Уошито

– Вот черт, – прошипела она. В голове пронесся вопрос, можно ли будет вывести виски с ковра? Даже в бессвязном состоянии Ева сделала вывод, что это будет максимально затруднительно.

Далеко не сразу она расслышала стук в дверь. Затуманенный взгляд медленно переполз с ковра на жалюзи, за которыми маячило два силуэта. Ева ожидала, что к ней придут. Правда, она не думала, что о ее связи с Майклом разузнают настолько быстро. Не прошло и… А сколько, собственно говоря, она уже пьет?

Шагая к двери, Ева пыталась разглядеть время на настенных часах в гостиной, но перед глазами все плыло, а эта женщина и в трезвом состоянии не могла похвастаться хорошим зрением. Иначе как можно объяснить, что спустя столько лет она вновь запала на Майкла Мюррея? Эта мысль дичайше рассмешила Еву Ходж, из-за чего, открывая дверь Фрэнку Ларсену и его помощнице Джеки Вуд, она хохотала, как умалишенная, пытаясь не задохнуться из-за нехватки воздуха.

Жизнь Энджи Мюррей остановилась. Ей показалось, что она умерла там, на берегу реки, когда водолазы вытащили тело ее мужа. Тело ее прекрасного Майкла.

Они любили друг друга. Да, время не щадит никого и даже самую сильную любовь, но Энджи подсознательно всегда хотела верить, что любила Майкла столь же сильно, как и он ее. Иногда во время ужина Энджи на мгновение могла прикрыть глаза и представить, как всей семьей они собираются именно за этим же столом на день благодарения спустя лет пятнадцать. Энджи воображала, как Энтони познакомит родителей со своей девушкой. В другой семейный праздник они объявят о помолвке. Спустя год – о беременности. Счастье Энджи Мюррей заключалось именно в счастье семьи. И, представляя счастливые грядущие годы, она всегда видела рядом с собой Майкла.

Одна ночь перечеркнула все ее мечты. И Энджи Мюррей пришлось учиться жить заново.

Да, она ощущала, что умерла. Не земля ушла у нее из-под ног, не небо рухнуло на голову. А она просто взяла и умерла. Исчезла. Превратилась в тлен.

Ощущение беспомощности и обреченности окутало ее в темный кокон. Но совершенно ненадолго. Вернувшись домой, чтобы объяснить сыну, что папу нашли, – что “папа не вернется”, – Энджи застала Энтони в своей комнате. Он сидел на полу, перебирая кубики, на которых совсем недавно учился читать, а свет от ночника нежно касался его темных волос. Когда мальчик услышал шаги и обернулся, Энджи увидела то, что заставило ее взять себя в руки в ту же секунду – на нее посмотрели серые глаза Майкла. Пронзительно, чуть игриво. Ее Майкл – ее любимый Майкл – остался жить в этом доме. Энджи это чувствовала. Эта мысль оказалась столь успокоительной, столь спасающей, что женщина и не заметила, с каким по-настоящему первобытным испугом в тот момент посмотрел на нее Энтони.

А затем началась суета, переплетаемая с организацией похорон. Энтони стал редко выходить из своей комнаты, а Энджи не особо этого и замечала. Ее дом не был пуст. Шериф сменялся соседкой, а следом за той приезжали выразить свои соболезнования коллеги мужа. И так по бесконечному кругу.

Многие люди – к величайшему сожалению – свою порцию внимания получают только после смерти.

Энтони вернулся со встречи с Алексом ближе к вечеру. От голода засосало в желудке – мальчик прямиком направился на кухню. Не обращая внимания на блюда, которые принесли люди (большую часть из этих людей Энтони и вовсе будто видел впервые), он открыл морозильную камеру и достал шоколадное мороженое. Упаковка быстро полетела в мусорку. Направляясь к лестнице, Энтони подумал, что еще позавчера мама бы не разрешила портить аппетит перед ужином. Сейчас же ее нигде не было видно.

На улице поднялся ветер. Остервенело срывая с деревьев остатки засохших листьев и подбрасывая их в воздух, он завывал в каминной трубе. “Призраки, – подумал бы раньше Энтони. – Призраки с чердака. Они сердятся на меня”. За что – это другой вопрос, который не особо сильно волновал мальчика. Но время прошло. Он повзрослел. И теперь понимал, что это просто, как сказал бы Майкл, чертов ветер.

Окно привлекло внимание Энтони так же быстро, как любой интерес потеряло мороженое. Он остановился. Неуверенно повел туловищем в сторону лестницы, но, словно поддавшись чему-то другому – страху? – шагнул в сторону окна, из которого совсем недавно видел своего отца. Почти в последний раз.

Кусты и редкие деревья раскачивались из стороны в сторону. А Уошито была спокойна. Ее гладь, несмотря на довольно солнечный вечер, быстро посерела. Река создавала впечатление спящего зверя. И Энтони знал это, как никто другой. Он знал, какой монстр прячется в глубине этой воды. Знал, как он выглядит.

У этой русалки не было хвоста – сам факт этого вызывал странное противоречивое чувство. Но понимание того, что женщина, утащившая отца в Уошито, была слишком сильно похожа на его мать, наводило ужас.

Страх поселился в голове Энтони. Стал его верным спутником. Начал вить гнездо в сознании мальчика, заявляя права на каждый темный уголок.

Прошлой ночью Энтони притворился спящим и начал ждать маму, но она так и не пришла. Уже после полуночи мальчик закрыл дверь, отрезая себя от коридорного света, и подпер ее стулом, на котором всегда висел его дождевик. Если бы тогда мама перестала быть мамой, он бы таким образом хоть чуть-чуть обезопасил себя. Энтони не умел плавать и даже боялся представить, насколько больно умирать из-за этого. Легкие наверняка разрывает до боли. Мальчик этого никогда не испытывал, но и испытать в будущем бы не хотелось.

– Энтони? Дорогой?

Энтони резко обернулся. Мороженое вылетело из его рук и приземлилось на пол, медленно начав растекаться.

Энджи стояла в нескольких футах. Выглядела мама чуть хуже, чем обычно, но, несмотря на это, Энтони обратил внимание на то, что ее волосы, как всегда, гладко расчесаны, а от тела идет запах вкусного бананового крема. Энджи походила на прежнюю маму. Но та далекая мысль, что сейчас она схватит его и через окно вытащит на улицу, чтобы утопить в реке, не давала Энтони расслабиться.

– Мороженое? – Энджи чуть улыбнулась. – Скоро будет ужин. Ты сходи переоденься и сразу спускайся, дорогой.

Энтони кивнул. Слишком резко и порывисто, чтобы изобразить хоть какое-то спокойствие. И это не ускользнуло от внимания Энджи. Испуг, промелькнувший в глазах сына, полыхнул ярче, чем когда-либо. Энджи чуть нахмурилась, склонила голову набок. Попыталась разглядеть на лице мальчика то, что он так пытался спрятать за детской маской. И не смогла.

Энтони всегда был для нее открытой книгой. По выражению его лица Энджи могла определить любые эмоции, переполняющие мальчика, и их причину. Сейчас же она смогла различить страх, но Энтони виртуозно и быстро спрятал его за беспечностью и улыбкой. Он кивнул – мол, “конечно, мама”, – и чересчур размеренно для привычного Энджи Энтони направился к лестнице.

Через десять минут, когда на стол был накрыт ужин, раздался телефонный звонок. Шериф Ларсен решил уточнить единственный момент, который не был озвучен во время прошлой беседы: знает ли Энджи о том, что у ее Майкла – у ее прекрасного и родного Майкла – была любовница?

Глава III.

Старые подруги, фургон с мороженым и немой свидетель

Их встреча состоялась в в обеденный перерыв за день до похорон в одной из пиццерий Линдсей. Энджи увидела ее в окно. За улетевшие годы Ева практически не изменилась. Она была все такой же красивой – единственное, красота ее стала терпкой и дорогой. Она вошла внутрь – ее присутствие известилось тихим позвякиванием. С улицы донесся шум проезжающей машины.

На мгновение Ева замерла, пытаясь глазами отыскать давнюю подругу. И этого мгновения хватило для Энджи, чтобы увидеть всю растерянность и всю тоску, которую Ева Ходж несла с собой. Впрочем, ей было достаточно наткнуться взглядом на Энджи, чтобы на лице появилась актерская улыбка, спина стала ровнее, а походка – легче. Миссис Мюррей встала, приветствуя эту женщину.

И началось сражение – бессмысленное и глупое, ведь король давно был мертв.

– Энджи!

Ева практически подлетела к столику, чуть поддалась вперед, видимо, ожидая напороться на объятия, но Энджи сложила перед собой опущенные руки и внезапно поняла, что не ощущает ни доли радости от встречи с бывшей подругой.

– Неужели ты рассчитывала на теплое приветствие после того, как вновь появилась в жизни моего мужа и кинулась к нему в кровать?

Энджи села. Перед ней стоял молочный коктейль, но она к нему не притронулась, чинно сложив ладони на коленях. Ева с ответом не спешила. По ее лицу читалось “я так и думала”. Сперва она поставила сумку. Лишь затем села сама. Коротким и легким движением руки подозвала официанта.

– Колу и порцию пепперони.

Тишина. Где-то завизжал ребенок. Послышался невразумительный лепет его матери. Энджи в упор смотрела на лицо Евы – та глазами сверлила столешницу.

Со дна души Евы Ходж поднималась злость. Она злилась на Энджи, которая ни капли не обрадовалась, увидев ее спустя столько лет. Злилась на Майкла, который так не вовремя умер, раскрыв их совместную тайну. Злилась на эту пиццерию, в которой так долго готовился заказ. И, в итоге, Ева Ходж злилась на себя. За то, что позволила Энджи взять бразды правления над ситуацией в свои руки.

Еве показалось, что в ее голове взорвался хрустальный стакан перед тем, как она, к последующему своему удивлению, открыла рот.

– Знаешь, я его силком не тащила, – Ева едва ли не прошипела эти слова – ее карие глаза сверкнули в сторону Энджи, пальцы до побеления сжали край стола. – Мы встретились абсолютно случайно. Я ни в коем случае не пытаюсь оправдать себя, просто хочу расставить уже все необходимые точки. И какое счастье, что мне не нужно делать это тактично и вежливо, ведь на нашей когда-то дружбе лежит большой крест размером, видимо, с его член. Я переживала горе, а он оказался рядом. И, видит бог, Майкл, действительно, помог мне справиться. Я ужасный человек. Я слабый человек. И я это осознаю. Я никогда не могла сравниться с великолепной Энджи Фрост. Извините, – показательно Ева приложила ладонь к груди и чуть склонила голову, – с Энджи Мюррей. Да. Уже давно Мюррей. И если ты пригласила меня, чтобы услышать именно эти слова, то, поздравляю, ты снова выиграла. А я – нет, – Ева чуть нахмурилась. – Знаешь, проигрывая тебе раз за разом, чувствуешь только тупое смирение. И, возможно, восхищение. Ты до сих пор единственный человек, который научился меня обходить.

– Я никогда не вела с тобой какую-то бессмысленную войну, Ева. Тем более, никогда не желала тебе вреда. В любом его проявлении.

– Потенциальные победители не всегда замечают нанесенный ими урон.

Перед Евой поставили ее заказ.

– Мне жаль, что наша встреча состоялась при таких обстоятельствах, – вновь заговорила Ева, стоило официантке отойти к другому столику. – Я, правда, скучала по тебе, Эндж. Все это время. Почти каждый день. Я скучала.

– Мне тоже тебя не хватало, – честно отозвалась Энджи. – Но боль, которую я испытываю сейчас, перекрывает все возможные иные чувства. Ты должна меня понять.

– Вряд ли я смогу в полной мере осознать всю боль, которую ты сейчас испытываешь. Когда Майкл исчез из моей жизни, он просто ушел к тебе. Когда он покинул тебя, он умер.

Энджи задумалась – это Ева слишком быстро считала по застывшему взгляду, застрявшему где-то около ее виска. Казалось, будто Мюррей смотрит на нее и сквозь нее в то же время. Тишина затянулась, а мысли в голове Энджи, которые Ева не могла считать, начали вызывать у нее тревогу. И Ходж захотелось прервать эту паузу.

– Я могу прийти на похороны?

Энджи степенно кивнула.

На этом их диалог был закончен. Встреча когда-то лучших подруг завершилась.

В участке было холодно и серо. Фрэнк Ларсен посильнее закутался в куртку, ожидая у автомата второй стакан с кофе. Где-то раздался телефонный звонок. Кто-то буркнул в трубку. Стакан наполнился.

Фрэнк вернулся в кабинет и поставил одну порцию кофе перед Джеки.

Джеки пришла на работу четыре месяца назад. Она была строгой, серьезной и очень сообразительной. Иногда, глядя на то, как туго собирает Джеки свои темные волосы на затылке в короткий хвост, Фрэнк думал о том, что это она должна быть шерифом. Уровень преступности, который последние пятнадцать лет, впрочем, и до этих событий в реке был не таким высоким, и вовсе бы снизился к минимуму.

На столе перед Джеки были разложены фотографии утопленников. Она вдумчиво вглядывалась в лица каждого с такой настойчивостью, будто умела считывать мысли через картинку. Фрэнк практически слышал, как в голове девушки идет активный мыслительный процесс.

– Спасибо, – не отрываясь взглядом от фото, Джеки взяла стакан с напитком и сделала глоток. Кофе обжег горло, но она едва ли это почувствовала.

– Есть сдвиги? – поинтересовался Фрэнк, проходя за свой стол. Кабинет был маленьким, из-за чего со своего места шериф Ларсен спокойно мог дотянуться до бумаг на рабочем столе Джеки. Но зато здесь было теплее, чем в остальном участке.

– Если бы, – Джеки нахмурилась. – Что-то должно их связывать. Но я не понимаю, что. Работали не вместе, жили в разных концах города и даже не ходили в один бар. Их ничего не объединяет. Но это невозможно. Это выходит за рамки логики.

– Логика – не всегда верный помощник, Джеки.

– Вряд ли здесь помогут гадания на кофейной гуще, – прошипела Джеки. – И называй меня исключительно по фамилии. Сколько раз нужно говорить? – по ее тону Фрэнк понял, что лучше сейчас замолчать.

– Нам надо еще раз поговорить с сыном Мюррея, – спустя минут десять кромешной тишины выдала Джеки.

– С Энтони?

– С Энтони.

– Мальчик пережил стресс. Он не говорит.

– Слова – далеко не единственный источник информации, Ларсен, – хмыкнула Джеки, поднимаясь со своего места. – Он проторчал на Уошито практически всю ночь. Он должен был что-то видеть. Он должен что-то знать.

– Все равно стоит быть аккуратнее, – проговорил Фрэнк, поднимаясь следом за коллегой. – Он еще ребенок.

– Он – единственный свидетель. Боюсь, в ту ночь он окончательно перестал быть ребенком.

– Но сегодня похороны.

Джеки взглянула на настенные часы.

– Мы успеем.

Джеки Вуд всегда была чуть одареннее своих сверстников. В школе ей было скучно на уроках, потому что весь материал она заучивала еще на летних каникулах. В академии полиции она преуспевала и была в числе лучших студентов – скучно. Джеки Вуд всегда было скучно.

Но скучнее всего ей пришлось в Линдсей. Сюда она попала сразу после академии по распределению для получения обязательного опыта службы. Джеки верила в правосудие и, действительно, хотела его творить. Но этот серый маленький город давил на нее. Медленно плел петлю, а сейчас – она чувствовала это буквально физически – накидывал эту удавку на ее шею.

Все привычные людям развлечения прошли ее стороной. В барах она не бывала. Клубы не посещала. На концерты современных рок-групп не ходила. Если не заучивала очередную информацию или не работала, то принимала душ, ела или спала. Каждый день стал днем сурка. И в этой пучине Джеки задыхалась. Неудивительно, что дела утопленников чуть взбодрили ее, встряхнули. Она ощутила, что может сделать что-то важное. Что-то значимое. И Джеки зацепилась за эту идею, как за спасательный круг.

Машину вела она. Как только Джеки пришла на должность помощника шерифа, это правило возникло как-то само собой. Абсолютно негласно. Поэтому, если шериф и помощник направлялись куда-то вместе на служебной машине, за рулем была Джеки. Фрэнк противиться этому не стал. Тем более – как бы он не хотел закрыть глаза на этот факт – Джеки водила гораздо лучше, чем он. Более опытнее, что ли.

Ей было двадцать четыре, она была моложе него на три года. Что еще Фрэнк знал о Джеки? Она допоздна задерживалась на работе. На ланче ела тосты с тунцом. Кофе пила без сахара. В машине слушала местные новости. И постоянно о чем-то думала, напряженно поджимая губы. А еще у нее была странная привычка щурить глаза – из-за этого они из небесно-синих превращались в цвет глубокого океана.

Фрэнк украдкой наблюдал, как пальцы Джеки лежат на руле – длинные, ровные, с идеально подстриженными ногтями. Ни единой дрожи, ни суетливой перестановки. Твердая, почти механическая хватка, будто она держала не баранку, а штурвал идущего на таран корабля.

И он, как часто бывало в ее присутствии, почувствовал себя пассажиром, забредшим не в тот вагон. Его собственные ладони, вспотевшие и неуверенные, невольно сжались на коленях.

Что заставило ее надеть эту форму? Мысль прокралась настырно, как всегда, когда мозг Фрэнка пытался отвлечься от собственной некомпетентности. Он слышал, что у людей в их профессии обычно есть скелет в шкафу, который и толкает на службу. Один тип – прирожденные спасатели, с детства таскающие домой бездомных котят и не способные пройти мимо чужой беды. Второй – те, кто сам горел в аду домашнего насилия и теперь мстит за всех обиженных. Третий – династии, где сыновья и дочери идут по стопам отцов, как по заезженной колее.

С самим Фрэнком все было чуть иначе. Он просто хотел быть нужным.

Джеки не подходила ни под один тип. В ней не было ни следа фанатичного горения спасателя, ни озлобленности жертвы, ни бездумного следования традициям. Она была для Фрэнка старым заржавевшим сундуком, полным тайн и загадок. Хотелось ли ему разгадать их? Да. Приложил ли он хоть какое-то к этому усилие? Нет. В этом был весь Фрэнк Ларсен.

Прощание с Майклом Мюрреем проходило в часовне святого Иоанна. Но Джеки знала, что впереди еще около двух часов, поэтому Энджи и Энтони они скорее всего застанут дома.

Так и оказалось.

Открыв дверь, Энджи не выразила ни капли удивления.

Джеки стояла перед ней, сцепив руки за спиной в замок. Фрэнк маячил где-то на фоне. Когда рядом была Джеки, он автоматически терялся. Не последнюю роль здесь играли и чуть широковатые плечи помощницы.

– Миссис Мюррей, разрешите побеседовать с вашим сыном? – чуть склонив голову вперед, поинтересовалась Джеки. Энджи бездумно уставилась на ее лицо. В голове женщины пронесся один лишь вопрос: интересно, сколько ей лет? Джеки Вуд одновременно можно было дать и двадцать, и сорок. Лишь когда помощник шерифа повторила свой вопрос, Энджи чуть встряхнула головой и кивнула, отходя в сторону и пропуская Джеки и Фрэнка в дом.

– Он наверху, в своей комнате, – спокойно оповестила Энджи.

Фрэнк взглянул на Джеки. Та лишь приподняла брови, безмолвно заявляя, что справится сама. Фрэнку два раза повторять не пришлось. Он обратил все свое внимание на Энджи, в очередной раз выразил соболезнования и попытался завязать разговор, основанный, в принципе, уже на избитых для Энджи темах.

Лестница скрипнула под ботинками Джеки, словно предупреждая о ее приближении. Дверь в комнату мальчика была приоткрыта. В щели она увидела его: Энтони стоял перед зеркалом в гробовой тишине, с неестественной для ребенка сосредоточенностью поправляя черный галстук. Петля болталась на его тонкой шее как удавка. Всего пару дней назад он казался просто испуганным мальчишкой. Сейчас – маленьким стариком с потухшими глазами.

– Энтони, здравствуй.

Он повернулся медленно, будто против воли. Синяки под глазами были настолько темными, что казались свежими гематомами.

“Он не спал нормально с ночи смерти отца”, – мгновенно диагностировала Джеки.

– Меня зовут Джеки Вуд. Шериф Ларсен уже разговаривал с тобой. Но я бы хотела задать несколько вопросов лично. Ты не против?

Мальчик смотрел сквозь нее, превратившись в статую. Ни единой мышцы на лице. Одному богу известно, как ему надоели эти допросы – мелькнуло в голове Джеки.

Ее взгляд скользнул по комнате, выхватывая детали. Прикроватная тумбочка. Альбом для рисования. Коробка с карандашами, где черный был почти до конца сточен. Без единого слова она взяла их и протянула мальчику.

Он замер, оценивая. Дети, как животные, чувствуют фальшь. Или искренность. Секунда тянулась вечность. Наконец его пальцы сомкнулись на альбоме. Он опустился на пол, скрестив ноги, и Джеки, не задумываясь, повторила эту позу, зеркаля его. Их миры разделяла пропасть, но сейчас они сидели на одном уровне.

– Спасибо, парень.

Он достал черный карандаш. Джеки не сводила с него глаз, читая его как открытую книгу.

– Ты видел своего папу на Уошито?

Медленный кивок. Тяжелый, вымученный.

– Он был один?

Резкое, почти яростное мотание головой. Так. Значит, Фрэнк упустил самое важное.

– Кто был с ним? Мужчина?

Отрицание.

– Женщина?

Кивок. На сей раз увереннее.

– Ты можешь ее нарисовать?

Карандаш в его руке ожил. Сначала робкие линии, потом – яростные, порывистые штрихи. За окном завыл ветер, и Джеки с внезапной тоской подумала, что в этом проклятом городе даже снег боится выпасть.

Чем четче проступал на бумаге силуэт, тем сильнее дрожали руки мальчика. Зрачки расширились, наполнились животным ужасом.

Через восемь минут он протянул ей лист. Голый силуэт. Длинные черные волосы. И разорванный оскал, который хотелось списать на детскую фантазию, но не получалось.

– Энтони, – голос Джеки прозвучал тише, – ты когда-нибудь видел эту женщину раньше?

Энтони не двигался, впиваясь в нее взглядом. Губы, сжатые в белую нить, подрагивали.

– Это очень важно. Ты же понимаешь?

Неуверенный кивок.

– Кто она, Энтони?

И тут его взгляд метнулся куда-то за ее спину. Мальчик дернулся назад, как ошпаренный, дыхание его стало частым и прерывистым. Джеки резко обернулась.

В дверном проеме, слившись с тенью коридора, стояла Энджи Мюррей.

– Нам пора, – тихо сказала она, протягивая руку к сыну.

Джеки медленно поднялась, не отпуская рисунок. Брови ее сами собой сдвинулись. Реакция мальчика была красноречивее любых слов. Она снова взглянула на лист, и силуэт женщины внезапно приобрел пугающие, до боли знакомые черты.

Вики Купер покинула свой дом ближе к полудню. Мать ушла на похороны мистера Мюррея, а с Вики осталась дряхлая старая соседка, которая, оказавшись у телевизора, мгновенно уснула.

Теплые сапожки спасали ноги от декабрьского холода. Ладони прятались в розовых вязаных варежках – подарок бабушки на прошлое Рождество.

Первым делом Вики направилась к качелям, которые когда-то сделал ей папа. Доска – некое подобие сидения – находилась высоко, и Вики приходилось сперва забираться на деревянный ящик, принесенный из гаража, а только потом усаживаться на сами качели.

Сегодня небо было серым. Смотреть на него не хотелось, и Вики уставилась себе под ноги, отталкиваясь от ящика и начиная раскачиваться.

Ветка, к которой крепились качели, с каждым толчком гнулась ниже, но смиренно выпрямлялась практически тут же. Иногда Вики могла слышать, как истошно она скрипит. Будто дереву было больно.

Улица, на которой жила Вики Купер, летом была чистой, яркой и зеленой. Сейчас же лишь сплошная серость. У соседей, мистера и миссис Янг, уличные коты перевернули мусорный бак, и бумага, этикетки и целлофан разлетелись по дороге, подгоняемые редкими порывами ветра.

Машины ездили здесь довольно редко, поэтому фургон с мороженым, появившийся на горизонте, сразу привлек внимание. Вики так захотелось шарик пломбира с карамелью. К сожалению, она была еще слишком маленькой, и карманных денег мама ей не давала. Но однажды Вики видела, куда мама убирала зарплату отца. Когда тот был жив.

Она спрыгнула с качели, неудачно приземлившись на колени и ладонями проехав по земле, но стремление успеть до того, как фургон покинет ее улицу, чуть приглушило боль, которую девочка испытала. Вики понеслась в дом со всех ног, но на крыльце чуть убавила шаг – не хотела, чтобы нянька ее услышала. Тихо, но довольно юрко она вбежала на второй этаж прямиком в комнату матери. Целью Вики стал вещевой комод. В верхнем ящике хранилось нижнее белье Мэри Купер. Не обращая на это особого внимания, Вики запустила руку вглубь, пытаясь нащупать заветные купюры, но наткнулась на что-то холодное и твердое. Когда Вики попыталась вытащить предмет, оказалось, что он был еще и довольно тяжелым.

Раньше пистолеты, как и любое оружие, Вики видела только в фильмах. Вживую все всегда кажется чуть иначе. Сплошное недоумение отразилось на лице маленькой девочки – она не могла понять, для чего ее маме нужно хранить оружие в доме? Возможно, после смерти отца она стала бояться ночевать одна? Чувство теплоты, смешанное с жалостью, настигло Вики Купер, и она поспешно убрала оружие на место, аккуратно прикрыв вещами. Будто ее здесь и не было. Мама не должна знать, что Вики поняла, насколько ей бывает страшно.

Деньги девочка так и не нашла.

В тот день Ева – о, чудо! – не пила. Горькая трезвость была ее сознательным выбором – своеобразной данью уважения к человеку, который когда-то занимал в ее жизни три разных роли: друг, молодой человек, любовник. Она знала, на какие откровенности способна под воздействием алкоголя, и устраивать спектакль на похоронах Майкла не входило в ее планы.