиваясь к каждому звуку. Однако путь оставался пустынным, гоблины словно растворились в тени.

Чем дальше он углублялся, тем насыщеннее становился зловонный дух. Металлический привкус сырости смешивался с удушающей эссенцией, напоминавшей запах концентрированной хлорки, и кисловато-прелыми нотами, будто источник гнили таился где-то поблизости.

По его расчетам, стандартное логово гоблинов могло вместить от двух десятков до пятидесяти особей. Но не раз встречались колонии, где численность переваливала за сотню.

Наконец коридор разветвлялся, обнажая развилку. Ютака осторожно выглянул из-за угла. Бродящий гоблин, казалось, бесцельно изучал обстановку. Но, если Ютака принялся за зачистку, каждый из этих тварей был обречен.

Подняв небольшой камешек, он метнул его вперед. Камень, упав, породил резонирующее эхо. Гоблин сразу насторожился и направился к источнику звука. Когда он приблизился, Ютака молниеносным движением обрушился на него. Взмах – и клинок разорвал врага на части. Гоблин даже не успел издать звука.