Карьерный спуск на дно. Проституция в царской России

Проституция на Руси

Всё сказанное в предыдущей главе относится скорее к разврату, нежели к прямой проституции. Исследователи рубежа XIX–XX веков, анализируя развитие древней Руси, писали о том, что для продажной любви не было трёх составляющих, которые в Европе уже существовали: аристократии, рабства и солдатчины. В европейском средневековом обществе, развивавшемся на почве римской культуры, гораздо раньше появились признаки феодализма с расщеплением населения на многочисленных феодалов и рабов. Там, где было ярко выражено сословное неравенство, гнездилась и проституция: бедняки пытались заработать на хлеб, господа чувствовали вседозволенность, а у зависимых людей порой и вовсе не было выбора. У нас же феодальные отношения зародились позже. Князья с дружиной изначально владели землями, а не людьми. Рабство существовало, однако было только среди пленных[25]. Да, крепостное право обладало признаками рабовладельческого строя, но оно вводилось постепенно и окончательно оформилось только в XVII веке.

Что касается солдатчины, то имелось в виду регулярное войско, которое в Московском государстве также отсутствовало. В случае войны из боярских детей и служилых людей составлялось народное ополчение, которое тотчас же расходилось по домам, как только военные действия заканчивались. Среди солдат проституция всегда активно распространялась, но то появляющиеся, то исчезающие войска не могли способствовать долговременному развратительному влиянию[26].

Первые попытки организовать постоянную военную службу были предприняты при Иване Грозном. Это были стрельцы и отчасти опричники. Приклонский писал о том, что начало публичного блуда можно условно обозначить как раз со времён Ивана IV, и опричнина здесь особо отличилась:

«Но никто столько горя не принёс русским женщинам и так не развратничал, как Иоанн Грозный и его сподвижники. Учреждённая им для охраны его особы опричнина была, можно положительно сказать, одной из главных виновниц начала публичного разврата. <…> Александровская слобода, где жили в то время опричники, была одною сплошною клоакой всяких подобных безобразий. Ужасные, часто кровавые оргии разврата являлись почти ежедневными событиями этой слободы, и картины всех этих явлений носят почти сказочный характер»[27].

Не умаляя того, что время правления Ивана Грозного считается жестоким, тем не менее некоторые воспоминания действительно «почти сказочные». Всё тот же Приклонский, продолжая свою мысль о насильственных действиях со стороны царя и его приближённых, ссылается на следующие исторические заметки иностранного путешественника Петрея де Ерлезунды (заметим, что шведский мемуарист бывал в Русском государстве позже смерти Грозного, в 1600-х годах):

«В блудных делах и сладострастиях, говорит Пет-рей, Иоанн Грозный перещеголял всех. Он часто насиловал самых знатных женщин и девиц, после чего отсылал их к мужьям и родителям. Если же какая-нибудь из этих женщин хотя чем-нибудь давала заметить, что блудит с ним неохотно, то он, опозорив, отсылал её домой и там приказывал повесить нагою над столом, за которым обедали её родители или муж; последние не смели ни обедать, ни ужинать в другом месте, если не хотели распрощаться с жизнью таким же образом. Трупы висели до тех пор, пока мужья и родные по усиленному ходатайству и заступничеству не получали позволения похоронить их. Грозный всегда менялся любовницами со своим сыном Иваном и не боялся огласки всех его подобных дел»[28].

Доверять подобным воспоминаниям или нет – вопрос открытый, оставляю его исследователям эпохи Ивана Грозного. Однако простой вывод, который на их основе можно сделать в контексте нашей темы, – это публичность сексуальных связей, которой даже в высших сословиях более не стыдились. Общественность к мужским вольностям и до этого не была строгой, но негласно похождениями ранее кичиться было не принято. Время царствования Иоанна IV, с его вседозволенностью для ближайшего окружения царя, напрямую повлияло на нравы населения. Спрос на секс-услуги стал ощутимым, а он, как вы знаете, рождает предложение. При трактирах, питейных заведениях, банях и прочих общественных местах в XVI веке появилась проституция в своём прямом значении – продажа тела за деньги, поставленная на поток. Это ещё не были «профессиональные» публичные дома, где главный заработок осуществлялся за счёт продажной любви, но первые зачатки таковых начали возникать. Для людей побогаче уже работали сводни, которые подбирали клиентам здоровых молодых девиц. Промышлявших бесхитростным делом женщин во времена Грозного следовало наказывать розгами, но неизвестно, как часто именно разгульная жизнь являлась причиной наказания при столь открытом отношении к блуду.

Тогда же размножилась проституция «гостеприимная». Исследователь Михаил Кузнецов сначала приводит пример античных времён, когда у древних греков и римлян приём всякого рода путешественников считался священным долгом хозяина. Чужестранец был принимаем за посланника неба, и ему предлагались и кров, и обед, и раб, и рабыня, и жена, и дочь. Этим обычаем часто злоупотребляли бродяги. А дальше на контрасте он пишет об уже средневековой России, где гостеприимство преследовало свой корыстный расчёт. На севере страны хозяин, отдавая в наём комнату на постоялом дворе, предлагал жильцу свою супругу или дочь, увеличивая, разумеется, при этом квартирную плату. Со сменой квартиранта женщина переходила к следующему мужчине[29]. Приклонский упоминал о чём-то подобном среди служилых людей, которые, отправляясь на дальнюю службу и имея долги, часто закладывали жён товарищам и вместо процентов давали им право пользоваться своими супругами. Если должник не выкупал её в срок, то заимодавец продавал бедную для блуда другому, другой – третьему и так далее[30].

В XVII веке начали встречаться первые случаи, когда и сами женщины создавали дома непотребств. В основном это были молодые вдовы, не желавшие уходить от мирской жизни в монастырь, при этом нуждавшиеся в средствах к существованию. Они держали небольшие притоны с несколькими девицами. Всё это должно было быть хорошо замаскировано под постоялый двор:

«Главными притонами разврата были корчмы или ропаты, где вместе с женщинами продавались табак и водка и шли запрещённые игры. Содержатели и содержательницы получали столь выгодные барыши, что считали их достаточным вознаграждением за кнут, которым били их, как скоро начальство узнавало о существовании корчмы»[31].

К слову, начальство с радостью пользовалось доходами таких заведений, а то и вовсе само организовывало «бизнес». Шашков приводит в качестве примера енисейского воеводу Голохвастова (1665 год), который отдавал на откуп помесячно «зернь и корчму и безмужных жён на блуд, и оттого брал себе откупу рублёв в сту и больше, и тем блудным жёнкам велел наговаривать на торговых и проезжих и промышленных людей, напрасно, для взятки»[32].

В том же веке появляются многочисленные воспоминания иностранных путешественников, описывающих русских девиц с неприглядной стороны:

«При этом даже женщины не уступают мужчинам в невоздержании: весьма часто они первые, напившись чересчур, безобразничают, и почти на каждой улице можно встретить эти бледно-жёлтые, полунагие, с бесстыдством на челе существа»[33].

Проституция и интимная жизнь московитов в записках иноземцев мелькала с завидной регулярностью, в то время как наши источники допетровской эпохи продолжали упорно молчать. Отсюда и взгляд на нравственный облик страны складывался однобоким. Все последующие исследователи проституции как социального феномена, открыто изучавшие её в XIX – начале XX века, ссылались в большинстве своём на тех же иностранных авторов, ярко описывая блуд со всей грязью, какую только можно себе представить. Русский народ, по воспоминаниям европейских путешественников, был чрезмерно распущенным, диким, не знающим стыда и целомудрия. Но даже из столь эмоциональных иллюстраций нравов старой России можно вычленить интересные, нейтральные заметки по теме. Например, Адам Олеарий писал о простом бирюзовом колечке как признаке проститутки:

«Перед Кремлём находится самый большой и лучший рынок во всём городе, полный по целым дням торговцев, мужчин и женщин, рабов и праздношатающегося народу; недалеко от площади торговки имеют свои лавочки с полотняным товаром; некоторые из торговок, стоя, торгуют мелкими вещами, держат во рту перстни, обыкновенно с бирюзою, продают их, причём, как сообщали мне, некоторые из них торгуют ещё и кое-чем другим»[34].

«Кое-что другое» – пока только намёк, а прямо об этом же скажет другой чешский путешественник – Бернгард Таннер (1678 год), описывая торг в районе Китай-города:

«Любо в особенности посмотреть на товары или торговлю стекающихся туда москвитянок: нанесут ли они полотна, ниток, рубах или колец на продажу, столпятся ли так позевать от нечего делать, они поднимают такие крики, что новичок, пожалуй, подумает, не горит ли город, не случилось ли внезапно большой беды. Они отличаются яркой пестротой одежды, но их вот за что нельзя похвалить: весьма многие, и по преимуществу пожилые, с летами утратившие свою красоту, имеют обыкновение белиться и румяниться – примесью безобразия подделывать красоту либо юность. Некоторые во рту держали колечко с бирюзой; я в недоумении спросил, что это значит. Москвитяне ответили, что это знак продажности бабёнок»[35].

Позднее к воспоминаниям о бирюзовом колечке обратятся деятели искусства, и оно станет неким символом продажной любви старой России:

Как Пётр I государство развратил

Наш ответ иностранным путешественникам, утверждавшим, что для русского человека приятное общество – это там, где «наиболее сквернословят и отпускают самые неприличные шутки, сопровождая их непристойными телодвижениями»[37], активно стал звучать в начале царствования Петра I. Критикуя политику нового царя, смотревшего в сторону Запада, боярство возмущалось, что именно развращённые иностранцы к нам блуд и завезли. Счёт 1:1. Произошедший раскол среди элит, одни из которых были за старые устои, а другие, наоборот, за налаживание тесных взаимоотношений с Европой, и породил миф о том, что проституция впервые была завезена в Россию Петром. Особенно досталось немецкой слободе, ведь там юный царь и подцепил «европейскую заразу»:

«Иностранцы, приезжавшие в Россию, привозили с собою все те пороки, которыми отличалось тогдашнее европейское общество. Они селились преимущественно в немецкой слободе, а потому мы можем предположить, что первые публичные дома разврата основались именно в ней, хотя на это нет никаких прямых указаний. Но немецкая слобода была настоящим притоном людей, искавших каких бы то ни было развлечений»[38].

Мало того что Пётр связался с компанией иноземцев (простите мою иронию), так ещё и наделил женщин, привыкших к закрытому образу жизни, некими правами: знатным дамам стало доступно образование, участие в ассамблеях, мужское общество, открытые, срамные по меркам старого боярства, наряды. Бывшие теремные барышни заводили внебрачные отношения с иностранцами, аргументируя это религией: с ними можно, потому что родившееся дитя пополнит православие, а вот если мужчина с иноземкой согрешит, то ребёнок по матери будет в чужой вере – и это уже должно быть непростительно! По воле Петра, синод в 1721 году объявил браки с иноверцами (с католиками и протестантами) не только законными и дозволенными, но и похвальными, если они клонятся к благу государства. Муж был обязан не обращать супругу в свою веру, а детей воспитывать в православии[39]. Прежде русские бояре только некоторым из посещавших их гостей показывали своих вечно безмолвных жён; теперь же гости уже непременно представлялись хозяйке, даже и тогда, когда она болела и не выходила из своей спальни[40]. Из записок дневника Фридриха Вильгельма Берхгольца (1721 год):

«Русская женщина, ещё недавно грубая и необразованная, так изменилась к лучшему, что теперь мало уступает немкам и француженкам в тонкости обращения и светскости, а иногда, в некоторых отношениях, имеет пред ними преимущество»[41].

Ах, чёрный глаз, поцелуй хоть раз!

Тебя, свет мой, не убудет, а мне радости прибудет.

XVIII век

Мужчины, в свою очередь, не церемонились и уже не прикрывались семейным благочестием. Часто они формально заводили содержанок. Тогда же в стране появились «камелии» (вид элитной проститутки). Из воспоминаний всё того же Берхгольца:

«Жены у него [тайного советника П. А. Толстого – А. М.] нет, но есть любовница, которой содержание, говорят, обходится ему весьма дорого. Он принял Его Высочество чрезвычайно учтиво и повёл в свою комнату, где они долго разговаривали с помощью графа Пушкина, служившего им переводчиком. Его Высочество тотчас же обратил внимание на две совершенно различные картины, повешенные в противоположных углах его комнаты: одна изображала кого-то из русских святых, а другая – нагую женщину. Тайный советник, заметив, что герцог смотрит на них, засмеялся и сказал, что удивляется, как Его Высочество так скоро всё замечает, тогда как сотни лиц, бывающих у него, вовсе не видят этой обнажённой фигуры, которая нарочно помещена в тёмный угол»[42].

А вот и ещё один из примечательных признаков Петровской эпохи – европейское искусство, которое начало активно проникать в Россию. До этого изображение наготы считалось верхом неприличия. Ярким примером является Спасская башня Московского Кремля. В 1620-х годах русский архитектор Бажен Огурцов и английский мастер Христофор Галовей украсили её верхом, похожим на шатёр. Среди прочего декора были установлены четыре обнажённые фигуры – «болваны». Царь Михаил Фёдорович указом повелел сшить им «для приличия» суконные кафтаны разных цветов1. Статуи одели! Простояли недолго: в 1628 году (по другим источникам, в 1654-м) они обгорели при пожаре, и их убрали с башни. Не прошло и 100 лет, как при Петре отношение к наготе поменялось. Берхгольц пишет, что у Толстого картина с голой женщиной мало того, что висела напротив святого, так её уже особо и не замечали. Правда, повесили изображение в тёмный угол, но когда это останавливало внимательного зрителя, если дело касалось прелестей обнажённого тела![407]

– Была стена голая, – прикрыл картиной, – ещё голей стала!..

Рис. Ивана Малютина, журнал «Будильник». 1911 год, № 25

Преобразования Петра, коснувшиеся семьи и взаимоотношений между полами, в первую очередь подхватило высшее общество. Стоило чуть отойти от столицы, как петровские реформы сталкивались с народом: купцами, мелкими чиновниками, мещанами, представителями духовенства, которые ещё твёрдо держались за традиции «Домостроя» и менять свой быт не желали. Внутри узкого семейного круга указы государя игнорировались, а борьба дам за свои права была, скорее, делом единичных частных случаев. Так, девиц продолжали выдавать замуж по воле родителей, редко считавшихся с их мнением, тогда как указ 1702 года предписывал, что если «жених невесты взять не похочет, или невеста за жениха замуж итти не похочет же, и в том быть свободе»[43]. И тем не менее первые значительные шаги государства в сторону женской независимости были сделаны именно при Петре I:

«Реформа разрушила терем – эту темницу, построенную родовым началом и патриархальным деспотизмом для женщины, и сделала последнюю членом общества. Вышедши на свободу из терема, она сравнялась с европеянкой и получила возможность вместе с нею действовать в пользу дальнейшей своей независимости»[44].

Конечно, новый уклад жизни не мог не вызывать ропот среди тех, кто был не готов быстро к нему приспособиться. Поэтому как у европейских путешественников были свои цели для слишком эмоционального описания развращённой России, так и у русского человека появились свои. И чтобы подчеркнуть всю трагедию того, куда в нравственном смысле катилась страна, оппозиции нужно было показать, что проституция проникла даже в святая святых – в церкви и монастыри. Эту точку зрения подхватили и более поздние исследователи:

«…даже и монашество не являлось примером добродетели и предавалось почти открыто всевозможным безнравственным порокам и разврату. И бывали случаи, что на улицах встречались полупьяные монахи, предававшиеся здесь же удовлетворению своего сладострастия. Проституция проникла в монастырские кельи, как женские, так и мужские. Дело обыкновенно устраивалось так: в монастырь нередко приезжали на богомолье светские лица и часто ночевали здесь в кельях, а под этим предлогом некоторые предавались там разврату, так что всё это и вызвало ряд указов со стороны епархиального начальства»[45].

Это были не первые случаи разврата внутри монастырских стен, иначе бы мы не нашли упоминания епитимий для священнослужащих, датируемых допетровской эпохой. Историк Наталья Пушкарёва пишет о том, что, например, «осилие» девушки, совершённое мнихом, попом, а тем более епископом (видимо, казусы встречались, если правовые памятники не исключали этого исповедного вопроса) считалось издревле серьёзным преступлением. За него черноризцы и священники получали многолетнюю епитимью – 12–20 лет, а епископы и вовсе немедленно лишались сана. Она же цитирует отрывки из требников XV–XVI веков о блуде с обитательницами монастырей, где устраивались пиры и творились «невоздержанье, нечистота, блуд, хуленье, нечистословье». Особенно греховным было совокупленье тех, кто должен был являть «добронравие святительского подобия» – то есть черноризцев с монашенками: их блуд приравнивался к кровосмесительству (инцесту духовных родственников)[46]. Раз имелись наказания, значит, имелись и прецеденты. Но в петровское время описание подобных случаев часто было гипертрофированным, так как использовалось ещё и в политических целях у тех, кто выступал против правления царя-западника и подчёркивал якобы завезённую им проституцию.

Дрегер. «Интермедия»

Журнал «Пробуждение». 1912 год, № 14

Пётр I и сам давал достаточное количество поводов для пересудов. Его ассамблеи действительно не отличались нравственностью, а подчас даже были насмешкой над старыми традициями. Вспомним хотя бы «всешутейший, всепьянейший и сумасброднейший собор», шуточное общество, состоявшее из ближайшего круга лиц, сподвижников царя. Даже само название «собор» – это пародия на церковь. Они пили, кутили, сопровождая свои увеселения неприличными прозвищами, связанными с духовным саном (диакон, архидиакон, архиерей и так далее). Новичкам задавали вопросы, например, «Пьёшь ли?», изображая при этом церковный – «Веруешь ли?». Конечно, люди старых порядков такое не прощали. В 1715 году Пётр женил 70-летнего князя-папу Зотова на 60-летней Пашковой. Они были обвенчаны в Петропавловском соборе под крики толпы: «Патриарх женился! Да здравствует патриарх с патриаршею!» У истории есть продолжение:

«Когда этот „всешутейший патриарх“ от пьянства умер и на его место был избран старик Бутурлин, Пётр женил его на вдовой патриарше Зотовой, отпраздновав их свадьбу с новыми потехами. Брачная комната была ярко освещена изнутри, а постель обложена хмелем и обставлена бочками с вином, пивом и водкой. Молодые были невообразимо пьяны. В заключение потехи их оставили одних, но в стенах спальни были проверчены отверстия, в которые желающие могли свободно смотреть»[47].

Петровское время было противоречивым. Кардинально менялся привычный образ жизни, а значит, и отношение населения к подобному перелому просто не могло быть нейтральным. В этих условиях всегда есть место преувеличению, преуменьшению, поиску виновных, домыслам и яркой окраске происходящего. Сразу в обществе активно начинают обсуждать пороки: пьянство, разврат, общее падение нравственности и тому подобное. Но возвращаясь к нашей теме, всё же не стоит наивно полагать, что проституцию к нам завезли впервые из Европы при Петре I, а до него Русь совсем не знала продажной любви. Но вот что при царе-реформаторе и правда наконец сделали, так это подробно отразили её в законе.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

1

Дембская-Россинчукова, С. В защиту женщин: (К проституции) /[Соч.] С. Дембской-Р. – 1-е изд. – Тифлис: тип. «Гермес», 1911. – С. 14–15.

2

Епитимия (епитимья) – вид церковного наказания для мирян в христианской Церкви, имеющий значение нравственно-исправительной меры. – Прим. ред.

3

Олеарий А. Подробное описание путешествия голштинского посольства в Московию и Персию в 1633, 1636 и 1639 годах / А. Олеарий. – Москва: О-во истории и древностей российских при Моск. ун-те, 1870. – С. 175, 178.

4

Шашков С.С. Исторические судьбы женщины, детоубийство и проституция. История русской женщины / Собрание соч. С.С. Шашкова. – Санкт-Петербург: тип. И.Н. Скороходова, 1898. – С. 702.

5

Шашков С.С. Исторические судьбы женщины, детоубийство и проституция. История русской женщины / Собрание соч. С.С. Шашкова. – Санкт-Петербург: тип. И.Н. Скороходова, 1898. – С. 703.

6

Адамович Н. Интимная Русь. Жизнь без Домостроя, грех, любовь и колдовство / Н. Адамович, Н. Серегина. – Москва: Манн, Иванов и Фербер, 2023. – С. 127–128.