- -
- 100%
- +
А ведь родители, наоборот, постарались избавить меня от возникших проблем, никогда не заставляли ухаживать, присматривать за младшим братом.
К тому же жизнь вне дома для меня практически не менялась, потому что бабушка жила с нами в одном районе, мне даже до школы не сильно далеко было идти, хоть и приходилось вставать на полчаса раньше. Да и бабушка с удовольствием посещала родительские собрания вместо мамы.
Спала я на диване, в спинку которого очень удобно убиралось постельное белье, в шкафу бабушка выделила мне специальную полку и отдельные плечики для платьев, у меня была своя кружка и тарелка с зайцами – только мои – и целый ящик с игрушками, тоже моими собственными.
И еще можно было смотреть телевизор хоть с утра до вечера вместе с бабушкой. Дома его практически не включали, чтобы не напрягать Илюшины глаза. И мои заодно. Но никаких указаний насчет телевизора во время моего пребывания у бабушки мама не давала и бабушку не предупреждала, чтобы берегла мои глаза. Опасность для глаз телевизионного излучения вне нашего дома как бы исчезала для меня вместе со мной. Но это, если честно, был тот самый плюс проживания у бабушки. Причем когда я выросла и переехала от родителей, то вообще редко включала телик – наверное, отсутствие запрета обесценило его привлекательность.
А тогда я волей-неволей смотрела вместе с бабушкой все сериалы, новостные программы и всевозможные передачи. Когда бабушка куда-то уходила из дома или шла готовить на кухню, телевизор выключался, а мне в голову не приходило попросить оставить его включенным для меня.
Родители, папа или мама (мама, конечно, чаще), звонили каждый вечер узнать про мои дела и пожелать спокойной ночи. Иногда трубку передавали Илюшке, но он сразу говорил, что скучает, и мы начинали вдвоем плакать, будто нас разделяли километры и непреодолимые преграды, так что бабушка ловко переключала разговор на себя.
Потом я возвращалась домой, жизнь шла своим чередом, но ощущение, что это ненадолго, не покидало меня.
Конечно, когда я заболевала, а происходило это исключительно в нашей родительской квартире, то оставалась дома. Болеть мне не нравилось, а вот оставаться дома, конечно, было замечательно: не ходишь в школу, все вокруг с тобой цацкаются, даже братик старается что-то приятное сделать.
Но однажды…
– Как не вовремя, – сказала мама папе.
Это было сказано не для моих ушей, но я услышала и очень обиделась. Мама ухаживала за мной, как обычно, когда кто-то из нас болел, но это «не вовремя» терзало меня, и непроизвольно болезнь затягивалась. К бабушке мне сразу расхотелось перебираться, и в то же время из-за затаенной обиды я готова была переехать к ней прямо сейчас.
Мы с бабушкой ладили, особенно в те времена.
С бабушкой стало труднее, когда ее старый дом расселили и каждый из жильцов получил по квартире. Особенно повезло жителям настоящих коммуналок – наконец-то пожить без соседей. Я тогда почти по собственной воле переехала от родителей к бабушке, в полученную ею двушку в старом жилом фонде. По мнению бабушки, она приехала в эту квартиру умирать, и все тут оказалось хуже ее привычного жилья. К примеру, тут были малярийные комары, мухи цеце, тараканы и крысы, грязная вода и смог. Как в одном городе, в одном районе могли уживаться такие кошмары, вообще не пересекаясь, бабушку не волновало. Она это точно знала, и ей не требовалось даже сталкиваться с вышеперечисленными ужасами, чтобы убедиться в своей правоте.
Бабушка не вспоминала про «соседей по квартире» ни словом, никак, будто бы никогда ничего такого не существовало в ее, в нашей жизни. Они пропали, но основательно подъели ее перед расставанием, и, вероятно, как раз память была особенно питательной.
Но я-то помнила.
И старалась быть понимающей. Илюшка уже подрос, вместе с ним подросли проблемы. А тут бабушка отдавала мне отдельную комнатку. И я наконец-то получила возможность водить к себе своих собственных гостей!
Мама сказала, что я уже взрослая, чтобы принять правильное решение, которое мне объявили на семейном совете.
Но бабушка из моего детства и бабушка теперешняя различались. Вероятно, я по малолетству не обращала внимания, не считывала какие-то детали, которые теперь напрягали.
Когда я пыталась приукрасить свой уголок, прикрепляя к полке пару картинок и гирлянду, бабушка неприязненно поджимала губы: «Понавешала! Только пыль собирать».
Вытирать пыль, между прочим, было моей прямой обязанностью еще с детства, и я от нее не отказывалась.
«Крючки в ванной все равно упадут. Зеркало никому не нужно, смотреть не на что. Зажигалка для газовой плиты ничего не зажигает и скоро сломается».
Но это не мешало ей пользоваться всем, что я старательно усовершенствовала.
Так же внимательно бабушка следила за моей внешностью. Ей всегда было что сказать, когда я делала макияж («Намазюкалась, как в цирке!»), посещала парикмахерскую («На голове и так три волосины, и те обкорнала!»), надевала туфли на каблуках («Так можно ноги переломать!»), покупала себе обновку («Фу, совсем тебе не идет!»). В любую погоду я была слишком легко одета и обязательно замерзла бы, а если на улице стояла совсем жара, то еще и промокла бы от пота и завоняла.
А потом она вдруг начинала вздыхать и жаловаться, вытаскивая откуда-то из закромов памяти совсем уж новые истории…
– Недаром мне цыганка нагадала, что в старости я останусь совсем одна, все меня бросят, все уйдут, нельзя было семью заводить.
– Какая еще цыганка, бабушка? Ну что за ерунда? Когда она могла тебе нагадать и как?
– Тебе-то зачем знать? У нас в деревне цыганский табор как-то стоял, вот мне их главная цыганка и гадала. Так и вышло, я совсем-совсем одна осталась, все ушли…
– А я, значит, никто, по-твоему? – возмущалась я.
Но бабушка досадливо отмахивалась:
– Ты тут при чем? Я стала уже одна, совсем одна, никого со мной нет рядом!
– И что тебе еще эта цыганская баронша нагадала?
– Не твое дело! – с неожиданной грубостью отрезала бабушка…
Но я была уже взрослая девочка и терпела, иногда вступая в бессмысленную перепалку с бабушкой, иногда оправдывая ее поведение и укоряя себя за нетерпимость и эгоизм, а иногда просто запиралась в ванной, включала воду и плакала.
Теперь я на себе поняла, каково было моему папе сносить все эти годы тещины придирки совершенно не по делу. Просто попала в разряд тех самых родственников, которых бабушка не жалела и не оправдывала, что, по идее, должно было бы меня радовать, – Илюшку, к примеру, бабушка очень жалела, особенно сравнивая его жизнь с моей прекрасной жизнью.
Но я все время чувствовала себя виноватой.
В том, что я как можно меньше времени стараюсь проводить дома, даже если у меня нет никаких дел.
В том, что бабушка в одиночестве встречает Новый год, потому что я ухожу тусить в компанию, хотя и в прошлые годы, во времена моей жизни с родителями, бабушка проводила праздники так же. Как сейчас вижу ее, уютно растянувшуюся на диване, под ногами – много раз сложенное верблюжье одеяло, чтобы они были повыше, а на экране телевизора – все подряд праздничные передачи и неизменные сезонные кинокомедии. Она практически не жаловалась на одиночество, как не жалуюсь сейчас я. Потому что понимаю почему.
Мои родители приходили к бабушке первого января с подарками и салатами.
Родители никакой вины за собой не чувствовали, во всяком случае никогда в этом не признавались, и всех вроде бы все устраивало, а я постоянно находила, в чем себя упрекнуть.
Но все же мы с бабушкой хорошо уживались, особенно во времена «квартиры с соседями» (даже когда они вели себя слишком активно). И я бабушку не упрекала и родителям не жаловалась (разве что иногда и чуть-чуть). Все было для моего блага – я, как взрослая девочка, это понимала. К тому же в последние годы, когда бабушка стала сдавать и меняться, она совсем забыла даже про своих деревенских родственников, не то что про соседей, – мы с ней остались вдвоем.
Глава 4
Другое дело – во времена квартиры с соседями.
Когда я переезжала к бабушке, то становилась полноправным жителем ее квартиры. А значит, четко знала, какой конфоркой на плите пользоваться, какие стулья можно перетаскивать по всей квартире, а какие должны оставаться строго на своих местах, куда складывать свои мочалки и мыло в ванной. И по установленному издавна графику, будто в настоящей коммуналке, драила квартиру так, как никогда не убиралась в родной родительской. График мне сообщала бабушка, и сейчас я вспоминаю, что уборка всякий раз совпадала с какими-то тревожными или страшными событиями в бабушкиной жизни. Теперь-то я поступаю точно так же: как только случается что-то, что я не в силах контролировать, когда кажется, что все кругом рушится, я принимаюсь за то, что поддается моему контролю, – за уборку квартиры. Включаю пылесос, делаю влажную уборку, лезу с тряпкой вытирать пыль на карнизах для штор, драю духовку, навожу порядок и чистоту той части моей жизни, которая целиком и полностью зависит от меня. Хорошо бы и голову так прочищать.
Все эти не самые приятные для ребенка обязанности казались мне само собой разумеющимися и никаких протестов не вызывали. Я даже чувствовала особенную радостную ответственность, когда помогала бабушке снимать показания счетчиков и вписывать в квитанцию посчитанные бабушкой в столбик цифры. Я могла бы и сама посчитать, но бабушка панически боялась допустить ошибку. Ведь она была «ответственной квартиросъемщицей», то есть отвечала за своевременную оплату всех счетов, передачу всех показаний, общение со всеми инстанциями. Больше никто из ее «соседей по квартире» этим не занимался. Тогда мне это казалось почетной обязанностью, которой удостоена бабушка, а вот теперь вообще никакого удивления не вызывает. Ну кто бы еще, кроме нее, платил за коммунальные услуги, потому что кто еще, кроме нее, и иногда меня, ими пользовался?
Когда я начинала серьезные расспросы насчет бабушкиных соседей, родители всегда путались в показаниях. Мама неуверенно говорила, что соседи были, когда бабушка сдавала одну комнату, только она запамятовала, когда точно по времени это происходило, до смерти дедушки или после. Папа настаивал, что никогда никаких соседей не существовало (где бы они жили, «в этом чулане?»), просто бабушка всегда привечала не пойми кого, каких-то подозрительных родственников, о существовании которых никто, кроме нее, даже не догадывался, но в какой конкретно временной отрезок бабушкиной жизни это все было, папа тоже не помнил, и вроде бы даже не удосужился на этих людей посмотреть: некогда было. И вообще папе ни к чему было приезжать к теще на квартиру, когда она сама в любой момент могла к нам прийти в гости, и делала это довольно часто, соскучиться друг по другу не успевали. И оба родителя утверждали, что я никак не могла с этими соседями-недососедями по квартире сталкиваться, а если рассказывала что-то такое, то это точно о соседях по дому, подъезду, этажу и лестничной клетке. К маме потом у меня были отдельно вопросики по этому поводу…
Разумеется, имелись соседи по лестничной площадке и по этажу, но их существование для меня было менее реальным, чем по-настоящему нереальных бабушкиных «соседей по квартире». Этих людей я знала, видела и слышала гораздо меньше, чем… чем не-людей.
Собственно, в бабушкиной квартире всегда было, как бы это поточнее сказать, не очень хорошо. Просто одно за другое цеплялось, одно к другому притягивалось, одно другим подпитывалось, и так вот вышло, что старые пугающие события стали привычными и мы уже накопили достаточный опыт сосуществования, чтобы жить с ними казалось если не нормально, то по крайней мере приемлемо.
Я так вообще все принимала за норму и реальность, каким бы жутким это ни было.
То, что сейчас считалось практически правильным, подчинялось требованиям, устоявшимся законам общежития, если так можно сказать. Общежития с неживыми.
А то, что было прежде, могло считаться странным, хотя и как бы присутствовавшим в жизни квартиры, но особенно на обычную жизнь, на быт не влиявшим.
Меня всегда смущала папина ремарка про «чулан» в бабушкиной квартире. Это же была полноценная комната, пусть и небольшая, и неважно, что порог ее я никогда не переступала ровно до момента бабушкиного переезда. Даже тогда, как только я пыталась удовлетворить свое любопытство, нужно было немедленно бежать к бабушке, помогать папе, что-то тащить, срочно-срочно упаковывать. Странность, которая на самом деле была настолько обыденной, что я начинаю осознавать ненормальность происходившего только сейчас.
Тогда все казалось само собой разумеющимся.
Как могли все эти колоритные персонажи сосуществовать одновременно, как могли взаимодействовать друг с другом, и с бабушкой, и со мной?
Это были реальные люди, совершенно и абсолютно реальные. Я не могла их придумать. Ребенок, которым я была, принимал их такими, какими они были. Конечно, у меня не было никаких свидетельств и доказательств их этой настоящей жизни, но обычно мы и не ищем без важного повода подтверждений реальности живущих рядом с нами людей. Я даже не представляю, откуда у меня была такая будто бы обоснованная убежденность, что они ничем не отличались от других: жили, ходили на работу, ссорились, мирились, умирали…
Хотя я могла представить, что соседи работают, судя по времени их активности в квартире. В основном это был вечер, когда взрослые возвращались домой после трудового дня, и утро, которое осенью и зимой еще захватывало часть сумерек, когда мы с бабушкой собирались по своим делам. Тогда и соседи иногда проявляли себя, а вот днем их слышно не было, за редким исключением.
К примеру, раньше в квартире имелся свой Обломов, тот самый, из ушедших. Только не богатый добродушный барин, а нищий алкоголик. Нет, с нищим я переборщила. Ведь свой Захар у него был. Была…
Лена – так ее звали. Трудно было этого не знать или не запомнить, поскольку стоило ей покинуть комнату, как по квартире разносился требовательный рев: «Ленка-а-а!»
Неприятный пьяный ор доносился и из их комнаты, но там уже добавлялся мат и раскатистое: «Дур-р-ра баба!»
К слову, первый раз в своей жизни нецензурную лексику я услышала именно от этого бабушкиного «соседа по квартире», до той поры как-то не приходилось сталкиваться.
Вероятно, именно такие правдоподобные детали и превращали невозможное в абсолютно реальное, и заставляли верить, что все происходит взаправду. Может ли самостоятельно придумать матерящегося соседа ребенок из благополучной семьи, в которой никогда не употребляли обсценную лексику?
Ленка никогда не жаловалась, принимая такое отношение мужа к себе как должное, бегала на работу, возвращаясь с полными сумками, чтобы кормить своего супруга. Дурой она не выглядела, обычная молодая женщина с обычной внешностью. Даже симпатичная, в отличие, скажем, от своего муженька. Я совсем не понимала, что в нем привлекательного, если к тому же он еще и пил.
Занимая ванную комнату, сосед отмокал после очередного запоя.
«Ленка-а-а!» – рявкал он из-за закрытой двери.
А чтобы было слышнее и не нужно было напрягаться лишний раз, он звонил в валдайский колокольчик, который привезли в свое время из турпоездки по Золотому кольцу Ленины родители.
Газовая колонка, нагревающая воду для всей квартиры, – такая большая, белая, с черным карбоновым шариком на рычажке, позволяющая мыть на кухне посуду горячей водой, – висела как раз над ванной. То есть, если кто-то мылся, создавались определенные неудобства для хозяйки, готовившей еду.
Так вот этот товарищ игнорировал просьбы, стук в дверь, если только это была не его Лена. А проучить его отчего-то никто из соседей не решался.
Бабушка рассказывала, что однажды он окончательно зашел за красную линию, протянув длиннющий провод от стационарного телефона в коридоре в их с Леной комнату и занимая линию бесконечными философскими беседами с какими-то своими приятелями, что ли, пока жены дома не было. Затем выяснилось, что сосед не гнушается подслушивать чужие разговоры и хамски прерывать их – мол, кончайте базарить, я сейчас звонить буду, а потом он и вовсе начал таскать телефон в ванную.
И в один из дней, во время их с Леной отсутствия в квартире, кто-то из соседей отрезал этот провод точно от висящего на стене телефона до двери в их комнату, столько, сколько удалось вытянуть. Никто не признался, событие даже не обсуждали, но наглого соседа это проняло. Он долго гневно орал, правда, в своей комнате, обещал всех наказать за порчу его имущества, но побоялся связываться с милицией и так ничего и не предпринял.
Бабушка мне об этом рассказывала, обсуждала со мной, но когда? Не помню. Но это совершенно точно повествование о реальных людях, никакого подвоха невозможно уловить. Если бабушка это придумала, то про кого она рассказывала?..
«Нет, он не Обломов, он – Ленин», – горько шутили соседи, но тихонько, между собой.
Самая шутка еще была в том, что этот гражданин неоднократно при случае вставлял присказку: «Вот пусть Ленин работает, он – вечно живой!»
Я возмущалась, чего они с этим соседом цацкаются, но сейчас уже соображаю, что так было бы и в реальности: не от хорошей жизни и не от трусости, а чтобы не натворил дел, пока работающих соседей нет дома.
Впрочем, как и всякий подобный персонаж, Ленин был трусоват с теми, кто ему мог дать отпор, в том числе физически, и еще безумно боялся врачей. Говорят, готов был бегать по потолку от зубной боли, но к стоматологу до истерики идти отказывался, а когда жена его все же вытащила, как маленького ребенка, ей пришлось сидеть рядом со стоматологическим креслом на корточках (у зубного врача не нашлось для нее стула) и держать своего бравого муженька за руку, уговаривая не материться, держать рот открытым и не кусать доктора.
Несчастный стоматолог потом посоветовал Лене отвести мужа к совсем другому специалисту – психиатру, но ей все эти советы были не нужны. В подобном неадекватном поведении мужа Лена предпочитала видеть романтику.
Увы, на деле романтика Ленина заключалась лишь в том, что он делал розочки из бутылок. И то, к большому счастью, только в драках и не с соседями. Да, бывали у него в юности, в далеком прошлом, драки по пьяной лавочке, когда Ленин еще не был собственно Лениным, а просто ничейным.
«Вы не понимаете! Или просто завидуете. Он гений! Непризнанный гений!» – с придыханием говорила Лена и сама в это верила.
А в период повального увлечения эзотерикой она всерьез уверяла, что еще в прошлой жизни, много веков назад, они с супругом были предназначены друг другу. Он был вождем племени викингов и выбрал тогдашнюю Лену себе в спутницы. Она верно служила ему, могучему вождю, и в те незнаемые времена, и теперь… Она это видела в осознанном вневременном сне, и это самая настоящая правда.
Что видела во сне – охотно верю, мало ли что может присниться. А вот почему все в прошлых жизнях были сплошными царями и королевишнами – удивительный факт. Кто же тогда работал, чтобы эти самые царицы-короли наслаждались властью? Или они сейчас отрабатывают, или в теле одного правителя гнездился город таких вот Лен и Лениных.
Теперь-то я, конечно, понимаю, что это был обычный сон, продиктованный подсознанием, где воплотились все Ленины мечтания. И вообще путешествия во сне по времени и пространству, посещение каких-то определенных мест с узнаванием происходящего там в режиме реального времени, сновидения провидческие и предсказательные – не называются осознанным сном. Осознанное сновидение совершенно не про это. Да и, очутись Лена во вневременном сне, вряд ли стала бы она рассказывать с таким восхищением, потому что все, кто хоть раз сталкивался с этим лично, кто испытал это на себе, обычно говорят «никогда больше» и «на кой я вообще с этим связывался».
Практикующие это сновидение еще называют его астральным и потусторонним, подходящие определения, на мой взгляд.
Если говорить про потусторонний нижний мир, нижний астрал, как называют его адепты потустороннего сна, куда якобы попадают неопытные новички и где воплощены все их страхи, вся опасность, какую они могут реально себе вообразить; где существуют демоны и сущности, которые можно зацепить и вытащить за собой в реальность – случайно, разумеется, – то я даже не могу сейчас просто посмеяться над этим, обозвав суевериями.
Да, я ничего не искала дополнительно, не изучала информацию про сквозьвременные и астральные сновидения, поскольку достаточно было рассказа подружки, вляпавшейся по приколу. Ну здорово же испытать что-то такое необычное, всего-навсего заснув у себя дома, без всяких там запрещенных препаратов и прочих опасностей. Кажется, что это все игра, ерундистика, отчего бы и не попробовать.
А ведь как круто: путешествовать назад и вперед по времени, посещать любую точку мира, присутствовать там, куда не можешь никак вырваться в настоящем, в действительном.
Это у Вероники я подрезала фразочку про сон, который никто, кроме меня, не видит. Только она больше так не говорит.
Ей про «вневременной» сон рассказал в цветах и красках ее тогдашний парень, причем, как выяснилось позднее, уже после, сам он никакие такие практики на себе любимом не испытывал, оказался умнее, чем когда болтал. И наверняка он видел тот старый фильм с Ди Каприо про управление снами, который как-то прошел мимо нас с Вероникой.
Это он уже потом рассказал и про низший астрал, и про сущности, и про то, что обязательно нужны метки, чтобы из сна вернуться в реальность, например смотреть на свои руки. Если ты во сне, руки, мол, будут плыть, как водоросли под водой, нечеткими станут, странными, типа как в нарисованных нейросетью картинках.
Нейросеть вообще похожа на потусторонний мир: вроде бы все то же самое, привычное, но всегда есть какой-то изъян, который с первого взгляда даже не осознается, но мозгом обязательно фиксируется, и ты настораживаешься.
В общем, взгляни на свои руки и сразу поймешь – все это только в твоей голове или на самом деле.
Да и вообще надо представлять изначально пустую комнату с одной дверью, из которой потом будешь начинать свое путешествие и где будешь его заканчивать, возвращаться в реальность.
В общем, после откровений подруги я не захотела на себе проверять. Но если кто-то все же решится – что ж, это его жизнь, только лучше пусть будет как у бабушкиной соседки Лены: просто приятный романтический сон про то, чего недополучаешь в реальном мире.
Хотя у меня всегда была дверь, которая ограждала меня и возвращала в наш мир, – дверь в бабушкину комнату.
Глава 5
Чтобы скрасить свой скучный осенний досуг, несколько вечеров подряд Вероника пробовала поиграть с вневременными сновидениями, но, поскольку ничего у нее, как она думала, не вышло, в какой-то момент плюнула и решила, что это ерунда, не стоящая обсуждений.
В предшествующую ночь спала Вероника вообще как обычно, даже при пробуждении по звонку будильника помнила остатки какого-то невыразительного сна. Очень рутинно собралась на работу, кофе сварила, пожарила яичницу. Как обычно, заперла дверь на два оборота и еще проверила, дернув за ручку.
Как обычно, постепенно раздражаясь, долго ждала лифт, в нем поболтала с соседкой с верхнего этажа, та еще похвасталась, что сегодня у нее расцвел кактус, а ведь хотела выбросить. Из подъезда вышли с ней вместе, попрощались и – каждая в свою сторону.
Вероника сразу отгородилась от внешнего мира наушниками, включила обычный свой плейлист и привычно отправилась дворами, петляя между сиротливыми детскими площадками и домами.
Она не заметила, в какой момент знакомая мелодия сменилась непонятными шумами, а потом…
– Где ты? Где ты? – без музыки, на одном вдохе быстро повторял высокий писклявый голос, постепенно замедляясь, грубея, пока в ушах не затянуло протяжно: – Где-е-е ты-ы-ы? Где-е-е ты-ы-ы?
На одной ноте, без перерыва.
Веронике стало зябко, жутковато, она быстро выдернула наушники и сунула их в карман, подозревая, что в плеере садится заряд батареи. Как уровень зарядки мог повлиять на изменение плейлиста – Вероника решила не уточнять.
На улице было как-то особенно тихо.
Именно поэтому внезапно раздавшиеся шаги показались ей особенно громкими. Сначала не обратила на них внимания, но они постепенно становились громче, а значит, нарушитель спокойствия приближался, и Вероника, движимая вялым любопытством, обернулась, чтобы посмотреть на источник звука.