Проза розы

Однажды вечером они гуляли по набережной, где ветер с реки был холодным и резким. Фил рассказывал о первом своём командире, старом служаке, который учил его не только стрелять, но и точить ножи так, чтобы они «пели». София слушала, закутавшись в плащ, и её щёки порозовели от холода.

– А у вас был кто-то? – неожиданно спросил он. – Кто вас… учил? Не как легитиматора. Как человека.

Она задумалась, смотря на тёмную воду.

– Моя бабушка. Она была… ботаником. До запретов. Она научила меня не только называть растения, но и чувствовать их. Говорила, что у каждого цветка есть душа. И что роза – самая противоречивая. Она дарит красоту, но требует крови за свою защиту. – София взглянула на него. – Она умерла, когда мне было пятнадцать. От «идеологической дивергенции». Так тогда называли инакомыслие.

– Простите, – пробормотал он.

– Не за что. Это просто факт моей жизни. Как и ваши окопы – факт вашей.

Они шли дальше. Потом она спросила:

– А вы никогда не хотели… уйти? Из Легиона?

Вопрос был настолько крамольным, что Фил остановился. Он посмотрел на патрульный катер, проплывавший по реке, на огни на том берегу, которые были «Той Стороной».

– Нет, – честно сказал он. – Куда я пойду? Легион – это всё, что я умею. Всё, что я есть.

– Вы – не только Легион, – тихо возразила она. – Вы – тот, кто плакал в парке. Тот, кто подарил нож для хлеба. Тот, кто чувствует аромат роз.

– Но без Легиона… я никто.

– А может, без Легиона вы наконец станете собой?

Он не ответил. Не мог. Эта мысль была слишком страшной и слишком… желанной.

Однажды, когда они сидели в маленьком, почти пустом читальном зале архива, София положила перед ним листок.

– Я… попробовала кое-что написать. Не отчёт. Не анализ. Скорее… наблюдение.

Он взял листок. Там были не стихи, а проза. Короткие, точные зарисовки.

«Объект F. Наблюдение №7.

Сегодня он рассказал о ручье. Его голос, обычно стальной, стал мягким, как вода, о которой он говорил. В углах глаз – морщинки, которых раньше не было. Не от возраста. От улыбки, которая пытается пробиться сквозь каменную кладку лица. Это прогресс. Это победа жизни над дисциплиной. Рискованная победа. Но красивая. Как первый росток сквозь асфальт.»

Фил читал, и ему стало неловко, жарко. Он был «объектом». Но описанным с такой… нежностью. С таким вниманием к деталям, которые он сам в себе не замечал.

– Я не… объект, – хрипло сказал он.

– Я знаю, – быстро ответила она, забирая листок. – Это просто привычка. Старая привычка всё систематизировать. Прости.

– Не надо просить прощения, – он неожиданно положил свою руку поверх её, на листок. Жест был импульсивным, необдуманным. Он почувствовал, как она вздрогнула. Но не убрала руку. – Мне… нравится. Что вы видите эти… ростки.

Они сидели так, в тишине зала, их руки соприкасались через тонкую бумагу. Это был их первый намеренный физический контакт. Не случайное касание. Осознанный. И в этом касании было больше доверия и близости, чем в любых словах.

– София, – сказал он, глядя на их руки. – Что мы делаем?

– Пишем новую книгу, – ответила она тихо. – Без устава. Страницу за страницей. Очень медленно. И очень осторожно.

Он поднял на неё взгляд. В её глазах он увидел то же самое, что чувствовал сам: страх, надежду, растерянность и упрямое, растущее чувство, которое уже нельзя было назвать просто интересом. Оно было теплее. Глубже. Опаснее.

Он не сказал «я тебя люблю». Это было бы неправдой и кощунством. Слишком рано, слишком громко, слишком страшно. Но он думал, что, может быть, когда-нибудь… из этих ростков, из этих страниц, из этой тишины между ними… может быть, когда-нибудь это и вырастет. Во что-то прекрасное. И страшное. Как та роза.

Он лишь сжал её пальцы чуть сильнее. И она ответила тем же.

Мост между ними был построен. Он был шатким, из слов, взглядов и редких прикосновений. Но он был. И по нему теперь можно было идти. Не зная, что на другом берегу. Но зная, что идти нужно. Потому что назад пути уже не было.

Дождь, который смывает границы.

Небо над городом разверзлось внезапно, не предупредив ни раскатами, ни ветром. Оно просто превратилось в сплошную, свинцовую массу, из которой хлынул ледяной, яростный ливень. Для Фила, возвращавшегося на окраину части с дальнего полигона, дождь стал не погодным явлением, а тактической помехой. Видимость – ноль. Слышимость – только грохот воды по асфальту и железу крыш. Каждый прохожий, мелькавший в завесе воды, превращался в неясную, потенциально враждебную тень. Его тело, выдрессированное годами, автоматически перешло в режим повышенной готовности: плечи сведены, взгляд сканирует не столько лица, сколько силуэты и движения, правая рука свободна, готова к действию.