Оркестранты смерти. ч.1. Симфония войны

Глава 3. Прибытие в контору

Я вылез из пригородного автобуса у бетонного забора КПП тренировочного лагеря. Серое утро, серый бетон. На нем черной краской кто-то вывел: «Кровью захлебнется тот, кто усомнится в нашем миролюбии, ибо милосердие наше беспощадно!» Фраза была пугающей, бессвязной, она не укладывалась в сознание. Я перечитал ее несколько раз. Логики в ней не было – лишь взрывающая мозг эмоция, тяжелая и бессмысленная, как сама война.

Пройдя КПП вместе с десятком таких же, как я, «псов войны», мы были направлены в двухэтажное кирпичное здание. На фасаде была выложена цифра – «1984». Первым делом от нас потребовали отвязаться от всех соцсетей и сдать телефоны.

Я задержал палец над кнопкой «Удалить аккаунт». Вот это уже окончательно. Не то чтобы я считал себя блогером – но это была привычка, часть жизни. Полистать перед сном ленту, увидеть, куда поехали друзья, разместить свои фотографии. Там оставались мы с женой и сыном: на море, в поезде, на каруселях – молодые, беззаботные, счастливые. И теперь одним касанием пальца нужно было стереть все это. Мгновение показалось вечностью. Я, задержав дыхание, как перед выстрелом, опустил палец…

Нас усадили за длинный стол, выдали ручки и первое задание – заполнить без ошибок, печатными буквами, анкету листов на десять. Сука! Без ошибок! Оформление загранпаспорта в ОВИРе показалось детской забавой. Я смог заполнить все правильно только с третьего раза. Некоторым бедолагам не удавалось и после десятого. Правда, нас никто не подгонял – в соседней комнатке стоял чай, лежали печенья и ириски «Золотой ключик». Ириски противно прилипали к зубам.

После анкеты – сразу на анализы. Инструкция администратора этой богадельни удивила: «С медсестрой не разговаривать. Себе дороже выйдет». Но как удержаться? Я же из культурной столицы, ловелас со стажем. А там было на что посмотреть: медсестра – невысокая, натуральная блондинка с алыми губами и пятым размером груди. Но горе тому, кто попытался бы заигрывать. Внешне она напоминала унтерштурмфюрера СС из Освенцима.

– Здравствуйте, – я постарался улыбнуться как можно шире, демонстрируя дружелюбие.

– Руку, – отрывисто бросила она, обработала палец спиртом и с размаху вонзила в подушечку что-то острое. У меня было четкое ощущение, что скарификатор уперся в кость. Дыра получилась такая, что кровь брызнула веселой струйкой.

Увидев мои ошарашенные глаза, блондинка кровожадно усмехнулась и бросила только одну фразу: «Привыкайте… Свободны. Идите в следующий кабинет, к безопаснику».

К безопаснику я зашел, держа указательный палец во рту, пытаясь унять кровотечение. Голова шла кругом от этого конвейера, который с чудовищной скоростью превращал меня из обычного клерка в орудие смерти. Ощущение было такое, будто я попал в жернова огромной, бездушной машины.

Безопасник, не глядя мне в глаза, минуты три монотонно бубнил о том, чего делать нельзя: иметь телефон, звонить, писать, разговаривать с гражданскими и бойцами незнакомых подразделений… Проще говоря, можно было только слушать командиров и выполнять приказы. В случае нарушения инструкции прогнозировалась «серьезная воспитательная работа» с моими внутренними органами. Раненый палец мгновенно перестал кровоточить во рту – видимо, организм в целях экономии сил сам перекрыл краник.

Подписав какие-то бумаги, я был отправлен на второй этаж к «кадровикам» для выбора позывного. Лестница вела в другой мир. Второй этаж встретил меня взрывами хохота. Здесь царила атмосфера какого-то истерического веселья, пьянящей братской поддержки, которая выражалась в том, что каждого выходящего из кабинета спрашивали присвоенный позывной, ржали, после чего хлопали по спине со всей дури – так, что шаталось все тело.

Еще в анкете нам было приказано придумать пять вариантов позывного с категорическим запретом брать названия городов, рек и вообще любых географических объектов – все было уже «занято».

Придумать позывные для двухсот человек в сутки – задача нетривиальная. Поэтому «кадровики» изгалялись как могли. «Бухой», «Старпер», «Дракоша», «Кексик» – вот лишь малый перечень их «игривых» творений. Идеи накатывали волнами. К моему приходу раскрылась тема ботаники: уже вышли бойцы с позывными «Лопух», «Репей» и «Лютик».

Но мне повезло.

Молодой парень за столом пробежал глазами мои варианты, сокрушенно покачал головой. Задумчиво кинул взгляд в окно, словно ища там объект, с которым мне предстояло сродниться. Рассеянно пролистал мою анкету. И вдруг оживился, увидев графу «знание иностранных языков».

– Братан, ты же не суеверный? – скорее констатировал он, чем спросил.

Я утвердительно мотнул головой.

– Тогда тебе повезло. У нас вчера повара случайно грузовиком раздавило. Боец с 2014-го, пять ранений, сюда комиссовали на заслуженный отдых… А тут такое. Какие он сырники готовил, эх… Шеф-поваром когда-то был, в заводской столовой. Короче, будешь «Французом».

Так, в одно мгновение, я обрел имя. Не я его выбрал – оно выбрало меня по воле случая, по чужой трагедии, ставшей моей отправной точкой.

На вещевом складе получили все: спальник, пенку, обувь, рюкзак, форму. Все новенькое, пахнущее заводской химией и чем-то еще – неотвратимостью. И здесь произошло окончательное превращение.

Выдача напоминала стихийную раздачу подарков у Деда Мороза, который явно переработал и был не в духе.

– Следующий! Размер! – рявкнул бородач за деревянной оградкой, отделяющей еще гражданскую толпу от стеллажей с вещевым имуществом. На стол полетели стопки одежды. Тяжелые, неуклюжие.

– Распишись. Давай, не задерживай народ!

Я развернул сверток. Камуфляж. Не уставной, скучный, а ядовито-пятнистый, словно предназначенный для войны в каком-то психоделическом аду. Куртка пахла свежеотпечатанной судьбой. Она была жесткой, колючей. Ее, наверное, можно было поставить в угол – и она бы стояла, не сгибаясь. Идеальная осанка гарантирована.

Мужик за столом протянул мне армейские ботинки. Я взял их в руки, оценил грубый вес, и… вежливо вернул обратно.

– Свои есть, – ткнул я пальцем в свои проверенные берцы, стоимость которых позволила бы долететь из Москвы до Владивостока. – Не подведут.

Мужик лишь хмыкнул и без возражений швырнул ботинки обратно в кучу.

Переодевались тут же, среди таких же оголтелых новобранцев. Я взглянул на свое отражение в запыленном оконном стекле и невольно поразился. Фигура стала грубее, угловатее, потеряла гражданские очертания. Исчезла легкость движений – будто на меня надели не одежду, а тяжелый, негнущийся панцирь. Я стал частью этого пестрого зеленого массива – одним из многих, облаченных в одинаковую кожу.

И совершилась странная, почти мистическая подмена. Гражданская одежда, аккуратно сложенная в пакет, вдруг показалась до жалости хрупкой, беззащитной, почти стыдной в своей мягкости и мирной яркости. А эта форма, колючая и пропахшая войной, перестала быть чужой. Она стала второй кожей. Исчезла гражданская личность, человек; в один миг мы стали солдатами, кеглями для боулинга: одинаковыми и зелеными.

Определили меня в Шестой штурмовой отряд. Отрядов этих в лагере было более двадцати, численностью до ста человек. Получил казенное имущество – спальник, вещмешок, прочие принадлежности нового быта – и отправился к представителю отряда.

Специализацию здесь давали без долгих разговоров, руководствуясь какой-то своей, сокрытой от посторонних глаз, логикой. Подошел мой черед.

Представитель отряда, человек с усталым, невозмутимым лицом мелкого чиновника, бегло взглянул на мои бумаги.

– Соображаешь в цифрах? Считать хорошо умеешь? – спросил он без всякой заинтересованности, словно спрашивал о погоде.

Я, несколько смущенный такой прямотой, пробормотал что-то утвердительное, мол учился в математической школе. Мне почему-то очень хотелось получить автомат, ощутить его надежную тяжесть в руках, чувствовать себя бойцом в самом прямом смысле этого слова.

– Ну, что ж… Коли хорошо считаешь – прекрасно. Пойдешь в вычислители, – объявил он тоном человека, поставившего точку в давно решенном деле.

Во мне что-то дрогнуло. Мне представились не поля сражений, а бесконечные столбцы цифр, бумаги, лампа под абажуром…

– Я бы, собственно… с автоматом хотел побегать… – начал я было нерешительно.

Он поднял на меня глаза, и в его взгляде не было ни злобы, ни раздражения – лишь спокойная, ледяная уверенность в бессмысленности любых возражений. В его молчании читалась вся необоримая сила установленного порядка, против которого спорить так же бесполезно, как и против осеннего ночного дождя в конце ноября.

– Куда сказали, туда и побежишь, – произнес он тихо и четко, и в этих словах заключалась вся непреложная суть моего нового положения.

Я молча кивнул. Что же, значит, буду вычислять: «Мамы всякие нужны, мамы всякие важны». Отошел в сторонку, глядя, как другие получают свои назначения с той же покорностью судьбе. И понял я в тот миг, что здесь исчезает не только твое прошлое имя, заменяясь на «Француза», но и твоя воля, твои хотения. Ты – всего лишь винтик, и твое место определяет безжалостный ход механизма, что зовется войной.

И от этой мысли стало на душе тихо, пусто и немного грустно, как бывает в преддверии долгой и однообразной работы.

Получив назначение, я отправился в расположение. Судьба моя решилась в несколько фраз, без моей воли, и теперь мне предстояло быть вычислителем. В голове уже складывался образ этого неведомого мне занятия: цифры, таблицы, какая-нибудь логарифмическая линейка…Падающая на Пентагон ядерная ракета, прилетевшая по рассчитанному мною маршруту. Все это было тихо, безопасно и до смерти скучно.

В углу огромного ангара, куда меня направили, я разложил свой нехитрый скарб. Ангар этот, пустой и продуваемый, вмещал, должно быть, человек восемьсот. Они располагались прямо на полу, на тонких пенках, и их фигуры в одинаковом камуфляже сливались в одно серо-зеленое безликое пятно.

Тут я вспомнил о сумке. Большая, тяжелая сумка с медикаментами, которую с такой заботой собрали мне родные, словно этим они могли оградить меня от всех бед. Она стояла рядом, немой укор моей беспомощности. Я взял ее и пошел искать мединструкторов. Они о чем-то спорили возле брезентовой палатки с табличкой «медпункт» над входом.

– Вот… – сказал я, ставя сумку на землю. – Возьмите что надо. Мне все равно не пригодится, я теперь вычислитель.

Они на мгновение отвлеклись, один из них молча раскрыл сумку, покопался среди бинтов, йода, обезболивающих, кивнул.

– Спасибо, браток. Лишним не будет. Ты откуда?

– Француз. Шестой штурмовой отряд, вычислитель.

Я вернулся в ангар, прилег на свой спальник, уставившись в железные перекрытия потолка. Мысли были путаными и тягучими. Прошло, наверное, часа два. Я уже начал дремать, как вдруг над собой увидел знакомую фигуру представителя отряда. Тот же усталый чиновник с бесстрастным лицом.

Он постоял секунду, глядя на меня сверху вниз, потом произнес негромко, без всякого выражения:

– В общем, так. Будешь не вычислителем. Будешь санинструктором. Недобор у нас.

И, не дожидаясь ответа, развернулся и пошел прочь, растворяясь в полумраке ангара.

Я так и остался лежать, пытаясь осмыслить этот новый поворот. Вычислитель… Санинструктор… Слова разные, а суть одна – куда сказали, туда и побежишь. Только теперь бежать предстояло не к штабным столам, а в самое пекло, туда, где кричат и стонут, или уже не кричат и не стонут. Что лучше – непонятно.

На шесть вечера была объявлена «политинформация». У дверей ангара, на холодном асфальте, сидела тощая вислоухая дворняга. Она с любопытством заглядывала внутрь, готовая в случае чего резко рвануть в кусты. Пса звали «Трехсотый» (так называют на войне раненых). Он был трусливым, вечно голодным и невероятно любопытным. В его окрасе угадывались следы далекой родословной – помесь болонки с русским терьером, у которого, как у охотничьей собаки, специально вывели отсутствие чувства насыщения.

История его появления в лагере была уже легендой. В первый же день, как пес прибился к вагнеровцам, он увязался за группой, отрабатывающей действия при попадании в засаду. На лесной тропинке, по которой двигалась колонна, внезапно раздались выстрелы автоматов, снаряженных холостыми патронами, сработала растяжка с сигнальной ракетой, полетели взрывпакеты. Пес, скуля и подвывая, метался между бойцами, залегшими в круговую оборону. Потом он рванул с тропинки в лес, лбом ударился о березу, отскочил от нее и, обезумев от страха, прыгнул в канаву, куда уже прилетел армейский взрывпакет. Взрыв слился с пронзительным визгом собаки, что придало тренировке максимальную реалистичность.

Когда группа была «уничтожена», бойцы вытащили пса из канавы. У него был обожжен бок и сломана лапа. Его принесли в медпункт, где сразу решили провести санобработку и наложить на раненую конечность фиксирующую шину.

Пес, оглушенный взрывом, очухался на столе и, впился зубами в первую же ладонь. Его придавили, зажали морду, но он вырывался, пока не выдохся. Контуженный пес, видимо, решил, что его хотят добить, и принял решение продать свою жизнь как можно дороже. Схватка на перевязочном столе закончилась ранением еще двоих бойцов, но в итоге сила победила – пса зафиксировали ремнями, зажали морду и обработали раны. После этого его положили в картонную коробку, бросив внутрь рваный ватник. Пес затих, лишь изредка жалобно поскуливая, словно проклиная тот день, когда приблизился к людям с оружием.

Но в лазарете его усиленно кормили, и он быстро пошел на поправку. Пес повеселел, стал озорничать, пытаясь вытащить из карманов бойцов что-нибудь съестное. Его тискали, гладили, мяли – он напоминал о доме, о мирной деревне, о дворовой живности. Ему стали нравиться эти руки, пропахшие порохом, машинным маслом и жирным черноземом. Он стал своим, частью этого странного, жестокого, и в то же время братского мира.

Я почесал его за ухом, и он ткнулся мне холодным носом в ладонь – не столько из благодарности, сколько в надежде на что-нибудь вкусное.

Но нас уже позвали внутри ангара для проведения, как народ пошутил, «урока о важном». Невысокий коренастый боец с лицом, будто вырубленным зубилом, провел «политинформацию» – короткую, как удар топором по темечку.

– …Пока у вас еще есть свободное время, мы поговорим о том, что такое ЧВК «Вагнер», кто мы такие и зачем мы здесь.

Прежде всего, запомните: «Вагнер» – это частная военная компания. Мы – не армия, не государственная структура. Наш товар – победа, а прибыль измеряется не в деньгах, а в выполненных задачах. Мы – оркестранты войны. Вагнер – это оркестр, который играет четко, быстро и без пауз на перекуры. Мы – те, кто решает проблемы, которые другим не под силу.

Голос оратора гулко отдавался в глубине ангара. Перед «политруком» сидело человек семьдесят, в новенькой форме, еще пахнущие домашними котлетами и мягкими диванами.

– …Для этого в «Вагнере» все устроено максимально просто. Здесь нет бюрократии, нет долгих согласований, нет лишних звеньев. Если для задачи нужно оружие, оборудование или специалист – все это появится мгновенно, благодаря тесному сотрудничеству с Министерством обороны России.

– А если нам потребуется… ну, допустим, атомная бомба? – с подковыркой в голосе бросил кто-то из задних рядов.

«Политрук» сокрушенно покачал головой, беззлобно выругался.

– Шутник? Какая еще бомба? Мы здесь города не стираем – мы их берем. Но если кто-то будет настаивать… обязательно отыщем!

Мы не тратим время на бумажки. Мы тратим его на результат. Мы гибкие, мы быстрые, мы – «Вагнер», – в голосе политрука зазвенела сталь.

– Но есть вещи, которые не меняются. Это наши принципы. Их можно выразить просто: «Здесь нет места лжи, нет места слабости. Заколеблешься – подведешь братьев! Здесь есть только правда, только дисциплина, только братство».

Руководство компании лично берет на себя обязательства перед каждым из вас. Вы получите все, что нужно для выполнения задач: оружие, снаряжение, финансирование. Если будете ранены – вам окажут помощь. Если погибнете – ваши семьи не останутся без поддержки. Руководство строго следит за этим. У нас есть бойцы, которые потеряли конечности в боях, но они никогда не были брошены. Им выплачивают пенсии, о них заботятся волонтеры. Потому что «Вагнер» – это семья. И в этой семье никто не забыт.

Здесь каждый командир слышит своего бойца. Здесь каждый может расти, пока не упрется в потолок своих возможностей. Здесь ты нужен своей стране, своему коллективу.

И, наконец, кодекс «Вагнера». Это не просто правила – это наш хребет. Запомните их, впитайте, живите по ним.

Политрук, отмеряя шаги, подчеркивая каждую фразу взмахом руки, декламировал:

– Честь Русского солдата – превыше всего. Мы никогда не опустимся до подлости, не предадим, не согнемся. Не важно, откуда ты: из Якутии, Татарстана или Украины – здесь все свои. Но здесь ты русский солдат, потому что воюешь за Россию.

Не сдавайся врагам живым. Но если попал в плен – погибни, унеся с собой как можно больше врагов. Но… – политрук чуть притормозил и жизнеутверждающе улыбнулся, – здесь у меня для вас радостная новость: хохлы вагнеровцев в плен не берут. Так же, как и мы не берем в плен «азовцев» и иностранных наемников. Про остальных – думаем. Помним, что пленного нужно кормить, охранять… Зачем нам это?

Он вновь зашагал из стороны в сторону, периодически закрывая собой заходящее за горизонт солнце.

– Чти своих погибших товарищей. Никогда не говори о них плохо. Рано или поздно ты встретишься с ними. Нам уготована смерть в схватке, а не немощными стариками на кровати. Мы – воины, и наш удел – сражаться. Помогай товарищу в бою. Сегодня ты прикрыл его – завтра он прикроет тебя.

Будь скромен. Не кичись своим ремеслом. Храни тайну «Вагнера». Никаких данных о ЧВК ты никогда никому не сообщаешь. Никогда не мародерствуй. Мы – не грабители, мы – солдаты. На войне и дома – не бухай. Трезвость – наше оружие. Не употребляй наркотики. Не воруй, не грабь, не насилуй. Мы – не бандиты, мы – воины. Мирных – не трогать. Но если стреляют в тебя – значит, не мирные. Убивай, не сожалея. Храни свой жетон.

– А нам не дали жетоны!

– Скоро получите.

Этот кодекс – не просто слова. Это – наша жизнь. Это – то, что делает нас «Вагнером». И теперь это – ваша жизнь, ваша судьба. Вы – часть истории России, которая пишется кровью и потом. И я верю, что каждый из вас оправдает это доверие.

В ангаре повисла тишина. Мы молчали, переваривая сказанное. Где-то далеко бухали взрывы и слышалась трескотня автоматов. Потом один из сидящих осторожно уточнил:

– А что будет, если я нарушу этот кодекс?

«Политрук» помолчал, вглядываясь в лицо спросившего. Потом медленно, будто его шея с трудом поворачивалась, покачал головой.

– А вот этого я никому не рекомендую, – прошептал он сипло, и от этого шепота по спине побежали мурашки. – Проще пойти и самому повеситься в ближайшем овражке.

Очень скоро я понял всю правоту его слов.

Завтра наступило раньше, чем мы успели осознать, во что ввязались.

Глава 4. Подготовка штурмовиков ЧВК «Вагнер»

Учиться – это всегда весело и интересно, особенно, если тебя учат увлеченные люди, да на свежем воздухе, да с хорошей кормежкой, да с любимой мужской игрушкой – оружием, и рядом с тобой надежные товарищи. Я воспринимал все происходящее как военно-патриотическую игру «Зарница», которая мне очень нравилась, и от которой не хотелось отрываться ни на минуту. Учили от простого к сложному: от действий в одиночку к действиям в составе группы, с вниманием к каждому и каждой детали. К любому инструктору можно было подойти с интересующим тебя вопросом, к каждому обращались на «ты» и по позывному. Никаких построений, строевых смотров и подшивания подворотничков. Никаких «так точно» и «есть, сэр». Когда я в первый раз обратился на «вы» к своему командиру – человеку старше меня, прошедшему через горячие точки разных стран, внушавшему уважение одним своим видом – то услышал очень конкретное: «Если будешь выкать, лицо тебе разобью».