- -
- 100%
- +
Дальше он ехал в тишине. И почти в одиночестве: машины на этом отрезке дороги попадались редко. И в темноте, которую чуть разбавлял только свет редких фонарей и его собственные фары. Было как-то не по себе, хотя ездить в одиночку по ночам Егору приходилось не раз. А тут – и тревожно, и зябко, и мысли странные.
Егор прибавил отопление, но быстро понял, что физически ему холодно не было. Зябкость шла откуда-то изнутри. Страшно ему было, вот что. Потому и зябко. Сейчас бы ви́ски, но за рулём же…
– А чего, давай! Выпей эту самую свою виску, да и к нам!
Проигнорировав выключенную магнитолу, из колонок снова вырвался дедов голос. И его же похохатывание.
– Нам с бабкой скучно. Ты с матерью здеся, родитель твой Лёшка – тама, а мы – нигде…
Егор больше не подпрыгивал на сиденье. И не потому что не боялся. А потому что от страха и идущего изнутри холода словно окостенел. Сидел, вцепившись в руль, и пристально следил за дорогой. Это всё, на что он сейчас был способен. А «дед» меж тем продолжал:
– Попросил я бабку твою колыбельную тебе спеть. Правильную. Чтобы, значит, ты – раз! – и к нам. А она, дура старая, даже усыпить тебя толком не смогла. И Лёшка невовремя вмешался.
Голова наливалась болью. Сначала резкими уколами запульсировал затылок, потом – лоб. Егор застонал сквозь сжатые зубы. А колонки на его стон вдруг отозвались бабушкиным ласковым голосом:
– Го́рушка, головка болит? А ты закрой глазки, внучек, да подремли, головка-то и пройдёт. А я тебе песенку спою, чтобы спалось слаще. Про кого хочешь, про медведя-оборотня или про вурдалака?
Так. Надо срочно остановиться. И вытащить эту чёртову магнитолу. Хрен знает, как это сделать, в современных машинах она крепится вроде какими-то болтами. Но Егор был готов вырвать её с мясом, чтобы только прекратился этот радиоспектакль абсурда.
Из колонок понёсся раскатистый хохот деда:
– Совсем ты, Егорка, ополоумел. Ну вытащишь ты бандуру свою, и что? Она ж щас не работает вроде, а ты меня слышишь! И бабку слышишь.
А потом, вкрадчиво так:
– Нигдешнее радио – оно не в железке и не в пластмасске. Хотя с ними попроще, ага… А на обочину съедь, съедь. Мы тебе тогда ещё нигдешний телевизер включим, хочешь?
Егор заорал и треснул по рулю. Да что ж такое-то! Ну не может этого быть! Бабушка давным-давно, когда он был ещё маленький, заблудилась в лесу. Дед, не послушав односельчан и не дожидаясь, пока соберут группу, пошёл её искать сам. И тоже сгинул. Искали их долго, но безрезультатно. Признали пропавшими без вести, а потом и умершими. Егор с мамой регулярно ездил навещать две пустых могилы. Но никогда, никогда дедушка и бабушка не желали ему зла, даже не наказали ни разу. Да и у него перед ними ни чувства вины нет, ничего такого. Только светлые воспоминания. Но кто тогда говорит с ним сейчас его голосами? Кто так явно желает ему смерти?
Внезапно голову отпустило. И пришла неприятная, но трезвая мысль: он просто сошёл с ума. Никогда не интересовался медицинскими делами, представления не имеет, как должна проявляться та же самая шизофрения. Но вот голоса – это явно слуховые галлюцинации, так? Так. Значит, надо как-то аккуратно, не обращая внимания на эти галлюцинации, доехать до участка, где ловит телефон. И позвонить лучшему другу Косте. Чтобы тот приехал и его забрал. Да, будет долго, но всё лучше, чем врезаться куда-то. И – к доктору. Вдруг ещё можно что-то сделать, таблеточки там какие-то попить?..
Успокоенный этим решением, Егор максимально сбросил скорость и потянулся к соседнему сиденью, где лежал термос с кофе. Однако не дотянулся. В мановение ока открылось окно, термос вылетел на обочину, и окно закрылось. А в машине снова раздался знакомый голос:
– Не пей ты эту отраву басурманскую, внучек! Травочки надо пить, помнишь, бабушка тебе травочки заваривала? А потом пошла за свежими травочками, да и не пришла… Сгинула…
Из колонок нёсся плач. И это было ещё хуже, чем слова. Особенно на фоне вылетевшего в окно термоса. Это уже явно не галлюцинация, даже не зрительная. А что? Телекинез типа?
Егор устал. Как-то мгновенно выдохся. Перед глазами словно какая-то чёрная сетка замелькала, мешая рассмотреть дорогу. Вариантов не было. Пришлось съезжать на обочину. Несмотря на угрозы «деда» включить «телевизер». Чем его ещё можно испугать после того, что уже произошло? Вурдалаками и упырями из «бабушкиной» колыбельной?
Мотор заглох, стоило Егору приткнуть машину у окружающей дорогу стены леса. И не реагировал ни на какие попытки его оживить. Мобильный по-прежнему показывал отсутствие сети. Конечно, оставался вариант экстренного вызова, но Егор никак не мог придумать, что сказать. Что он внезапно в дороге сошёл с ума, представляет угрозу для окружающих, и его необходимо забрать и отвезти в психиатрическую больницу? Дело, конечно, обстоит примерно так, но почему-то было сомнительно, что спасатели поверят в такую историю. Он и сам в неё не очень верил, несмотря на всё, что происходило с ним здесь и сейчас.
Надо было срочно что-то решать. Да, на дворе ранняя осень, но машина остынет быстро. И за ночь реально можно серьёзно замерзнуть. Егор решил выйти и хоть немного размяться. Но дверь не открылась. Все остальные – тоже. С окнами – та же картина. И тут ожили колонки. «Дедов» голос ехидно так подначил:
– Что, внучок, не выходит? Не открывается машинка? И не откроется… Ладно, телевизер мы тебе с бабкой включать не будем, и без него скоро помрёшь. И к нам попадёшь, не к папаше своему. Потому как неправильная смерть-то у тебя выйдет, как у нас. И невовремя. Тоже в нигдешние попадешь, вот ужо повеселимся…
Вступила «бабушка»:
– Ты, Го́рушка, не бойся, это не больно. Ляг на бочок, курточкой прикройся да усни. Я тебе попою…
И из колонок полилась песня:
– Спи, мой маленький мальчоночка,
Спи, хромая собачоночка,
В лес тебя уволокут,
Задерут, раздерут,
Вволю кровушки попьют,
Тут и мы попируем,
Мальчоночку освежуем…
Теперь Егор понимал каждое слово этой «колыбельной». И холодел от ужаса. Но глаза слипались словно сами собой. И в голове почему-то промелькнула мысль, что замерзать на самом деле не больно, он где-то об этом читал. Просто засыпаешь и умираешь во сне. Бороться сил не было. Пусть так…
– Лупи! Давай его! Так! Ещё! Да лупи же, инвалид хренов!
Егор улыбнулся во сне. Его интеллигентнейший папа при просмотре футбола орал и ругался так, что коллеги с кафедры прикладной математики его точно бы не узнали. Да ещё и пивной кружкой по кухонному столу стучал – они с мамой аж вздрагивали. Во! Снова стучит!
Глаза открывались с трудом, но Егор смог разлепить непослушные веки. И увидел, что в окно машины стучит пожилой мужик.
– Эй, паря, ты живой там?!
Губы разлепить оказалось ещё труднее, чем глаза. Разлепил. Прошептал, что живой. Мужик не услышал, конечно. Показал: окно, мол, открой. Окно, на удивление, открылось. Впрочем, дверь тоже. И Егор буквально вывалился под ноги этому мужику-спасителю.
Мужик несколько растерялся и бросился Егора поднимать, тормошить. Куртку свою на него надел, термос с горячим чаем из припаркованной неподалёку машины притащил, напоил.
– Ну что, паря, сомлел? Сердце? Или поблазнилось1 тебе что-то?
Поблазнилось, именно. И Егор вывалил этому незнакомому дядьке всё, что с ним случилось. Тот только крякал да курил сигарету за сигаретой. Потом сказал задумчиво:
– Даже не знаю. Плохая это дорога, паря. Не одному тебе тут всякое чудится. Ты вот услышал, кто-то видит. А кто-то на ровном месте в кювет слетает – и кирдык. Бог его знает, что это. Я тут часто езжу, живу недалеко, меня не берёт. И жену тоже, она вон в машине ждёт.
Мужик задумался ненадолго.
– Одному тебе пока нельзя, мало ли. Давай так. Нина у меня водит нормально, она впереди поедет, а я с тобой, пока этот паршивый участок не закончится. Годится?!
Егор закивал. А потом прохрипел – голос сел почему-то:
– Отвёртка есть? Надо выкрутить магнитолу. И колонки…
Мужик кивнул понимающе. Потом пристально посмотрел на Егора и отвёл его в свою машину. Миловидная пожилая женщина – Нина – захлопотала над ним, а её муж, назвавшийся Николаем, пошёл, как он выразился, «курочить музыку». Раскурочил – любо-дорого. И довёз Егора до пункта назначения – им надо было в один и тот же город. И номер свой дал – на всякий случай.
С тех пор прошло пять лет. Тогда Егора домой довёз товарищ Костя – примчался за ним, как только узнал о произошедшем. Психиатры, неврологи и даже онкологи (выяснилось, что галлюцинации случаются и от опухоли мозга) его своим пациентом не посчитали, сказали, что всё в порядке со здоровьем. Но Егор довольно долго ездил в машине вообще безо всякой музыки, пугая тех, кого иногда приходилось подвозить. В том числе – девушек, с которыми завязывались романы. Потом он всё же решился на магнитолу, но слушал только диски. Вроде всё было нормально. Но и на страшную дорогу больше не попадал, если нужно было снова в те края – объезжал.
***
Наташа продолжала дуться. Егор вынырнул из страшных воспоминаний как раз, когда пробка рассосалась и машины тронулись.
– Прости. Но радио в моей машине и вообще при мне слушать нельзя. Такой вот у меня «таракан».
Наташа хмыкнула:
– Странный ты, Гош… И «тараканы» у тебя странные… Прям нигдешние…
Авария вышла нестрашной только потому, что Егор не успел разогнаться. Но морда его машины и зад впередиидущей оказались в хлам. И всё бы ничего, если бы… Если бы в салоне Егор не оказался один. И что, как потом выяснилось, он не мог вспомнить, кто такая Наташа и откуда она вообще взялась.
Голоду́шко
Заныл старый страшный шрам на бедре. В унисон со шрамом заныла душа. И страх накинул на лицо своё липкое покрывало, не давая толком дышать. А Андрей продолжал недовольно вещать:
– Вик, ну сколько уже можно, а? Ну что случится, если один раз ты на ночь кухню не уберёшь и посуду не помоешь? Мир рухнет?
Вика молча оттирала сковородку над раковиной. Андрей, видя, что его игнорируют, начал распаляться сильней.
– Слушай, ну ты умная взрослая баба, начальник отдела, в конце концов. Ты же должна понимать, что провести время с любимым мужчиной – важнее, чем уборка. В двадцать первом веке живём, зарабатываешь ты хорошо. Ну купи себе самую навороченную посудомойку и самый крутой пылесос. Домработницу, блин, заведи!
В голове Вики пронеслось воспоминание. О том, как она наняла помощницу по хозяйству. К сожалению, ленивую и невнимательную. И любящую выпить. Перед глазами вспыхнула картинка с потёками крови и истошными воплями. Вика не удержала скользкую сковороду, и та с грохотом свалилась в раковину, заглушив Андреевы обвинительные речи. Впрочем, последнюю фразу она услышала:
– Кукуй тут одна с кастрюлями своими. А ещё лучше – к психиатру сходи, кукушку свою проверь. И не звони мне больше.
Дверь хлопнула. Вика домывала посуду со слезами на глазах и мыслью в голове: «Минус семь». Это был седьмой кавалер, который не выдержал странных причуд молодой, обеспеченной и умной женщины. Она ночевала только у себя дома. Она не ложилась в постель, не приведя кухню в идеальный порядок. Она выбрасывала мусор перед сном. Сами понимаете, при таких условиях – никакой тебе романтики и спонтанности. Кстати, есть в постели или других не предназначенных для этого местах, в её квартире тоже было нельзя. Мужчины почему-то этого всего не выдерживали и довольно быстро исчезали. Андрей вот и вовсе продержался пару недель.
Кухня блестела и сверкала. Намётанным глазом Вика прошлась по всем поверхностям, проверив, чтобы нигде не осталось ни крошечки. Сбегала к мусоропроводу с пакетом отходов. Приняла душ. И улеглась в кровать, чтобы практически тут же забыться сном.
Да, кавалеров смущала ещё одна Викина странность. Очень часто она кричала во сне и просыпалась от собственного крика, что-то бормоча при этом. Как выразился один её экс-бойфренд: «Со страху с тобой, Викуся, обделаешься. А я такого позора не хочу». И свалил. Подальше, видимо, от позора. Даже не спросив, что ей снилось. Впрочем, ни один из семерых не спросил.
***
Шестилетняя Викуля обиженно смотрела на бабушку, которая только что её отшлёпала.
– Ты плохая и злая бабка! Уйду от тебя! Не буду больше крошки твои дурацкие собирать!
Бабушка тоже сердилась:
– Да что ты за девка такая дурная! Я ж добра тебе желаю! Хочешь, чтобы Голоду́шко пришел и тебя сожрал ночью?
Викуля торжествующе расхохоталась:
– Ты всё врешь! Нет никакого Голоду́шки! Я и у Светы спросила, и у Насти. Никто по вечерам кухню не драит, все крошки не собирает и мусор не выносит. Никто! И никого никакой Голоду́шко не сожрал ни разу. Не существует его!
Бабушка что-то говорила ей вслед, но Викуля не слушала. Вот ещё, бабкины сказки слушать. Ей в школу через год, она большая и умная. Мама, если такая тихоня, пусть под бабушкину дудку пляшет и кухню чуть ли не языком вылизывает. А Викуля не станет!
Ночью Викуля проснулась от странного звука. Словно кто-то мёл пол мокрым и тяжелым веником: шарк-шарк, шлёп-шлёп, шарк-шарк, шлёп-шлёп. Со сна девочка подумала было, что бабушка решила среди ночи устроить уборку. Но почему в темноте? Викуля дотянулась до ночника, который стоял на тумбочке рядом с кроватью. Она давно не боялась темноты, но забавный детский ночник убирать из комнаты не разрешала. И вот – пригодился.
Неяркий свет, приглушённый розовым абажуром, осветил не всю комнату, а небольшой участок рядом с кроватью. А шарки и шлёпы раздавались там, куда ночник не доставал. Викуля позвала негромко:
– Бабушка… Это ты?
Ей никто не ответил, но странные звуки стали быстро приближаться. И вот на свет выполз… Выползло… В общем, от ужаса Викуля и онемела, и забыла слова. Потому что к её кровати ползло чудовище. Толстый ребёнок – Викуля не умела определять возраст, но этот уже точно должен был ходить. А он полз: шлёпал ладонями и с шарканьем подтягивал за собой неподвижную нижнюю часть тела, прикрытую какими-то лохмотьями. Лысая голова с уродливыми шишками, странно изломанные уши, рот, полный чёрных гнилых зубов. Но самое страшное – глаза, которыми это существо смотрело на Викулю. Точнее, это ей сначала показалось, что смотрело. Пока она не осознала, что глаза существа – уродливые бельма. Оно было слепым, но упорно и быстро ползло к свету и… К Викуле!
Крик умер в горле, так и не родившись. Остолбенев от страха и не имея возможности позвать на помощь, шестилетняя девочка обречённо смотрела, как страшная пародия на ребёнка приближается к ней. Закричала Викуля только тогда, когда чудовище, ловко подпрыгнув, вцепилось гнилыми, но на удивление острыми зубами ей в ногу. Закричала, а потом потеряла сознание от боли и шока. И пришла в себя под заунывное бормотание бабушки:
– Баю баюшки баю,
Кухню прибери свою.
Если кухню не убрать,
Будешь нежить привечать.
Голоду́шко приползёт,
Все объедки соберёт,
Все крупиночки слизнёт
И хозяев загрызёт.
Чтоб не ползал за тобой,
Ты ему отваду спой:
«Голоду́шко, уползай,
Не грызи и не терзай,
Мяса на тебе кусок,
Убирайся за порог».
***
Вика снова проснулась от собственного вопля и тут же забормотала «отваду». Зажгла лампу на прикроватной тумбочке. Никого. Голоду́шко не пришёл. Да и с чего бы? Она хорошая, она выполняет все условия. Она…
Она несчастная одинокая баба! Которая не может устроить личную жизнь из-за одной-единственной суки – своей какой-то прапрапрабки, родившей «негодного» ребенка: неумного и нездорового, который не мог ни видеть, ни ходить, ни говорить. Муж у прапрапрабки был больно добрый да жалостливый, не дал слепого младенца сразу удавить, хотя она хотела – куда им урод, когда нормальных семеро. И потом не дал, когда стало понятно, что и ноги у ребёнка не ходят, и голова не варит. Так и кормили дармоеда, от здоровых детей да от себя куски отрывая. А потом муж умер. Лёг вечером, а утром не проснулся. Муж – любимый, здоровый, красивый – умер. А негодящий пацан жил! Прапрапрабка повыла, похоронила мужа, а потом решила отродье голодом заморить – убить рука не поднялась. И заморила, освободил её урод. Да только через несколько ночей после похорон явился. И сначала все крошки с пола подъел, а пока мать металась да соображала, что делать, младшего ребенка загрыз и уволок с собой. С тех пор ко всем женщинам в их роду и приходит, кто-то его «Голоду́шко» назвал да правила ввёл для своих дочерей и внучек.
В детстве Вика правило нарушила. И Голоду́шко пришел. И кусок мяса из ноги вырвал. Если бы бабушка не прибежала и «отваду» не прочитала, возможно, и сожрал бы. Четверть века прошла, а Вика всё помнит, словно вчера было. И убирает кухню, и выбрасывает мусор, чтобы никакой пищи ночью на кухне не было. Потому что знает, что будет, если она не станет этого делать. И шрам, скрытый под роскошной разноцветной татуировкой, болит и ноет. И душа болит и ноет. А кавалеры, все, как один, татуировкой любуются, а шрам никто так и не заметил. Вика загадала: тому, кто увидит шрам, она и про Голоду́шко расскажет. Такой точно поймёт.
Трудный выбор
Муж позвонил и сказал, что застрял в пробке довольно далеко от дома. Катя встревоженно взглянула на часы: скоро полночь. Сергей много работал, но приезжать домой так поздно – это всё же перебор. Дети давно спали, а Катя решила выпить чаю, чтобы дождаться мужа и накормить ужином.
Чайник закипел, и одновременно с отщёлкиванием кнопки Катя услышала другой звук. Невозможный. Стук в дверь. Три коротких, три длинных, три коротких. Именно так, метафорически подавая сигнал sos на азбуке Морзе, стучал в дверь её муж. Они давным-давно придумали этот ритуал, и знали о нём только дети. Которые сейчас спали.
Катя в растерянности посмотрела на мобильник. Взяла, набрала Сергея. Номер не отвечает. Чёрт!
Стук повторился. Катя на цыпочках подошла к входной двери, мимоходом подумав с досадой, что надо было железную ставить. А они жили с тонюсенькой, через которую были слышны все подъездные звуки, которых в их старой пятиэтажке было много.
Тихонько подойдя, Катя взглянула в глазок. Никого. И подпрыгнула от очередной серии стуков. Вслед за которой послышался приглушённый голос Сергея:
– Кать, что происходит? Открывай! Долго я ещё буду под дверью стоять?
Спина и ладони стали мокрыми от страха. Катя негромко ответила:
– Ты не можешь стоять сейчас за дверью и стучать в неё. Пять минут назад ты звонил мне с другого конца города.
Стоящий за дверью (даже мысленно Катя не могла назвать его мужем) задумчиво сказал:
– Да, у тебя сложный выбор. Выбирай: это не я сейчас стою за дверью. Это не я тебе звонил. Это звонил я, но уже из подъезда, просто чтобы пошутить или поймать тебя на измене… И да, проверить ты не сможешь, мой телефон заблокирован. Выбирай. Время пошло.
За дверью воцарилась тишина. Глазок по-прежнему показывал пустую лестничную клетку. Катя сбегала к окну – их машины у подъезда не было. И что делать?! Она была абсолютно уверена, что звонил ей Сергей: пара фраз, их личных, интимных, развеивали любые сомнения. Она была абсолютно уверена, что муж никогда бы её так не разыграл, зная пугливость жены. И никаких проверок бы не затеял – они доверяли друг другу и обсуждали все возникающие сложности. И что получается?..
За дверью раздалось покашливание, а потом снова голос Сергея:
– Твоё время истекло. Что ты выбрала? Пустишь мужа?
Катю затрясло, но голос её был тверд:
– Кто бы ты ни был, убирайся! Иначе сейчас полицию вызову!
За дверью тяжело вздохнули. И послышалось тихое:
– Ну тогда прощай, Катюша!
***
Сергей так и не вернулся домой, а его телефон продолжал быть выключенным. Катя не спала всю ночь, а к утру собралась обзванивать больницы. Но не успела. Ей позвонили раньше. Авария. В полночь автомобиль Сергея снесла огромная фура, у водителя которой случился инфаркт за рулём. Примите наши соболезнования.
Катя сидела с молчащей трубкой в руке и плакала. Три точки. Три тире. Три точки.
«Зубастое» платье
Я искала себе платье к свадьбе. Денег было не особенно много, а мне хотелось совершенно определённый наряд. И новый такой стоил заоблачно. Выходить замуж абы в чем желания не было, поэтому я полезла на форумы и сайты подержанных вещей. Здраво рассудив, что свадебное платье обычно надевают один раз на несколько часов. И износить его за это время невозможно. Мама, правда, зудела, что у чужой вещи – чужая энергетика. И, вполне возможно, дурная. Я только отмахивалась. Ни в какую энергетику я не верю, а если бы и верила, то свадьба – событие счастливое. Ну, в подавляющем большинстве случаев. Так откуда взяться негативу на свадебном наряде?
День бракосочетания неумолимо приближался, а нужного платья так и не было. Всё больше и больше впадая в уныние, я листала объявления. И вдруг – оно! Именно такое, о каком мечталось. И размер мой. И цена для меня подъёмная. Смутили только два момента. Первый – платье было новое, с ярлыками. А в комментарии стояло лаконичное: «Не пригодилось». Второй – продавец не работала с доставкой, нужно было приезжать к ней домой и, если платье подойдёт, расплачиваться наличными.
Я посоветовалась с Колей, моим будущим мужем. В предрассудки, что жених не должен видеть платье до свадьбы, я не верю так же, как и в энергетику. Коля мой тоже не суеверен, поэтому согласился отвезти меня за платьем. Списалась с продавцом, договорилась о времени, узнала адрес, и в назначенный час мы приехали.
Если честно, я ожидала увидеть брошенную невесту. Ну по каким ещё причинам может не пригодиться платье? Если жених свадьбу отменил. Впрочем, не исключала я и варианта, что увижу, наоборот, счастливую женщину. Которая вовремя поняла, что не за того собралась замуж и сама отказалась от бракосочетания. Однако реальность не вписалась ни в первую, ни во вторую версии.
Дверь открыла пожилая и какая-то измождённая женщина. В маленькой квартирке с дешёвой мебелью и ремонтом полувековой давности манекен с платьем выглядел сюрреалистично. И страшновато, честно скажу. Сама не знаю почему, но стало сильно не по себе, и я порадовалась, что Коля со мной. Он вёл себя абсолютно как обычно, и я начала успокаиваться.
Хозяйка предложила примерить платье и многозначительно глянула на Колю. Он не смутился, но посмотрел на меня вопросительно, мол, уйти или остаться? Я махнула рукой, чтобы за дверь вышел. Страха больше не было, а с примеркой я и без него справлюсь. Жених аккуратно прикрыл за собой дверь, хозяйка сняла с манекена платье, и я его надела. Село, словно шили по мне. В комнате было мутноватое, пыльное, но большое зеркало, к которому меня подвела хозяйка. Даже в нем я выглядела великолепно! Любовалась, поворачивалась так и сяк, и вдруг поймала в тусклой амальгаме взгляд хозяйки. И чуть не закричала: столько в нем было ненависти! Впрочем, та быстро с собой справилась и стала не очень искренне, но улыбаться.
Я позвала Колю, и он полностью разделил мой восторг. И сказал, что берём. Когда отсчитывал деньги, как бы невзначай поинтересовался, почему платье не пригодилось. Хозяйка коротко ответила, что дочь передумала выходить замуж, переехала в другую страну с новым мужчиной, а платье велела продать. Мы с Колей переглянулись. Что ж, бывает.
Счастливая и окрылённая я вернулась домой. Снова надела платье и стала кружиться уже перед своим домашним зеркалом. Мама восхищалась и ахала. Правда, история платья ей не понравилась, но омрачать мою радость она не стала. Единственное – обратила внимание, что платье мне чуточку длинновато, и предложила подшить. Я согласилась, и мама присела передо мной, чтобы подколоть юбку на нужную длину. Воткнула одну булавку, вторую и вдруг нахмурилась. И стала внимательно прощупывать нижний шов, двигаясь вокруг меня, а потом резко встала и велела быстро снимать платье.
Я растерялась: с мамой у нас прекрасные отношения, я даже не помнила, когда б она со мной говорила таким резким тоном. Но платье послушно сняла. Мама вывернула его наизнанку и снова начала ощупывать швы. А потом принесла маникюрные ножницы и стала аккуратно отпарывать нижний шов у подола. Я изумилась, испугалась даже, стала спрашивать, что происходит. Мама сосредоточенно работала, не обращая на меня внимания. И вдруг ахнула, вытащив из шва что-то маленькое и чуть желтоватое. Я подошла поближе и тоже ахнула – на столе лежал человеческий зуб!
Через четверть часа на столе оказался почти полный комплект зубов. Здоровых и, видимо, женских. Я смотрела на эту кучку с ужасом, а мама – с гневом. Потом она взяла телефон, сфотографировала жуткую находку, велела мне принять душ, а сама начала кому-то названивать.
Я стояла под тёплой водой и рыдала: от страха, от непонимания происходящего и от жалости к себе, оставшейся без желанного платья. Ясно же, что после случившегося я это платье больше не надену, снова надо искать. Да и деньги ещё раз платить, а их и так не особо. В общем, плакала я довольно долго. А когда, нарыдавшись, вышла из ванной, застала у нас на кухне военный совет. Оказывается, мама успела вызвонить Колю и свою лучшую подругу Людочку. Жених сразу меня обнял, стал утешать и обещать, что это поганое платье мы сожжём, тётке он за такие шутки скандал устроит, а мне новое платье купит – ещё лучше. Я непроизвольно улыбнулась: Коля всегда знал, как улучшить мне настроение. А вот мама с Людочкой не улыбались. Они сидели в разных углах кухни, и каждая из них с напряженным лицом говорила по телефону.