- -
- 100%
- +
– Видно, так, – согласился Прохор Иванович, поглаживая грудь правой рукой.
– Что? Сердце? – встревожился мастер. – Ты покудова посиди, не торопись за молодыми. Не расстраивайся шибко. Если все занедомогаем, так и работа встанет. Как бы то ни было, железку обслуживать надо. Может, оно еще и пронесет. Всякое в России бывало. И монголы налетали, и поляки с французами наступали. Однако, ничего. Отбили. Выжили. Надо потерпеть.
– Только вопрос имеется.
– Какой?
– Сколько терпеть-то? Господь терпел и нам велел?
– Ну, Иваныч, – мастер развел руками. – Ты все равно попридержал бы язык…
Известие о японском эшелоне опечалило всех. Одно дело – беляки, но все-таки они свои, русские. А чего ожидать от интервентов? В сознание людей вселился страх. Железнодорожники, обслуживающие станцию и депо, старались не попадаться на глаза японским патрулям. Зловеще поблескивали отточенные с обеих сторон штыки, заставляя сжиматься сердце…
* * *
После ужина Кеха Золотухин доплетал корчажку. Расположился на лавке у печи. На полу у ног насыпан ворох тальниковых прутьев Фроська убирала со стола грязную посуду. В кухонное оконце тихонько постучали. Фроська будто ждала. Набросив шаль на плечи, поспешила в сенцы. На крыльце дожидался, пока откроют, скрытый темнотой человек.
– Здрасти! Привет от Бирюкова…
– Здрасти-мордасти!
– Хлеб кончается.
– Понятно.
– Заберу, как всегда. Ну, я пошел, – заторопился человек.
– Подожди, – Фроська вернулась в дом. Завернув каравай в тряпицу, вынесла на крыльцо. – На-ко пока гостинец, поди совсем отощали?
– Маленько есть. Последний сухарь догрызли.
– А чего долго не приходил?
– Вражина шурудит. И конные беляки, и пешие япошки. Понапрасну пошто тебя риску подвергать?
– Ладно. Иди. Осторожно. Товарищу Бирюкову тоже привет!
– Спасибо и на том, – взяв гостинец, человек растворился в темноте.
Отложив корчагу, Кеха подошел к окошку и, отдернув шторку, ткнулся носом в холодное стекло, силясь разглядеть что-то в такой-то темени.
Когда стукнула калитка, Фроська набросила крючок и вернулась, застав мужа за прежним занятием. Не глядя на жену, тот молча ощупывал округлые бока корчажки. Бывало, мужики, оценивая по достоинству рыбацкое изделие, искусно сработанное руками Кехи, переговаривались:
– Эка ловко плетет! В такой корчаге небось рыбке самой погостить охота.
– А вы думаете, что Иннокентий мой только по гармонике мастак? – встревала в разговор Фроська. – Он и по другим делам толк знает.
Мужики начинали гоготать.
– Вы об чем это подумали? – наступала на тех Фроська. – В краску вогнать пытаетесь? Ничего не выйдет.
– Бронебойная ты баба.
– Какая есть.
– За тобой Кеха, как за броней и есть.
– А вам, гляди как, завидно! Ладно, хорош лясы точить. Нам дела делать.
– Знамо, какие…
– Вы опять за свое?! А ну, как вас лопатой по хребту за ваши подколки?!
– Ладно-ладно, и пошутковать нельзя.
– Шуткуйте шутки со своими бабами…
Мужики неспеша тушили докуренные цигарки и расходились, продолжая немудреный мужицкий треп.
* * *
…При виде чужаков пес загремел цепью, но тут же забился в конуру, наверное, почуяв своим собачьим чутьем смертельную угрозу. Нагрянули японцы с обыском. До этого побывали у Елизаветы и Ефима с Зинаидой Ворошиловых. Ничего не нашли.
– Нюх у них, что ли? – Фроська испуганно прижалась к мужу.
– Сыбка многа хлеба где? – японец раскосо разглядывал кухоньку. Затем заглянул в горницу.
– Ага, еще под подушками пошарь, – вдруг осмелела Фроська.
– Где хлеба много сыбко? – повторил вопрос японец, обнажая крупные, как у лошади, передние зубы, почему-то переставив слова в обратном порядке.
– Здеся вот, в брюхе! – похлопала себя Фроська.
– В зивоте? – удивился японец и тоже похлопал по цевью винтовки за плечом. – Мозит, посмотлим? – Качнулся широкий штык.
Вышли на улицу. Второй японец вышел из зимовья, брезгливо зажимая нос от запаха куриного помета.
– Фу, какие, гляди-ка, япошки благородные, – заметила Фроська оцепеневшему от происходящего Кехе. Тот знал, что запасенный хлеб – целый мешок – спрятан в подполье. Японец не догадался отвернуть половичок. У них на родине подпольев, слава богу, поди, не имеется. Фроськины слова были сказаны довольно громко. Тот, что у зимовья, услышал. Невозмутимо подошел совсем вплотную к женщине и словами на чистейшем русском – «это тебе за япошек» – влепил Фроське звонкую пощечину.
– Ах, – ошеломленная не столько пощечиной, сколько русской речью, Фроська дернулась назад, сжимая кулаки и натыкаясь на первого японца. Тот судорожно сдернул с плеча винтовку и проворно отскочил в сторону.
– Что? Бабу безоружную стрелять?! – Фроська яростно рванула кофточку вместе с нижней рубахой, обнажая налитые, как спелые груши, груди. – На!!!
Невозмутимость покинула японца, шевельнулись плоские, прежде будто железные скулы. В сознании его, видимо, вспыхнули какие-то ассоциации и он сдержанно гортанно что-то сказал напарнику. Тот, вытаращив глаза, ни бельмеса не понимая, что к чему, держал наизготовку свою «ариксу».
К счастью, все обошлось. Японцы ушли, оставив за собой раскрытую, как при покойнике, калитку, а Фроська, чувствуя, как вдруг обессилели ноги, опустилась на ступеньку крыльца.
– Вот же косоглазый, – выдохнула она и заплакала.
– Ладно, тихо-тихо тебе. Слава богу, все обошлося, – прорезался, наконец, голос у Кехи. Он сидел рядышком и, прижимая к себе жену дрожащей рукой, вытирал ее слезы своим рукавом, тоже повторяя: – Ладно, тихо, все ведь обошлося…
* * *
Пышные кроны тополей и пахучие ветви черемушника сливались в единую темную массу, окружавшую избы. Ночь плотно укрыла землю черным одеялом. С тех пор, как перестали собираться шумные молодежные вечорки, замолкли гармоники и балалайки, тишина опускалась на село с первыми сумерками. Лишь залают где-то встревоженные чем-то собаки, замычит протяжно корова в хлеву, видно, чувствуя скорый отел. Далеко вспарывается ночь топотом копыт. Неведомые всадники – то ли белые, то ли красные – то ли кого догоняя, то ли от кого убегая, промчатся по селу и утихнут за поскотиной.
XII
Прохор Иванович и другие рабочие депо, среди которых встречались первостроители Транссибирской магистрали, не одобрили методы Лазо в смысле подрывов мостов и порчи железнодорожного полотна.
– И как теперь все это налаживать? – чертыхался пожилой кочегар паровоза, раскуривая толстую самокрутку от крохотного тлеющего уголька, прихваченного плоскогубцами. Локомотив стоял под парами. Скоро выезжать на линию.
Через час поступило распоряжение направить часть деповских рабочих в только что сформированную бригаду, которая займется восстановлением разрушенных железнодорожных путей.
Прохор Иванович в эту бригаду не попал. Оставили на деповских стрелках. На ремонт полотна отправили тех, без кого временно можно было обойтись в депо.
Мужики ругались, ломами сталкивая под откос покореженные рельсы и расщепленные взрывом шпалы. Кирками яростно долбили грунт, выравнивая площадку. Восстанавливать железную дорогу – что жилы тянуть из человека. Строить – одно дело, но восстанавливать – совсем другое. Может быть, красным командирам следовало найти иной способ, чтобы остановить продвижение на восток многочисленных эшелонов мятежного чехословацкого корпуса? Не такой варварский, как рвать динамитом мосты и тоннели, рушить железнодорожную насыпь и спиливать телеграфные столбы, дабы лишить противника еще и связи.
В этот день в белом штабе за ужином велся примерно на эту же тему разговор.
– Одно слово, варвары. Сами строили, сами разрушают! – возмущался, качая головой, один из семеновских офицеров, прикуривая от протянутой зажженной спички однополчанина папиросу. – И кому только такое могло в башку прийти – взрывать мосты. Сами-то большевики, что, по воздуху собираются летать? Фанатизм! Друг мой, дикий фанатизм!
– Точнее, господин есаул, идиотизм, – поправил офицера штабс-капитан Яхонтов, человек порывистый и нервный.
– А что вы, дорогой Икомата-сан, думаете по этому поводу? – обратился он к японцу, хорошо понимавшему и говорившему по-русски, но до сих пор молчаливо следившему за ходом разговора.
– Да, господин майор, скажите, наконец, что вы думаете по поводу происходящего?
Японец живо встрепенулся, но через пару секунд снова обрел восточную степенность, присущую его крови хладнокровность и спокойствие.
– Большевики, очевидно, считают, что для достижения цели все средства хороши… В настоящий момент им прежде всего необходимо задержать чехов, продвигающихся к нам на помощь по железной дороге с запада. Любой ценой, но задержать! Красные выдыхаются. Это очевидно и потому логично думать, что они предпримут в дальнейшем следущие непредсказуемые действия. Какие – покажет время. Именно непредсказуемость красных можно считать их главным козырем в нашей взаимной борьбе…
Широкое скуластое лицо майора стало злым, а глаза блеснули колючей искрой.
Есаул решил сменить тему разговора. Он подошел к столику, бережно взял бутылку с яркой наклейкой и разлил в хрусталь вино. Поднял бакал.
– Мы, спаянные единой великой целью, не пожалеем сил, чтобы вернуть многострадальной России спокойной и мирной жизни и избавить ее от коммунистического рабства. И не будем, господа, предаваться злословию и взаимным упрекам. Так, поднимем же за это бокалы, господа! Я пью за нашего верного союзника и друга, за могучую империю восходящего солнца!
Икомата-сан обмяк выражением лица, хитро сощурившись, он молчал. Умеют же мол эти русские так красиво говорить. Не от того ли захлестнула многострадальную Россию эта революция? Да, у большевиков есть идея, которая овладела массами. Их вождь Ленин именно так и сказал: «Идея становится реальной, когда она овладевает массами». Большевики дали землю крестьянам. У белых такой идеи нет… К тому же красные берут численным превосходством, белые опираются на служилую выучку, упорно сопротивляясь и защищая то, что им принадлежит по праву. Так пусть же, в конце концов, русские бьются между собой: красные рубятся с белыми, пока не перебьют друг дружку…
* * *
Всю ночь, зажатый между скалистыми сопками, свирепо свистел ветер, ища выхода на волю и обрушиваясь на притулившиеся к обрыву домишки. Ветер гнал вихрящиеся снежные смерчи. На рассвете все стихло в природе. Над щетинистыми сопками брызнул первый солнечный луч. Выплыло яркое солнце.
Навстречу атаке звенел стальной дождь. Небо будто тряслось и приседало от слившихся в один гром разнобоя выстрелов, криков, истерического татаканья пулеметов. Красные цепи наседали одна за другой. Белые, бросая оружие, бежали в тыл, ко второй линии своих укреплений. Но откуда-то с флангов, где должны обороняться японцы, по ним ударили пулеметным свинцом. А где же вы, союзнички? Или растворились в непогодной прошедшей ночи?..
…В течение полугода мельница Ворошиловых становилась пулеметной точкой то для белых, то для красных. Позиция выгодная. Установленный здесь станковый пулемет держал под прицелом близкий брод через речку. Бывало, совсем близко разгорается бой. Обе стороны атакуют – отступают. А жернова равномерно скользят друг о дружку и мерной струйкой течет мука, заполняя доверху и переполняя ларь…
– Подавить! – орал, кувыркнувшись с подбитого коня, подъесаул Епифанов, когда захлебнулась атака сотни, что с гиканьем пошла наметом на этот берег. – Скольких хлопцев положили краснопузые!
– Ваш благородь, что с мельницей делать? Может, петуха красного запустить?
– Давай! Впрочем, отставить! Пускай она стоит. Еще самим пригодится, когда с коммунарами управимся!
…Когда все стихло, откатились в стороны и красные, и белые, рядом с чудом уцелевшей мельницей утешал перепачканного сажей Ефима жеребенок. Нескольких недель от роду он потерял мать. Ее сразило во вчерашнем бою. Жеребенок искал утешения у человека, а тому ничего не оставалось, как поделиться горечью душевной с невинной животинкой. А та, сиротинка, мягкими губами трогала пропахшее дымом плечо Ефима, обдавая его лицо теплым дыханием…
* * *
…Еще в конце лета 1919 года атаман Семенов перебросил все свои казачьи полки в Восточное Забайкалье, отказавшись от активных военных действий на Амурском и Верхнеудинском направлениях, и осел в Чите, где установил военную диктатуру. Его военная мощь значительно усилилась, когда на исходе зимы 1920-го года закончила свой поход от Омска до Читы 30-тысячная армия генерал-лейтенанта Каппеля, любимца адмирала Колчака. Где-то за Нижнеудинском сани, в которых ехал Каппель, провалились в быструю горную реку Кан и через три дня он скончался от воспаления легких. Смерть Каппеля устраивала атамана Семенова, так как армия генерал-лейтенанта переходила в его распоряжение. Но более всего Семенов был рад тому обстоятельству, что он стал полноправным и единственным хозяином части золотого запаса российской империи, которую привезла армия Каппеля.
К тому же смерть Каппеля вынудила адмирала Колчака буквально накануне своего ареста назначить атамана Семенова главнокомандующим всеми вооруженными силами Дальнего Востока.
К лету 1920-го года Семенов получил всю полноту гражданской и военной власти в Забайкалье, которая в первое время была довольно сильной и популярной в народе.
В Чите даже стали производить папиросы «Атаман». На коробке красовался портрет Семенова в бурке и огромной барсучьей папахе, из-под которой смотрели глубоко посаженные маленькие глаза монголоидного типа. Он имел бурятские корни, хотя родился и вырос в среде ононских казаков на юге Забайкалья близ границ с Монголией.
* * *
С улицы послышался неясный шум. Фыркнула лошадь. Застучали в калитку. Соболек зашелся громким лаем. Испуганная Елизавета выглянула в окно и тут же задернула занавеску – Кто там, мам? – Ефрем поднялся с табуретки и направился к двери.
– Стой! Не ходи! Семеновцы, – выдохнула, чуя недоброе, Елизавета.
Ефрем замер в нерешительности. Дверь распахнулась.
– Здравствуйте, хозяева! Мир вашему дому! – бодро приветствовал женщину и юношу, сняв фуражку, молодой высокий подхорунжий. Волосы расчесаны сбоку на пробор. Лицо круглое, чисто выбритое, со светлыми бровями. От офицера пахло тонким цветочным одеколоном. Его сопровождал казак с тонкой лычкой на погонах.
– Здравия желаю, – нашелся чего ответить Ефрем.
– Да вы не бойтесь, – совсем по-простому успокоил семеновец. И только улыбка казачьего офицера привела и мать, и сына в нормальное чувство. А слова «мир вашему дому» и вовсе повергли их в полное смятение.
– Просим к столу, – пригласила хозяйка, показывая на табуретки.
– Вы Елизавета Ворошилова? – спросил подхорунжий.
– Я.
– Швея?
– Да.
– Неси! – коротко приказал он казаку.
– Есть! – козырнул тот и поспешил на улицу.
Офицер прошелся по кухне. Сделав несколько шагов, остановился со словами:
– Ничего-ничего. Надо потерпеть. Совсем немного осталось. К весне закончим с большевиками и заживем. Заживем, – повторил громче и уверенней. – Хорошо заживем! Без войны, без крови, без бед.
Хозяева смотрели на офицера.
В сенях протопали шаги. Появился казак, обнимая изогнуто-покатые бока фанерного футляра швейной машинки. Поставил на стол. Откинул футляр.
– Вот! Система «Зингер»! Самая новая, – офицер бережно провел ладонью по крутой черной лаковой шейке машинки. – Подойдите ближе.
Елизавета приблизилась к столу, не сводя глаз с машинки.
– Будете заниматься шитьем фурнитуры для добровольческого отряда. Приказ генерал-лейтенанта Семенова. Силком мы мобилизацией не занимаемся, тем не менее, на вашей территории в скором времени будет вновь произведена запись добровольцев. Мануфактурой вас обеспечат. Привезут образец нашивки Так вот… Надеюсь, согласны? – офицер пристально посмотрел на хозяйку. Та качнула головой, дивясь новенькой машинке. Была у нее и своя старенькая, но сломалась. Давненько не сидела она за шитьем. Только интересно, кто же надоумил-то офицера привезти заказ именно ей.
– Ну и чудненько, – подхорунжий провел пальцем по тонким усикам и надел фуражку. – Да, вся работа будет оплачена, – добавил он и вышел в сени.
– Эка вам подфартило! – хитро подмигнул хозяевам казачок и поспешил за командиром.
Долго не могли прийти в себя ни Елизавета, ни Ефрем, сначала серьезно напуганные, а после удивленные причине неожиданного визита белых в их дом.
– Сынок, надо бы сначала посоветоваться с кем-то?
– С кем?
– Может, с Прохором Иванычем? Он-то человек знающий, опытный…
– Я не знаю, мам.
– Нет, надо к нему сбегать. Позови, пускай придет.
Прохор Иванович вскоре пришел и рассудил так, что надо заниматься шитьем.
– А как иначе поступить? Отказаться – себе дороже. Не шуточки ведь. Это с виду беляк такой ласковый вам показался, – рассуждал неторопливо Прохор Иванович, – а ну, как воспротивишься, так и он по-другому себя поведет.
* * *
– Ты нас шибко-то не пугайся, девонька, – всадник постарше в казачьей форме придерживал разгоряченного коня.
– Не знали, что повстречаем такую бравую деваху, а то бы побрились! – ощерив в улыбке белозубый рот, склонился с седла всадник помладше.
Подшучивая, всадники, оттесняли Настю с дороги в густые посевы ржи.
– Да ты никак брезглива к семеновским хлопцам?
– Может, она только красных предпочитает?
– Батянька, случаем, не комиссар?
– Семеновские хлопцы бьют красных, а не пристают к девушкам. Вот кабы к вашим сестрам кто бы так задомогался?!
– Как это не бьем красных? А кто это третьего дня ихний отряд в пух и прах растрепал?
– Где же это?
– Где, где! На станции. Ты что, девка, не слыхала ишо разве?
– Ишо не слыхала.
– Замужем иль невестишься? – уже миролюбиво спросил молодой казак. – Да не бойся, не дрожи, не тронем. Мы же понимаем. Мы ведь тоже братья кому-то…
– Есть жених, – соврала девушка. – Где-то у вас и служит. Может, и знаете? Ванька-вахмистр, – назвала наугад знакомое имя.
– Вахмистр? А почему Ванька? А как фамилия?
– Постой-ка, – всадник постарше указал плеткой на дорогу. – Кто там?
Приближался казачий разъезд.
– Кажись, наши, – обрадовались оба.
– Конечно, наши, а кто же еще? – осмелела девушка. – Вы же сами сказали, что всех красных разбили!
– Цыц, дура! – всадники стали разворачиваться навстречу разъезду. – Здравия желаем, господин подхорунжий! – казаки взяли под козырек.
– Кто такие? – строго спросил молодой офицер, бросив сдержанный взгляд на девушку.
– Фуражиры мы, ваше благородие.
– Ну, так фуражирьте, чего шляетесь, людей пугаете? Это что за девица-красавица? – подхорунжий опять бросил потеплевший взгляд на бледную лицом девушку. – Они что, приставали к вам?
– Нет, господин офицер, только спрашивали дорогу на село.
– Чего ее спрашивать? Эта дорога и ведет туда. Две версты до деревни. Все, ступайте! – приказал фуражирам. Те молча выехали на дорогу. Хлестнув лошадей плетками, поскакали в сторону, откуда подъехал разъезд.
– А вы откуда и куда? – спросил подхорунжий…
– Я с покоса напрямки. Батяня сенокосит, я за харчем домой.
– Ну-ну. И никого не бойтесь.
– Я и не боюсь.
Офицер поправил фуражку: – Ступайте тоже. Отец, наверное, уже заждался.
XIII
Слава и благополучие атамана Семенова были недолгими: уже к началу осени 1920 года произошли события, изменившие военно-политическую ситуацию в Забайкалье. Красная Пятая армия теснила белых с запада на восток вдоль Транссибирской магистрали. Забайкальские и амурские красные партизаны били с флангов по коммуникациям белых, лишая их боеприпасов, продовольствия, фуража и прочего интендантского имущества. Тем самым они заставили отступать войска, защищавшие Читу. Главный сподвижник барон Роман Урнгерн фон Штенберг покинул Семенова и направил свои войска в Монголию, захватив ее столицу Ургу. После этого барон во главе своей Азиатской дивизии вторгся на территорию России, но его войска были разгромлены Красной армией, а самого Урнгерна Сибирский ревтрибунал приговорил к расстрелу. Но все это случится несколько позже, а пока Забайкалье продолжало пылать огнем гражданской войны…
* * *
«После Октябрьского переворота 1917 года Дальний Восток – одна из самых сложных территорий России, где накопилось множество проблем.
Большевики хотели сохранить территорию в составе Советского государства, но при этом избежать широкомасштабной войны. В то же время страны Азии, прежде всего Япония, пытались оставить Дальний Восток с его богатыми ресурсами за собой путем оккупации всего региона. Сложная международная и военно-политическая обстановка в начале 1920 года привела партию большевиков и Советское правительство к политическому маневру – временному отказу от восстановления советской власти в Забайкалье и на Дальнем Востоке и образованию на этой территории «буферной» республики (ДВР). В 1920 году после разгрома Колчака большевики пошли на создание «буферного» государства, формально независимого от Советской России с целью отсрочить войну с Японией и по возможности вытеснить интервентов мирным путем с Дальнего Востока.
7 января 1920 года Политцентр отправил делегацию для переговоров о перемирии с Советской Россией и образовании временного буферного государства в Восточной Сибири. 19 января 1920 года в Томске было решено организовать «буфер» с границами по линии Оки и Ангары. 28 марта 1920 года в Верхнеудинске открылся съезд трудового населения Прибайкалья, который 2 апреля принял решение об образовании «буфера» на Дальнем Востоке во главе с многопартийным правительством (большевиков, эсеров, социал-демократов. После обсуждения 6 апреля 1920 года был принят документ, формально узаконивший создание нового «буферного» государства.
Население ДВР вело активную борьбу с японской оккупацией за свободу и независимость нового государства.
Оккупационная зона японцев на Дальнем Востоке продолжала неуклонно сокращаться.
25 октября 1922 года партизаны заняли Владивосток, а уже 15 ноября ВЦИК объявил ДВР составной частью РСФСР».
* * *
Партизанский отряд товарища Бирюкова прошлой зимой «квартировал» в глухой таежной балке среди сопок. Из врытых землянок торчали жестяные трубы. По ночам в низинах собирался холодный осенний туман. Дров много. Из-за дальнего расстояния до первых селений печного дыма можно было не опасаться. Сопки надежно закрывали собою это партизанское убежище. Сюда не долетали даже гудки паровозов. Снег завалил звериные тропы. Ветер грохочет в тайге. Замшелые столетние лиственницы высятся над сугробами. Нет следов рыси и зайца. Непроходимые трущобы черного хвойного леса, бурелома, кустарников. На десятки километров кругом чаща, марь, валежник, каменные россыпи.
На самой железной дороге и вдоль нее беспредельно хозяйничали японцы. В планах было, если партизанская война затянется, вновь использовать уже оборудованный и когда-то обжитый лагерь. Но события показывали, что скоро все изменится. Можно будет окончательно выйти из тайги и, слившись с регулярной Красной армией, бить врага до победного конца.
Фроську по приказу семеновского штабс-капитана Яхонтова привязали руками назад к столбику. Притащили охапку сена. Готовились запалить.
– Как же так, Фрося? Смею обратиться, господин штабс-капитан?
– Обращайтесь.
– Как же так, господин офицер? – теребил мятую фуражку Иннокентий. – Я же честно. По первой мобилизации к вам…
– Смотри-смотри на свою грешную бабу, – проговорил тот, глядя будто сквозь Иннокентия бесцветными водянистыми глазами. – Раньше надо было думать, прежде чем избу с японцами поджечь.
– Так ведь не пожгла, все обошлось. Да и японцев там не было. По дурости она, господин штабс-капитан. И в жизни она такая. Всегда ругаемся… И тут психанула она, никого жечь не собиралась…
– Ну-ну, теперь не будете ругаться, – успокоил штабс-капитан и махнул рукой. – Пора запаливать.
Видя, что не убедить, Кеха, в ужасе перекосив лицо, дико вскрикнул:
– Да я за Фроську, твари вы косоглазые!!!
– Мы не косоглазые, это японцы, голубчик, косоглазые. Вы что-то попутали господин гармонист или товарищ гармонист? Еще скажи спасибо, что я не отдал ее именно им. – Поглядев на бледное лицо Иннокентия, офицер вдруг смягчился, а может, просто острастку разыгрывал, махнул рукой солдатам, которые оставались в недоумении и замерли в ожидании: неужто грех такой на душу взять придется?
– Ладно, развяжите эту дуру безмозглую. Пускай пока живет на радость гармонисту. Но если что, – поднес к лицу того кулак, затянутый черной перчаткой, – одними мордасами не обойдется.
Осчастливенный больше жены муж готов был целовать протянутый кулак штабс-капитана, наизвестно почему сменившего вдруг гнев на милость, которая все-таки объяснялась простой причиной. Офицер внутренне был зол на союзников за недавний бой с красными. В принципе, именно из-за нерешительности японской роты семеновцы понесли потери. Еще больше прибавляло неприязни воспоминания столкновений с партизанами. Японцы избегали атак, преимущественно стреляя только из-за укрытий. Не соблюдали или сознательно нарушали тактику боя, вероятно, исключительно в целях самосохранения. Видно, сильно хотелось вернуться домой, на свои острова, в мир цветущей белой сакуры, к своим прекрасным, известным тонкой любовью, дамам.