Стеклянный шар

© Додж Марти, 2025

ISBN 978-5-0068-4899-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1

Всё шло как надо – до того момента, как экзаменационная комиссия вынесла вердикт: «Годен, зачислен в кадеты».

Кадет! Твою ж мать! Я рассчитывал попасть сразу в действующий отряд, а не в эту зелёнуху. Теперь придётся прозябать в казармах неизвестно сколько времени. Мне было невыносимо ждать, и я настроился решительно: любым способом добиться отмены этого приговора.

Иначе придётся терпеть до следующего раза, пока кто-нибудь из разведки не помрёт на задании, уступив место в отряде. А я не хотел ждать. Даже неделю. Быть так близко к заветной цели и сдаться? Нет уж, чёрт возьми! Этот скользкий самодовольный ублюдок обошёл меня на жалкие два балла. Наверняка ему подсобили в жюри. Хитрый гусь. Ну ничего, я что-нибудь придумаю. Он у меня надолго застрянет на острове, будет ковыряться в грязи на ферме и убирать за свиньями! Трупоед безмозглый!

У меня оставалась пара дней до переезда в казарму, и я надеялся, что решу эту проблему. Правда, я пока не знал, как именно, но удача часто была на моей стороне.

Мысли о разведке не давали мне покоя уже который год. Я устал от этой монотонной жизни! Городок осточертел с его однообразной жизнью, а работа на «Яростном» уже сидела в печёнках. Я хотел перемен, стремительных и мощных! Я хотел на материк. Весь остров был изучен мной вдоль и поперёк – я словно находился в клетке, а где-то там лежит земля мертвецов, которых надо истреблять. Нужно испытать свою удачу на полную катушку. И немного приподняться: своя квартира, имя и, конечно, девочки. Именно поэтому я пошёл механиком на флот – чтобы получить опыт в борьбе с пиратством и хотя бы иногда видеть далёкий берег.

Я мечтал побывать в настоящем бою, влиться в команду «истребителей нечисти», стать частью элитного подразделения – хвалёным героем, о котором шепчутся в городе. Любая девушка отдастся мне. Позывной «РАКЕТА», группа крови на жетоне, шеврон с черепом и молнией над островом – всё это теперь отодвигалось на неопределённый срок. Я был близок к провалу и мог надолго застрять в кадетах.

Я намеренно толкнул парня плечом, сделав вид, что случайно, хотя мой взгляд говорил об обратном. Он стоял с девушкой передо мной в очереди у кассы и что-то нудно выспрашивал у кассирши.

Это был один из тех медлительных людей, которые всех выводят из себя, особенно когда куда-то спешишь. Такие, как он, еле волочат ноги, преграждая путь, и их не обойти. Они подолгу стоят у прилавков, делают заказ и задают бесконечные вопросы, заставляя других ждать. Часто они оказываются в узких проходах, будь они неладны. Так и хочется дать им по шапке. Вот как сейчас. Я был зол и не скрывал этого, а он попался мне на пути. Если бы мы оказались не на центральной улице у кинотеатра, а за углом, у мусорки, он бы уже сморкался собственной кровью. Вот насколько он меня бесил!

Парень обернулся и раскрыл рот, но, увидев новенький значок «Кадет», выдавил из себя лишь подобие улыбки и пискнул что-то вроде извинения. На моей груди значок смотрелся убедительно. Он указывал на серьёзные проблемы для тех, у кого такого значка не было. Помимо этого, я был шире его в плечах и на пол головы выше.

Парочка быстро забрала билеты и свалила, а я, довольный, протянул деньги в окошко.

Они встали неподалёку, ожидая начала сеанса, и старательно делали вид, будто ничего не произошло. Но я знал: самолюбие парня пострадало. Улыбаясь, он вёл непринуждённую беседу, избегая смотреть в мою сторону. Я знал, его день был испорчен. А я ликовал, словно кот нассавший в ботинок. А девушка была ничего себе, конфетка: что она только нашла в этом чудике? Если не дура, то бросит. Я бы с ней зажёг.

Я подмигнул ей, когда наши взгляды пересеклись, испытывая чувство удовлетворения. Она быстро отвела глаза и зарделась. Пусть он догадается. Я ликовал. А ещё лучше – пусть боится меня, ведь страх – это форма уважения. Глядишь, и научится чему-нибудь.

На острове меня многие знали и уважали. С достойными я вёл себя на равных, а нытиков и доходяг не жалел – всегда дразнил и задирал, частенько учил жизни.

Знаться с недостойными людьми, а тем более водить с ними дружбу – это не для меня. К тому же большинство адекватных женщин ценят в мужчинах силу, наглость и уверенность, а в таких, как этот прыщ, видят лишь слабость и услужливость. Они им интересны только в одном случае: если у женщины сильно развит материнский инстинкт, и ей хочется кого-нибудь пожалеть и понянчиться. Он словно камень в моём ботинке – популяция человека не возродится на таких, как он. Генетический мусор. На мне держится порядок в поселении, безопасность людей и будущее, а что держится на нём?

Но теперь, по вине того кучерявого здоровяка, который обошёл меня на экзамене, я откатился назад – придётся побыть в новобранцах и носить этот детсадовский значок. Даже недавний судебный процесс, в котором я был присяжным, не дал нужного результата. Видимо, полковник слишком погрузился в своё горе и забыл обо мне. Что ж, спасение мира откладывается? Снова тренироваться и в десятый раз изучать матчасть? Всё это я уже знал и был физически готов. Я рвался в бой и мог рвать мертвецов голыми руками! А теперь это… Несправедливо и пустая трата времени.

Хорошее тоже было – я наконец-то съеду с барака. Но мечтал я о другом: о собственной квартире в центре, куда будет не стыдно привести подруг. Обставлю её по своему вкусу: ништяками с большой земли, повешу на стену огромный телек, а главное – там будет отдельный санузел. Я заслужу всё это героическими подвигами. А пока буду жить, конечно, со всеми в казарме, но это всё равно лучше, чем в бараке с кем попало. У служивых весело и дружно, по-семейному: игры в карты, пьянки и совместные походы в кино. Все на одной волне и друг за друга горой; но на тех, кто ходит на материк, смотрят по-особенному, с почтением – они высшая каста и я хотел быть одним из них.

Я не смог досмотреть фильм. Скучнее я ещё ничего не видел. Зато в голове созрел план, но для его реализации мне понадобится помощь Бо. Покинув кинотеатр, не дожидаясь конца сеанса, я вышел на улицу.

На выходе меня обрызгал водой из лужи пробегающий мимо мальчишка. Оказывается, пока я был в кино, на острове прошёл ливень. Вокруг всё сверкало и ослепляло. Я зажмурился и вдохнул полной грудью. Чувствовался лёгкий солёный бриз, смешанный с запахом водорослей и влажного песка. Ещё пахло сырой травой и влажной землёй, а древесный аромат конкурировал с тонкими нотками сладких фруктов с базара, придавая глубину общему букету. Полуденная жара спала, и казалось, что природа очнулась от сиесты, умылась, расправилась и готова вновь радовать. Деревья и пальмы шумели в набегающих потоках ветра, благодаря стихию, их листья блестели и осыпали почву миллионами ярких брызг.

Полуденное солнце уже выглянуло, освещая всё вокруг мягким, золотистым светом. Я стоял и любовался пейзажем: пыль прибило, и воздух стал кристально чистым, предметы обрели чёткость, краски стали ярче, и даже звуки казались более звонкими. За домиками городка всё ещё были видны широкие и тёмные полосы косого дождя, падающего с неба в океан из угрюмых туч. Я видел редкие вспышки молний. Улица сверкала, будто её отмыли и усыпали бриллиантами. Вдоль мостовых журчали ручейки, по которым плыли листья-кораблики, запущенные детворой выше по течению.

Гроза прошла мимо меня, и я счёл это хорошим знаком.

В небе над городской свалкой кружили жирные чайки, их громкие, пронзительные крики разлетались над городом, смешиваясь с гулом ветра. В порту их тоже бывает много, особенно когда возвращаются траулеры, гружённые рыбой. Но сейчас все они собрались здесь, словно на пиршестве. Они кружили в хаотичном танце, то взмывая вверх, то резко пикируя вниз. Их белоснежные крылья, блестели на солнце. Казалось, они наслаждались этим сытым временем, будто знали, что завтра всё может измениться.

Старики говорят, раньше чайки не досаждали так сильно. Но с эпидемией всё изменилось. Из деревушки с покосившейся пристанью вырос город на тысячи людей. Чайки прилетели следом за кораблями.

Удивительно: захолустье на краю света, где время будто застыло, вмиг стало последним убежищем для остатков человечества. Старый паром, что ходил раз в неделю с материка, теперь курсирует между островами – о большой земле и не вспоминают. Военные корабли патрулируют архипелаг, а ветхую пристань перестроили в настоящий порт.

Город вырос вместе со мной. Я ведь тоже не местный – прибыл сюда ребёнком в потоке беженцев. Как и девяносто девять процентов здешних жителей. Вот мой друг Боб – настоящий абориген. Он помнит эти места до основания города, хоть самому ему тогда было не больше десяти. С первого дня он взял меня под свое крыло, заменив старшего брата.

Рассказывают, мы чудом унесли ноги с большой земли. Будто бы зараженные даже бежали за нашим автобусом. Наверное, это уже страшные байки. Хотя… Военные, бывавшие на материке, описывают медлительных мертвецов – словно сухие деревья. «Их руки тянутся к тебе с пугающей неторопливостью, челюсти раскрываются будто впервые за долгие месяцы. Слышен хруст. Ты уверен что в безопасности, но стоит пройти мимо – и через час этот „пень“ догоняет тебя превращаясь в стремительного хищника», – говорили они. Ученые шепчутся о трупном окоченении, о том, что трупоеды впадают в своеобразную спячку, сохраняющую остатки жизненной энергии.

Но что действительно происходит внутри этих полуразложившихся тел? Как они живут, чувствуют, охотятся? Это до сих пор загадка. Тем страшнее.

Я почти ничего не помню – ни побега, ни мертвецов. Зато ясно, зачем губернатор свозил сюда столько уцелевших – для генофонда. Этому даже в школе учат. Он смотрел на десятилетия вперёд, словно знал, что поток людей иссякнет. И оказался прав: теперь с материка не привозят никого.

Но теперь мы крепко стоим на ногах и почти всем обеспечены. Есть и школы, и полиция, заводы и фермы. Всё благодаря нашему Губеру. Он грамотный мужик, отличный организатор и предводитель. У нас тут демократия, но все голосуют только за него. Да и не за кого больше.

Молодежь, вышедшая из кинотеатра через несколько минут после меня, расходилась по улочкам. Громкими разговорами они вывели меня из задумчивости. Слышался беззаботный смех. Это была пятница: из молодых уже мало кто работал в это время или учился.

Вспомнив о деле, я направился к другу. Впереди меня шли тот самый парнишка с девушкой. Заметив меня, они перешли на другую сторону улицы. Я был не против. Меня не мучила совесть, и мне было всё равно на его чувства, а уж тем более, что они оба обо мне думают. К тому же увлечённый планом мести, я остыл к нему.

Старая мостовая вела меня в знакомый район – одно- и двухэтажные домики, когда-то бывшие центром сельской жизни, а теперь лишь призраки прошлого. Трава по колено вместо стриженых лужаек, а обветшалые бараки стоят, будто сгорбившись под тяжестью времени. Рабочий квартал. Помойка человеческих судеб. Я живу в таком же и ненавижу его всей душой.

Ржавые мусорные баки, бельё, развешанное на верёвках и забытое под дождём, – всё это сливалось в одну унылую картину. Улица была пустынна. Днём здесь мало кого встретишь – только собаки, неугомонные и злые, лают без устали за сетчатыми заборами. Их звонкий лай разрывал тишину, будто пытаясь напомнить, что жизнь здесь ещё теплится. Почти все взрослые на работе, молодёжь – в центре города, в клубе играют в автоматы или на пляже. А здесь только я, собаки и тишина, которая давит сильнее, чем шум.

Солнце набирало силу и пекло спину. Я перешёл на другую сторону улицы, где раскидистые кроны деревьев давали желанную тень. Там, между двух больших дубов, на почве, усыпанной старыми желудями и пожухлыми листьями, сидела старушка. Её ветхий домик, скрытый за густыми зарослями акации, почти касавшимися крыши, казалось, утопал в зелени. В окнах виднелись ажурные занавески и деревянная мебель, а на крыльце красовались горшки с яркими цветами.

Старушка была местной, прожившей на острове всю свою долгую жизнь и ни разу не покидавшей его. Ей, наверное, было уже под сто лет. Она всегда улыбалась и махала мне, когда я проходил мимо. Целыми днями она сидела здесь на маленькой табуретке, продавая пирожки. Её «прилавок» состоял из пары пластиковых ящиков, а рядом стоял старый зонтик с деревянной загнутой ручкой, который, казалось, был ровесником своей хозяйки. Выпечка у неё была собственного приготовления. В её стеклянной банке всегда лишь несколько монеток на дне. Основными покупателями старушки, наверное, были местные ребятишки, у которых никогда нет денег. Я много раз видел, как она угощала их пирожками просто так.

Подойдя, я, как обычно, поздоровался и положил в банку крупную купюру, скупив всё, что было. Мы поговорили несколько минут. Ведь я не мог просто уйти и лишить её общения – ради этого она здесь и сидела. Деньги для неё ничего не значили, я понимал это прекрасно. Стоило только взглянуть, как она расцветает, рассказывая о местных новостях. Внутри всё сжимается, когда видишь, как она искренне радуется твоему присутствию, каждой минуте общения. Её глаза задорно блестят, как у ребёнка, получившего заветный подарок, а на губах играет улыбка.

Уходя, я всегда оборачиваюсь и вижу, как она машет мне. Я тоже обязательно машу ей в ответ. Щемящее чувство – я стараюсь прогнать его как можно быстрее, считая это слабостью, недостойной настоящего мужчины. Сколько раз я хотел пройти мимо, но так и не смог. Чувство вины, будто я в ответе перед ней за её одиночество. А ведь виноваты её дети, и я бы поговорил с ними, объяснил, как они неправы, бросив её тут одну.

Не знаю, зачем покупаю так много. Мы с Бо ни разу не съедали всё – остатки всегда доставались чайкам. Да и пирожки самые обычные. Но каждый раз, идя этой дорогой, я снова останавливаюсь у её лотка.

Наверное, мне просто жаль. Жаль, что, кроме меня, их никто не возьмёт, а она по доброте душевной раздаст детям, не получив ничего.

Ненавижу эту дорогу. Когда перееду в казармы, буду ходить другой… От этой мысли стало ещё паршивее.

Проходя мимо вольера с собаками, я, по уже традиции, бросаю им парочку пирожков. Тощие псы набрасываются на угощение, радостно виляя хвостами. Хозяева не следят за ними, но это уже не моё дело. Моё дело – зайти по пути в магазинчик и взять пива. Нужно отметить мой успех и переезд. Хотя, знаю, он новостям не обрадуется.

Повернув направо на перекрёстке, я оставил город позади и двинулся к высокому холму. На самой вершине, за живой изгородью и парой вековых дубов, стоял дом – белый, двухэтажный, с кирпичной печной трубой, торчащей из покатой крыши. Рядом притулился дощатый сарай, его стены, выгоревшие под солнцем, стали серо-седыми, с жёлтыми подпалинами, будто кожа старого пса.

Тропка к дому петляла длинными траверсами. Прибитая к земле мокрая трава липла к голым лодыжкам, обвивая их холодными, цепкими прядями. Каждый шаг давался с трудом – трава будто хватала за ноги, пытаясь удержать меня, а шлепки скользили по мокрому грунту, едва держась на ногах. Тропа вилась между колючих кустарников, пожелтевших от зноя, и острых уступов гранита, торчащих из земли, как кости древнего динозавра. Путь вверх будет долгим и утомительным – зигзаги удлиняли его вчетверо, но срезать было невозможно: холм, был крут, как стена.

Запыхавшийся и вспотевший, я наконец добрался до места.

Дом давно нуждался в капитальном ремонте. Белая краска на стенах облупилась и потрескалась, обнажив серую, изъеденную временем доску. Здешние ветра не щадили его, каждый раз испытывая на прочность: дом скрипел и стонал, будто сопротивляясь из последних сил натиску стихии. Он стоял, как последний старый зуб, крепко вросший корнями в гранит, словно поклялся покинуть этот мир только вместе с горой, на которой держался.

Издалека, с моря, дом казался одиноким маяком, неизменно притягивающим взгляд. Местные даже прозвали его так – «Маяк», – и одно время хотели превратить в музей, открыв смотровую площадку, место для романтических встреч. А военные настаивали на сносе, ссылаясь на безопасность. Но мало кто спрашивал Бо, чего хочет он. А он посылал всех куда подальше.

От своих знакомых я слышал, что здесь планировали построить наблюдательный пост. Жители, однако, заступились за достопримечательность, и в итоге дом оставили в покое, решив ждать, пока он не развалится сам, либо не склеит ласты его хозяин.

Но Боб, как всегда, не собирался сдаваться. Каждый понедельник он клятвенно обещал начать реставрацию, хотя я знал, что это лишь слова. Дом продолжал стоять, как памятник упрямству и времени, а Боб – мечтать о том, что однажды отремонтирует его.

Запах травы витал в воздухе – привычный, почти домашний. Пикап моего кореша стоял на месте, а значит, он был тут. Сидит на крыльце, как обычно, любуется видом на бесконечный океан… А какие тут закаты! Казалось, они были специально созданы для этого места. Ветер донёс до меня жалобные звуки гитары – будто это сам дом застонал под пальцами музыканта.

– Алоха, сэнсэй! – крикнул я, поднимая руку в приветственном жесте. – Да посмотрите же, неужто забыл меня?

Боб ответил мне широкой улыбкой, растянув рот до ушей и обнажив пожелтевшие зубы. Он отдал честь, торжественно приложив пятерню к своему высокому лбу, и выпрямился, изображая стойку «смирно», хотя и не встал с любимого кресла-качалки. Это кресло, собранное будто из отполированных веток, было произведением искусства и его троном. Его жидкая рыжая бородка растрепалась на ветру, но Боб, похоже, и не думал о расчёске. Он лишь привычно поглаживал её ладонью, как старый дед, который давно смирился со своей неопрятностью.

– Ракета, братишка! – воскликнул он. – Кто бы мог подумать, что ты сегодня заглянешь!

После этих слов он громко ударил по струнам гитары, и торжественные звуки смешались с его смехом. Кличка «Боб» прилипла к нему давно – всё из-за фанатичной любви к творчеству одного растамана, чьи философские песни он знал наизусть. Диски и кассеты того музыканта валялись по всему дому, как осенние листья. Он не просто подражал ему – он жил в ритме регги, и гитара в его руках наигрывала только эти мотивы, будто другого жанра и не существовало. Я звал его просто Бо, а девушки, которые иногда навещали его, ласково именовали Бобби.

– Думал, ты в бассейне прохлаждаешься, коктейли пьешь, щиплешь цыпочек!

– В этом санном лягушатнике? Ты же знаешь – мне подавай дикие места.

– О да, скалы… Ты ещё тот глубоководный батискаф!

– Что поделать… Девчонки ведь обожают жемчуг.

На Бо были надеты потёртые шорты с пальмами, выцветшая синяя футболка, а на ногах болтались самые простые вьетнамки. Потрёпанная соломенная сомбреро, вся в дырах, прикрывала его преждевременно лысеющую макушку. Шляпа была огромной, с широкими полями и радужной лентой, опоясывавшей подбородок. Если бы не эта лента, ветер давно бы унёс её прочь. Рядом на кофейном столике, тоже деревянном, стояла фаянсовая пепельница в виде старого разношенного башмака, из которого тянулся тонкий дымок. За его спиной, на стене, висел старый потрёпанный солёным ветром радужный флаг. Краски давно поблекли, выцвели под солнцем, но он всё ещё нёс в себе тот самый дух свободы и счастья – будто запечатлённый в ткани шёпот океана и эхо беззаботного смеха всех тех, кто наполнял этот дом радостью и жизнью.

– Садись же, – он лениво махнул на плетёный диванчик, стоявший рядом. – Рассказывай, какими судьбами тебя занесло. Я уж и не надеялся увидеть тебя сегодня, особенно после такого дождя.

Диванчик скрипнул, будто нехотя принимая мой вес. Я достал и откупорил прохладную бутылку и протянул ему. Бо взял пиво и с удовольствием понюхал, прежде чем отпить. Аромат зерна с кислинкой и нотками хмеля наполнил пространство смешавшись с океанским бризом.

– Ну, давай, начинай с самого интересного, – Бо нетерпеливо подался вперёд, его взгляд блеснул любопытством.

Я рассказал о своей проблеме. Друг терпеливо выслушал моё негодование по поводу кучерявого, а потом заметил:

– А может, и к лучшему, что не взяли?

– Бо, ты серьёзно? – я недоверчиво посмотрел на него.

– Ну да! – он развёл руками. – У тебя будет время всё обдумать ещё раз.

Я глотнул пива, демонстративно пожимая плечами:

– Только не начинай про дом и это место!

– Не начну, дурная ты башка, – он усмехнулся.

– Я уже решил. В казарме мне будет лучше, чем здесь.

– Ладно, живи где хочешь, – буркнул Боб. – Но зачем тебе на материк, к мертвецам? Ты хоть понимаешь, о чём я? Вы все там идиоты.

– Ну, это вряд ли.

– Мир погиб!.. – он махнул рукой, как будто отмахиваясь от моих слов.

– Нифига! Я хочу исследовать его. Возможно, там ещё есть кто-то…

– Оставайся здесь, тут полно работы.

– Прикалываешься? – я недоверчиво поднял бровь.

Боб фыркнул и неодобрительно покачал головой:

– Лисе не нравился виноград не потому, что он кислый, а потому, что она не могла его достать. Ты ещё не дорос, чтобы понять ценность жизни. По ту сторону воды – только смерть. Старуха с косой второго шанса не даст.

– Бо, ты же знаешь, твои прибаутки меня не переубедят.

– Был молодой – барахлил с огоньком, – он снова сморозил что-то непонятное.

– Ну так что, поможешь?

– И не подумаю, – он твёрдо посмотрел на меня. – Я слишком сильно люблю тебя, братишка. Пусть лучше кто-то другой отправится и… Заодно послужит тебе уроком.

– Ладно, хрен с тобой, сам придумаю что-нибудь.

– Поедешь на ферму? – Бо сменил тему. – Нужно забрать новый урожай.

– Конечно! Я хоть раз отказывался?

Иногда и ему приходилось работать. Хотя назвать это тяжёлым трудом было сложно. Раз в неделю, обычно по субботам, он ездил на свою плантацию за новой порцией товара, отвозил её в свою аптеку, а потом затаривался едой в супермаркете. Вот и вся его работа. И именно такой жизни он желал для меня.

Старый пикап, что стоял у сарая, был его кормильцем. У него постоянно что-то отваливалось, и бывало, что прямо на ходу. Машина требовала внимания и ухода, и мой кореш следил за ней, как мог. Это была его вторая работа – ремонтировать пикап. Впрочем, от этого зависел весь его богемный образ жизни. Остров не был волшебным, и манна здесь не падала с неба – каждому жителю в этом эдеме приходилось зарабатывать на хлеб. Лодырей и бездельников тут не жаловали.

Как уже понятно, Бо жил на доходы от продажи травы, которая приносила ему неплохие барыши, достаточные для праздного существования. А ещё он мог позволить себе содержать магазинчик-аптеку на центральной улице и нанимать рабочих на плантацию, расположенную в глуши, в джунглях – подальше от местной шпаны. Вот для всего этого пикап и был нужен.

Этот чудак никогда не изменял своим привычкам и строго придерживался расписания. Он бы поехал и без меня, если бы я не пришёл. Но я любил с ним ездить, потому что он всегда давал мне порулить. Бо научил меня управлять машиной, а их на острове было мало – можно было пересчитать по пальцам. Без него у меня не было бы шансов.

Он довольно улыбнулся и потрепал меня по голове. Затем взял гитару:

Бринь, бринь-тринь, трень-брень…

Медленно перебирая струны, он наигрывал грустный мотив. Я знал: что бы я ни решил, он не бросит меня, даже если будет против.

– А где ты был? – спросил Бо, не отрываясь от гитары.

– В суде… присяжным, – ответил я, стараясь звучать нейтрально.

Друг удивлённо поднял глаза:

– На том самом?

– Да. Слышал?

– По радио передавали, – Бо нахмурился и отложил гитару.

– Что не так-то?

– Зачем ты полез туда? – его голос стал резче.

Я демонстративно вздохнул, надув щёки, и закатил глаза:

– Ну, что-о-о?.. Мне это нужно было.

– А как же парень?

– Он виноват, так все решили…

Бо закрыл лицо руками и сидел так минуту. Потом тихо спросил:

– А ты?

– Что, я? – моё терпение начало иссякать.

– Это же была самозащита. Все знали об этом. Парень и мухи не обидит… Как вы могли?

Он допил пиво одним глотком и закурил. Густой дым закружился в лучах солнца, создавая призрачные узоры.

– Бо, ну что не так?

– Вселенная всё видит, – он воздел руки к небу, словно обращаясь к чему-то большему. – Вы сломали ему жизнь.

– Ничего, несколько лет на каторге пойдут ему на пользу…

– Бро! – Бо тряс головой, как старый конь, – Оттуда не возвращаются. Пойми ты уже.

– На суде был отец погибшего, полковник, – я неожиданно для себя признался. – Я думал, он поможет мне поступить в разведку…

Кажется, я начал осознавать, что наделал. Вспомнилась одинокая старушонка, продающая пирожки на обочине дороги.

– Получается, бог на стороне тех, у кого артиллерия получше, – печально развёл руками Бо.