- -
- 100%
- +
© Мария Мишечкина, 2025
ISBN 978-5-4496-2695-0
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
«Меня часто спрашивают, как я стал писателем, что повлияло на такой поворот моей судьбы? Я думаю, что здесь три причины. Одна из них – Господь Бог сподобил меня родиться писателем. Вторая – это жизнь, эти драматические события в детстве. Ну, а третья – красота наших мест, которую губят, губят, да погубить никак не могут… Ну, а главное, конечно, драматизм событий, какой-то тяжкий отрезок времени, выпавший на моё детство»
В. П. Астафьев. (Из интервью Н. М. Кавина с В. П. Астафьевым, 1995 г.)
В Игарской библиотеке. 1999 г.
ПРЕДИСЛОВИЕ
Мое знакомство с творчеством Астафьева началось задолго до личных встреч с писателем. И это неудивительно. В программе изучения отечественной литературы факультета журналистики Ленинградского государственного университета были немногие произведения В. П. Астафьева: «Стародуб», «Перевал», «Кража», «Звездопад». Упор делали на «Последний поклон». И, кстати, именно эта повесть дала повод для того, чтобы писателя стали причислять к представителям деревенской прозы.
В 1979 году сразу после завершения учебы в университете мы с мужем уехали по распределению в Красноярский край в город Игарку. Постепенно шаг за шагом началось знакомство не только с заполярным городом, но и необычайно насыщенной историей, судьбами людей, среди которых немало было личностей поистине талантливых.
Работая журналистом на местной телестудии в 80-е годы, а после её закрытия – в городской радиоредакции, я стала узнавать ближе Виктора Петровича. Сначала это были общие встречи. Проходили они, как правило, в годы юбилеев города, которые всегда совпадали с личными. Город был построен в 1929 году, а Виктор Петрович родился на 5 лет раньше. Вот эта разница в 5 лет всегда предопределяла особое праздничное настроение и родственное отношение к любимому городу, куда он всегда приезжал в год юбилеев в последние 20 лет своей жизни.
С 1992 года я работала в Игарском краеведческом комплексе «Музей вечной мерзлоты», встречи с Астафьевым стали частью не только моей деятельности, но и жизни. Нужно было собрать музейную коллекцию, связанную с пребыванием Виктора Астафьева в заполярной Игарке и с тем, как это отразилось на его творчестве. Оформить экспозицию, оказалось, не так-то просто. За писателем «деревенского» направления скрывался настолько сложный мыслитель-гуманист, что ограничиваться просто встречами и перепиской было невозможно. Постижение астафьевского слова, прозы было при этом крайне необходимо. Без этого не понять тёплого, отеческого отношения писателя к умирающему городу, в котором его не баловали теплом человеческого внимания. Одна из глав «Неизвестное об известной повести» посвящена «Краже» – именно это произведение всегда было для меня самым важным в понимании восприятия беспризорного Астафьева детства в северном городе.
Игарский период в жизни писателя очень значим. Осмысление этого пришло со временем. Очень знаковой я считаю фразу Виктора Петровича в интервью журналистке Т. Ф. Голдиной «Жить достойно» (газета «Коммунист Заполярья», 1989 г., №90). Он искренне отвечает на её вопрос о том, какое впечатление производит на него Игарка спустя последние 10 лет: «Вы знаете, это всё-таки город детства. Это как в семье русской. Ведь там, чем беднее, обиженнее дитя, тем оно милее материнскому сердцу, да наверное, отцовскому тоже. Игарка состарившаяся, она вызывает во мне чувство внутреннего страдания, горя какого-то, а в целом вызывает чувство умиления, хотя многое здесь изменилось». Виктор Петрович любил своё детство, родных да и город, одновременно гремевший как форпост социализма на Крайнем Севере и приют для многих ссыльных, а в конце ХХ века брошенный на произвол судьбы вместе со всеми оставшимися там людьми. Мы были свидетелями того, как бился наш Астафьев за чистоту Енисея, сохранение морского порта в Игарке и организацию переселения игарчан на материк. При встрече с президентом России Б. Н. Ельциным первое, о чём просил писатель – это выделение средств на переселение игарских пенсионеров на «материк».
Если бы не контакты с писателем, вряд ли я прочувствовала не только личные переживания за родной, ставший обездоленным город, но и его исполински щедрую душу, беспокойное сердце, которого хватало на всех. Виктор Петрович пережил так много, что трудно себе представить, ему выпали самые тяжкие испытания, какие сложно даже вообразить: в детском возрасте – смерть мамы, близких людей, скитания, голод, предательство, потом – тяготы войны, ранения, но даже после неё – смерть двух дочерей, бесконечная борьба за свободу творчества, за возможность говорить правду, помогать людям жить в достойных условиях, сохранять чистоту природы, человеческих отношений, родного языка. И все разговоры о том, что это был представитель «деревенской прозы» с «активной гражданской позицией», казались мне всегда каким-то неуместным упрощением. Это был великий Писатель, великий Солдат, великий Гуманист, у которого хватало смелости стоять до конца в любой битве, при любых лишениях, не угодничать, не пресмыкаться перед властями, говорить правду. И главное – любить свой народ, не осуждать, не обсуждать, а просто любить. То, как выражал Виктор Петрович свои сокровенные мысли на бумаге, не поддаётся никакой логике и изучению, этому нельзя научиться. Его повествования всегда понятны, словно кто-то близкий пересказывает тебе свои истории, а слова просто завораживают красотой и самобытностью, идущей от какого-то невероятно мудрого и неведомого нам источника. Ему дан был талант природой, высшими силами; всё, с чем писатель столкнулся в жизни, он видел и оценивал не просто как рядовой житель планеты, а человек, которому суждено стать прорицателем, пророком.
У каждого из нас свое постижение Астафьева. В музее мы, конечно, не ограничивались просто чтением его книг. Изучение архивов, переписка с очевидцами, встречи с ними были составной частью моей деятельности, хотя директору музея, в принципе, заниматься этим необязательно. Но я привыкла брать самое сложное в работе на себя, эту тему я делила только с главным хранителем В. А. Сергеевой (Кохан), которая проделала огромный труд по формированию музейной коллекции. В проектной и просветительской деятельности мне тоже довелось обращаться к Астафьеву. В 2004 году музей реализовал проект «Войди в мир с добром» совместно с общеобразовательной школой №1, в его рамках в Игарке было создано мозаичное панно на доме №10 второго микрорайона художником Е. П. Каунченко. В 2009 году другой проект «Васюткина тропа», финансируемый, как и предыдущий, на средства краевой программы «Социальное партнерство во имя развития», принёс всем участникам (а это были кроме игарских, еще и норильские, туруханские, подтёсовские школьники) огромную радость от встречи с Васюткой в лесотундре, от возможности оценить собственные творческие и даже физические силы. О многом другом говорить можно долго – литературных конкурсах, создании рукописных журналов в школах, просто беседах и уроках краеведения. Каждая такая встреча всегда проходила на подъёме.
Изданная по итогам проекта книга «К Астафьеву Васюткиной тропой» содержала часть моих исследований. В ней опубликованы тексты найденных архивных документов, полученных писем. Со временем были обнаружены новые материалы, факты. Это касается прежде всего здания детдома и личности Соколова Василия Ивановича, проявившего отеческую заботу к полуголодному и потерявшему интерес к жизни воспитаннику Виктору Астафьеву. Для любителей астафьевского слова, исследователей его творчества, я думаю, важны любые детали. Мне не давали покоя непонятные обстоятельства, противоречия, а иногда и некая несправедливость по отношению к репрессированному человеку, его месту в жизни других людей. Я очень благодарна всем, кто помог найти новые сведения в архивах – журналисту, краеведу г. Балаково Саратовской области Ю. Ю. Каргину, руководителю архива города Игарки С. Ф. Титовой, игарскому педагогу Е. В. Гаджиевой, журналисту В. Г. Григорьеву, руководителю Красноярского общества «Мемориал» А. А. Бабию, сотруднику Красноярской научной библиотеки Г. А. Лаптевой. Благодарю И. Табакаева за фотографию, используемую на обложке. Спасибо всем, кто написал воспоминания о встречах с писателем в Игарке, они размещены в главе «Мы помним». Завершает книгу статья в память о супруге Астафьева – М. С. Корякиной, ставшей его духовной опорой.
ОТКУДА ПОШЁЛ «СТЕРЖНЕВОЙ КОРЕНЬ»
У Виктора Петровича есть автобиографический очерк, который называется «Стержневой корень». Он публикуется нечасто, как правило, вместо предисловия или послесловия к какой-нибудь книге. Для меня это важное признание, которое многое открывает для понимания тех трудностей, которые довелось пережить в заполярной Игарке. Стержневым обычно называют корень, который является продолжением в земле стебля, он идет при развитии только в глубину, закрепляет и удерживает растение в земле. Кто и как помог прорастить этот главный корень в Викторе?
В Игарку!
О том, как попала сюда семья Астафьевых, написано много. Я буду обращаться к фактам, документам, и, конечно, рассказам самого Виктора Петровича. «Автобиография» его, кстати, появилась в 2004 г. в журнале «Урал». В произведениях это тоже нашло отражение, но с определенной долей вымысла. Семья Астафьевых прибыла в гремевший по всему миру новый морской порт в Игарке в «принудительно-добровольном» порядке. Одну часть семьи сослали вместе с детьми насильно как раскулаченных, но под благими предлогами «государственного промышленного освоения Севера», другая часть отправилась туда по собственной воле, «на дикие заработки».
Известно, что в 1931 году Виктор остался без матери. Лидия Ильинична Потылицына, вышедшая замуж за Петра Павловича Астафьева, утонула в Енисее. Мальчишке было всего 7 лет. Отец, уроженец и житель села Овсянка, работал в личном хозяйстве, был арестован 8 июля 1931 г. как враг народа, сын зажиточного мельника. Ему были предъявлены обвинения по статьям 58—10, 58—11 УК РСФСР, 1 апреля 1932 г. был осужден на 5 лет ИТЛ, отбывал срок на Беломоро-Балтийском канале.
Волна раскулачивания коснулась всей семьи Астафьевых. Дед Павел Яковлевич был арестован в то же время, что и его сын Петр. Обвинения предъявлены по тем же статьям, и приговор вынесен в апреле 1932 года. Но участь ему выпала другая в отбывании наказания. Семью Астафьевых лишили крова, выгнали из дома, отправили на пересыльный пункт. Под опалу попал даже прадед Виктора – Яков Максимович Астафьев (чаще его звали в селе Овсянка Мазовым), обосновавший ту самую мельницу, которая власть привела в состояние гнева. Ему было в то время более ста лет. Жена деда – Мария Егоровна (в девичестве Осипова) – родилась, как пишет Виктор Петрович в своей «Автобиографии», «на волшебно-красивой реке Сисим, в одноименном селе, ныне не существующем – затоплено». Маленький внук называл её любовно – «бабушка из Сисима». Так написал и на её могильной плите. Он вспоминает также в «Автобиографии»: «Ох, сколько горя и мук она приняла за свою жизнь в семейке Астафьевых и за семейку Астафьевых». Все тяготы, действительно, выпали именно на долю Марии Егоровны. Она воспитывала в то время своего младенца Николая, который только народился, а также всех деток Павла Яковлевича от прежних браков. Сколько было ребятишек – сейчас сложно сказать. Виктор Петрович пишет в «Автобиографии»: «Бабушка из Сисима со всей оравой попала на пересылку в Николаевку. Там, неподалеку от кладбища, на пустыре был огорожен колючей проволокой загон, в котором томились тысячи семей спецпереселенцев. В загоне не было никаких построек, даже нужников не было. Люди растоптали, размесили загон, скоро тут началась дизентерия, подкрадывались и другие страшные болезни, которые преследовали и преследуют скученных, обездоленных людей». В фильме С. Мирошниченко «А прошлое кажется сном» (1988 г.) писатель говорит о той же мазовской ораве ребятишек немного конкретнее: «Когда мужиков законопатили в тюрьму, их семьи отправили в Игарку. Очень нужны были рабочие руки, поэтому повезли туда – женщин и детей. Кого же ещё отправлять, если мужиков посадили? И она, бабушка из Сисима, с 7-ю детьми ехала в Игарку. Один был свой, остальные шестеро – чужие. Не было тогда в традициях бросать детей, отказываться». В их числе не было Виктора, он оставался в семье Потылицыных в Овсянке, где вскоре появился раньше срока освободившийся отец. Он женился, а в 1935 г. поехал на заработки в Игарку.
Бабушка из Сисима в ссылке взвалила на себя все хлопоты по содержанию семьи, дед постоянно где-то куролесил, чаще рыбачил. Приходилось Марии Егоровне наниматься в семьи домохозяйкой, чтобы свести концы с концами. Выручал Иван Астафьев, сын Павла Яковлевича, который, как только исполнилось 14 лет, пошёл работать, выучился на рубщика на лесопильно-перевалочном комбинате и стал помогать семье.
Игарка. Морской порт. 1938 г. Из архива В. Г. Григорьева
Петра Павловича не остановило перед поездкой на Север даже то, что его дед Яков Максимович и сыночек Павла Яковлевича горбатенький Алёша умерли в первую же зиму от цинги. Он взял с собою в Игарку не только Виктора, жену Таисию, но и появившегося в новой семье ребёнка Николая. Приехал сюда и освободившийся из тюрьмы Василий, сын Павла Яковлевича, которого осудили в 16 лет только за то, что рос в «зажиточной» семье.
Жилья в Игарке для прибывшей семьи не нашлось. Ютились по баракам. Виктор Петрович сохранил многие документы, которые касались его родных – фотографию Марии Егоровны в семье Питиримовых, куда она нанималась на работу, зачётную книжку работника лесозавода №3 И. П. Астафьева, его трудовую книжку. Всё это было передано им в Игарский музей. Позже к этим документам мы добавили справку отдела ЗАГС о смерти Павла Яковлевича Астафьева, который утонул в Енисее в 1939 г.
Семейство было большим, казалось бы, заработки должны быть у него на Севере приличные. Но… Как пишет сам Виктор Петрович в «Автобиографии»: «Что из этого получилось, можно узнать из повести «Последний поклон», прочитавши главы «Без приюта» и «Карасиная погибель». Без прикрас Астафьев описывает жизнь спецпереселенцев, таких в Игарке были тысячи. Если заглянуть в отчет 1939 года, который исполком Игарского горсовета подготовил к 10-летию Игарки, можно увидеть справку о составе населения: в 1929 г. – 200 чел., в 1930 г. – 2230 чел., а уже в 1931 г. – более 12 тысяч человек. Рост объяснялся массовым проведением насильственного переселения раскулаченных крестьян. Людей везли на баржах тысячами, а расселять их было негде. Власти оказались не готовыми размещать всех ссыльных (трудпереселенцев), которые были отправлены на Север.
Самая жестокая участь ожидала детей насильно высланных крестьян. Даже в семьях с двумя родителями были трудности с тем, как одеть и прокормить нескольких ребятишек. Отец Виктора, как он сам признавался, уезжал на рыбалку, заготовки дров, семья не видела его месяцами. Подросток стеснялся приходить к мачехе, здесь он всегда был лишним. Бабушка из Сисима помогала всем, чем возможно, но постоянно содержать внука была не в состоянии. Ходил с дедом Павлом часто на рыбалку, но тот и сам-то без угла оставался, жил при кирпичном заводе.
Старый город. 1937 г. Фото Б. Н. Иванова. Из архива автора
Упрёки сыпались от многих взрослых. В том числе и педагогов. Не все из них смогли удержаться от назиданий и напоминаний, что сироты и беспризорники – обуза для окружающих. Виктор много скитался. В поисках тепла и еды. В Игарке в 30-е годы порядки были строгими. Основное население составляли трудпереселенцы, ютившиеся в бараках. Они обязаны были отмечаться в комендатурах, «соблюдать нормы социалистической морали». Как ни старались насильно высланные поселенцы чтить законы, именно их постоянно подвергали проверкам, арестам и расстрелам. Мальчишки, бегавшие в Медвежий Лог, часто находили там гильзы. Местное население рассказывало, что кроме тюрьмы, находившейся в старом городе за магазином №1 Игарторга (позже – магазин «Рассвет»), было и другое место расстрела – живописный Лог между двумя частями города.
Игарторг. Бакалейно-гастрономический магазин №1 (так гласит вывеска) по улице Кирова. 1939 г. Из архива В. Г. Григорьева
Однажды у меня в 80-е гг. была встреча с Ефимом Ивановичем Почекутовым из семьи ссыльных из деревни Троица Пировского района. Он поведал то же самое, что и Астафьев – о расстрелах в Медвежьем Логе, где было небольшое тюремное здание, а основное всё же находилось в районе улицы Кирова. И в старой, и в новой частях города были участки для проживания спецпереселенцев с названиями «Пробуждение» и «Возрождение». Партийная идеология того времени предполагала обязательную «перековку» чуждых элементов. Вот и появлялись такие изощренные названия не только в газетах, но и в социальной сфере. В 1933 г. газета «Северная стройка» за 15 апреля сообщала: «Открывается аптека №2 на участке „Возрождение“ за Медвежьим Логом». А в архиве гороно есть приказ: «Назначается на работу ликвидатора на участке „Пробуждение“ с 1.11.1933 г. Яковлева Э. И». Газеты переполнены доносами, подписанными не фамилиями, а кличками. Люди боялись ночных стуков в дверь, это могло означать – за вами приехали. «Воронков» в Игарке не было в ту пору, увозили на кошевках (лёгких санях). По решению «тройки» расстреливали в считанные часы. Материалов, подтверждающих расстрелы в Игарке, много на сайте Красноярского общества «Мемориал». Неудивительно, что в городе после террора появились безнадзорно болтающиеся дети. Мест обитания для таких ребятишек, несмотря на строгие порядки, было много. Это и «Десятая деревня», точнее, барак №10 между улицами Шмидта и Смидовича, не раз горевший, но всё же долго служивший пристанищем для бродяжек, и временные сараюшки, которые строились вокруг кирпичного завода в Медвежьем Логе.
«Десятая деревня». Из архива автора
Во многом автобиографичный герой ранней повести В. Астафьева «Кража» Толя Мазов обитает до попадания в детдом именно в этих местах. Любили беспризорные дети и подсобные помещения городского театра. Здесь были установлены большие котлы, значит, всегда можно было согреться.
Дорога в приют
В повести «Последний поклон» содержатся подробные описания того, как жил Виктор после разрыва с семьёй. Мачеха нанималась на работу и была в постоянном поиске жилого угла. Места для Виктора и уж тем более пропитания не было. Поэтому и жил мальчишка, где придётся. Герой повести, как известно, ютился в заброшенном сарайном домишке, где «окна были завешены половиками, а мачехой были оставлены на полу лишь подушка, собачья и оленьи шкуры». Виктору тоже доводилось, как и герою повести, варить себе в ведре и печь на печке пластики картошки, воровать на конном дворе овёс, жарить его на вьюшке и выгрызать из шелухи зёрна. Конечно, в эту пору было не до учёбы. Нужно было позаботиться прежде всего о пропитании и тепле. Бродяжничество продолжалось долго – пока Виктора, голодного и падающего с ног, не увидела инспектор образования. Осунувшийся подросток едва держался на ногах. Но даже имея направление в интернат, он тянул как мог, не желая терять волю. Об этом пишет в главе «Без приюта» повести «Последний поклон»: «Сподобило меня прочитать какую-то дряхлую книжку о старом приюте да баек досыта наслушаться от обитателей старого театра о специсправиловках и страшных детдомах… Страх камнем лежал на дне моей души, и без того уже крепко надорванной».
И всё же привод в интернат был неминуем. «У меня – вши, чесотка, поэтому поместили одного в комнате, – рассказывал мне Виктор Петрович. – Совсем стало одиноко». Первое время закралась даже обида. Но со временем она отошла. Виктора Петровича очень удивило моё сообщение о том, что в архивах гороно есть приказ за 1940 г. о том, что его отец должен был платить за содержание сына в интернате, правда, фамилия искажена – «Остафьев». Писатель улыбнулся: «Вряд ли он за меня платил, были бы заработки, меня бы туда не отдали». Но формально, если в интернат брали ребёнка из семьи, где были родители, устанавливалась плата за содержание.
Приказ по Игарскому гороно об оплате за содержание детей в интернате. Из архива автора
В приказе №238 по Игарскому гороно от 20 декабря 1940 г. в пункте 2 перечислены 8 фамилий детей, которые содержались за счёт интерната. Всех остальных – а их 29 – определили с условием оплаты содержания родителями. В списке есть перечень имён 6-х детей Машихиных – все они из многодетной семьи местных «сельдюков», которые жили впроголодь.
Период пребывания в интернате нашёл отражение в повести «Кража». Это сложное драматическое повествование о лишениях и скитаниях беспризорников. И на нём есть смысл остановиться в отдельной главе, тем более, что эта повесть много раз изучалась мною для разработки экспозиции, при подготовке исследований вместе со школьниками, использовалась при проведении конкурсов.
Виктор Петрович при встречах никогда не жаловался на то, что выпало на его долю в тот период. Как только заходил разговор об интернатской жизни, он начинал вспоминать весёлые истории, забавные случаи. Только в 1999 году на завалинке детдома, ставшего прибежищем на два года в подростковом возрасте, он стал вдруг упоминать о горькой участи тёти Ули, её мужа, многих воспитанников, их родителей. О репрессиях и расстрелах он не мог написать в «Краже», ведь это были 60-е годы. Но зато только в этой повести можно прочувствовать и пережить вместе с Виктором те два года, где злоба, жестокость уживались вместе с сочувствием и пониманием.
Перед тем, как определили Виктора в интернат, он практически не ходил в школу. Поначалу после приезда с семьёй в Игарку его отдали в базовую начальную школу №2. В «Последнем поклоне» он пишет: «Кое-как одолел я четвертый класс, точнее, меня „перетащили“ из него в пятый». Тяжёлый промысловый труд на рыбалках перемежался с беспризорничеством, это привело к частым пропускам. К тому же не заладились в школе отношения с классным руководителем: «И я бы совсем бросил школу, да ходил в неё со скуки, да ещё чтобы раздобыть книжек, которые приохотился читать». Дело дошло до того, что в одном и том же 5-м классе уже в школе №12, как вспоминал сам писатель, числился три года. Новая жизнь в интернате шла по своим законам. Нужно было обязательно ходить в неполную среднюю школу №12. Находилась она в районе Медвежьего Лога. Не ближний свет для детей, которые проживали на улице Полярной (окраина города), но так сложилось, что именно к этой школе прикрепили интернат.
Неполная средняя школа №12. 1938 г. Из архива автора
Знакомство с архивами помогло мне понять, почему это произошло. В предвоенные годы детдом, переименованный в интернат, лихорадило от частой смены директоров. Приказы, докладные тех лет, сохранившиеся в гороно, свидетельствуют, что руководители пили, прогуливали, в интернате царила антисанитария. В октябре 1938 г. сюда пришла работать воспитателем комсомолка Екатерина Степанова, с 1 апреля 1939 года её назначили директором. Но уже 2 сентября этого года Екатерина Васильевна Степанова уволилась. Мне довелось встречаться с нею в период празднования 50-летия книги «Мы из Игарки». К нам в город она приехать не смогла, поэтому я навестила её в Красноярске. С гордостью показала мне Екатерина Васильевна книгу «Кража», подписанную бывшим воспитанником В. П. Астафьевым. И поведала горькую историю о том, как тяжело ей, молодой, давалась работа с беспризорными сиротами или лишёнными родительского внимания детьми. Жизнь у неё складывалась поначалу удачно. В Игарке работала в 1930 г. пионервожатой в горздраве (а было ей всего 16 лет), потом перешла в школу №1. Была здесь вожатой в то время, когда дети писали книжку «Мы из Игарки». Некоторые авторы даже рассказывали мне, что именно Катя Степанова была инициатором её создания, потому что видела книгу иркутских пионеров «База курносых», и та ей очень понравилась. С 1935 г. она заведовала пионеротделом в горкоме комсомола. В период массового террора в 1937 г. начались доносы и клеветнические нападки. Екатерину тоже обвинили во враждебных настроениях, осудили по 58-й статье. Отлучили от маленького ребёнка, срок она отбывала в Кемерово. Как рассказала мне Екатерина Степановна, она подозревает, что причиной ареста было то, что отец её мужа – бывший белогвардеец. Вернулась в Игарку в 1939 г. Ей предложили работать в интернате. Но долго оставаться в этом городе не смогла, о пропавших в год террора комсомольцах правду не говорили, чувство горести за несправедливое наказание не угасало. Она простилась не только с интернатом, но и с городом навсегда. В книге «Недетская судьба детской книги «Мы из Игарки» (2000 г., г. Москва) размещён полный рассказ об этом человеке. Нужно сказать, что Виктор Петрович никогда не осуждал Екатерину Васильевну за уход из интерната, хотя пришёл он туда именно при ней и помнил её очень хорошо. Откуда было знать подростку, что горе тогда в Игарке стороной почти никого не обходило.