Название книги:

Мы это не обсуждаем

Автор:
Поля Март
Мы это не обсуждаем

000

ОтложитьЧитал

Шрифт:
-100%+

Предупреждение о содержании:

Текст содержит сцены, связанные с употреблением алкоголя и наркотических веществ, а также эмоционально трудные темы: посттравматический опыт, насилие, нестабильное психоэмоциональное состояние персонажей.

Автор не пропагандирует подобные действия. Содержание предназначено для совершеннолетней аудитории (18+).

Глава 1. Картина по номерам

На восемнадцатый день рождения я сняла коттедж с баней и бассейном. Всё как надо: музыка, запах шашлыка и ощущение, что вот-вот что-то начнётся. Но пока все просто бродили по дому, трогали бильярдные кии, вертели в руках ракетки от пинг-понга и делали вид, что сейчас включатся.

Мне хотелось не просто вечеринки – хотелось, чтобы потом было что вспоминать. И желательно не в кабинете психотерапевта.

Приехали почти все, кого я хотела видеть. Компания собралась разношёрстная, как лоскутное одеяло: каждый кусок со своей историей, но вместе – уютно. На кухне кто-то уже наливал коктейли, из гостиной доносилась музыка, кто-то осматривал спальни и шкафы.

Яна – моя школьная подруга – влетела в дом, как всегда, слишком шумно. Как будто жизнь началась только с её появлением.

В ней была странная мальчишеская харизма: она смеялась громко, трогала всех за руки, щедро раздавала комплименты, а потом резко куда-то исчезала. Она легко вливалась в любую компанию – улыбчивая, живая, с какой-то странной, притягательной лёгкостью. В такие моменты казалось, что для неё важно только настоящее. Но это была маскировка. В Яне всегда была дыра – просто она умела подсвечивать её диско-шаром.

Общительность у Яны была почти без границ – с каждым она разговаривала одинаково легко, не различая, кто просто знакомый, а кто на самом деле считал её близкой. Её эмоциональный диапазон обрывался там, где начиналась глубина: не потому что была черствой, а потому что так было проще – распределять внимание, не погружаясь ни в кого всерьёз.

Отстранённость казалась ей чертой характера, а не выбором. Это позволяло не брать на себя ответственность за чужую уязвимость. Всё, что требовало включённости, честности или ясных слов, она разворачивала в сторону: «я просто такая» – и исчезала.

Я относилась к ней с теплом, но без иллюзий. Это была лёгкость, не дружба. С Яной было как с TikTok: весело, пока не осознаешь, сколько времени потерял.

Варя – моя лучшая подруга – всегда появлялась с шумом. Голос шёл впереди неё: громкий, искренний, чуть угрожающий.

У неё всё было на максимуме. Если радость – то до крика в подушку. Если злость – то с фразами, которые хочется печатать на футболках. Она была как caps lock: не существовало полутонов.

Но в большой компании она могла притихнуть. Не потому что стеснялась – скорее, ждала сигнала, что можно быть собой.

Она была импульсивной, легко увлекающейся, но плохо отслеживала последствия. Говорила «да», а потом злилась, когда это «да» становилось неудобным. Не врала – просто не думала вперёд.

Её безответственность часто принимали за легкомыслие, но я видела в этом другое: привычку не вникать, чтобы не оказаться виноватой. Проще сделать вид, что всё нормально, чем признать, что где-то облажалась.

Когда чувствовала вину – почти всегда переводила её в обиду. Не потому что хотела задеть, а потому что так защищалась. Это не игра. Это её способ выживать.

С ней не надо было быть удобной. Только честной. Она чувствовала фальшь, но редко задумывалась, как выглядит сама – особенно если честность грозила испортить ей настроение.

Она пришла с парнем. Про него не хочется писать. Он был… никакой. Всё при нём, но внутри – пусто. Как человек, случайно попавший на чужой праздник и из вежливости решивший остаться.

Марк приехал позже. Он сразу выделялся – весь такой отполированный, с блеском и интонацией человека, который слишком рано решил, что уже победил.

У него была девушка. Но тогда это казалось абстрактным. Как предупреждение на пачке сигарет: есть, но не мешает.

Он умел притягивать. Позы, антураж, уверенность – всё было чуть наиграно, но я не хотела это замечать. Он смотрел так, словно выбирал.

И я чувствовала себя трофеем. Который хочет быть трофеем для трофея.

В нём было много демонстрации и мало доступности. Всё, что выглядело как внимание, на деле оказывалось подтверждением его самооценки. Он воспринимал людей не как отдельных личностей, а как тех, кто может подчеркнуть его значимость.

Он мог быть вежливым, обаятельным, даже искренним, но всё это сводилось к контролю. Любая эмоция была отмерена, словно он заранее решил, сколько можно показать, чтобы остаться в выигрыше. Не из злого умысла – просто иначе не умел.

Если честно, я влюблялась не в него, а в то, какой казалась себе рядом с ним. В отражение. В образ девушки, к которой он может потянуться. Я идеализировала его – пока реальность не стёрла грим.

Лёша тоже был там – моя несбывшаяся школьная мечта. Внешне – мой тип до боли: высокий, худой, выразительное лицо, тонкие запястья, задумчивый взгляд. Он был как стих, который не до конца понял, но всё равно перечитываешь. И, может быть, по инерции – лайкаешь.

Он никогда не врывался в разговоры, но присутствовал в них – спокойно, незаметно, как хороший бас: не на переднем плане, но без него всё звучит плоско. У него было какое-то особенное внимание к людям. Он редко делал комплименты, но когда делал – это это было по-настоящему, навсегда.

Лёша тогда встречался с Яной и был влюблён в неё по уши. Не как мальчик – а как будто взял на себя труд всё в ней понять. Они выглядели как пара из странного инди-фильма: он – с лицом, будто его в детстве кормили Довлатовым, она – словно выросла в рекламе жвачки.

Он смотрел на неё с упорством, с которым обычно решают задачи с подвохом. В этом было что-то обречённое.

Я уже не чувствовала связи между нами. Но он всё равно был частью прошлого, которое я почему-то берегла.

Миша был в тени. Друг Вари – сдержанный, наблюдательный. Лицо неброское, но не проходное. Голос – редкий, но точный. Шутки – будто брошенные вполголоса в чей-то сценарий. Он словно не участвовал, а присутствовал – спокойно, внимательно, без нужды заявлять о себе. Складывалось ощущение, что он знает больше всех, просто не считает нужным это озвучивать.

Он почти не начинал разговоров. Отвечал спокойно, без грубости, но коротко, словно слова давались с усилием. Из-за этой пассивности с ним трудно было найти общий язык. Он не отталкивал, но и не приближался. Нужно было время, чтобы он начал доверять – и тогда он раскрывался по-настоящему.

Его молчание не было пустотой – скорее, выбором. Его трудно было прочитать, и именно в этом была сила: он напоминал персонажа, у которого всего три реплики за весь фильм, но именно их ты потом и помнишь.

С Варей у них была просто дружба.

Или то, что так и не решилось стать чем-то ещё. Я не вникала.

Антон – мой школьный друг. В нём была мягкость, но без глубины – как у плюшевого медведя, который боится быть брошенным. Его доброта исходила не из силы, а из желания чувствовать себя нужным. Он любил представляться «человеком, который понимает, как устроен мир», и вставлял в разговоры фразы вроде: «всё это нейрохимия» или «это просто паттерн поведения» – даже если речь шла о выборе напитка.

Он легко терял границы. Мог слушать тебя часами – не потому что чувствовал, а потому что не знал, как сказать «нет». Его самооценка держалась на волоске, сомнения он прикрывал ироничными репликами и нарочитым драматизмом. В компании он был как исповедник, которого все любят, но не воспринимают всерьёз.

У него была татуировка дракона – странная попытка добавить себе харизмы, но всё равно казалось, что он случайно выиграл её в автомате и теперь делает вид, что всегда мечтал.

С ним было спокойно. Но не увлекательно.

Виталик и Родя – одногруппники Вари и Миши, которых я пригласила просто потому, что была в настроении звать всех подряд. Они сразу стали частью общей картинки – как комическая вставка, которую невозможно не любить.

Виталик – экспрессивный, громкий, с обострённым чувством справедливости. Он мог часами говорить обо всём на свете, жестикулировал, как герой трагикомедии, всё время балансируя между монологом и нервным срывом. У него была девушка, которую он очень любил, и это чувствовалось даже в том, как он общался с другими – с каким-то внутренним ограничителем, будто он всегда держал в голове чью-то нежную руку.

Родя – идеальное дополнение. Более спокойный, сдержанный, но с той же внутренней нелепостью. Его смех был как спусковой крючок: он хохотал до слёз, и через минуту мы почему-то все становились трогательно уязвимыми. Он как будто случайно обнулял всю нашу защиту.

Иногда казалось, что Виталик – это объявление тревоги, а Родя – сигнал её отмены. Их невозможно было воспринимать по отдельности. Вместе – они были как случайная комедия, которую никто не писал, но она всё равно получилась.

Сева – мой бывший. Мы встречались полтора месяца, но он вёл себя так, будто между нами был двухтомник страсти с предисловием и эпиграфом. Он приносил конфеты, писал что-то душевное, делал всё по учебнику влюблённого юноши. В нём была эта пацанская нежность – крепкие обнимашки, хлопки по плечу, странные разговоры про честь. А я просто сидела в этой истории, как человек, который пришёл “на полчасика”, но из вежливости остался до конца.

Сам он был громкий, простоватый. Как сериал, который идёт фоном, пока ты листаешь телефон. В нём – вечное ощущение, что он тут главный. Он всё время что-то доказывал – в шутках, в позах, в голосе. Особенно когда рядом появлялись Виталик или Родя: тогда его словно подменяли, и он превращался в агрессивного комментатора, которому всё не так. Он был не злой – просто шумный. Не крикливый даже, а как будто всё время чуть громче, чем нужно.

 

Он хотел быть своим, но чаще выглядел как человек, который боится, что его забудут. Всё время впрыгивал в разговоры, цеплялся за слова. Иногда это утомляло. Особенно когда он начинал кому-то доказывать, что понимает больше, чем есть на самом деле.

Он мне вроде как нравился, пока я не поняла: нравится не он, а то, как он на меня смотрит. Мы расстались спокойно, без трагедий. Я сказала, что всё прошло, хотя оно и не начиналось толком.

В тот день он подарил мне картину по номерам. Он знал, что я люблю рисовать – и, видимо, решил, что это и есть правильный ход. Я поблагодарила. Улыбнулась. Поставила её на полку. Но внутри стало неловко.

Если я люблю рисовать – это не значит, что мне нравятся картинки, где всё уже за меня решили.

Он был искренним, наверное.

Просто снова перепутал близость с угадайкой.