No CTRL

Глава IX

Дана шагнула в здание клиники, и её обволокло мягкое тепло, словно помещение дышало спокойствием. Здесь не было холодной пустоты, типичной для больниц. Просторный холл сиял светлыми стенами, а приглушённый свет лился из скрытых панелей, создавая ощущение, будто время замедлилось. В вазах у стойки регистрации стояли свежесрезанные цветы, их лепестки едва шевелились в потоке воздуха. Медсёстры в безупречных формах двигались плавно, их улыбки отражали ненавязчивую заботу. Каждый сотрудник, казалось, нёс в себе запас времени, чтобы выслушать любого, кто переступал порог. Громкие голоса или суета здесь растворялись, как эхо в пустом зале.

У лифта Дана заметила, как медицинское оборудование блестит полированными экранами и хромированными панелями, будто созданное для будущего. Всё в клинике было выверено, словно каждая деталь подчинялась единому ритму. На этаже бабушкиной палаты царила тишина, нарушаемая лишь шорохом шагов по мягкому виниловому полу. Широкие окна пропускали бледный свет зимнего дня, а вдоль стен выстроились кресла, приглашающие присесть. Персонал двигался бесшумно, растворяясь в этой гармонии.

Перед дверью палаты Дана замерла, чувствуя, как пульс отстукивает тревогу. Она знала, что бабушке здесь оказывают лучший уход, но это не заглушало внутренний гул. Дана провела пальцами по прохладной дверной ручке, словно проверяя реальность момента, и, собравшись, шагнула внутрь.

Палата дышала покоем, лишь лёгкое гудение приборов вплеталось в тишину. Просторное помещение окутывали мягкие тона стен, а окна открывали вид на заснеженный парк, где снежинки лениво кружились под фонарями. Бабушка лежала на широкой кровати, укрытая пледом, сотканным из домашних воспоминаний. Её лицо, тронутое усталостью, оживилось, когда она заметила внучку. Глаза её вспыхнули тёплым светом, и в этот миг тревоги девушки растаяли, как снег на тёплой ладони.

– У тебя что-то на сердце. Говори.– Ты здесь, моя девочка… – голос бабушки, слабый, но родной, дрожал, как струна старого пианино. – Конечно, бабуль. Я приехала сразу, как узнала, – ответила Дана. – Как ты? Бабушка поправила плед, её пальцы двигались медленно, но уверенно.

– Мне нравится один парень… – она замялась, подбирая слова. – Но он… в инвалидной коляске.Дана опустилась на стул, сплетя пальцы в узел.

– И ты думаешь, это что-то меняет?Бабушка посмотрела на неё долгим, внимательным взглядом, затем тихо усмехнулась.

– Не знаю… Не его коляска пугает, а то, что я могу всё испортить. Вдруг ему будет тяжело из-за меня?Дана растерянно подняла голову.

– Когда я была молодой, я тоже сомневалась. Любила человека, которого все вокруг считали неподходящим. Он был чужаком для них, но для меня – роднее всех.Бабушка кивнула, словно давно ждала этих слов.

– Ты про дедушку? – Дана замерла.

– Да, – бабушка улыбнулась, её глаза затуманились воспоминаниями. – Он был сильным, добрым, с умом, острым, как лезвие. Но люди видели только его отличия. Мне твердили, что я ошибаюсь. Но когда ты находишь того, с кем можешь быть настоящей, чужие слова теряют вес.

Она протянула руку, её пальцы, тонкие, как ветки, накрыли ладонь Даны.

– Бабушка… Мы даже не говорили с ним.Дана опустила голову, выдохнув.

– Тогда почему ты так волнуешься?Бабушка удивлённо вскинула брови.

– Потому что он… особенный. Не такой, как все. Самый умный в университете, его все знают. Гений.Дана нервно хмыкнула.

– Может, он слишком погружён в свои идеи и не видит, что вокруг? – мягко предположила бабушка.

– Может… – Дана смутилась, покачав головой. – Но иногда я чувствую, будто он тоже ко мне неравнодушен. Иногда ловлю, как он смотрит… Не знаю. Это странно.

– А он хоть симпатичный? – с лёгкой хитринкой спросила бабушка. – Как твой папа?

– На папу не похож, но… красивый. Светло-русые волосы, короткие, аккуратные. Лицо чёткое, но мягкое, с высокими скулами, будто выточенными под тонким светом. Нос прямой, не крупный, губы чуть приподняты в уголках, а брови тёмные, густые, придают лицу глубину. Его карие глаза, чуть впавшие, загораются, когда он улыбается – тепло, по-доброму. Улыбка у него… не броская, но настоящая, как луч солнца в пасмурный день.Дана хихикнула, её щёки тронул румянец.

– И он русский. Представляешь? Как дедушка.Она замолчала, затем добавила, словно размышляя:

– Не совсем русский, милая. Его отец был из Ленинграда, мама – из Киева.Бабушка улыбнулась, будто ждала этого.

– Правда?Дана удивлённо вскинула голову.

– Да, – кивнула бабушка. – Тогда, в СССР, люди из разных уголков страны находили друг друга. В твоём дедушке смешались русская и украинская кровь.

– Никогда не бойся своих чувств, Дана. Любовь – это как нить, что тянет тебя к тому, где ты нужна.Дана замерла, переваривая услышанное. Бабушка мягко сжала её руку.

– Бабушка… Есть ещё кое-что.Дана посмотрела на неё с теплом, но тут же прикусила губу, словно решаясь на что-то.

Она сжала пальцы, сердце колотилось, будто готово было вырваться. Она никогда не делилась этим ни с кем.

– О чём ты, милая?Бабушка посмотрела на неё с живым, неподдельным интересом.

Дана открыла рот, но слова замерли, как птицы перед бурей. Рассказать, кто она? Человек, чьё имя гремит в узких кругах, но чьё лицо остаётся тенью? Человек, которого знают тысячи, но никто не видел настоящей?

Она отвела глаза, прикусила губу. Стоит ли? Поймёт ли бабушка? Или лучше оставить всё как есть? Бабушка всегда хотела, чтобы она занималась технологиями. Но это… совсем другое.

– Да? – бабушка ждала, её глаза лучились теплом.– Я просто вспомнила… – начала Дана, пытаясь успокоить дрожь в голосе.

– Когда я была маленькой, мне было плохо… Не помню, из-за чего. Может, родители, может, школа. Но я чувствовала себя потерянной. А ты тогда сказала мне слова, которые я запомнила навсегда.

– Ты сказала, что боль врезается в память сильнее счастья. Но я должна помнить: боль уходит. И только я решаю, когда быть счастливой.Бабушка кивнула, её лицо смягчилось.

– И это правда.Бабушка улыбнулась, её глаза блеснули.

– Спасибо, бабушка. За всё.Дана выдохнула, прижавшись лбом к её руке.

– Живи, милая. Живи так, как велит твоя душа. И найди того, кому сможешь открыть всё – так же легко, как мне… и даже больше.

– Расскажи мне про дедушку, – шепнула она.Дана обняла её, закрыв глаза, чувствуя, будто бабушка давно знает её секрет.

Бабушка вздохнула, её взгляд скользнул к окну, и она начала рассказ с той теплотой, что согревала их дом много лет назад.

Глава X

Витя сидел в сумраке своей съёмной квартиры в Калифорнии, где свет мониторов ткал призрачные узоры на стенах. Экраны мерцали кодом и схемами его конкурсного проекта – датчика для мониторинга сетевых шумов, что он дорабатывал годами, того самого, чьи системы могли поймать любой код. Телефон на столе ждал звонка, словно часовой механизм перед пуском.

– Слушаю, сын.Он набрал номер и поставил аппарат перед собой. Долгий гудок. Ещё один. Наконец раздался голос отца – твёрдый, как сталь, с холодной уверенностью, что гнёт волю.

– Отец, всё сработало, – Витя не сдержал улыбку, губы растянулись в улыбке. – Стас согласился. Я беру транспорт, корабли, самолёты, массовые события. Всё будет выглядеть, будто он это задумал. Моя система с конкурса работает безупречно.

– Хорошо, – Виктор Сергеевич помолчал, словно листал мысленные страницы. – Нужны деньги?

– Да. Дорого, но я знаю, как всё устроить. Нужны вычислительные мощности – огромные, чтобы наш VR стал реальным.

– Сколько?Отец молчал, будто взвешивал каждую цифру. Его голос стал тише, почти шёпотом, но оттого тяжелее.

– На старте – миллион долларов.

– Получишь.

Витя почувствовал, как тепло растеклось в груди, словно ток по проводам, но тут же кольнуло напряжение – отец никогда не давал ничего просто так. Его поддержка была маяком, но с крючком, за который придётся платить.

– Витя, ты думал, кто формирует этот мир? – спросил отец, голос тяжёлый, как гранит, но спокойный.Разговор продолжился.

– Политики? Магнаты? Пресса?Витя напрягся, пальцы сжали край стола. Такие вопросы отца всегда несли подтекст, как код с ошибкой, что ждёт отладки.

– Нет, сын. Те, кто решает.

– Хочу рассказать тебе историю.Виктор Сергеевич выдержал паузу, давая словам осесть, как пыль после взрыва.

Витя откинулся в кресле, закрыв глаза. Он знал: сейчас отец скажет что-то, что врежется в память и останется с ним навсегда, как шрам.

– Мне было двадцать два, когда я понял, как устроен мир. Я работал в лаборатории, мы создавали алгоритмы для искусственного интеллекта. Один проект мог перевернуть экономику – мы нашли способ обрабатывать данные быстрее, чем кто-либо. Я жил этим, не спал ночами, код был моим дыханием. Но знаешь, что случилось?

Витя молчал, пальцы замерли на подлокотниках.

– Сын владельца компании решил, что проект его. Он ничего не знал – только умел сидеть в дорогом кресле и размахивать подписью. Он вычеркнул меня, присвоил всё.

– Тогда я понял: мир принадлежит тем, кто берёт. Не тем, кто умнее или прав. Тем, кто держит нити.Голос отца был ровным, но острым, как лезвие, режущим тяжёлую правду.

– Сын, те, кто решает, не ждут позволения. Они пишут правила. Я мог бы сдаться, но вместо этого начал вкладываться. Не в идеи – в людей. Я находил тех, кто строит будущее, и направлял их. Но никогда не давал им полной воли. Без контроля – хаос.Он замолчал, будто давая Вите впитать урок, как сухая земля впитывает дождь.

– Ты сейчас на развилке, Витя. У тебя есть технология – твой проект с конкурса, тот, что затмил всех, кроме одного. У тебя есть ум Стаса. Но кто будет держать нити? Он? Или ты?Слова отца врезались в сознание, как искры в сухую траву, разжигая старые обиды.

– Я, – ответил Витя, голос твёрдый, как удар молота.

– Правильно.

– Помнишь, как ты всегда был вторым?Виктор Сергеевич помолчал, будто проверяя, не дрогнет ли сын. Его голос стал мягче, но оттого опаснее, как змея перед броском.

– Что?Витя сжал кулаки, пальцы побелели.

– Ты был лучшим, пока не появлялся он.

Тишина зависла, как сигнал на грани сбоя. Витя знал, о ком речь.

– Ты старался, выкладывался, ночи напролёт писал код. А он? Просто приходил и забирал твои победы. Всегда он. Тот парень в коляске, который даже не ходит, но почему-то всегда впереди.

Витя стиснул челюсть, мышцы напряглись, как натянутый трос. Он помнил. Каждую деталь. Объявление результатов на конкурсах. Ожидание своего имени. И каждый раз – Станислав Любимов. Аплодисменты, награды, будто так и должно быть. А он, Виктор Рудин, оставался в тени. Богатый мальчик, которому «всё достанется». Даже в их команде кодеров, парень в коляске слыл ядром всех проектов, а он лишь вспомогательным символом в бесконечном потоке данных кода.

– Замечал, как он никогда не сомневался? Не боялся. Он не знал поражений, потому что цеплялся за победы, как за единственное, что у него есть. Это его оружие.Отец продолжал, его слова обжигали сильнее холодного ветер:

– Я ненавидел это, – вырвалось у Вити, голос дрожал от сдерживаемой ярости.

– Теперь подумай, – голос отца стал тише, но тяжелее, – что будет, если ты отдашь ему нити. Он снова станет первым. Снова заберёт твоё. Даже не желая этого.

– Нет.Витя сжал кулаки так, что ногти впились в ладони.

– Уверен? – Виктор Сергеевич чуть повёл головой, будто проверяя, не треснет ли решимость сына.

– Я уверен.

– Вот это мой сын.Отец откинулся в кресле, тень улыбки скользнула по его лицу, как отблеск на стали.

– Помни, Витя. Те, кто решает, формируют мир. Если ты не возьмёшь всё в свои руки, он отнимет твою силу. Не нарочно – просто потому, что такие, как он, не умеют останавливаться. Ты должен сам провести черту.

Витя выдохнул, внутри всё кипело, как перегретый процессор. Годы поражений жгли, как угли под пеплом. Он пытался забыть их, убедить себя, что это неважно. Но отец был прав. Стас всегда был впереди. Всегда забирал то, что должно было быть его.

– Ты знаешь, что делать, – сказал отец. – Это во благо. Если не мы, кто-то другой сделает это хуже. Кто-то, кому плевать на простых людей.

– Спасибо, отец.

Звонок оборвался. Витя сидел в полумраке, свет экранов дрожал на его лице, отражая строки кода переплетений двух важных систем. Слова отца пульсировали в висках, как ток, но он отталкивал их. Он знал, как отец манипулирует. С детства его приучали подчиняться. Игрушки? Только те, что точат ум. Друзья? Только из нужных семей. Развлечения? Забудь. Пока другие дети бегали во дворе, он решал уравнения, программировал, зубрил экономику. Отец гордился им, но не как сыном, а как проектом, отшлифованным до блеска.

Ты должен стать тем, кто не сомневается.

Эта мысль бесила его. Витя не был сыном, он был инструментом, выточенным для чужих целей. Он вспомнил детский вечер, где гости восхищались отцом, а потом им – мальчиком, говорящим о нейросетях в десять лет. Он не понимал, зачем это. Знал только: ошибка и отец будет недоволен.

Как дрессированная собака.

Эта была жестокая правда, но он не отмахнулся от неё. Он больше не тот мальчик, боящийся ослушаться. Отец думает, что управляет им. Пусть. Витя не будет марионеткой. Но чтобы взять контроль, нужно играть. Показать отцу, что он – преданный исполнитель, следующий его плану.

Он усмехнулся, взял планшет и открыл код тех двух систем, что были изобретены двумя разными людьми, но постепенно сливаются в единое целое. Строки побежали под пальцами, как нити, которые он теперь держал сам. Он планировал. Контролировал.

Глава XI

Дана вышла из больницы, окунувшись в холод вечернего воздуха, после четырёх часов с бабушкой – редкого, почти забытого тепла общения. Нью-Йорк перед Рождеством сверкал, словно код в идеальном исполнении: гирлянды ткали узоры света на деревьях, витрины магазинов струили золотые потоки, а откуда-то доносились обрывки «Jingle Bells» и «Let It Snow», сыгранные уличными музыкантами. Толпы смеялись, спешили за подарками, растворяясь в праздничном вихре улиц. Мужчины в строгих пальто и женщины в элегантных мехах несли пакеты с Пятой авеню, где витрины переливались лампочками и сценами с оленями и Санта Клаусом. В уличных кафе люди грели руки о кружки с глинтвейном, кутаясь в кашемировые шарфы. Таксисты сигналили, пробиваясь через людские потоки, а у Рокфеллеровского центра туристы заворожённо глазели на ёлку, усыпанную тысячами мерцающих огней. Деньги текли рекой, роскошь сияла в окнах небоскрёбов и фасадах отелей, будто данные в безупречной системе мира.

Но для Даны это было чужим спектаклем, где она – лишь зритель в тени.

Она шагала к стоянке такси, склонив голову, укрыв лицо вязаными перчатками. Обычно Рождество будило в ней радость: катки в Центральном парке, тёплые чашки в любимой кофейне, поиски подарков, что зажигают улыбки близких. Но теперь страх гасил всё, будто помеха в потоке данных, разрывая привычный ритм её жизни.Слова врача зависли в голове, точно синий экран: «Мы делаем всё возможное, но точных прогнозов дать не можем».

Дом родителей в пригороде встретил её через час, когда сумерки уже легли на улицы. Соседние дома искрились гирляндами, точно декорации сказки. Во дворах высились снеговики, на крышах мерцали светодиодные олени. Их дом стоял особняком: ёлка у крыльца светилась украшениями, но огни не горели, словно замолчали в знак тревоги. Внутри царила тишина, натянутая, подобно проводу перед разрывом.

Мама открыла дверь и обняла её, тепло её рук прогнало холод с улицы. В доме гудел камин, но веселья не было. В гостиной собрались родственники – дядя, тётя, двоюродные братья и сёстры. Обычно Рождество звенело смехом, шутками, звоном бокалов за ужином. Семья зажигала камин, включала старые пластинки, от которых сердце пело, выбирала подарки с душой, чтобы вызвать восторг. Дети носились, распаковывая игрушки, взрослые пели, играли в викторины, угадывали мелодии, рассказывали истории. Смех гремел до ночи, сплетая воспоминания, к которым тянуло каждый год. Теперь всё заглушала тревога, слова растворялись в воздухе.

– Как бабушка? – тихо спросила мама.

– Врачи говорят… они не знают.Дана склонила голову, слова замерли.

Тишина легла, как тень от облака, тяжёлая и неподвижная.

Ужин был осторожным, слова подбирались, будто боялись задеть больное место. Говорили о работе, о планах на год, но улыбки гасли, точно свечи под ветром. Дана ела молча и медленно, водя вилкой по тарелке, вкус еды растворялся в мыслях. Бабушка не отпускала её. В палате она хотела сказать правду – кем стала, чем занимается, – но слова замерли, словно бы сигнал на грани сбоя. Что, если теперь поздно? Что, если шанс признаться упущен навсегда?

Она так часто откладывала, думая, что время есть. Бабушка бы поняла, не оттолкнула, может, даже гордилась. Но молчание резало, подобно ржавому краю, глубже любых слов.

Дана смотрела на свечи, чьи отблески танцевали на столе, но их свет не мог пробиться сквозь её тревогу. «А если завтра будет поздно?» – мысль билась, будто пульс в висках.

Вдруг всё погасло.

– В такой день? – тётя покачала головой, в голосе скользнула досада.Интернет отключился, свет мигнул, умная техника – термостаты, колонки, телевизор – замолчала, точно система, потерявшая сигнал. – Что за чёрт? – отец вскочил, раздражение в голосе резануло воздух. – Сбой у провайдера? – предположил дядя, нахмурившись.

Пока отец звонил в поддержку, Дана взяла телефон, пробежала пальцами по экрану, набрала пару строк. Через минуту система ожила: умный дом восстановил свет, климат, мультимедиа. В гостиной, где семья сидела за мраморным столом, лампы засияли, наполняя пространство мягким теплом. Смарт-телевизор на стене ожил, перелистывая зимние пейзажи и поздравления. Зеркальные поверхности, тихий гул динамиков превращали дом в оазис, где технологии сплетались с магией повседневности, создавая иллюзию совершенства.

– Помеха в настройках роутера, – ответила она, лицо спокойное, вроде экрана в спящем режиме.– Ты что, волшебница? – хмыкнул двоюродный брат, глаза блестели удивлением. – Просто повезло, – Дана пожала плечами, скрывая улыбку. – Как ты это сделала? – отец приподнял бровь, голос полон любопытства.

Родные не стали копать глубже. Для них Дана была «той, кто разбирается в компьютерах», и этого хватало.

Поздним вечером, когда все разошлись по комнатам, Дана вышла на улицу. Небо искрилось звёздами, снежинки падали, рождественские огни соседей мерцали, россыпь звеньев в цепи воспоминаний.

Она села на качели, что дедушка смастерил в её детстве, и обхватила себя руками. Внутри зияла тишина, будто часть её души выключили вместе с новостями о бабушке.

– Ты тоже не спишь?

– А если бабушка… – он замолчал, слова замерли, словно код перед ошибкой.Дана вздрогнула. Рядом стоял Томас, её девятилетний двоюродный брат. Он сел на качели, глаза блестели в свете фонарей.

– Не знаю, – честно ответила Дана. – Мне тоже страшно.

– Мама говорит, Рождество – время чудес. Может, с бабушкой случится чудо?Томас задумался, рисуя пальцем круги на замёрзшем поручне качелей.

– Может.Дана слабо улыбнулась, тепло его слов коснулось её.

Томас зевнул, прислонив голову к её плечу, и скоро заснул. Через пару минут вышел его папа, поднял сына на руки и понёс в спальню. Морозный ветер коснулся щёк девушки, фонари лили жёлтый свет на крыльцо. Дана смотрела, как дядя закрывает дверь, а спустя несколько мгновений тоже встала и пошла на кухню.

Тишина дома нарушалась лишь мерным тиканьем часов. Дана села за стол, в полутени лампы над кухонным островом. Отблески играли на деревянных фасадах и массивной столешнице. Блеск бокалов и шорох угощений всё ещё звенели в комнате, но мысли Даны были далеко.