Смертельный сеанс. Миссия в Вашингтоне

I

В тот тёплый апрельский вечер, насыщенный ароматом свежей листвы деревьев и первых робких цветов на клумбах, узкая шкала «Блаупункта» привычно светилась голубоватыми буквами и цифрами с названиями столиц и крупных городов. Вертикальная красная стрелка, плавно перемещаясь по манящему узкому пространству, открывала доступ в огромный мир, позволяя мысленно путешествовать по странам и континентам.

Прежде, чем настроить чудо техники на волну радиостанции Бремена, передававшей в этот час шлягеры, Вольфганг Вахендорф провёл ладонью по рано начавшим седеть вискам и с облегчением вздохнул: добросовестно прослушаны последние известия из Москвы и на всякий случай – «Немецкая Волна» и британская «Би-би-си». Новость, которую он так ждал и так боялся, в эфире не появилась. Пока?..

Спать не хотелось. Он выкурил внеочередную сигарету и начал мерить тёмную комнату широкими шагами. Неожиданно ощутил ломоту в правом предплечье. И снова настойчивой волной накатились воспоминания о плене у русских, хотя он уже не раз говорил себе: «Генуг, хватит жить тяжкими воспоминаниями. Иначе превратишься в жалкого неврастеника, невыносимого для жены, друзей и вообще для всех окружающих».

Чтобы отогнать навязчивые мысли, он подумал о Татьяне, но снова вышло тревожно. Как там, в Брюсселе, она без него?

Жена собиралась провести в Бельгии ещё не меньше недели у заболевшей подруги детства, угнанной, как и сама Татьяна, немцами из Советского Союза, и осевшей в Брюсселе. Вольфганг не привык к столь долгим разлукам. Благотворительная миссия, на которую он неохотно дал согласие, начала вызывать у него глухое раздражение… Конечно, Вольфганг знал, что соотечественница жены действительно отчаянно нуждается в заботе и внимании, пусть и не продолжительных: её муж, бельгиец-таксист, проводил всё свободное от работы время в пивных барах. Судя по всему, этот интернациональный брак, как и большинство других, обречён (правда, в прочности собственного Вольфганг нисколько не сомневался). Поэтому несчастной русской женщине требовалась ещё и моральная поддержка.

Вольфганг упал в кресло, посадил на колени уютно замурлыкавшего рыжего котенка, который принялся неумело пока массировать его своими коготками. Медленно полистав газеты, Вольфганг отложил их на журнальный столик и задумался.

Вот и первое послевоенное пятнадцатилетие уходит в небытие, оставив лишь несколько абзацев на страницах исторических энциклопедий. Создание атомной и водородной бомб; ужасы японских городов Хиросима и Нагасаки; смерть Иосифа Сталина; абсолютно неожиданный и кровавый «венгерский кризис»; быстро набирающие критическую массу с ноября 1958-го раздоры победителей вокруг управления столицей Германии – кризис «берлинский» – с непредсказуемыми пока последствиями. К чему всё это приведёт Европу, не поставит ли её на грань новой мировой войны, теперь уже ядерной, которая наверняка станет последней для нашей цивилизации… Что-то готовят нам грозно надвинувшиеся шестидесятые годы? Уповать приходится только на разум и инстинкт самосохранения правителей великих держав, знающих подлинную цену войны не понаслышке и даже принимавших в ней непосредственное участие. Но ведь довольно скоро на смену им придёт не нюхавшая пороха «молодежь»…

Нет, за своё будущее и судьбу Татьяны он был спокоен. Его карьера инженера на солидной строительной фирме «Крюгер и сыновья» складывалась удачно, хотя строителем волею судьбы, а точнее – войны, он стал только в 23-летнем возрасте. Впервые взобрался на кирпичную стену и взял мастерок из рук своего русского наставника, уже находясь в плену: немцы восстанавливали из руин, а правильнее сказать – возводили заново – административные здания в древнем Смоленске. Профессией приходилось овладевать на ходу и в буквальном смысле слова из-под палки.

Вороша в памяти запавшие в душу эпизоды той, теперь уже далёкой, жизни Вольфганг невольно вздрогнул, когда перед его глазами материализовалось скуластое лицо одного из охранников. Тимур – так звали раскосого автоматчика – был по-восточному жесток и коварен, не упускал случая наказать пленных за малейшую провинность и даже при отсутствии таковой. Впрочем, как знать, может, он щедро раздавал тычки прикладом своего тяжеленного автомата ППШ под рёбра, в бёдра и позвоночник, залихватски матерясь по-русски и по-немецки, с ведома или даже по наущению своего начальства?

Но плен есть плен, а победителей, как известно, не судят: сдрейфил, поднял руки вверх – и получай сполна! По словам его второй, русской жены, с интернированными женщинами, и не только советскими, в «трудовых бригадах», не говоря о концлагерях, «защитники Германии» из числа тыловых крыс тоже не церемонились. И это ещё мягко сказано…

II

Однако в далёком 1946-м, работая на стройках так и не завоёванных советских городов, он не сравнивал, кто лучше, а кто хуже обращается с пленными. Не надо было попадаться в лапы беспощадного врага!

А как весь его взвод мог избежать плена или гибели, если командир послал их на прорыв из окружения по узкой обледенелой дороге через поле, укутанное глубоким, почти метровым слоем снега?

На этой проклятой тропе в преисподнюю мотоциклы с пулемётчиками в колясках вращались, как нелепые тарахтящие волчки. Сталкиваясь, валились на бок, а то и переворачивались вверх колесами, становясь легкой мишенью для советских солдат, зарывшихся в снег. Судорожные попытки атакуемых ввинтиться в девственно-белую пушистую массу были обречены; мотоциклистов настигали меткие пули и осколки ручных гранат.

Полностью окружённой, но чудом уцелевшей под свинцовым дождём и израсходовавшей боезапас, жалкой кучке немцев оставалось лишь выполнить приказ «Хенде хох!» Вахендорф не смог сделать и этого: ключица правого плеча была выбита, а левая рука, как потом выяснилось, сломана в двух местах. Однако кровь в его жилах стыла не от боли или страха, а от душераздирающих воплей обезумевшего самого молодого солдата, почти мальчишки, имени которого он не знал: «Мне нужен фельдшер, я умираю! Где врач? Зовите скорей! Где он, почему его нет?» Какой там врач, в окружении, в чистом поле! Парень свихнулся? Наконец он умолк, захлебнувшись кровью. Расплывшаяся под его серой шинелью алая клякса, жадно впитываемая настом, казалась невыносимо яркой даже в наступающих сумерках.

…В плену Вольфганг подружился с Альфредо Нуньесом, испанцем из «Голубой дивизии», которая бесславно окончила свой боевой путь на Восточном фронте ещё осенью 1943-го. Когда двумя годами раньше появилась весть, что правитель Испании Франсиско Франко по требованию Адольфа Гитлера всё-таки направил на войну своих солдат, правда, в количестве лишь одной дивизии, да ещё, по распоряжению Вермахта, в северные районы России, многие немецкие вояки смеялись от души. Испанцы слыли весельчаками, пьяницами и бабниками, а не мужественными бойцами. И шуток стало ходить ещё больше, когда немцы узнали, что покровителем этих 50 тысяч добровольцев выбран… Дон-Кихот, Рыцарь Печального Образа.

В отличие от итальянцев, которым также пришлось повоевать на Восточном фронте, но принесших присягу своему дуче Муссолини, испанцы поклялись в верности самому фюреру, требовавшему беспощадно истреблять славян, евреев и цыган как представителей низшей расы. Впрочем, эту клятву посланцы Пиренейского полуострова нередко нарушали, что вызывало конфликты с офицерами Вермахта. А благодаря отправке «Голубой дивизии» в Советский Союз хитрющему Франко удалось избежать полномасштабного втягивания его страны во Вторую мировую войну.

Южанам пришлось участвовать в боях на озере Ильмень в сорокаградусный мороз. Повоевали они и в Новгородской области, и приняли участие в блокаде Ленинграда. В феврале 43-го в бою у деревни Красный бор дивизия, названная по цвету парадных мундиров, потерпела сокрушительное поражение, потеряв убитыми, ранеными и пленными несколько тысяч человек. Среди пленников был и рядовой Нуньес.

Шустрый, как ртутный шарик, Альфредо бойко, хотя и смешно, с ужасным акцентом лопотал по-немецки. В качестве оправдания пояснил, что овладевал языком Шиллера и Гёте самостоятельно: перед войной прочитал несколько романов Эриха Марии Ремарка сначала в переводе, а потом и в оригинале. До прибытия на Восточный фронт с носителями немецкого языка ему общаться не доводилось. И тем более не посещала мысль, что ему предстоит во многом повторить судьбу ремарковских героев – представителей «потерянного поколения», название которому, как известно, придумала американская писательница Гертруда Стайн.

Долгими ночами пленники ворочались на вонючих нарах, почесываясь от укусов вшей и клопов, и чертыхаясь по-немецки и по-испански. Перешептываясь, ломали голову над тем, как вырваться отсюда или хотя бы отомстить этим полуварварам за полученные на фронте ранения, за издевательства охранников. Да и за те кровоточащие раны, которые советские солдаты, разгромив Германию, покорив пол-Европы и насадив в ней марионеточные режимы, нанесли – как не сомневались оба просвещённых «строителя» – западной цивилизации.

Отомстить – но как? – а там будь, что будет. Воздать солидно, чтобы русские запомнили надолго. Но и чтобы не схватили за руку и не поставили к стенке – обоим чертовски хотелось не только выжить, но и, стряхнув с себя нескончаемый дурной сон, вернуться домой. Хотя и Вольфганг, и Альфредо не были уверены, что их, пропавших без вести, там всё ещё ждут.

Мечты об изощрённых способах мести отодвинул на задний план тревожный слух, взбудораживший пленных – их срочно перебрасывают в Поволжье на сооружение первого в Советском Союзе газопровода. Эту весть сопровождала передававшаяся из уст в уста страшилка: дармовую рабочую силу отправляют на верную гибель, ведь находиться вблизи крупного месторождения природного газа крайне опасно – метан может в любую минуту загореться и взорваться, подняв на воздух гигантскую территорию. И тогда иностранных строителей магистрали не придётся даже хоронить, все они мгновенно окажутся в братской могиле. Лишь много лет спустя Вольфганг узнал, что значительная часть пленных, посланных на это строительство, предпочла не возвращаться в Германию и осесть в Поволжье. Где пополнила немецкую общину, обосновавшуюся там с царских времён…

Однако товарный состав, в который их спешно погрузили, направился из Смоленска не в Саратовскую область. Его колёса несколько суток стучали по рельсам, поезд подолгу стоял, не раз менял направление движения, пока не замер у разбомбленного вокзала с чудом уцелевшей надписью БРЯНСК.

В этом почти полностью разрушенном старинном городе, в лагере для военнопленных на берегу реки Десны, главного притока Днепра (в сырых каменных казематах, сооружённых ещё при императоре Петре I, сохранялись следы русских, которых здесь не так давно держали в плену солдаты Вермахта), Вольфганг и Альфредо изнывали от безделья. Они слонялись за колючей проволокой, с ненавистью поглядывая на часовых по углам периметра, и с жадным интересом – на молодых горожанок, изредка спешивших по мощённой булыжником длинной узкой улице имени Калинина, часть которой проходила вдоль изгороди.

Вскоре немцев, нескольких испанцев и румын стали под конвоем гонять на стройки – сначала расчищать завалы и засыпать бомбовые воронки, а затем и возводить новые здания – тяжёлые, монолитные, «сталинского стиля».

Передвигаться пешком по городу даже под охраной было страшновато: месть, казалось, поджидает за каждым углом. Но к удивлению военнопленных, население не проявляло ненависти и даже враждебности к бывшим заклятым врагам – во всяком случае, открыто. Воистину загадочна русская душа! Правда, исхудавшие оборванные детишки и подростки дразнили иностранцев «фрицами», «фашистами», а старики и молодые инвалиды глухо матерились вслед «гитлеровским недобиткам». Но, вопреки опасениям, им не плевали в лицо, а главное, в них не швыряли камни. Что ж, приятная неожиданность. И на том спасибо.

Постепенно иностранцы осмотрелись, освоились, стали подмигивать местным женщинам, некоторые из которых украдкой улыбались в ответ. Приноровились мастерить свистки, фигурки из глины и другие безделушки, чтобы выменивать у мальчишек странный с виду, но очень вкусный чёрный хлеб и непривычно крепкое курево.

Ленивые окрики конвоиров и тычки прикладами, пинки тяжёлыми кирзовыми сапогами возвращали в печальную действительность, за которой не просматривалось никакого будущего. Неужели они обречены на такое существование до конца своих дней? Неужели умрут, не успев отомстить?

Блестящая, хотя и слишком жестокая, идея осенила испанца солнечным мартовским днём, когда они совсем по-русски затягивались махорочными самокрутками во время короткого перерыва на обед на строительстве здания кинотеатра почти на самом краю глубокого оврага.

Дерзкий план мести поначалу ошеломил Вольфганга своей бесчеловечностью.

– Но ведь могут погибнуть невинные люди, наверное, даже дети! – в ужасе воскликнул он. – Нет, это слишком… Давай не будем уподобляться восточным варварам.

– Если ты такой жалостливый и слабонервный, то, как хочешь, – пожал плечами Альфредо. – Но тогда сам предложи что-нибудь более подходящее. Я готов на всё, сопли распускать не стану, ты меня знаешь. Я прошёл боевое крещение в Белоруссии, где мне пришлось участвовать в расстреле нескольких партизан. Таким был приказ немецкого командования, которое хотело сделать нас, «легкомысленных испанцев», соучастниками убийств не только партизан, но и мирного населения…

Однако идея испанца постепенно одолевала Вольфганга, не давая ему покоя по ночам. Хоть и умолкли орудия, пулемёты и автоматы, но война в душе пленных продолжалась неизбывно. Она, размышлял как бы в оправдание дьявольского плана бывший рядовой мотоциклетного батальона, лишь видоизменилась, перешла в другую стадию. Вряд ли немцы и русские, которых, правда, многократно сближала история, когда-нибудь залечат нанесённые друг другу чудовищные раны, иссушат море пролившейся с обеих сторон крови и смогут забыть взаимные обиды. Нет, это было бы слишком!

И он согласился осуществить невероятно жестокий замысел своего испанского товарища по несчастью.

Оба прекрасно понимали, что им грозит, если операцию заметят надзиратели или о ней прознают другие пленники, смирившиеся со своей судьбой и озабоченные лишь тем, как получше выслужиться, чтобы быстрее вырваться на свободу. Таких, увы, было немало. Их не смущало молчаливое презрение товарищей; они сделали ставку на спасение собственной шкуры любой ценой, и были готовы двигаться к этой цели даже по трупам бывших однополчан.

Заговорщики тоже вдруг стали проявлять усердие на работе. Они словно не слышали зычного возгласа: «Кончай, суши весла! В две шеренги становись!» Интернациональный дуэт продолжал суетиться, размешивать цементный раствор, выбивать ритмичную дробь мастерками по кирпичам.

Первые дни командир конвоя рявкал на них, приказывая немедленно занять место в строю, грозил кулаком и витиевато матерился. Но однажды, прежде чем забраться в крытый брезентом кузов «Студебеккера», выразительно повертел пальцем у виска, смачно выпустил струю слюны через коричневые зубы и гаркнул:

– Чёрт с ними! Пусть выслуживаются, вкалывают и дрыхнут здесь же, на стройплощадке.

И добавил, не поворачивая головы в сторону двоих приятелей:

– А если узнаю, что хоть раз ночью вы отправились по бабам – пеняйте на себя. Девяти граммов свинца на каждого не пожалею! И ещё. Помните, что бежать из города бесполезно – кругом знаменитые брянские леса, к тому же в них осталось немало мин и растяжек. Партизаны славно поработали!

За несколько пачек махорки испанцу удалось выменять у военного кладовщика, вечно пьяненького весельчака-украинца, два трёхгранных напильника и десяток стальных полотен для ножовки по металлу. Как они и надеялись, любопытства сержант не проявил, от вопросов воздержался. И даже подбодрил Альфредо: «Товарищ Фриц, если ещё что-нибудь понадобится – не стесняйся, приходи. Я готов поделиться, только не забудь про табачок».

Приступив к делу, трудились по несколько часов в кромешной тьме, на ощупь, взращивая волдыри мозолей на ладонях. Поначалу – затаив дыхание: скрежет металла казался чуть ли не победным воем ракет, выпущенных «Катюшей». Потом обвыклись, работа стала спориться. Лишь однажды они очутились на волоске от смерти.

Поздно вечером, поработав без перекура часа три, они сидели на потолочном перекрытии, свесив ноги, отдуваясь и вытирая лоб рукавами спецовок. Как вдруг внизу под чьими-то тяжёлыми сапогами захрустел шлак. Вольфганг и Альфредо замерли. Неприятная мелкая дрожь пробежала по их взмокшим спинам.

В строящееся здание кинотеатра заглянул военный патруль – офицер и три солдата. Они помочились, сдабривая этот процесс сальными шутками. Один из патрульных посветил мощным трофейным фонарём «Диамант» по углам будущего кинозала, но направить луч вверх, к счастью для «строителей», не догадался. Это и спасло заговорщиков от обещанных девяти граммов свинца каждому.

III

Вольфганг щёлкнул зажигалкой, затянулся новой сигаретой – раз, другой. Настойчивые воспоминания отступать не желали.

Терзали ли его в те дни сомнения? Как ни странно, – нет, нисколько. Город, страна и её люди были ему не только чужими, но и совершенно чуждыми. Временами его даже охватывало незнакомое чувство мстительного азарта. Да, ему предстояло взять на себя тяжкий грех, но Вольфганг окончательно разуверился в боге в первые же недели войны, когда многие его товарищи по оружию как раз и становились верующими фанатиками. А он пришёл к твёрдому выводу: если бы на небесах или где-то ещё пребывала некая разумная сила, она ни за что не допустила бы подобную бойню на Земле, а тем более не стала бы равнодушно взирать на происходящее. Или это всемогущее существо настолько разочаровалось в человеке, что отдало его во власть дьявола?

Сомнения появились потом.

Возвратившись в Бремен и ужаснувшись тому, во что превратила его родной город союзническая авиация, Вольфганг с облегчением вздохнул, увидев: дом, в котором он прожил с Линой всего несколько месяцев после женитьбы, до отъезда на Восточный фронт, уцелел каким-то чудом. И даже почти не пострадал.

Не пытаясь сдержать волнение, он взбежал по узкой крутой лестнице на четвертый этаж, нетерпеливо дернул за шнур звонка, затем постучал в узкую высокую дверь костяшками пальцев. Ему показалось, что биение сердца разносится на всю лестничную площадку, и сейчас из других квартир начнут выглядывать любопытные соседи. Когда, наконец, его дверь приоткрылась, и он увидел незнакомую пожилую фрау, потемнело в глазах, и он не смог даже поздороваться.

– Герр Вахендорф? – с плохо скрываемой усмешкой осведомилась дама. – Меня просили передать Вам записку, если Вы здесь когда-нибудь всё-таки объявитесь.

Дверь громко всхлипнула и захлопнулась, но через пару минут приоткрылась вновь. Вольфганг машинально взял небольшой белый конверт со своим именем, написанным знакомым крупным почерком. Забыв поблагодарить нелюбезную фрау, молча повернулся и побрёл по лестнице. Он понял всё, даже не вскрывая послание Лины…

Жестокие сомнения, а затем и мучительные угрызения совести появились позже, когда он познакомился с Татьяной и чуть ли не в первый же день осознал: до неё он не любил ни одну женщину.

Это было какое-то обжигающее чувство. Иностранка с экзотическими чертами лица, тёмными миндалевидными глазами, мягкими, женственными манерами, столь редкими в невероятно грубое послевоенное время. Очень удивился, когда, робко подсев к ней в пригородном поезде, узнал, что она русская. Но это уже не могло его остановить.

Татьяна не сразу ответила взаимностью. Однако его напор граничил с безрассудством, и она сдалась после непродолжительной «обороны».

Они были счастливы, насколько могли испытать это чувство два существа, прошедшие через мясорубку самой страшной войны, плена и концлагерей.

IV

Если бы кто-нибудь сказал Татьяне, что она полюбит немца, да ещё воевавшего в её стране, и даже рискнёт связать с ним свою судьбу, она, пожалуй, обиделась бы на столь нелепую шутку. Слишком много страданий причинили ей и ее близким представители «цивилизованной» арийской нации.

Когда она, уже пройдя через концлагерь, узнала о гибели своих родителей и брата, возненавидела немцев, как ей казалось, на всю оставшуюся жизнь. Только страх преследования на Родине вынуждал её жить на чужбине. Впрочем, она подумывала покинуть Германию и при первой же возможности перебраться в тихую нейтральную Швейцарию, а если не получится – в Люксембург или крошечный Лихтенштейн. Немецким языком она владела свободно, и в этих странах могла попытаться найти работу.

И вдруг… А ведь действительно, никогда не говори «никогда». Этот стройный юноша с волнистыми белокурыми волосами и смугловатым лицом резко отличался от своих соотечественников, с которыми ей пришлось волей или неволей познакомиться. Татьяну завораживали его голубые глаза – глубокие, по-детски добрые и очень грустные. Было в его облике что-то неизъяснимо романтичное, явившееся из довоенной жизни.

Правда, поначалу она не сомневалась: увлечение для обоих станет приятным, но мимолетным, как тёплый весенний дождь. Однако не прошло двух месяцев, и лёгкий флирт перерос в большое, всепоглощающее чувство. Оно оказалось способным постепенно заслонить воспоминания о трагедиях, жертвами которых по вине фашистской Германии стала Татьяна, её родственники, миллионы знакомых и незнакомых соотечественников.

Вскоре Вольфганг сделал предложение, и Татьяна, не колеблясь, ответила «Да!» Они подыскали для аренды скромное жилье в центре города.

В первые недели безоблачной, счастливой совместной жизни она не могла понять лишь его чрезмерного внимания к радионовостям из Советского Союза, хотя и сама была к ним отнюдь не равнодушна. На её расспросы муж предпочитал отшучиваться. Не добившись вразумительного объяснения, махнула рукой: в конце концов, у каждого могут быть свои странности и причуды. Татьяна смирилась с тем, что по вечерам и рано утром Вольфганг вращает ручки «Блаупункта» с упорством, достойным лучшего применения. К тому же и она не посвящала его в содержание личного дневника, который время от времени пополняла записями.

V

В конце апреля 1959 года советская империя готовилась шумно отпраздновать День 1 Мая, чтобы напомнить себе самой и всему миру, как «свободно и счастливо» живут её трудящиеся.

Дикторы московского радио на всех языках трещали в эфире о «новых трудовых достижениях многонационального советского народа» под мудрым руководством товарища Никиты Сергеевича Хрущева – неустанного борца за мир во всём мире. О «братской солидарности» с зарубежными трудящимися. О неослабевающей борьбе с «поджигателями войны – империалистами»… Наивные русские! Знали бы вы, в какой нищете живёте за своим «Железным занавесом» по сравнению с иностранными «трудящимися», в том числе и теми, чьи страны потерпели сокрушительное поражение в последней войне. Да и победа, полагал Вольфганг, одержана русскими на фронтах в значительной мере благодаря тому, что «Стальной Джо» и многие его полководцы, не раздумывая, приносили в жертву сотни тысяч своих солдат и офицеров. Но разве тайны загадочной русской души удалось до конца раскрыть даже великому её знатоку Фёдору Достоевскому?

Спать не хотелось. Постояв в задумчивости перед сервантом, Вольфганг достал початую бутылку «Димпла», подаренную английским коллегой. Содовой воды не нашлось. Усмехнулся, вспомнив прибаутку шотландцев, утверждающих, что англичане и прочие иностранцы, не понимающие толк в виски, портят и этот благородный напиток, и воду, смешивая их перед тем как выпить.

Утром он вышел купить газеты в ближайшем киоске. Просмотрел заголовки: ничего сногсшибательного. В основном, извещают об очередных впечатляющих успехах западногерманской экономики.

Прежде чем вскипятить воду для кофе, включил приёмник. Из его орехового чрева зазвучал спокойный баритон диктора «Би-би-си»: «…предварительным данным, проверить которые вряд ли когда-либо удастся, погибли от трёхсот до четырёхсот человек – преимущественно молодёжь, учащиеся выпускных классов средних школ города и студенты, привлечённые новым художественным фильмом на классическую тему. Вы слушали последние известия».