- -
- 100%
- +
I
В первый день Пасхи в Лерии стало известно, что священник местного собора Жозе Мигейш внезапно скончался утром от удара. Это был полнокровный и сильно упитанный человек, прозванный приходским духовенством обжорою из обжор. Про его жадность к еде рассказывались самые невероятные истории. Аптекарь Карлос, ненавидевший его, говорил обыкновенно, когда тот выходил из дому после обеда, наевшись до отвалу, с красным от прилива крови лицом:
– Вон удав переваривает пищу. Скоро, наверно, лопнет.
Он и действительно лопнул в один прекрасный день, плотно поужинав рыбою. Никто не пожалел о нем, и похороны его привлекли очень мало народу. Вообще он не пользовался в приходе большим уважением, так как был крестьянином и сохранил грубые манеры и неряшливую внешность.
Дамы из его прихода не любили его. Он икал, исповедуя их, и, прослужив почти всю жизнь в деревенских приходах, не мог понять некоторых утонченных и сантиментальных привычек. Вследствие этого он лишился почти, всех своих исповедниц, которые перешли к отцу Гусмао, отличавшемуся: самым изысканным обращением.
Жозе Мигейш был мигелистом по убеждениям, и либеральные партии, их мнения и периодические издания приводили его всегда в бешенство:
– Драть надо этих негодяев, драть их! – бранился он, потрясая своим огромным красным зонтиком.
В последние годы он сделался домоседом и жил один, со старой прислугой и собакой. Единственным другом его был, настоятель Валладарес, управлявший в то время епископским приходом, по болезни епископа, удалившагося для поправления здоровья в свою виллу. Жозе Мигейш очень уважал настоятеля; это был сухой, близорукий человек с огромным носом, поклонник Овидия, любивший шуточки и ссылки на мифологию.
Настоятель называл своего друга Братом Геркулесом.
– Геркулесом за силу, а Братом за обжорство, – пояснял он.
На похоронах священника настоятель сам окропил святою водою могилу друга. И, бросая на гроб первую пригоршню земли, он сказал шопотом остальным священникам, намекая на свою привычку предлагать другу каждый день табаку из своей золотой табакерки:
– Это моя последняя щепотка ему.
Через несколько дней после похорон на площади города появилась собака, священника. Прислуга заболела и слегла в больницу. Дом заперли, а собака выла с голоду у всех дверей. Это был маленький, невероятно толстый пудель, отчасти напоминавший фигурою своего хозяина. Привыкши к рясам, он бросался к каждому встречному священнику и шел за ним с жалобным воем. Но никто не нуждался в несчастном животном; его били и прогоняли зонтиками. Бедная собака, гонимая, словно претендент на престол, выла целые ночи напролет. Однажды утром ее нашли мертвою около церкви и увезли на телеге для нечистот. Больше она уже не показывалась на площади, и священник Жозе Мигейш был окончательно забыт.
По прошествии двух месяцев в Лерии разнеслась весть, что в приход назначен другой священник. Говорили, что это очень молодой человек, только-что окончивший семинарию. Звали его Амаро Виера. Назначение его объяснялось протекцией, и местная оппозиционная газета «Областной Голос» поместила на своих страницах статью возмущенного тона о фаворитизме при дворе и о клерикальной реакции. Некоторые священники пришли в ужас от этой статьи.
– Ну, что там разговаривать! – сказал на это настоятель. – Какая там протекция! Просто у человека хорошие крестные. Мне написал об этом назначении министр юстиции Брито Коррена, Он пишет, между прочим, что новый священник – красивый мужчина. Таким образом, – добавил он с довольною улыбкою, – на смену Брату Геркулесу явится, пожалуй, Брат Аполлон.
Во всей Лерии был только один человек, знавший нового священника. Это был каноник Диас, преподававший в прежние годы в семинарии, где Амаро Виера был его учеником по классу морали. В то время, по словам Диаса, Амаро был худым и застенчивым молодым человеком.
– Я как сейчас вижу его перед собою в потертой рясе и с таким лицом, точно у него глисты. Но в общем это славный малый и очень сметливый.
Каноник Диас пользовался в Лерии большою известностью. За последнее время он очень располнел, и живот его так торчал, что выпирал рясу. Головою с проседью, мешками под глазами и толстыми губами он напоминал сладострастных монахов-обжор из старых анекдотов.
Диас жил со старухою-сестрою, сеньорою доною Жозефою Диас, и прислугою, которую тоже все знали в Лерии. Каноник слыл богачем: в окрестностях Лерии у него были земли, сдававшиеся в аренду; на его званых обедах подавалась на жаркое индейка, и вино его 1815 года пользовалось заслуженною славою. Но самым выдающимся явлением в его жизни (явлением, вызывавшим немало толков и сплетен) была его давнишняя дружба с сеньорою Августою Каминьа, которую называли обыкновенно сеньорою Жоаннера, так как она была родом из Сан-Жоана-да-Фос. Сеньора Жоаннера жила на улице Милосердия и сдавала комнаты. У неё была дочь Амелия, двадцати трех лет, хорошенькая, здоровая девушка, пользовавшаяся большим успехом у молодежи.
Каноник Диас был очень доволен назначением Амаро Виера в Лерию. Всюду – в аптеке, на улице, в ризнице собора – он расхваливал его за успехи в семинарии, за скромность и послушание. Даже голос у молодого священника был, по словам Диаса, «одна прелесть».
Наконец, однажды он с удовольствием показал прислужнику собора, подобострастному и молчаливому, человеку, письмо, полученное им от Амаро Виера.
Это было в августе. Они гуляли вечером вместе у Нового моста. Отсюда открывался широкий и красивый вид. Вверх по реке тянулись низкие холмы, покрытые темно-зелеными сосновыми рощами. У подножья их были разбросаны белые, приветливые домики, оживлявшие пейзаж. По направлению к морю, куда река несла свои воды среди двух рядов бледных ив, расстилались широкия плодородные, залитые солнцем поля. Города почти не было видно с моста. Только один угол мрачного здания иезуитского собора и часть кладбищенской стены с темными, остроконечными кипарисами открывались из за крутой горы, поросшей густою растительностью, среди которой виднелись развалины старого замка.
От моста тянулся вдоль реки Старый Бульвар. Это было тихое, тенистое место. Диас и прислужник медленно прогуливались здесь, и каноник спрашивал у прислужника совета относительно письма Амаро Виера. Дело в том, что ему пришла в голову блестящая мысль. Амаро просил его в письме приискать для него помещение в центре города, недорогое и по возможности с мебелью; а главное, чтобы хозяева были почтенные люди. «Вы, наверно, понимаете, дорогой отец-наставник – писал Амаро, – что именно мне нужно. Мне не надо роскоши; спальни и маленькой приемной вполне достаточно. Хозяева должны быть тихие, приличные люди, чтобы не было скандалов и непомерных претензий. Я вполне полагаюсь на вашу опытность и буду глубоко признателен за все ваши хлопоты и труды».
– И вот, друг мой Мендес, план мой таков: поселить его на квартире у сеньоры Жоаннеры, – закончил каноник с самодовольным видом. – Блестящая идея, неправда-ли?
– Поистине блестящая! – согласился прислужник подобострастным тоном.
– У неё свободна комната внизу, смежная с нею гостиная и еще одна комнатка, которая может служить кабинетом. Мебель прекрасная, постельное белье тоже… И дело это для сеньоры Жоаннеры выгодное. За комнаты, белье, стол и прислугу она смело может спросить шестьсот рейс[1] в день. Кроме того, приятно, что в доме будет священник.
– Видите-ли, я не знаю, хорошо-ли это будет из-за Амелии, – робко заметил прислужник. – Пойдут, пожалуй, сплетни. Девушка, ведь, молодая. Новый священник, говорят, тоже молод…
Диас остановился.
– Все это ерунда! А разве отец Иоаким не живет под одною крышею с крестницею матери? А у священника Педрозо не живут разве невестка и её сестра, девятнадцатилетняя девушка? Я не вижу в этом никакой беды. Сеньора Жоаннера сдает комнаты, как всякая квартирная хозяйка. Ведь жил же у неё один чиновник несколько месяцев.
– Да, но это не священник, – возразил Мендес.
– Тем более, тем более! – воскликнул каноник. И, остановившись, он добавил конфиденциальным тоном: – Кроме того, это дело было-бы очень удобно для меня. Мне это выгодно, друг мой.
Наступило краткое молчание. Прислужник сказал, понизив голос:
– Конечно, вы делаете много добра сеньоре Жоаннере…
– Я делаю, что могу, дорогой мой, – возразил каноник и, помолчав немного, продолжал нежным, добродушно-веселым тоном: – Она стоит этого, вполне стоит. Это воплощенная доброта. Если я не явлюсь к ней утром ровно в девять часов, она уже мне себя от беспокойства. А когда я был болен в прошлом году, она даже похудела от горя. И как она внимательна ко мне! Когда у неё режут свинью, то лучшие куски идут мне – святому отцу, как она меня называет.
И глаза его засверкали глупым довольством.
– Притом это очень красивая женщина, – сказал Мендес.
– Еще-бы! – воскликнул каноник, снова останавливаясь. – И как хорошо она сохранилась. Ведь она – не девочка, а на голове ни одного седого волоса. А кожа, какая! – И, понизив голос, он прошептал со сладострастною улыбкою, указывая на верхнюю часть груди и медленно проводя рукою по этому месту. – Это одно очарование! Притом она опрятна необычайно и так внимательна ко мне! Дня не проходит без того, чтобы она не прислала мне какого-нибудь подарочка – то вазочку желе, то тарелочку сладкого риса. Вчера она прислала мне яблочный торт, да такой вкусный, что даже сестра Жозефа сказала: «Яблоки тают во рту, точно они сварены в святой воде». Такое внимание трогает до глубины души, Мендес.
Прислужник слушал, угрюмо насупившись от зависти.
– Я прекрасно знаю, – сказал каноник, растягивая слова: – что здесь ходят про меня разные сплетни. Но это все клевета. Верно только то, что я очень привязан к этой семье. Но это началось еще при жизни мужа сеньоры Жоаннеры. Она честная женщина, вполне честная.
– Известное дело, злые языки никого не пожалеют, падре – заметил прислужник плаксивым голосом и, помолчав немного, добавил: – А в общем вам должно-быть дорого обходится эта дружба.
– И как еще! Подумайте только, с отъезда чиновника комнаты стояли пустые, и мне приходилось давать ей на хозяйство.
– Но ведь у неё, кажется, есть именьице, – заметил Мендес.
– Ну, это крошечный клочок земли, мой дорогой. Да и повинности и налоги очень велики. Потому-то я и говорю, что Амаро Виера – золотое дно. Получая с него по шестьсот рейс в день, да при моей помощи и маленьком доходе с имения от продажи овощей, она будет сводить концы с концами. Мне будет много легче тогда.
– Конечно, легче, конечно, падре, – согласился прислужник.
Они замолчали. Вечер был тихий и ясный, воздух неподвижен. На сильно обмелевшей реке блестел сухой песок; вода, сладко журча, медленно текла по мелким камням. На холмы спускался полумрак, – а красные и оранжевые облака над морем сплетались в причудливую декорацию.
– Какой славный вечер! – сказал Мендес.
Когда через несколько минут они поднимались по лестнице собора, каноник остановился и обратился к спутнику:
– Итак решено, друг Мендес, я поселю Амаро на квартире у сеньоры Жоаннеры. Это выгодно для всех.
– Очень выгодно, – почтительно согласился прислужник. – Безусловно очень выгодно.
И они вошли в собор, творя крестное знамение.
II
Через неделю разнеслась весть о том, что новый священник приезжает вечером с почтовым дилижансом. С шести часов каноник Диас и прислужник гуляли уже по площади Фонтана в ожидании Амаро.
Это было в конце августа. На длинном бульваре вдоль реки между двумя рядами старых тополей гуляли дамы в светлых платьях. С другой стороны, в бедном квартале, старухи сидели с пряжею у дверей, грязные дети играли и валялись на земле, обнажая при этом огромные животы, куры жадно рылись в уличных отбросах.
Было уже темно, когда дилижанс с зажженными фонарями съехал с моста и остановился у фонтана около гостиницы Креста. Путешественник в высокой шляпе и длинном священническом плаще, сидевший рядом с кучером, осторожно спустился со своего места, придерживаясь за железные перила, и огляделся по сторонам.
– Эй, Амаро! – окликнул его каноник, подходя ближе. – Здравствуйте, плутяга.
– Ах, отец-наставник! – ответил приезжий весело. И они обнялись в то время, как прислужник стоял в стороне, почтительно наклонившись, со шляпою в руке.
Было уже почти девять часов, совсем темно. В домах на площади все уже спало. В лавках под аркадами виднелся печальный свет керосиновых ламп, тускло освещавших сонные фигуры разговаривавших у прилавка людей. Выходившие на площадь извилистые мрачные улицы с мерцавшими кое-где фонарями казались необитаемыми.
Каноник Диас объяснял приезжему, как он устроил его. Квартиры он не нанимал: пришлось бы покупать мебель, брать прислугу и тратить много лишнего. Он предпочел занять для него комнаты в приличном комфортабельном доме; этим требованиям отвечают как нельзя более комнаты у сеньоры Жоаннеры. Они хорошо меблированы и очень чисты, из кухни не пахнет. Сеньора Жоаннера славная, богобоязненная женщина, очень экономная и предупредительная…
– А как насчет главного, отец-наставник? – Какая цена? – перебил его Амаро Виера.
– Шестьсот рейс в день. Это очень дешево. У вас будет спальня, гостиная…
– Великолепная гостиная, – почтительно вставил Мендес.
– А это далеко от собора? – спросил Амаро.
– В двух шагах. Можно ходить служить обедню в мягких туфлях. В доме есть молодая девушка, дочка сеньоры Жоаннеры, двадцати трех лет. Хорошенькая, немного капризная, но с хорошею душою… А вот и ваша улица.
Это была узкая улица с низкими, жалкими домами и тусклым фонарем в конце.
– А тут и ваш дворец! – оказал каноник, стучась в узкую дверь.
Из вестибюля шла наверх лестница со старинными чугунными перилами. Внизу и на площадке лестницы цвели кусты розмарина в деревянных кадках.
Сеньора Жоаннера ждала гостей на верху. Бледная, худая прислуга с веснушчатым лицом держала в руках керосиновую лампу, и фигура сеньоры Жоаннеры ясно выделялась на фоне выбеленной стены. Это была полная, грузная, высокого роста, женщина с очень белой кожей. Вокруг черных глаз виднелись уже морщинки. Вьющиеся волосы с красным бантом поредели над висками и у пробора, но руки и шея были красиво округлы, и платье очень опрятно.
– Вот ваш новый жилец, сеньора, – сказал Диас, поднимаясь по лестнице.
– Спасибо за честь, падре, большое спасибо. Вы, верно, очень устали с дороги. Сюда, пожалуйста. Осторожно, тут ступенечка вниз.
Она провела его в маленькую комнату с желтыми обоями. У стены стоял широкий, мягкий диван, а с другой стороны письменный стол с зеленым сукном.
– Это ваша гостиная, падре, – сказала сеньора Жоаннера. – Тут вы можете принимать гостей. А здесь, – продолжала она, открывая дверь в соседнюю комнату, – ваша спальня. Вот комод, шкаф для платья. – Она выдвинула несколько ящиков, похвалила постель, хлопнув рукою по упругим матрацам. – Здесь звонок. Требуйте прислугу всегда, когда вам угодно… Пожалуйте, вот ключики от комода… Может быть, желаете еще подушку? Одеяло только одно, но если вам угодно…
– Благодарю вас, не беспокойтесь, все прекрасно, сеньора, – ответил священник мягким, тихим голосом.
– Вы только скажите. Все, что можно, будет сейчас же исполнено.
– Ах, сударыня, – перебил ее Диас добродушным тоном. – Разве вы не понимаете, что ему прежде всего хочется поужинать теперь?
– Слушаюсь… ужин готов.
И она вышла поторопить прислугу.
Каноник тяжело опустился на диван и понюхал щепотку табаку.
– Славные комнаты, голубчик. Лучше и не найти.
– Мне всюду хорошо, отец-наставник, – сказал Амаро, надевая мягкия туфли. – В семинарии было много хуже. А в Ферао во время дождя у меня текло на постель.
Со стороны площади послышались звуки рожка. Амаро открыл окно. Ночь стояла темная. В городе было зловеще-тихо, точно под каменным сводом. Вдали у казарм били в барабан, со стен церкви Милосердия непрерывно слышался резкий крик филинов.
– Как это все печально, – сказал Амаро.
Но сеньора Жоаннера крикнула сверху, зовя их.
– Пожалуйте ужинать. Суп на столе.
– Пойдемте, пойдемте, вы, верно, на ногах еле держитесь от голода, Амаро, – сказал каноник, с трудом поднимаясь с дивана.
И, придержав Амаро за рукав рясы, он добавил:
– Вы увидите сейчас сами, какой чудный куриный бульон готовить эта дама. Хоть пальчики облизывай.
Посреди столовой, оклеенной темными обоями, стоял накрытый белою скатертью стол, с красивою посудою и стаканами, сверкавшими при ярком свете лампы под зеленым абажуром. От миски приятно пахло куриным бульоном, а на блюде дымилась жирная курица с белым, сочным рисом и репою. В стеклянном шкафу виднелся светлый фарфор. У окна стоял рояль, покрытый атласною выцветшею салфеткою. На кухне что-то жарили, и, почувствовав приятный запах, Амаро с наслаждением потер руки.
– Сюда, сюда пожалуйте. Там сквозит, – сказала сеньора Жоаннера, закрыв ставни у окон. – А вы, падре, не откушаете ли с нами, за компанию, – обратилась она к Диасу.
– Да уж разве за компанию, – весело ответил он и, сев за стол, развернул салфетку.
Сеньора Жоаннера поглядывала все время на приезжого. Он сидел с опущенною головою и молча ел, дуя на ложку. Волосы у него были черные, слегка вьющиеся, лицо смуглое, овальное, глаза большие, черные, с длинными ресницами.
Диас, не видевший его после семинарии, находил его возмужавшим и окрепшим.
– Какой вы были худенький тогда…
– Меня поправил горный воздух. – И он принялся рассказывать о своей печальной жизни в первом приходе, в маленьком горном местечке, где приходилось жить в зимнюю, суровую пору одному среди пастухов. Каноник наливал ему вино, высоко подняв бутылку, чтобы вино пенилось в стакане.
– Пейте, голубчик, пейте. Такого винца вы, небось, не пивали в семинарии.
Сеньора Жоаннера поставила на стол блюдо с печеными яблоками.
– Экая прелесть! Печеные яблоки! Этому блюду мы окажем должную честь. Наша сеньора Жоаннера – чудная хозяйка, мой друг, идеальная хозяйка.
Сеньора Жоаннера смеялась, обнажая крупные, пломбированные зубы. Она принесла графинчик с портвейном, положила с жеманным благоговением Диасу на тарелку мягкое яблоко, посыпанное мелким сахаром, и сказала, похлопывая его по плечу полною, рыхлою рукою:
– Это у нас святой, падре, поистине святой человек. Я многим обязана ему.
– Ну, ну, что об этом говорить, – возразил Диас, и на лице его появилось выражение глупого самодовольства. – Чудное вино! – добавил он, с наслаждением потягивая портвейн.
– Оно прекрасно вылежалось. Ведь оно от того года, когда Амелия родилась.
– А где она сегодня?
– Она поехала с доною Мариею в усадьбу, а оттуда к знакомым.
– Да, ведь вы знаете, эта дама – помещица. У неё настоящее графское имение… – пояснил каноник, лаская блестящим взглядом полную фигуру сеньоры Жоаннеры.
– Ну, полно, падре, какое-же это имение! Маленький клочок земли, больше ничего, – остановила она его, но, услышав мучительный кашель прислуги, которая стояла, прислонившись к стене, обратилась к ней недовольным тоном:
– Ну, ну, ступай кашлять на кухню. Здесь не место, Руса.
Девушка вышла, закрыв рот передником.
– Она, по-видимому, больна, бедная, – заметил Амаро.
– Да, она очень плоха. Это моя крестница, сирота… Я взяла ее к себе из жалости, а также потому, что моя прежняя прислуга слегла в больницу: эта бесстыжая баба связалась с солдатом.
Отец Амаро конфузливо потупил глаза и спросил, много-ли больных в городе в это лето.
– Много желудочных заболеваний от сырых фруктов, – проворчал в ответ Диас. – Наедаются арбузов и запивают их кружками воды. Ходит здесь и лихорадка.
Они заговорили, о местной лихорадке и о климатических условиях в Лерии.
– Я теперь значительно окреп сравнительно с прежним, – оказал отец Амаро. – Благодаря Господу нашему Иисусу Христу я чувствую себя вполне хорошо.
– И да сохранит вам Господь здоровье! Люди редко ценят это счастье, – заметила сеньора Жоаннера и принялась рассказывать о том, что у неё в доме живет шестидесятилетняя, разбитая параличем сестра, наполовину потерявшая рассудок. Зимою она простудилась и с тех пор, не переставая, худела и слабела.
Сеньора Жоаннера говорила спокойно, скатывая пальцами шарики из хлеба. У Диаса смыкались глаза. Все в столовой засыпало, казалось. Лампа гасла понемногу.
– Однако, пора спать, – сказал вдруг каноник, встрепенувшись. – Поздно уже.
Отец Амаро встал и прочитал с опущенными глазами послеобеденную молитву.
– Не угодно-ли захватить с собою лампу, падре? – спросила сеньора Жоаннера предупредительным тоном.
– Нет, благодарю вас; мне не нужно. Покойной ночи.
И он медленно ушел, ковыряя в зубах зубочисткою.
Сеньора Жоаннера вышла на площадку лестницы посветит ему. Но священник остановился на первой ступеньке и спросил, обернувшись:
– Завтра ведь пятница – постный день… Неправда-ли, сеньора?
– Нет, нет, – перебил его каноник: – завтра вы обедаете у меня. Я зайду за вами утром, и мы отправимся вместе к настоятелю, в собор и повсюду.
Сеньора Жаонпера поспешила успокоить священника.
– Вы не беспокойтесь о постных днях, падре. Я соблюдаю посты очень аккуратно.
– Я потому сказал, – объяснил Амаро, – что в наши времена никто не хочет соблюдать постов…
– Вы правы, падре, – согласилась она. – Но я не из таких. Я забочусь прежде всего о спасении своей души.
Раздался громкий звонок.
– Это, верно, Амелия, – сказала сеньора Жоаннера.
– Ступай, открой дверь, Руса.
Внизу хлопнули дверью, затем послышался говор и тихий смех.
Чей-то голос сказал до свиданья, и Амелия взбежала по лестнице, слегка подобрав спереди юбку. Это была красивая, здоровая, хорошо сложенная девушка высокого роста. На голову её был накинут белый шарф, а в руках она держала ветку розмарина.
– Иди, иди, дочка. Вот новый падре, он приехал сегодня вечером.
Амелия остановилась в некотором смущении, глядя наверх, где стоял Амаро, прислонившись к перилам. Она тяжело дышала и раскраснелась, поднимаясь бегом по лестнице. Её живые, черные глаза ярко блестели, и от всего её существа пахло свежестью полей.
Амаро сошел вниз, прижимаясь к перилам, чтобы пропустить девушку, и пробормотав невнятное приветствие. Каноник, тяжело выступавший сзади него, остановился посреди лестницы и преградил Амелии путь.
– Вы что гуляете до такого позднего часу, плутовка?
Она засмеялась и проскользнула мимо него наверх в то время, как он выходил, отгоняя прислугу от двери.
– Ладно, ладно, уходи, голубушка, разболеешься. Значит, завтра в восемь утра, Амаро. Будьте готовы к этому времени.
Амаро запер за собою дверь спальни. Постель была открыта, и от чистого белья приятно пахло стиранным полотном. Над изголовьем висел старинный образ Христа на кресте. Амаро открыл молитвенник, опустился на колени у кровати и перекрестился. Но он чувствовал себя таким усталым, что скоро начал зевать. И среди обычных молитв, которые он читал машинально, ему были слышны наверху над его спальнею шаги Амелии и шуршанье крахмальных юбок, которые она встряхивала, раздеваясь.
III
Амаро Виера родился в Лиссабоне в доме маркизы д'Алегрос. Отец его был лакеем маркиза, мать горничною и доверенным лицом при маркизе. У Амаро сохранился дагерротип матери. Это была здоровая женщина с густыми бровями, толстыми, чувственными губами и прекрасным цветом лица. Отец Амаро умер от удара, а мать, отличавшаяся всю жизнь завидным здоровьем, умерла через год от горловой чахотки. Амаро исполнилось тогда шесть лет. У него была сестра, жившая с раннего детства у бабушки в Коимбре, и дядя, зажиточный торговец в квартале Эстрелла. Но маркиза привязалась к Амаро, оставила его у себя в доме после смерти родителей и занялась его воспитанием.
Маркиза д'Алегрос овдовела в сорок три года и стала жить большую часть года в своем имении. Это была добрая и ленивая женщина, благоговевшая перед духовными лицами и вечно занятая церковными делами; при её доме даже была устроена часовня. Обе дочери её, воспитанные в страхе Божием и в поклонении последним модам, были ханжами и говорили с одинаковым жаром о христианском смирении и о последних модных журналах. Один журналист того времени оказал про них: – Они думают каждый день о туалетах, в которых явятся в рай.
Маркиза предназначила Амаро к духовной карьере. Его худенькая, бледная фигурка вполне соответствовала этому назначению. Он любил атмосферу церквей и часовен и лучшим удовольствием было для него сидеть среди женщин, прижавшись, к теплым юбкам, и слушать их рассказы о святых. Маркиза не пожелала отдать его в школу, опасаясь влияния скверных товарищей и духа неверия. Домашний капеллан преподавал ему латынь, а старшая дочь маркизы, дона-Луиза давала ему уроки французского языка и географии.