Аластор

– Но нам же удалось…

– Один или двое – город еще может их переварить. Но если их будут тысячи… Надеюсь, ты понимаешь.

– А что если нас поймают? – вдруг спросил Сашка.

– Нас предадут гуманному суду и в качестве особой милости заменят смертную казнь каторжными работами на рудниках.

– То есть как?!

– Не беспокойся. Этого не произойдет.

Долгий и тревожный гул, наконец, стих, и двери со скрипом отошли в сторону.

– Да, и запомни! – тяжело произнес Аластор, будто спеша поделиться важной информацией сейчас, когда еще не было поздно. – Приступив городскую черту, ты окажешься во враждебном тебе мире. Ты должен опасаться всего. Твой страх – это единственная гарантия того, что ты выберешься из этих трущоб живым. Это место гораздо опаснее, чем скалы Красной пустыни.

– Я постараюсь, – как-то не очень уверенно проговорил Сашка и вслед за Аластором шагнул в распахнутые створки лифта.

Просторная кабина, утопленная в легком полумраке, качнулась и плавно поплыла вниз. Наступила какая-то холодная тишина, и Сашка ненадолго погрузился в размышления. Он верил в бесконечные силы Аластора, но… нужно ли было подвергать себя такому риску? Может быть, был другой способ? Быть может, следовало вообще сбежать куда-нибудь по дальше, где никто и никогда не сможет отыскать их. Спрятаться, утаиться… Впрочем, нет – правда стоила всех усилий, всех жертв! Это требовала память! Этого требовала тень деда: в мыслях, в поступках, в еще не остывших чувствах.

Лифт остановился и слегка подпружинил. Створки не спеша потянулись в сторону, издавая натужный скрип, будто раздираясь от желания немедленно остановиться, и яркий, совершенно причудливый мир в одно мгновение обступил их со всех сторон.

Кусок сухой, мертвой земли, перепаханной гравием и фрагментами закаменевшего бетона, отделял возведенную стену от вереницы небольших кирпичных домиков, почти утонувших в густом лесу разросшихся садов и уличных деревьев. Это был самый что ни на есть лес: неряшливый, редкий, грязный – но именно лес, затопивший целиком чахлые строения. То тут, то там вспыхивали пестрые шапки крыш, с торчащими дымовыми трубами, покрытыми толстым слоем сажи. Кое-где проглядывали и пустые глазницы окон, с серым проблеском мертвой тишины, а из-под покосившихся, ветхих заборов виднелись заброшенные подворья. Узкие улочки, словно ручейки талой, грязной воды, стекались к стене, и представляли на выбор с десяток путей, куда можно было направиться в дальнейшем. Аластор выбрал ближнюю: усыпанную мелким камнем и битым кирпичом дорогу, зигзагами убегающую куда-то вглубь густых зеленых дебрей.

Шел он небыстро, будто давая возможность внимательней осмотреть окружавшую их действительность. Увидеть четкие следы растущего запустенья. Почувствовать гнетущее опустошение от омертвевшего пейзажа. В нем будто еще тлели огоньки прежней жизни: то промелькнет на дороге старый, бетонный столб электропередач, с оборванными лохмотьями кабелей, то вспыхнет фасад милого уютного домика с верандой, затянутой старой лозой винограда. И будь Аластор хоть немного заражен вирусом эгоистичного превосходства, он не преминул бы напомнить: «На расстояние все выглядит иначе, помнишь? А город… вот он. И тут он не так прекрасен, как выглядит с высокой стены». Но он был не таким, и предпочитал, молча двигаться вперед, глотая насыщенный тошнотворным запахом гниющего мусора воздух.

На узкой улице было полно собак: рыжих, черных, с бурыми пятнами и куцыми хвостами. Они казались единственными хозяевами этих мест и чувствовали себя по-нахальному уверенно. Даже при появлении чужаков не бежали и не таились в осмотрительном ожидании – вовсе нет. Спокойно и несколько лениво они продолжали рыться в мусорных навалах, не обращая никакого внимания на приближение людей, будто между ними существовал негласный договор о дружеском нейтралитете. Что ж, если подобное и имело место, то нарушать его, видимо, не собиралась ни одна из сторон, и это действовало успокаивающе. Собак было много, и они определенно могли представлять собой существенную силу, если бы того захотели. Но четвероногие существа были настроены миролюбиво, по крайней мере пока.

Сашка неспешно волочился за Аластором, успевая разглядывать то заросшие плодовыми деревьями дворики, то пыльную полоску мелкого гравия, набитого в землю; он жадно искал признаки жизни, но не находил их. Дворы были пусты и заброшены, дома предоставлены сами себе, а улицы… Но вдруг он невольно вздрогнул. Впереди промелькнул темный силуэт, в котором Сашка усмотрел черты человека. Стоило приглядеться внимательней и сделать несколько шагов навстречу, чтобы убедиться окончательно – да, это действительно был человек. Невысокий, худой, с неряшливой рыжей растительностью на подбородке. Он сидел тихо, опершись на трухлявый забор, в тени дикой вишни, высунув на солнце босые, черные от дорожной пыли, пятки и будто дремал. Лохмотья его представляли собой лишь жалкую пародию на то, что было принято называть одеждой: разодранные серые штаны в огромных карикатурных латках, грязная замусоленная рубашка, на голове старенькая кепи. Невдалеке стоял еще один, в нелепом костюме, собранным из разных не совпадающих по цвету частей и в приплюснутой широкополой шляпе. Это были первые человеческие создания, которые встретились им на пути, потом стали появляться и другие, немногочисленные, вырастающие из глубины чахлых трущоб, люди. Впрочем, скорее, они напоминали призраков: мешковатые лохмотья на тощих телах, серые понурые лица, перепаханные ссадинами и потеками, и странная пустота в глазах. Увидев высокую фигуру Аластора, они замирали, невольно всматривались в его черты, и тут же пугливо отводили глаза. Сгорбленные и несчастные – эти люди проигрывали даже тем собакам, которые чванно расхаживали меж тесного сплетения густых зарослей. Что стало с ними? Что превратило в пугливых, и совершенно забитых существ? Неужели они были рождены такими? Тьма вопросов терзала воспаленный ум мальчика, но ни один из них так и не слетел с его уст. «Не время», – твердо решил он, будто начиная ощущать растущее напряжение.

Маленькая улочка, петляя, пролистывала скудные виды куцых дворов и тихо уходила вглубь этого осколочного мира, в котором остыла жизнь и замерло время. Постепенно дорога выровнялась, срезала резкий изгиб поворотов и плавно потекла наверх, очерчивая пологий склон невысокого холма. Где-то наверху, в лучах осеннего солнца, забрезжила рябь худых, осунувшихся крыш, заливших горизонт блеклыми оттенками выцветших красок. Под ногами завился пылью беспокойный ветер, и долгий подъем растянулся на добрые сотни метров.

Бурый клочок земли узкой лентой тянулся к вершине, а по сторонам густело беспроглядное поле колючей травы, в глубине которой тонули разбросанные островки цивилизации. Сашка с любопытством разглядывал их, вырывая из общей картины запустенья то грязные стены далеких домов, то разбитые пустые окна, то, в сущности, едва различимые контуры, которыми так обогащалась фантазия. Это занятие настолько поглотило его, что он и не заметил, как под ногами зашаркал старенький асфальт, а былая неряшливость заросшего дикого поля постепенно растаяла и уступила место прелестному виду тихой, но вполне ухоженной улочки. Взгляд еще продолжал цепляться за дальние шапки увядших крыш, за густую зелень вязкой травы, но уже во всю ширь перед ним шагали ряды ухоженных домов со светлыми окнами и, наливаясь звуками, оживали тесные тротуары. Лишь когда отдаленный гул окончательно смахнул последние остатки тишины, Сашка опомнился и огляделся по сторонам. Стремительное преображение впрочем, только начиналось.

– Будь внимательней, – едва успел предупредить Аластор, как дорога тут же выплеснула их на широкий гулкий проспект прямиком в тягучую людскую массу. Толпа людей, словно шумный поток воды, обволокла их и с живой энергией потянула дальше. Подобное казалось совсем уж странным, и Сашка, едва успев испугаться, вдруг с удивлением обнаружил, что оба они никому не интересны и настолько слиты с этим скопищем народа в один живой организм, что всякие различия меж ними, видимо, были уже потеряны. Он сам с разбуженным интересом рассматривал плывущие навстречу лица, но не видел в них ни удивления, ни любопытства, ни подозрительности – ничего! Ничего не поражало их, не удивляло в образе Аластора – этого чуждого скитальца гор, укрытого в длинный, не по погоде плащ, и с железной маской, скрывающей его лицо.