Второй шанс прожить идеальную жизнь. Том 2. Конец повседневной жизни

Глава 3. Разгром

Две недели назад.

Повозка, сбившаяся с пути и врезавшаяся в одно из сотен деревьев, стояла неподвижно, словно реликт прошлого, оставленный в плену вечности. Она слилась с окружающим лесом, став частью его тихой гармонии, пустив корни, которые простирались на тысячи километров под землю, наподобие подземных ризоидов, соединяющих её с миром, который не знал ни времени, ни границ.

Внутри сломанной повозки виднелись силуэты – разные по форме и размеру, как архетипы неведомых существ. Они двигались едва заметно, их шёпот звучал, как слабый шелест листьев на ветру. Их разговоры, словно тщательно выверенные, старались не нарушить хрупкое равновесие окружающего мира. Они знали, что любое неосторожное движение может привлечь нежелательное внимание.

Внимание монстров, обитающих в глубинах этого неизведанного леса.

Атмосфера вокруг была полна зыбкой тревоги и гнетущей тяжести. Она казалась пронизанной квинтэссенцией чего-то чуждого и непостижимого. Этот чувственный фон висел над местностью, как тяжёлое одеяло, не позволяя покою воцариться ни на мгновение.

Но в этой пугающей ауре был скрыт элемент чего-то магнетически-прекрасного и одновременно ужасающего. Ночи здесь всегда были невероятно чарующими: звёзды, словно мистические артефакты, сверкали в бескрайнем куполе ночного неба, очаровывая своей безмолвной красотой. Миллионы небесных тел, возможно, целые галактики, смотрели на эту землю, проливая на неё свой холодный свет, столь отличающийся от солнечного.

Этот мир, в который попал Ютака, был для него настоящим адом – местом, где каждый день становился борьбой за выживание. Здесь он ощущал, что жив, но что-то внутри него было потеряно. Он чувствовал, как утратил часть своей души. Окружающий мир стал для него странным и непостижимым, словно затянутым в туманный кокон иллюзий.

Недавно Ютаке исполнилось четырнадцать лет – возраст, когда вся жизнь может измениться в мгновение ока. Перед ним стоял выбор: сделать шаг вперед, шаг к исполнению своей цели, которую он намеревался достичь любой ценой.

Эта цель была связана с поступлением в престижную академию в Смине. Это был путь к вершинам социальной лестницы, приближение к королевскому двору. Шаг, ради которого стоило пройти через страдания и лишения.

Нет ничего бессмысленного, пока не найдёшь ключ к успеху. Каждый незначительный шаг – это победа. А огромный шаг – это триумф.

Ютака заранее продумал свои планы. Они были эгоистичны, сложны и лишены человеческой теплоты. Но ему было всё равно. Если для достижения цели нужно будет лишить кого-то жизни – он сделает это. Сломать чью-то судьбу – пойдет на это. Но если сможет помочь – поможет. Если нет – значит, так и должно быть.

Всё казалось простым. Но на самом деле?

Может ли человек, сохранивший здравомыслие, сознательно лишить жизни другого, осознавая, что совершает грех? Убить человека – это не просто физический акт, это метафизическое разрушение целой вселенной.

Отнять жизнь, которая не имеет цены ни в золоте, ни в обещаниях.

Сломать чью-то судьбу, лишив его надежды и цели – это преступление против самого бытия.

Это сложно? Возможно? Невозможно?

Размышляя об этом с точки зрения экзистенциальной философии и биоэтики, Ютака осознавал, что смерть – неизбежная часть жизни. Если не он, то кто-то другой. Если не другой человек, то сама природа. Он просто откладывает неизбежное. Ведь человек смертен, а с ним смертны и его мечты.

И не только физически. Психическая смерть гораздо страшнее. Когда человек умирает ментально, он становится тенью самого себя: наркоманом, убийцей, злодеем. Без души, неспособным понимать людей. Он превращается в марионетку, управляемую извне, готовую рухнуть в любой момент.

Чем глубже человек погружается в свой внутренний мир, тем сложнее ему и окружающим его людям. Чем дальше он заходит в трясину своих страхов, тем грязнее становится его душа.

Он убивает себя и роет собственную могилу. От этого не уйти.

Человек погружается в темноту, которая ближе, чем свет. Оторвать его от этого невозможно. Спасти… возможно?

Люди – существа социальные. Без общения они умирают. Если человек долгое время не контактирует с другими, его уже не спасти. Он оставляет за собой человечность и погружается в вечную тьму одиночества.

Социальные существа, такие как люди, не примут одиночного хищника, который смог выжить в одиночестве. Между ними непреодолимая пропасть, которую невозможно измерить словами.

Но действительно ли нужно стремиться быть частью массы? Нужно ли сливаться с толпой, чтобы тебя не считали монстром среди «нормальных»? Чтобы тебя приняли таким, какой ты есть, со всеми твоими особенностями.

Люди, их эмоции, попытки жить, идеологии, поступки, настроения – всё это построено на времени и опыте прошлых поколений.

Все люди – тени своего прошлого. И это невозможно скрыть.

Она всё ещё спит, – отметил Ютака, пристально наблюдая за девушкой, чьё лицо искажалось агонией невидимых кошмаров.

Её тело неустанно вздрагивало, словно она боролась с демонами, засевшими в её подсознании. Черты её лица иногда принимали гротескное выражение, словно отражали муки её души. Едва слышные стоны прорывались сквозь её стиснутые губы, порой пугая других девушек в повозке, но не настолько, чтобы их тревога переросла в панику.

– Может, разбудим её? – предложила Зельда, озабоченно глядя на девушку, пребывающую в плену своих мрачных сновидений.

– Не стоит. Пусть спит, – ответил Ютака, его голос прозвучал с ледяной отстранённостью, словно он был обособлен от эмоций окружающих.

Зельда лишь кивнула, не осмелившись возразить. В её глазах читалась усталость, свойственная всем, кто долгое время находился в плену тревог. Сон казался недосягаемым утешением, а беспокойство о том, что они могут стать жертвами нового нападения, заставляло каждую их клетку оставаться в состоянии боевой готовности.

Мысли о новом нападении гоблинов, безжалостных существ, превратили их бодрствование в непрерывную агорафобию.

Эти чудовища оставили в их душах неизгладимые следы: образы бесчеловечных издевательств, хаотичных пиршеств на фоне мучительных стонов жертв. Память об этих зверствах, словно ядовитая влага, пропитала их души и закрепилась в них на уровне первобытных инстинктов.

Ютака был для них своего рода анкером, символом стойкости, который помогал удерживать остатки их разума от погружения в хаос.

Однако осознавал ли он свою роль в этом драматическом спектакле?

Его мысли были окутаны густым туманом размышлений, словно он находился в глубокой интроспекции, недоступной окружающим.

Спустя некоторое время, одна из девушек, Циния, наконец сдалась усталости и, прислонившись к стене повозки, погрузилась в объятия Морфея. Следом за ней и другие девушки позволили себе поддаться гипнагогии, находя кратковременное убежище в иллюзорном мире сновидений.

Интересно, видят ли они сны? И если да, то какие – счастливые или полные печали? Или их сознание тонет в безмолвной пустоте? – размышлял Ютака, невольно наблюдая за одной из спящих.

Его собственное желание погрузиться в сон нарастало с каждой секундой, но он не мог себе этого позволить. Его внимание было как натянутая струна, готовая лопнуть от малейшего прикосновения. Он знал, что расслабление может обернуться катастрофой, поэтому держался, вопреки зовам усталости. Ютака потёр глаза, стараясь отогнать сонливость, но это лишь усилило его тягу к отдыху.

Казалось, сон обвивался вокруг его разума, как змей, сжимая его всё крепче. Вздохнув горечью и изнеможением, он попытался принять более удобное положение. Его ноги распрямились, а голова невольно ударилась о стену повозки.

Подняв глаза к потолку, он вглядывался в него, пока его веки не сомкнулись под тяжестью усталости. Его дыхание стало спокойным, размеренным, и в конце концов, он позволил себе погрузиться в объятия долгожданного сна.

Ютака скользнул в мир грёз, где, наконец, нашёл временное убежище от тревог и страхов реальности.

В душном зале раздавались смутные вскрики, протесты и приглушённый, словно хрустящий шёпот множества незнакомцев. Их лица, словно размазанные небрежным мазком акварели, подёргивались и искажались, сосредоточенно взирая на центр зала. Там, в ядре внимания, стояли четверо – их взгляды терялись в бездне осуждения, исходящей от толпы. Шёпот, настойчивый и липкий, был похож на муравьёв, медленно покрывающих сознание, пока его не прервал сокрушительный звук, как будто железный молот опустился на каменный пол. Звук этот подействовал, как рубящий нож – резкий, окончательный. Гул смолк, и тишина облеклась абсолютной властью единственного голоса, которому суждено было прозвучать в тот миг.

Абсолютный голос короля.

Он, словно некий порок, самодовольно обосновавшийся в облике человека, в упор смотрел на четверых перепуганных пришельцев. Казалось, его взгляд проникал за пределы глаз, огибая их плоть и обнажая трепещущую душу. Тонкие, как хирургические лезвия, лучи напряжения тяготили воздух между монархом и безымянными, подкашивая их тела на уровне физиологического резонанса. Словно острие беспощадного осознания проткнуло пространство.

Пауза. Чудовищная, трясущая нервы пауза.

Король наконец заговорил. Его голос, подобный грохоту обвалившейся скалы, не был громким – он был всемогущим. Сказанные слова резанули воздух, расколов мимолётный порядок этого миграционного фантасма. Каждое произнесённое слово было разрывным ядром, адресованным отчаявшимся умам этих четверых.

Мужчина средних лет, чей осанистый вид всё ещё напоминал о величии их потерянного мира, выдавил протест – сорвался на нотах несогласия и глухой тоски. Однако его попытку подавила странная сила. Он рухнул, как поверженный идол, словно всё его тело было обездвижено невидимой мощью. Лицо мужчины исказила смесь ужаса и изумления, словно его рухнувшая свобода наглядно демонстрировала лик загадочного могущества короля.

Мальчик позади мужчины испустил испуганный крик. Его глаза, сверкавшие солоноватыми каплями слёз, потускнели в тяжёлой тишине, разливая горький дождь на красно-жёлтый ковёр с древними узорами, которые были равнодушны к горю. Его руки тряслись, захваченные невыносимым ужасом, из груди вырвался судорожный всхлип.

Но вопли людей не волновали короля. Он сидел на высоте своего трона, отстранённый, как олицетворение квазибожества. В его руках покоился клинок неописуемой красоты. Блистательный артефакт, более древний, чем сами стены зала, излучал ауру абсолютной власти. Его блеск говорил о целых эпохах, смятых в летописях, о битвах, что потрясали мир, и о дерзости тех, кто пытался бросить вызов Судьбе.

Но истинным ужасом была не реликвия, а сам её обладатель. Монарх, холоднее северного льда, был воплощением ужаса, скрытого под маской человеческого лица. Его выговор звучал беспощадно, и каждое слово словно высекало приговор. Они, эти пришельцы, были здесь по ошибке. Совокупность событий, казавшаяся частью грандиозного плана, вдруг превратилась в статистическую аномалию. Герои из другого мира – их ожидали, их требовал отчаявшийся мир. Но вместо избранных, всесильных паладинов, призыв породил этот, полный несовершенств квартет.

Ошибку.

Система мироздания дала сбой. И в этой величественной машине они были всего лишь мусором – надломленным, неестественным побочным продуктом стремления исправить её перекос.

Не имея ни особых талантов, ни предназначения, они стояли, охваченные страхом, перед судьбой, которая не терпела слабости.

Вернуться назад? Простой запрос, пропитанный наивной верой. Вернуться в своё мирное существование? Нет. Это было невозможно.

Король взял меч крепче, провёл ладонью по его лезвию, и магия взвихрилась, наполняя комнату новой реальностью. Он молчаливо выносил им приговор, неподвластный ни жалости, ни разуму. Казалось, в этих стенах сами звуки скорби и молитв теряли своё право быть услышанными.

Мать, отец, дочь и сын.

Трое стояли, словно статуи, скованные страхом, не в силах двинуться, пока отец лежал, как бы раздавленный тяжестью чего-то незримого, неестественного, выходящего за пределы человеческого понимания. Лишь властный голос короля, холодный и непроницаемый, расколол тишину зала. Приказ был неизбежен, как приговор – их отправляли в неведомые ледяные земли. Само это название наполняло пространство необъяснимым ужасом, словно вытравливало надежду и оставляло только предчувствие гибели.

Вокруг поплыли приглушённые шёпоты. Их источали скрытые тени аристократии, укутанные в тончайшую вуаль полумрака. Эти голоса походили на скрежет льда, медленный и мучительный, порождая неуловимую ненависть. Лица этих людей, словно мраморные маски, были лишены выражения, но в глазах отражались хищные огоньки. В их ироничных взглядах сквозила саркастическая торжественность, которую не могли скрыть даже полутени.

Тишину зала разорвал порыв: из толпы выступила девушка – молодая, полная отчаянного благородства, которого хватило, чтобы осмелиться.

Она ступила вперёд решительно, но грациозно, как пламя свечи, противостоящее ветру, и опустилась на одно колено. Склонив голову, она пыталась достучаться до суровой воли монарха. Жест, наполненный изящной символикой смирения и дерзости, остановил шёпот, заставив зал затаить дыхание.

Король скользнул по ней взглядом. Его глаза, наполненные леденящей пустотой, медленно изучали каждую черту её облика. Она заговорила, но слова её были подобны глухому стуку, тонущему в хаосе этого момента. Это был незнакомый язык, отчего её речь становилась загадочной, почти сакральной.

Она подняла руки, словно жрица в храме, обратившаяся к небесам. Её слова, казалось, пытались проломить невидимую стену, разделяющую два мира. Её глаза искрились решимостью, а лицо, словно освещённое внутренним светом, излучало неподдельную надежду. Она повернулась к стоявшим в оцепенении членам семьи, её взгляд словно говорил: Я защищу вас.

Она была молода, лет двадцати. Её волосы, насыщенного цвета малины, собранные в сложную плетёнку, мягко спадали на плечи. На щеках играл тонкий румянец, контрастирующий с бледностью её узкого, но утончённого лица. Наряд, напоминающий реконструкцию эпохи средневековья, гармонично сочетал в себе простоту и мистическое изящество.

Однако её величие было недолгим.

Мир перевернулся буквально и метафорически. Как в замедленной съемке, её тело упало, словно механическая кукла, утраченная кем-то на улице. Она ничего не чувствовала ниже шеи. Взгляд померк, последние нити сознания разрывались, пока чёрная бездна не поглотила её целиком.

Её голова, отсечённая невидимой рукой палача, упала с глухим стуком на холодный камень.

Мать, издав короткий сдавленный вскрик, поспешила закрыть глаза своих детей, словно желая спрятать их от обжигающей правды. Но даже её собственные веки не смогли скрыть кровавую действительность, навечно отпечатавшуюся в памяти. Её дыхание стало судорожным, прерывистым; тело сковало спазмами. Живот скрутило до мучительной боли, и горечь подступила к горлу, но единственное, что она смогла сделать, это тихо рыдать, стоя перед неумолимой бездной, в которую их сталкивали.

Голова погибшей девушки покоилась на мраморе, а её глаза, стеклянные и мёртвые, бессмысленно смотрели на мать. Этот взгляд пробирал до дрожи, словно манифест всего, что она пыталась избежать. Из уголка рта мёртвой стекала кровь, формируя на полу изощрённый узор, казалось бы, говорящий на непонятном языке языке утраты и ненависти.

Воины в тяжёлых доспехах шагнули к семье. Их железные шаги звучали, как набат, возвещающий о неминуемой гибели. Но мать, несмотря на свою беспомощность, бросилась им навстречу, размахивая руками и выкрикивая что-то неразборчивое, словно дикое животное, загнанное в тупик. Её отчаяние было неистовством, но шансов оно не оставляло.

Но бронзовый меч рока был опущен. Она рухнула с тихим, влажным звуком на каменный пол. Девочка, ослеплённая слезами, испускала пронзительные вопли, а мальчик застыл, поглощённый страхом, неподвижный, как статуя. Он молча смотрел вперёд, его разум цеплялся за единственную мысль:

Мама?..

Но ответа больше не будет.

Глаза Ютаки напряжённо открылись, всё его тело было в холодном поту, дыхание участилось и стало прерывистым. Странное чувство одолевало Ютаку изнутри: непонятное жжение и тоска. Его руки сильно сжимали ножны клинка, который он недавно раздобыл у мёртвого человека, тело которого всё ещё лежало снаружи повозки и продолжало гнить, источая зловонные миазмы.

Его глаза медленно осматривали округу, сканируя каждый дюйм пространства. Но ничего экстраординарного или аномального замечено не было. Тогда его уши уловили шум снаружи – амбивалентный, неясный, напоминающий звуки приближающейся повозки или схожего механизма.

Ютака не осмелился сразу выходить навстречу. Кто знает, что или кто это мог быть? Возможно, его восприятие подверглось когнитивной дисторсии после недавних событий. Возможно, это лишь порождение его полубессознательного разума, иллюзорный отзвук. Возможно, всё и одновременно ничего.

Голова Ютаки осторожно выглянула из-за угла двери повозки, и его глаза зафиксировали тусклый свет жёлтого огня, парящего в воздухе. Судя по высоте его нахождения, можно было сделать вывод, что человек, его держащий, был невысокого роста – предположительно, не выше ста шестидесяти пяти сантиметров.

Человек? – задумался Ютака, наблюдая за огоньком, который медленно перемещался в направлении трупов.

Он продолжал следить за огоньком, но самого человека или существа, создающего его, обнаружить не удавалось.

– Эй, здесь есть кто-нибудь? Отзовитесь, прошу! – внезапно донёсся голос мужчины или, возможно, подростка.

Тембр его голоса напоминал голос пятнадцатилетнего парня. Но что он мог делать в таком месте, пронизанном опасностями и смертью? Ответов не было, лишь гипотетические предположения. Чтобы обрести ясность, следовало взаимодействовать с говорящим субъектом. Однако Ютака воздержался, продолжая наблюдение, словно объект был под микроскопом, следя за движением мерцающего огонька, который перемещался хаотично.

Спустя некоторое время появился ещё кто-то, и между ними начался диалог, акустически различимый Ютаке.

– Что случилось? – спросил женский голос, интонационно окрашенный в тревогу.

– Я… я не знаю, возможно, на них напали монстры, – ответил парень, тон которого дрожал от явной неуверенности.

– Тогда нам нужно уходить отсюда, пока нас тоже не настигли.

– Да, вы правы, – вежливо подтвердил парень, подчёркивая свою согласованность.

Они начали двигаться, судя по звукам, прочь от места, но…

– Стойте! – громко, но сдержанно выкрикнул Ютака, появляясь из кустов с мечом в руках – превентивная мера на случай эксцессов.

Те двое интуитивно вздрогнули, а девушка вскрикнула, явно охваченная паническим страхом. Их взгляды устремились к Ютаке – фигуре, казалось бы, причудливой. Его внешность, измазанная продуктами распада чудовищ и их кровью, не внушала доверия. Запах разложения и отчаяния исходил от него, словно удушливый шлейф, способный отпугнуть любую разумную особь. Однако вместо того чтобы бежать, они настороженно застыли, словно под гипнотическим воздействием.

Ютака также не отводил от них взгляда. Он понимал, что в сложившихся условиях вербализация могла бы стать катализатором нежелательных действий, поэтому действовал обдуманно.

– Вы… можете помочь нам? – голос Ютаки прозвучал хрипло, но настойчиво. Затем он продолжил: – Там, в повозке, находятся четверо измождённых девушек. Им нужна помощь, и чем скорее, тем лучше.

По выражениям их лиц было заметно, что внутренние когнитивные процессы активировались. Они, казалось, оценивали степень вероятности правдивости сказанного. Через секунду они переглянулись, вступив в молчаливую коммуникацию.

– Откуда нам знать, что ты нас не обманываешь? – наконец заговорил парень. В его голосе сквозила явная тревога, сопровождаемая тенью подозрительности. – А вдруг ты просто хочешь нас ограбить? И все эти трупы… разве это не твоих рук дело?

Поток вопросов хлынул на Ютаку, но он оставался немногословным. Не давая ответа, он отвернулся от них и направился обратно к повозке, демонстрируя безразличие.

Те двое оставались на месте, не желая идти за ним. Их настороженность была оправдана, ведь поведение Ютаки могло быть воспринято как аномальное или манипулятивное. Однако, спустя некоторое время, из кустов снова раздался шорох. Их внимание мгновенно сконцентрировалось на этом, но они облегчённо выдохнули, увидев Ютаку, который вёл за собой трёх девушек, а четвёртую нёс на спине.

– Как я и говорил, вот эти четверо девушек попали в беду. Им нужна помощь. Теперь вы мне верите? – голос Ютаки прозвучал устало, но с оттенком упрёка.

Им ничего не оставалось, как поверить ему. Словам они доверять не могли, но собственные глаза и эмпирическое восприятие казались надёжным источником информации. Тем не менее они продолжали колебаться, словно внутри них происходила борьба между долгом и инстинктом самосохранения.