Цветы барбариса

Гребаный болт, мне и думать было страшно, что с ней сделали и что у нее в голове. Надел на нее свою шапку и куртку. У меня никогда так сердце не колотилось, наверное. Я натянул на нее Санины перчатки. Сам нырнул обратно в комбез, надел рабочие кеды и накинул спецовку.

– Давай, пошли, – и я повел ее домой.

Она стояла в моем тесном коридоре, немая, обессиленная, позволяла быстро себя раздевать.

И нет, это не было эротично. И даже не волнующе.

Сложно передать, какой я испытал ужас от кровавых слез в этих глазах. Она была дезориентирована, иногда мне казалось, что она меня не узнавала.

Но она пришла ко мне. Даже после того, как я прогнал. Я сглотнул от омерзения. Походу, не осталось никого. Кажись, она и вправду была в полной заднице. А я не распознал ее крик о помощи.

Она пахла страхом. Да, так, оказывается, бывает. У меня трусились руки. Я боялся сделать ей больно. Боялся, что не смогу помочь. Она доверилась мне почему-то. Хоть я и осел.

Я быстро стягивал с нее свою одежду. Нужно ее согреть. Снимать свитер было страшно, ей-богу. Я уже знал, что под ним. Не хотел бы я знать. При ярком свете люстры ее тело выглядело еще хуже. Да на ней живого места не осталось. Она хрипло рвано дышала, будто воздухом захлебывалась. А у меня внутри все сжималось. Как тиски. Как старый шрус, который вот-вот лопнет от напряжения.

Я повел ее в ванную. Она послушно переставляла ноги. Включил воду и проверил температуру, протянув под упругую струю ладонь.

– Давай снимем, я помогу, – осторожно потянулся к молнии на спине и медленно опустил бегунок вдоль ее позвоночника.

Огромный грязно-фиолетовый синяк расползался от лопаток вниз, вгрызался в поясницу. Тело под ним дышало тяжело, неровно.

– Блядь…

Я выдохнул сквозь зубы. Она даже не вздрогнула. Кто бы он ни был, он сломал ее.

В волосах запутались мелкие осколки стекла, словно прилипшие льдинки. Достал осторожно и сложил на краю раковины.

Я старался не касаться. Подцепил бретели и дал платью самому сползти вниз.

Еще один синяк на боку. Тупой отпечаток… ботинка? Он бил ее ногами. Эту мелкую тощую девчонку. Я как гайка, перетянутая до срыва резьбы, едва сдерживался от злости. Что ты за тварь такая?

Она завела руки за спину и вибрирующими пальцами расстегнула лифчик. Стянула его по рукам и отпустила на пол. Я потупил взгляд, молча стоя за ее спиной. Она наклонилась, слегка приблизив ко мне бедра, – и белое кружево заскользило вниз по ее ногам. Я увел глаза в стену и протянул к ней руку, чтобы помочь залезть в ванную. Она слабо схватилась за мои пальцы и шагнула внутрь. Села и притянула к себе колени, уложив на них щеку. Я наклонился и заткнул слив.

Она смотрела сквозь меня пустыми глазами. И это было страшно. Сжалась в тугой ком и позволяла мне поливать себя из душа. С нее стекала розовая вода. Я сидел на корточках, уложив локоть на бортик и смотрел в ее безразличное лицо.

– Эй, – попытался поймать ее отсутствующий блуждающий взгляд, потому что было не по себе. Она медленно моргала, глядя мимо меня. – Барбариска, – я прошептал почему-то. Ее взгляд остановился и нашел мои глаза. Она будто только сейчас обнаружила меня рядом. Смотрела прямо. А потом у нее потекли слезы. Дерьмо. Я потянулся, чтобы погладить ее по голове, но не стал. Да сам не знаю, почему. Трухнул.

Ванна наполнялась водой и паром. Она уже тряслась меньше и не так сильно сжимала колени. Хотелось думать, что мне удалось ее согреть. Она все еще смотрела мне в глаза. Лучше бы не смотрела так. Жаль было девчонку до чертей. Я как старая резина на асфальте, цеплялся, цеплялся за самообладание, но понимал, что сцепление почти ушло. Меня бомбило. Но надо было держаться: еще один бешеный мужик сегодня ей точно не нужен.

– Давай, – я поднял душ над ее головой. Она закрыла глаза, подставляя лицо. Ссадины, наверняка, сильно жглись. Я непроизвольно поморщился. Она опустила голову, а я – руку. Потерла глаза пальцами и откинулась на спину, погружаясь в воду по шею.

Я смотрел, как подергивается под водой ее грудь. Черт, зачем смотрел? Но не мог оторваться. Она запрокинула голову и закрыла глаза, оставив меня с этими смешанными чувствами. Я захлебывался яростью и дебильным пубертатным влечением. Пиздец.

Закрыл глаза. Я хотел ее и вырвать кадык тому, кто сделал это с ней. Это все так схлестнулось внутри, что дышать туго стало и соображать тоже. Дерьмо. Вот дерьмо. Я как обжатый шланг под давлением.

Открыл глаза. Она неподвижно лежала к воде. Синяки на ребрах и внизу живота. Сука. Я вел глазами по ее телу под прозрачной водой. Злился, возбуждался, снова злился. Мне не нравилось. И нравилось до темноты в глазах.

Пока пытался согреть ее, нагрел собственную кровь. Я скотски потел. Она открыла глаза и посмотрела на меня.

– Согрелась? – я сглотнул скопившуюся во рту слюну. Она слабо моргнула. – Давай вылазить, – я поднялся и протянул к ней руки. Она взялась за мои пальцы и встала.

Черт. Теперь она стояла у моей груди обнаженная и обтекала водой. А я слюной. Да, больной урод, самое время думать о ней. Я пытался увести глаза в сторону. Но блин, мне хотелось смотреть на нее. Мне хотелось ее. И еще защитить. Как тупо.

Я взял полотенце и укутал ее, помогая вылезти на коврик.

– Я не хочу сделать тебе больно, – я легко промакивал ее полотенцем. Она молчала и не сводила с меня глаз. О чем она думала?

Я взял полотенце поменьше и обвязал ее волосы. Длинные, они будут сто лет сохнуть. А у меня даже фена сраного нет.

Я снял с ее плеч полотенце и принялся осторожно вытирать ее. Как, блин, я оказался в таком положении? Я не знал, как подступиться к ней. И вот я сидел на корточках и прикладывал полотенце к ее посиневшим бедрам, промакивая воду. Охренеть. Пиздец, ей-богу.

Неуместное возбуждение было адским. Так же адски было за него и стыдно. Не думал, что я такая скотина.

Уже в комнате я надел на нее свою футболку и треники. Усадил на разобранный диван и завернул в плед.

– Я сделаю горячий чай, – я кивнул и вышел.

Когда вернулся, она сидела в том же положении, в котором я ее оставил. Я вложил в ее ладони кружку.

– Чай с малиной, – я присел на корточки у ее колен. Она опустила глаза на свои руки.

Если бы тогда я пустил ее переночевать, этого всего с ней не произошло бы. Черт. Девчонка просила моей помощи, а я слился. Гребаный придурок, я буквально взял и повернулся к ней спиной. И она ушла прямо в лапы этого зверя. Она была в безвыходном положении, раз пришла к тому, кого видела пару раз. Она хотела спрятаться возле тебя. А ты кусок дерьма.

Я легко коснулся ее колена. Ее трусило все еще.

Я набрал горячей воды в таз и вернулся к ней. Стянул носки и опустил ее ступни внутрь, закасав штанины.

Она рассматривала меня сверху. Слабым, ничего не выражающим взглядом. Я помнил, как она смотрела на меня там, в мастерской. Пронзительно, горячо, живо. Из такого взгляда как из западни – не выбраться. Зуб даю, она в какой-то момент трахнула меня этими глазами.

Ничего не осталось от того ее взгляда. Пусть бы лучше снова по-дурацки заигрывала и хихикала. Только не все это.

Когда ее ступни покраснели, я убрал таз и вернул носки.

– Тепло? – заглянул ей в глаза. Она ничего не ответила. – Зубы целы хоть? – я нахмурился. – Покажи, – я обхватил ее щеки пальцами и слегка надавил. Она нехотя раскрыла рот. – Порядок, – я кивнул и теперь рассматривал ее глаза близко. Отпустил ее лицо и поправил подушку. – Постарайся поспать, – я подождал, пока она ляжет, и укрыл ее пледом, сверху накинув одеяло.

Пошел в душ. У порога лежала ее одежда. Желтое платье, красивое, яркое. Все в крови и грязи. Дорогое, ему бы в химчистку по-хорошему. Наполнил таз водой, насыпал порошок и закинул платье. Кружевной лиф подцепил пальцем за бретель, будто он может обжечь кожу, и опустил рядом. Утопил в воде одним быстрым движением.

На полу у моих ног трусы. Рома, самое время уже починить гребанную машинку! Схватил их с пола и опустил под струю воды из-под крана. Быстро намылил, растер между костяшками и сполоснул. Отжал в кулаке и развесил на змеевике – к утру высохнут. Искоса поглядывал на кружево. Как я дошел до такого, елки-клапаны?

Опустил глаза в ванную. Розоватая вода все еще наполняла ее. Выдернул затычку и ждал, пока сойдет.

Я запомнил ее в этой воде. Позволил себе рассматривать. Не смог устоять. Ее беззастенчивость исступляла и подкупала. Я таких не знал до нее. Она не соблазняла, ей просто было плевать. Наверное, она не чувствовала больше ничего. Этот мудак сломал ей психику. Она пришла ко мне разрушенная. Она больше не могла ничего хотеть. Вот бы и я мог не хотеть ее так сильно.

Она лежала так же на боку, укрытая по горло одеялом и смотрела перед собой.

– Тебе надо поспать, – я не мог смотреть на нее без жалости и слепой ярости. Она была истерзана так, что даже не реагировала на меня. И ее все еще трясло. Черт.

Я помешкал, а потом залез на диван и прилег позади. Осторожно приподнял одеяло и плед, чтобы добраться до нее. Медленно придвинулся ближе. Страшно было ее напугать. И еще не хотелось задеть одну из сраных ссадин. Она не дернулась, будто даже не дышала.

Я медленно обнял ее за живот. Худющая без дурацкой своей шубы. Как же тебя так угораздило, Барбариска? Я прижал ее плотнее к себе. Хотелось согреть. Вряд ли она сможет спать в чужой квартире с левым мужиком да еще и после всего. Но мне хотелось, чтобы ей стало легче. Сильно хотелось. Сраное чувство вины как старое масло в моторе, вязкое, темное, въелось в каждую жилу. Я помнил только, как прижимал ее сильнее, пока она не перестала трястись.

Будильник, показалось, зазвонил, как только я закрыл глаза. Искал глазами телефон и нашел в кресле. Твою мать. Я чувствовал ее руки на своих. Ни хрена это не объятия. Чисто технически, я вырабатывал энергию за двоих. Не обнимал. Грел. Делов-то. Я приподнялся и заглянул ей в лицо: спала.

Улыбнулся как осел.

Бережно потянул мокрое полотенце с ее волос. Влажные завитки рассыпались по подушке. Будет мыться моим дурацким ментоловым шампунем 3-в-1? Сколько пробудет здесь?

Надо вставать и шуровать на сервис.

Осторожно поднялся, чтобы не проснулась, и соскользнул с дивана. Обернулся: она все еще спала.

Написать записку? Или тупо? У нее даже телефона с собой не было. Встанет, а меня нет. Ну и хер с тобой, Рома. Не маленькая, не заблудится без тебя в однокомнатной хрущевке.

Не запирать же ее одну в квартире. Ну а как?

Оставил на табурете возле дивана йогурт с ложкой и записку: «На сервисе. Дождись».

Чего ей тебя ждать-то? Блин, еще немного и опоздаю. Бросил на нее быстрый взгляд и ушел, захлопнув дверь.

Утро в мастерской начинается с щелчка.

Щелчок замка, хриплый скрип ворот, запах вчерашней пыли и холодного железа. Пустой бокс пахнет, как всегда: отработкой, остывшим металлом и чутка кофейным порошком из автомата, которому сто лет в обед.

Я прихожу первым. Всегда так.

Тишина, как в соборе.

Скинул куртку, включил свет над рабочим столом. Ветошь – влево, ключи – вправо. Головки на месте. Щетка медная на крючке. Мой привычный порядок.

Сегодня на подъемнике был старый «Опель» – под замену стойки.

Работа несложная, но требует терпения. Я люблю такое. Руки заняты, а голова чистая. Но не сегодня.

Проснулась?

А если уйдет?

А вдруг простыла? Нужны лекарства? Какие, блин?

Я чувствовал вину за то, что смотрел на нее. Слишком долго. Вчера и сегодня. Вину перед собой. И перед Янкой. Внутри все скребло. Как закисшая шаровая: каждая поворотка отзывалась скрипом по позвоночнику.

Затянул верхний болт. Резьба не пошла с первого раза. Сухая, упрямая, как назло. Обычно я бы просто отпустил, взял метчик, прочистил и забыл.

Но сегодня я как клапан давления без сброса. И я сорвался.

– Да чтоб тебя, – зарычал сквозь зубы и швырнул сраный ключ на верстак. Тот загремел, отскочил, чуть не падая на пол.

Все внутри пульсировало, гудело, будто кто-то вставил вместо сердца бензонасос, и тот качает не кровь, ярость. Давно я так не терял контроль.

Опустился на корточки, схватил метчик, и вогнал его в резьбу резко, почти вслепую. Чистил с усилием, будто это не металл, а его глотка.

С какой животной яростью он колотил ее ногами.

Во рту словно была пыль с болгарки, горько и сухо. Я чувствовал, как пальцы ныли от напряжения, суставы грелись. Но не остановился.

– Мразь, – выдохнул тихо, почти беззвучно.

Ключ снова оказался в руке. Болт пошел, наконец-то. Затянул до упора. Даже чуть дальше, чем надо. Скрипнул. Да плевать.

Толик выглянул из-за «Ниссана»:

– Ромыч, ты чего там?

– Работай, – ответил ему, не оборачиваясь. Голос был сиплый, почти хрип.

Он молча вернулся к глушку своей японки.

А я снова был один на один со своей головой. С яростью, которая не отпускала. С женщиной внутри, которая выворачивала меня наизнанку. Она расковыряла мне нутро. Непонятная ни хрена. Взорвала мне мозг. Что с ней делать? По-хорошему, держаться подальше и все тут. Но не могу же я вышвырнуть ее, когда она по сопли в дерьме? Вот я влип.

– Ромыч, ты че как из подкапотного пространства вылез? – Димон хлопнул по плечу, лыбился. – Морда будто мотор без шатуна.

Я не сразу ответил. Шмыгнул носом, кивнул. Вот же придолбались.

– Нормально, – сплюнул на бетон и размазал кроссовком.

Он ушел, перекинулся парой слов с Толиком у компрессора. Я снова был один.

Закручивал гайку. Плавно, как надо. По резьбе. По себе.

В голове снова она.

Мать твою, я будто и не уходил утром из дома.

✦ Эпизод 5 ✦ Мне его одного хватило, чтобы не сдохнуть

Варя

Я проснулась не как в романтическом кино.

Больно. Больно. Больно.

Тело ныло. Боль была тупая, вязкая, стекающая по внутренностям, как медленно пролившийся кипяток.

Как будто внутри все поменяло форму. Стало не моим.

Каждое движение отзывалось глухим ноющим эхом, в ребрах, в боку, в плечах.

Особенно трудно было дышать глубоко. Легкие будто сдавливало изнутри.

Кожа – вся – болела. Даже там, где не было синяков. Саднила. Жглась. Отвратительно.

Будто она натянута слишком туго, одно шевеление – и лопнет.

Но хуже всего пустота внутри. Не холодная и немая, а горячая и пульсирующая. Густая, липкая, растекающаяся где-то между животом и горлом.

Я помнила, где я. И чей это дом. Я помнила омерзительное чувство унижения, с которым переступила порог мастерской. Сильное. Настолько, что перебивало боль в теле. Я притащила ему свое отчаяние и безысходность. Принесла свои раны и свою боль. Он вышел ко мне, и я поняла, что, наконец, дошла. Мысленно я упала ему под ноги на холодный бетон.

И он подхватил.

Горячие черные глаза были полны участия. Мне было нужно только это. Мне его одного хватило, чтобы не сдохнуть. Ну и его теплых рук.

Я помнила, как они пахли.

Живым, честным, настоящим. Теплым железом, немного бензином. Терпкой горечью. Еще сухим и пыльным.

Возможно, я романтизировала. Спишем на вероятное сотрясение мозга.

Я была в чужом доме, в чужой постели. Без денег, телефона, документов, одежды. Что еще мне оставалось?

Вот так драматургия.

Но горькая правда была такова: моя прежняя жизнь закончилась в том сугробе у особняка Ермолаева.

Я не хотела шевелиться. Осталась лежать не открывая глаз. Только вдыхала запах его дома. Пахло Ромой. Его футболкой. Его кожей. Его руками. Он тоже был в этой постели, я помнила.

И еще пахло теплом. Запах, который не вдыхается, но чувствуется. Его тепло осталось со мной. Тепло, которое не спешило выветриться.

Да, Рома теплый. Смотрит тепло, тепло касается, тепло смеется. Боже, а я так замерзла.

Я лежала и дышала этим теплом.

Словно боялась, что если встану – исчезнет.

Я хотела, чтобы его запах остался со мной. В волосах, на коже, под ногтями.

А больше у меня и не было ничего.

Я распахнула глаза. На улице уже стемнело. Я проспала целый день. У него удобный диван и тяжелое одеяло. Перьевое, какое было у моей бабушки. В ее доме я спала лучше всего.

Я присела и увидела его записку. Улыбнулась и почувствовала, как заныли ссадины на лице. Хотелось умыться, но боялась увидеть себя в зеркале. Я не хотела смотреть на себя. Не хотела касаться. Хотела вывернуть себя наизнанку и отмыться.

Этой ночью он видел меня такой, какой я сама не хотела бы себя видеть. Ну, я ничего не потеряла: он и в лучшие дни меня не хотел. А такая картина не вызовет ничего кроме отвращения. Я нервно улыбнулась: захотелось сделать себе больно. Ссадина на подбородке тут же подыграла.

Вдруг открылась дверь. Я не без труда поднялась и вышла ему навстречу. Он стянул обувь и, вскинув голову, встретился со мной глазами. Черные. Горячие. Меня пробрало до костей от одного его взгляда. Я даже не поняла толком, что почувствовала. Какое-то колючее электричество под саднящей кожей.

Он смотрел на меня прямо и глубоко, сжимая в руках пакет. Его взгляд… возбуждал. Как глупо. Я поежилась, вспомнив, как жалко выгляжу сейчас со всеми синяками и в его домашней одежде. Опустила лицо как можно ниже.

– Привет, – после его голоса зашуршал пакет. – Ты как тут? – он несмело приблизился.

– Нормально, – я просипела. Голоса не было. Я закашлялась.

– Давай обратно в постель, – он совсем едва коснулся моей спины, увлекая меня в комнату.

Я больше не подняла на него глаз. Я давно так не стыдилась себя. Какое отвратное чувство. Я будто скукожилась. Хотелось стать невидимой.

– Только бы не воспаление легких, – укрыл меня одеялом. – Сейчас проверим температуру, – он стянул на ходу куртку и вышел.

Я попыталась возразить, но связки отказали мне в этом. Я не хотела, чтобы он возился со мной такой, хотела зарыться в одеяло с головой, спрятаться и уснуть.

– Давай, – он тряхнул градусник пару раз и протянул мне. Ртутный, надо же. Я послушно взяла, стараясь избегать его глаз и засунула подмышку. – Прижми хорошенько, я пока в душ схожу.

Я была в каком-то липком бреду, из которого меня выдернули его пальцы под футболкой. Он неловко коснулся живота и груди. Я медленно открыла глаза.

Рома стоял коленом на постели и склонялся надо мной. Одна рука его упиралась рядом с подушкой, вторая была под моей футболкой.

Меня обдало жаром в эту же секунду. Запах его тела защекотал ноздри и заполнил рот, которым я жадно втянула в себя воздух.

– Извини, ты уснула, я боялся, что выронишь градусник, давай заберу, – его голос тихий у моего лица. Клянусь, в эту секунду я испытала такое жгучее влечение к нему, что забыла, что выглядела и чувствовала себя так, будто по мне прокатился «Сапсан» в обе стороны.

– Не извиняйся, – зашептала, ненамеренно, выше не позволял голос, – последнее, на что это тело сейчас способно, так это вызывать сексуальный интерес, – я ухмыльнулась. Но было горько, признаюсь.

Он не отводил глаз. Всматривался, погружая этот горячий взгляд все глубже в меня. Я сглотнула и почувствовала явные прикосновения к своей груди. Он мягко поглаживал кожу большим пальцем. Дыхание дрогнуло и остановилось. Черт, возбуждение еще никогда не пронзало меня так мгновенно и беспощадно. В следующую же секунду он отстранился с градусником в руке. Я рывками вытолкнула из себя застрявший воздух.

– Почти тридцать девять, – он упер потемневший взгляд в шкалу, но я заметила, как покраснели его щеки. – Надо поесть и выпить лекарства, – он вышел из комнаты, будто сбежал от меня.

Наедине с собой я засомневалась в том, что почувствовала. Возможно, меня просто лихорадило.

Он вернулся с тарелкой. Сильно запахло жареным. У меня скрутило желудок.

– Я не хочу, пожалуйста, – я взмолилась и накрылась с головой.

– Ничего не знаю, выныривай, – он откинул с моего лица угол одеяла и плюхнулся рядом.

– Потом.

– Не спорь, у тебя сейчас очень мерзкий голос, не хочу его слушать лишний раз, – он очаровательно улыбнулся, и через минуту я, сама не поняла как, уже ела отвратительно жирные жареные сосиски, кусочки которых он подносил к моим губам на острие вилки.

– Никто никогда не кормил меня с рук, – я ухмыльнулась.

– Да брось, – он смущенно усмехнулся следом.

– Не чтобы накормить так точно.

Он взглянул на меня с искренним недоумением. Смешной какой.

– Прелюдия, Рома, прелюдия, – я улыбнулась.

– Ну да, – он смущенно кивнул, краснея. Теперь он отправлял мне в рот еду уже не так уверенно.

– Ты намеренно искупал их в масле? – я попыталась разрядить обстановку.

– Ты меня раскусила, Барбариска, – он протер большим пальцем уголок моего рта. – Сейчас тебе такое пойдет на пользу.

Он снова так назвал меня. В груди будто нарыв подернуло. Я застыла в его глазах.

– Почему так смотришь? – он изучал мои.

– Почему так называешь?

– Да само как-то, – он смущенно прочистил горло, – вырвалось. Не называть?

– Называй, – не знаю почему вдруг так запросто ему ответила.

– Супер, – он ковырял ногтем тарелку.

– Когда мне нужно уйти?

Он снова поднял на меня глаза.

– Сначала тебе надо выздороветь, – он вернул взгляд в тарелку. – Там разберемся. Давай, – он отставил тарелку и протянул мне таблетку со стаканом воды. Я выпила, даже не спросив, что за лекарство.

– Где ты спал эту ночь? – я лежала на боку и смотрела, как он стелил себе на кресле. Выпрямился и посмотрел на меня.

– Возле тебя.

– Нет, – я мотнула головой. – Ты спал со мной.

Он замер. Я видела отсюда, как блеснули его глаза.

– Не одно и то же будто, – наклонился и взбил подушку.

– Не одно и то же.

Он выпрямился, но не обернулся.

– Ты обнимал меня.

– Я хотел тебя согреть, – он повернулся и устало присел на подлокотник кресла, сцепив кисти в замок. Рассматривал свои пальцы.

– Я знаю. Поверь, я очень хорошо знаю, – слезы наворачивались, надо же. – Ты, ты предельно понятно тогда выразился.

Он поднял на меня глаза. Я не могла понять, что выражал этот взгляд.

– Я не стану больше так себя вести, – я увела глаза на секунду в стену. – Больше никогда не стану… приставать к тебе. Я уважаю твои границы и, и твои отношения, – я все еще смотрела куда-то в сторону. Стало так больно почему-то. Так омерзительно больно. – Ты прости.

– Порядок, – он перебирал пальцы.

– И я, я никогда не предлагала себя, – я поморщилась. – Да и зачем? Они брали сами, – я выплюнула какой-то нездоровый смешок, – порой им и согласие не было нужно, – я подтянула повыше одеяло. Я чувствовала его обжигающий взгляд почти физически. Только бы не заплакать. – Ты первый, кому я предлагала секс.

– Почему? – он сглотнул, я услышала по сдавленному тембру. Я не была уверена, стоит ли быть с ним откровенной, но все же продолжила:

– Я первый раз захотела кого-то так сильно, – я вдруг нервно рассмеялась.

– Ну да, конечно, – он выплюнул смешок следом.

– Так не было никогда. Как возле тебя. Меня пробрало насквозь. Импульс был такой мощный и такой хороший. Черт, как же здорово хотеть чего-то вот так, – я почувствовала слезы. – Это такое настоящее чувство, волнующее. Я такой живой себя ощутила, – слезы ползли по переносице на подушку. – Ты пах чувственной свободой.

– Я не очень понимаю.

– Не поймешь. Что такое ничего не чувствовать. Себя не чувствовать. Ты должен наполняться, а внутри вместо этого разрастается пустота. Раз за разом.

Я задумалась.

– Я просто хотела чувствовать. Тебя. Себя рядом с тобой. Я устала, что все меня трахают, – я рассмеялась почти истерически. – Нет, они трахают себя мной. Вот так правильно. Ты не чувствуешь, когда это начинается и когда заканчивается. Ты есть, но тебя нет. Это высасывает из тебя все, опустошает, уничтожает, Ром. Я хотела, чтобы кто-то увидел меня уже, – я закрыла глаза. – Чтобы сильно, чтобы до боли, чтобы чувствовать что-то…

– Ты никогда не занималась любовью?

– А есть разница? – я фыркнула.

– Значит, не занималась.

Я замолчала на какое-то время.

– Знаешь, меня никто никогда не любил, – слезы покатились по лицу, догоняя друг друга. – И я никогда не задумывалась об этом даже.

– Я тебе не верю.

– Я никогда не была единственной. Спала всегда только с женатыми, – я облизала губы. Он замолчал. – Я как запаска в багажнике, – я рассмеялась. – Но так легче и безопаснее. От тебя не ждут любви до гроба. И у тебя нет глупых надежд. Ты будто делишь ответственность пополам с той, другой. Вот и вся моя жизнь.