Золотые пески Аравии

– Попробуй! Это особый сорт, он продается только в Рамадан, – указала Мариам на поднос с финиками, который принесла Люси.

Королевство было самым большим поставщиком фиников во всем мире. Конфет пустыни насчитывалось около трехсот разных сортов, а некоторые были настолько эксклюзивные, что продавались только на аукционах. Согласно легенде, Аллах сотворил финиковую пальму из остатков той глины, из которой вначале вылепил человека, вдохнув в него жизнь.

– Финики здесь – отдельная любовь! Аравийцы даже сравнивают достойного человека с плодоносящей финиковой пальмой, – сказала Мариам, допивая третью чашку кофе.

Спустя несколько минут Люси позвала нас ужинать. На столе в столовой стояла кабса – национальное блюдо Саудовской Аравии, баранина с рисом, в которую добавляется ароматная смесь пряностей: кардамон, корица, тмин, гвоздика, мускатный орех, кориандр. Стол был заставлен традиционными блюдами – хумусом, виноградными листьями. Стоял и джариш – одно из старейших блюд в Королевстве, которое готовится из измельченной пшеницы, лука, риса, мяса, бульона и специй.

Когда Мариам поднимала бокал с саудовским «шампанским» – так здесь, в стране, где был полностью запрещен алкоголь, назывался яблочный сок, смешанный с газировкой, среди звенящих золотых браслетов я увидела символ вечной любви и узнаваемую сквозь века классику – Cartier Love. Знаменитый браслет с отверткой был создан итальянцем Альдо Чипулло еще в 1969 году, но и по сей день он символизирует неразрывную связь и взаимозависимость двух людей. Помню, как подумала тогда, что я тоже хочу получить в подарок тот самый неразрывный символ вечной любви и преданности, носить его не снимая и всегда помнить – любовь рядом.

После ужина под светом звезд в их саду мы курили фруктовый кальян, рядом бегали дети, периодически появлялась Люси с разными подносами арабских сладостей, а я слушала нежную историю любви одного из саудовских королей.

– Летом 1932 года будущий король Фейсал путешествовал в Турцию. Услышав, что саудовский принц приехал в Константинополь, молодая девушка обратилась к нему с вопросом о собственности в Саудовской Аравии, принадлежавшей ее покойному отцу, – рассказывал Эяд. – Говорят, что принц мгновенно влюбился в нее, помог ей вернуть собственность, а позже они сыграли свадьбу. Девушку звали Иффат ас-Сунайян. Став женой Короля, она прилагала все усилия для улучшения саудовского образования, основала первый колледж для девочек в стране.

Вечер пролетел как в восточной сказке. Я унесла с собой десятки историй о любви и верности и мозаику фраз, которую мне еще предстояло собрать воедино.

FASHION SHOW

– Это семейный дом Эяда, в котором когда-то жил его дедушка, известный в Джидде банкир, – рассказывала мне историю ее дворца Мариам, когда мы встретились с ней на закрытом показе мод спустя несколько дней.

Десятки лет назад им принадлежала семья рабов-суданцев. Паломники из Судана, совершавшие хадж в Мекке, иногда продавали детей богатым саудовцам, чтобы получить денег на обратную дорогу. Одной из таких детей и была Люси. В 1962 году король Фейсал отменил рабство и освободил рабов. Но Люси, не имея связей с родственниками в Судане, осталась в доме. Чтобы быть рядом с семьей шейха и служить хранительницей дворца уже более полувека.

В тот вечер в огромном зале пятизвездочного отеля слепило глаза от вспышек фотокамер и ярких платьев девушек. Для меня это был первый выход в свет. Помню, как, стоя в том зале, ко мне пришло понимание, что и здесь есть мероприятия с откровенными разговорами, гранатовым соком, заменяющим красное вино, и профессиональными фотографами.

За несколько минут до начала показа Мариам познакомила меня со своей подругой Радой. История, которую рассказала мне эта хрупкая девушка с длинными белокурыми локонами и пушистыми ресницами, очаровала меня. Там же, сидя на первом ряду и смотря на худых девушек моделей, вышагивающих по подиуму, я открыла заметки и записала слова: «Что мне важно по жизни?»

Новолуния сменялись полной луной, и так продолжалось сотни раз, пока спустя годы я не нашла эту заметку и не вспомнила тот день. С узкими хрустальными бокалами, с платьями из последних коллекций, с полными грусти глазами Рады, утонченными девочками моделями из Восточной Европы на подиуме и роскошью, витающей под сводами зала отеля в тот летний вечер.

«Что мне важно по жизни?» На том фэшн-шоу молодая саудийка рассказала мне об одном летнем дне, перевернувшем ее жизнь. Я запивала эмоциональный рассказ безалкогольным мохито и благодарила за осознания, которые приходили по мере того, как разворачивалась история Рады.

– В момент, когда муж сестры позвонил мне и сказал, что София попала в аварию, я спросила себя: «Что мне важно по жизни?» – и четко ответила себе «нет» на три вопроса. Позвонила бы я сейчас мужчине, с которым была в отношениях? Нет. Коротала бы драгоценные часы жизни в пыльном офисе на окраине Джидды? Нет. Звонила бы тем, кого называла подругами? Нет. Я бы пришла к дочери. Обняла ее и сказала: «Дочка, я люблю тебя». Приехала бы к маме, которую не видела много месяцев. И обняв, сказала: «Мама, прости за все. Я люблю тебя». Взяла бы билет до столицы, чтобы навестить папу, и сказала бы: «Ты самый лучший папа. Люблю тебя».

Помню, как в том шикарном зале отеля, окруженная блеском платьев и звоном бокалов, мир для меня вдруг сузился до размера песчинки. Я будто увидела то, что всегда было перед глазами. Услышала то, что всю жизнь говорили.

Выбирать себя. Выбирать жить полной жизнью. Ценить свое время. Перестать тратить жизнь не на тех людей и не на то дело. Начать жить по-настоящему в эту самую секунду.

Я не помню самого показа. Помню лишь, что сидела и смотрела сквозь моделей на подиуме. Сквозь бархатную брошюру, на которой черными арабскими вензелями была написана программа вечера. Сквозь время и расстояние. Вспоминала себя в разные моменты, в разных местах, с разными людьми и мысленно спрашивала: «Что мне важно по жизни?»

– Какое твое любимое место в этом городе? – спросила я Раду, когда после показа филиппинский помощник у выхода из отеля подавал мне абайю.

– Сейчас покажу!

Она открыла галерею в телефоне, начала быстро ее листать, а потом указала на картинку со старинным городом с резными балконами.

AL-BALAD

На западе Джидды есть место, сложенное из историй бедуинов, мифов, шепота ветров, резных дверей и запаха кардамона – живописная историческая часть Аль-Балад, что в переводе с арабского означает «город». Эта местность основана в VII веке и когда-то была центром прибрежного городка. Через него проходили все торговые пути, а ароматы специй и благовоний заполняли шумные улицы. В древний город вели двое ворот, построенные в Оттоманском стиле, – Мекки и Медины.

Мы приехали в Аль-Балад с Хлоей, девушкой с яркой восточной внешностью и тысячей историй за плечами. Стразы на ее темно-синей абайе блестели на саудовском солнце. Узкие улочки и древние здания окунали в атмосферу древней Аравии с бедуинами, верблюдами и шатрами. Мы гуляли, рассматривая архитектуру хиджази, деревянные окна Рошан и изысканные балконы. Смотря на колоритные здания, мои глаза вдруг остановились на одном месте. На той вековой стене в старинной части Аль-Балад была нацарапана фраза на русском.

Я стояла и смотрела сначала на буквы, а потом будто сквозь них – в душу девушки, которая когда-то оставила их здесь. Что двигало ею? Какая боль была в сердце? Она все еще с этим мужчиной или давно в своем родном снежном городе, за сотни километров от Джидды?

– Что здесь написано? – отвлекла меня Хлоя.

– Что она любила его, – тихо ответила я.

Мы завернули за угол и увидели самое знаменитое здание Аль-Балад – каменный особняк с отделкой из кораллов. Это был дом Нассиф, построенный в 1881 году для богатого торговца Омара Нассифа Эфенди. В 1925 году здесь была резиденция Абдул-Азиза ибн Сауда, который позже стал первым королем Саудовской Аравии. В доме с резными окнами и высокими потолками находилось сто шесть комнат и дорога, по которой прямо на кухню могли заходить верблюды, перевозящие продукты. Внутри был организован музей, а с крыши открывался невероятный вид на старый город.

Вокруг дома Нассифа стояли белые невысокие здания с деревянными ставнями, украшенными резьбой ручной работы.

– Видишь на окнах деревянные загородки? – спросила меня Хлоя. – Они называются «мешрабийа».

– Для чего они?

– Чтобы женщины могли наблюдать за уличной жизнью, оставаясь при этом незамеченными.

Хлоя достала блокнот с выгоревшими страницами и стала быстро записывать туда слова на испанском. Спустя два года из этих слов сложилась ее поэма о древнем персидском городе.

Я даже не знала, откуда она родом. Хлоя без акцента говорила на английском, испанском и арабском, у нее была яркая арабская внешность, манеры француженки и знания всех матерных итальянских слов. Хлоя была взрывом, вспышкой, которая появилась в моей скучной и размеренной саудовской жизни. Она жила в горах Перу, изучала культуру кумари в Непале, обучала детей из бедной африканской деревушки английскому по волонтерской программе, а затем на несколько лет залегла на дно в городе, который никогда не был и так и не стал ей родным.

Это был город с двориками с развешанным бельем, так напоминающий сицилийский Палермо. Город с узкими улочками, где торговцы продавали яркие магниты и загадочные холсты, точь-в-точь повторяющий турецкую Анталию. Город с небольшими переулками с колоритными кафе, расположенными как в испанской Малаге. Город с бездомными собаками и полуразрушенными домами, расписанными граффити, как в египетской Александрии. Когда Хлоя говорила мне об этом месте, мне рисовалась мозаика ярких воспоминаний и забытых моментов с улиц совершенно других городов. Этот город в ее рассказах был для меня напоминанием об историях, которые когда-то уже случались со мной. Много лет спустя мой самолет все же приземлился в многоликом Тбилиси, и он оказался именно таким, как в рассказах загадочной девушки на улицах старой Джидды.

Мне нравились наши с ней разговоры – иногда поверхностные, иногда глубокие. Мы могли начать с цвета туфель, а закончить размышлениями об ангелах, которые слышат нас и ежедневно помогают.

– Чтобы построить что-то новое – надо разрушить старое, – говорила она. – Представь, что ты живешь на острове и там все застроено. Некоторые здания уже старые и ветхие. А ты хочешь построить новое, но строить негде.

– Надо снести старые постройки, – ответила я, допивая матчу с невероятным цветом морской волны.

– Да!

– Или просто взять и переехать на другой остров, где все пусто, и начать строить заново.

– То есть реинкарнироваться? – и мы рассмеялись.

Мы проходили вдоль домов, построенных из кораллового известняка, привезенного прямо с Красного моря. Эти здания были удивительны и уникальны, ведь такой архитектуры не было больше нигде в мире. В 2014 году ЮНЕСКО признало историческое значение Аль-Балад, внеся его в список Всемирного наследия.

ПРОПАСТЬ

Если смотреть на Красное море с порта Джидды, где-то очень далеко, на другом конце голубой зари, можно увидеть порт Судан. Услышать тихое эхо страны, которую на протяжении десятилетий раздирают войны и голод. Всего лишь другая сторона одного моря, но там нет былой роскоши особняков арабских принцев. Нет сладости фиников на тарелках с золоченой вязью и горечи обжигающего кофе. Нет шумных торговых центров с летящими платьями из последних коллекций.

Перед моими глазами всплыл кадр, который был на первых полосах The New York Times и за который фотограф Кевин Картер был награжден Пулитцеровской премией. В один из жарких дней он сделал свой знаменитый снимок ужасающей реальности, на котором изображен худой, заморенный голодом ребенок и огромная птица стервятник, ждущая свою добычу.

Когда я думала о жарких от взрывов землях Судана, поток мыслей унес меня в город на другом континенте, но с такой же болью. Город, где было опасно выходить на улицу с сережками в ушах, потому что их могли вырвать. Город вечного лета, цвета которого – однотипные бетонные здания и разноцветные трущобы, выстроенные на склонах гор, а звуки – выстрелы, крики на испанском и гул мотоциклов. Помню, по приезде в Каракас я спросила Марию, пожилую владелицу крошечной забегаловки на углу улицы, почему здесь так развита преступность. «Они делают это для того, чтобы прокормить свою семью. Людям не хватает базовых продуктов, а ничто не приносит столько денег, как грабежи. Агрессия появляется на фоне голода», – тихо ответила она.

И вновь вспышкой перед глазами пронеслись пейзажи райского острова с багряным закатом, разделенного надвое. Когда я работала на круизных лайнерах, каждые две недели наш корабль причаливал к частному порту круизной компании – Лабади. Это райское место с водой, переливающейся всеми оттенками синего, находилось на острове Гаити, одной из самых бедных стран мира, которая жила своей размеренной жизнью, каждый день сражаясь с голодом, перестрелками и бедностью. Совсем рядом с роскошным американским курортом.

– Какой брать кофе? Ты слышишь меня? – похлопала меня по плечу Хлоя. Я перевела глаза на подругу. Осмотрелась и увидела толпы людей, покупающих на прилавке в старом городе свежие овощи. Я вернулась из мыслей о войне и голоде в реальный мир тех, у кого есть время, энергия и деньги. Вдохнула раскаленный воздух, и внутри огромной волной поднялась глубинная благодарность. В тот день в старой части Al-Balad я осознала: «Мне не на что жаловаться. Мне следует благодарить».

НАВСТРЕЧУ МОРЮ

Каждому городу – свое время. Мне пришлось проститься с мечтой о городе небесных небоскребов на восточном побережье США, помахать рукой утопающему в зелени азиатскому Сингапуру и похоронить на дне души мечты о холмах Тосканы. Я открыла свое сердце стране, о которой ничего не знала. Джидда была для меня городом, перед которым не хотелось обнажаться. В котором хотелось кутаться в черную абайю, никогда ее не снимая. Но он проник в душу, видел мои раны, вытирал мои слезы, и мне даже казалось, что Джидда смогла принять и полюбить меня. Так прошли жаркое лето и три месяца моей жизни в стране аравийских песков. В конце августа на такси, в котором пахло шоколадными конфетами, мы с Адамом приехали в аэропорт.

Самолет поднялся в небо с опозданием. Я смотрела в иллюминатор, как аэропорт Короля Абдул-Азиза уменьшался в размерах. Улыбчивая стюардесса в синей шапочке с прикрепленным к ней платком предложила напитки.

Я сидела у окна с улыбкой, словно ребенок в ожидании праздника. Прошло два года с момента, как я навсегда покинула круизные корабли, навсегда простилась с холодными серыми коридорами экипажа, униформой работника казино и желто-голубым бейджиком компании Royal Carribean с моим именем, страной и должностью. И вот я снова летела навстречу морю. Навстречу круизному кораблю, который ждал меня у берегов Афин. Чтобы увидеть его с другой стороны – не как работник, а как гость.

Город легенд, где на священном холме Акрополь хранятся мифы древнего мира, встретил меня жарким солнцем. Я нашла ресторан с полосатыми скатертями, где шумное семейство готовило ароматный гирос с соусом дзадзики – греческую шаурму. Тот самый, в который ходила каждую неделю, когда мой корабль Grandeur of the Seas причаливал в порт Пиренеи.

Поднявшись на борт круизного корабля, я расплылась в улыбке. Вот gangway и толпы нетерпеливых туристов. Вот улыбчивые работницы спа раздают листовки, а хостес казино рассказывает о предстоящих турнирах. Все как тогда.

Когда корабль отчалил от берега, я зашла в казино. Оно только открылось, и дилеры скучали за пустыми столами. Мне так хотелось вновь прочувствовать ту атмосферу. Те дни и ночи, которые я проводила в таком же шикарном зале с багровыми коврами и золотыми статуями. Те звуки никогда не засыпающих автоматов в вуали сигаретного дыма. Запахи яблочного мартини и крепкого виски, звуки поцелуев, понятные только работнику игровой индустрии. Ночи без сна, просмотр камер и десятки отчетов. Ту атмосферу роскоши, которая царила в зале, когда женщины в вечерних платьях и мужчины в пиджаках шли через казино в театр.

Тихо проходя рядом с игровыми автоматами, я вспомнила темную ночь и едва различимую дымку с моря. Завешенные окна казино и бесконечная BVA – последняя ночь круиза на корабле, который в то время был самым большим в мире – Oasis of the Seas. В ту ночь я открывала каждый из 675 автоматов и доставала из него железную коробку, чтобы открыть ее и пересчитать всю выручку казино за прошлый круиз. Я не понимала, откуда брала тогда силы – работая целый день и ночь до шести утра, идя на завтрак, а после в порт Майами, чтобы в 16:00 вновь встречать новых гостей на очередном круизе.

На следующий день лайнер кинул якорь в море, недалеко от острова чудес Санторини. Все, кто побывал на острове, сотканном природой из симфонии хаоса, обжигающей лавы и вулканического пепла, навсегда оставляют там частичку себя. Моя часть осталась рядом с острыми скалами Белого пляжа. В уединенной бухте, где песок выглядит как снег, подтаявший на солнце. В этом месте в воздухе повисали важные вопросы, ответы на которые приходилось искать, преодолевая годы и километры пути.

На острове была тихая кофейня с ароматным капучино и свежими пончиками, спрятанная недалеко от ветряной мельницы Милос. Она принадлежала пожилой паре, которая готовилась передать ее по наследству внукам. Владелица, итальянка Роза, каждое утро гладила все розовые скатерти, лично здоровалась с каждым гостем и находилась в кафе с утра до вечера.

Там, сидя за круглым столиком и смотря вдаль несколько лет назад, я написала себе письмо, которое хотела бы прочитать в будущем с заметками о чудесных мгновениях настоящего. То письмо, написанное на этом острове, объездило со мной полмира. Оно пылилось в темных кабинах для экипажа, его обжигало жаркое итальянское солнце, трепал холодный петербургский ветер, освещали огни Бурдж Халифы. Оно прошло со мной сквозь годы и километры, затерявшись в переездах, как мне казалось, навсегда.