- -
- 100%
- +
Илья глубоко вздохнул, перевёл взгляд на её ноги, покрытые глубокими порезами и мелкими осколками, которые всё ещё блестели на коже, впиваясь в мышцы, оставляя кровавые следы на паркете. Он медленно опустился на колени, потянулся к её ногам, замер на мгновение, прежде чем осторожно коснуться кожи, влажной, горячей, дрожащей под его пальцами.
Он подцепил первый осколок, вытянул его, чувствуя, как тонкая кромка стекла царапает его собственные пальцы. Мила напряглась, её губы сжались, дыхание стало тише, но она не отстранилась, лишь сильнее сжала полотенце, её ногти впились в махровую ткань, оставляя глубокие, вытянутые складки.
Он вытащил ещё один осколок, затем следующий, продолжая двигаться вверх по её ногам, стараясь не смотреть на кровь, стекающую по его рукам, не чувствовать, как пальцы дрожат, как ладони покрываются потом. Каждый осколок выскальзывал из её кожи с лёгким щелчком, оставляя кровоточащие, рваные точки. Его собственное дыхание стало прерывистым, неровным, и сердце глухо билось в висках, когда он вытаскивал очередной осколок, цепляя его ногтями.
Мила закрыла глаза, её голова запрокинулась, волосы слиплись от крови, мелкие капли стекали по шее, оставляя тёмные полосы на коже. Она выдохнула, её дыхание было хриплым, сдавленным, каждый вдох отдавался судорогой в груди, но она молчала, не издавала ни звука, лишь сжимала полотенце, так что её пальцы побелели.
Илья, наконец, поднялся на ноги, вытер окровавленные пальцы о край собственных брюк, чувствуя, как мышцы сводит судорогой, как голова кружится от резкого, медного запаха крови. Он замер, не зная, что сказать, не понимая, что будет дальше. Мила оперлась о диван, прижалась к его плечу, её губы дрожали, глаза были закрыты, лицо бледное, но в нём было что-то до боли знакомое, что-то, что он не мог описать словами.
В этот момент с подлокотника дивана зазвонил его мобильник. Илья резко выпрямился, коротко выдохнул, словно вернулся из какого-то оцепенения, потянулся за телефоном, на мгновение замер, увидев имя на экране.
– Да, – его голос прозвучал хрипло, глухо, как если бы он не говорил несколько дней.
Он закрыл глаза, попытался сосредоточиться, услышал знакомый голос, но слова не сразу сложились в осмысленные фразы. Он перевёл взгляд на Милу, её пальцы всё ещё стискивали полотенце, кровь продолжала капать на светлый паркет, оставляя темные пятна.
– Марин… – он сглотнул, вытер дрожащую руку о джинсы, провёл ладонью по лицу. – Возьми женскую одежду… когда будете ехать. И… – он замолчал, снова посмотрел на Милу, которая слегка приоткрыла глаза, её взгляд был пустым, усталым. – И бельё тоже…
На другом конце линии повисла пауза, он слышал голос Маринки, но слова ускользали, их смысл казался далеким, нереальным, как шум за закрытой дверью.
– Да, Марин, бельё… женское… трусы, блин, Марин, просто привези… – он снова выдохнул, услышал ответ, коротко усмехнулся, провёл рукой по лицу, чувствуя, как пальцы дрожат. – Нет, я не пил… просто возьми и всё. Придёте – поймёте.
Он опустил телефон, снова взглянул на Милу. Он осторожно провёл пальцами по её плечу, почувствовал, как она вздрогнула, её дыхание стало чаще, горячие волны ударили ему в грудь. Она прижалась лбом к его плечу, выдохнула, её губы коротко дрогнули, уголки чуть приподнялись, и она медленно, осторожно сделала шаг назад, затем второй, медленно пошла в сторону ванной, оставляя за собой кровавые следы на светлом паркете.
Илья остался стоять на месте, не отрывая от неё взгляда, не понимая, что происходит, не веря себе, не веря своим глазам, не веря своим пальцам, которые все еще хранили тепло её тела.
Илья выдохнул, наблюдая, как Мила, едва удерживая равновесие, скрывается за дверью ванной. Через мгновение он услышал, как включилась вода, и ровный шум струй эхом разнесся по коридору, заглушая его собственное дыхание. Он опустил взгляд на свои руки, покрытые её кровью, и машинально вытер ладони о штанины, оставляя темные, рваные пятна на светлой ткани.
Его взгляд медленно скользнул по гостиной. Осколки стеклянного столика были разбросаны по полу, крошечные, острые фрагменты застряли между деревянными планками паркета, сверкали в слабом свете лампы, словно крошечные зеркала. Он осторожно шагнул вперёд, наклонился, начал собирать обломки, стараясь не порезаться, но пальцы всё равно коротко царапнули острые края, оставляя на коже тонкие порезы.
Илья выпрямился, прошёл к дивану, поднял упавший диктофон, убрал блокнот Киры, машинально провел пальцами по пятнам крови на обивке. Его сердце глухо билось в груди, в висках еще стоял звон, и он чувствовал, как его руки всё ещё дрожат, как подкашиваются ноги. Он не верил себе, не верил своим глазам, не верил, что она здесь, что вода шумит в ванной, что за тонкой дверью стоит Мила, которую он похоронил два года назад.
Он коротко моргнул, вздохнул, провёл рукой по лицу, смахнул прилипшие к щекам капли крови. Ему хотелось закричать, броситься в ванную, увидеть ее, убедиться, что это не сон, не иллюзия, но его тело не слушалось, ноги стали тяжелыми, будто налитыми свинцом.
Илья на мгновение замер, услышав звонок в дверь. Его сердце глухо ударилось о ребра, дыхание стало неровным, пальцы рефлекторно сжались, оставляя белые пятна на окровавленных ладонях. Он прошёл через гостиную, по дороге машинально подцепив ногой несколько крупных осколков стекла, затем распахнул дверь, отступив на шаг, пропуская гостей внутрь.
Маринка, не дожидаясь приглашения, первой шагнула через порог, ее волосы слегка растрепались от ветра, пальцы судорожно сжали ремешок сумки, когда она вошла в прихожую, коротко огляделась и сразу направилась к гостиной.
– Ну что, живой? – бросила она через плечо, не оборачиваясь, потом остановилась, когда её взгляд упал на осколки стекла, разбросанные по полу, и капли крови, ещё не успевшие высохнуть на светлом паркете. Она коротко выдохнула, замерла, обернулась, встретилась взглядом с Ильёй, её глаза сузились, губы дрогнули. – Ты опять…?
Серёга вошёл следом, закрыл дверь за собой, сбросил капюшон, провёл рукой по коротким волосам, шагнул вперёд, бросил короткий взгляд на Илью, на его окровавленные руки, на пятна крови на полу, на разбросанные осколки стекла. Он тихо выдохнул, убрал руки в карманы, поморщился.
– Брат, ты так себя угробишь, – сказал он, покачав головой, но в его голосе не было злости, лишь тихая, едва уловимая тревога. – Опять пил, да?
– Нет, – выдохнул Илья, пытаясь собрать мысли, но слова всё равно выходили рваными, беспорядочными. – Я… Нет, я не пил… Просто…
Он замолчал, не зная, как объяснить происходящее, и в этот момент из ванной вышла Мила. Она остановилась в дверном проеме, поправила его светлую рубашку, которая едва прикрывала её бедра, провела рукой по влажным волосам, затем медленно посмотрела на себя, провела ладонью по ткани, словно пытаясь понять, что на ней надето, и, не поднимая глаз, сказала:
– Я не нашла халат, поэтому вот…
Она подняла голову, её взгляд встретился с Маринкой, затем с Серёгой, и её губы на мгновение дрогнули, мышцы напряглись, когда она поняла, что они здесь. Воздух в комнате стал тяжёлым, тягучим, словно все звуки и движения замерли, застыл каждый вздох, каждый шаг.
Маринка на секунду застыла. Её глаза расширились, дыхание сбилось, пальцы до боли вцепились в ручки пакета. Она сделала шаг вперёд, пакет выскользнул и глухо упал на пол, но она этого даже не заметила. Взгляд был прикован только к Миле. На миг ей показалось, что это обман зрения, что перед ней призрак или игра измученного воображения. Но в следующий момент Маринка коротко всхлипнула, шагнула вперёд и, не выдержав, обняла подругу, крепко прижав к себе. Она уткнулась лицом в её плечо и вдохнула знакомый терпкий аромат мокрых волос.
– Боже… Мила… – её голос дрожал, губы срывались на всхлип, пальцы вцепились в тонкую ткань рубашки.
Мила замерла, но потом медленно подняла руки и осторожно обняла её в ответ, прижала к себе, будто боялась спугнуть эту минуту.
– Я думала… что всё получилось, – прошептала она, отпуская её. В её голосе звучала усталость, боль и растерянность. – Мы всё сделали правильно… всё должно было получиться…
Маринка отстранилась совсем немного, посмотрела ей в глаза, где всё ещё плескались страх и недоумение. Она попыталась улыбнуться, но губы дрожали, глаза оставались влажными.
– Мила… у вас получилось, – сказала она тихо, но твёрдо. – Два года прошло.
Мила замерла. Она смотрела на Маринку, её брови дрогнули, губы приоткрылись, но слова застряли в горле. Она чувствовала, как дрожат пальцы подруги, но смысл этих слов всё ещё не укладывался в голове. Два года. Она не могла это осознать, не могла принять. Сердце бешено колотилось, как загнанный зверь, пытаясь пробиться сквозь рёбра.
Мила медленно перевела взгляд на Илью. Его лицо было бледным, губы плотно сжаты, пальцы дрожали, сжимая кулаки. Он выглядел иначе: резче, старше, взгляд стал глубже и темнее, линия челюсти – жёсткой, а плечи напряжёнными, будто на них лежал груз, от которого невозможно избавиться. В этом лице, таком чужом, она вдруг увидела отпечаток прожитых без неё лет – боль, одиночество, тоску.
Её пальцы непроизвольно ослабили хватку. Сердце замерло, дыхание стало тяжёлым и неровным, словно кто-то сжал ей горло. Она почувствовала, как руки сами тянутся к нему, но остановилась, не зная, что сказать и как объяснить своё присутствие. Как загладить два года его страданий?
Маринка коротко выдохнула, вытерла слёзы тыльной стороной ладони, моргнула и наклонилась. Подняла пакет с пола, сунула его Миле в руки и легко провела ладонью по её мокрым волосам.
– Пойдём, переоденешься, – прошептала она, осторожно взяв Милу за руку и мягко потянув в сторону гардеробной. – Мальчики, приберитесь тут немного.
Маринка повела ее через спальню, не отпуская руки. Пальцы дрожали, но хватка оставалась крепкой, почти отчаянной.
Глава 4
XXI век, 3-9 мая 2019 годаМосква, ул. ЗнаменкаПервые дни Илья почти не запомнил. Память превратилась в размытые кадры, которые повторялись без конца: пустая квартира, звон стекла под ногами, её лицо в холодной белизне морга и собственный голос, глухо произносящий: «Да, это Мила».
Он пил. Каждый вечер начинал с виски, надеясь хотя бы ненадолго заглушить боль, а заканчивал тяжёлым, беспамятным сном. Утром просыпался от гулкой боли в голове и от всё той же пустоты, которая расползалась в груди.
На третий день, 5 мая, он смог подняться с кровати и машинально набрал номер кафедры. Сам не до конца понимал, зачем это делает – пальцы будто сами нашли нужные цифры. Голос в трубке звучал глухо, безжизненно. Илья коротко сказал, что болен и появится не раньше окончания майских праздников.
Положив телефон, он несколько секунд сидел неподвижно, словно пытаясь понять, откуда в нём взялись силы на этот звонок. Это было не столько желание исполнить долг, сколько инерция прежней жизни, где он всегда держал под контролем расписание, обязанности и самого себя. Сейчас от той жизни почти ничего не осталось, но привычка всё же сработала.
Он оглядел квартиру и почувствовал, как сердце болезненно сжалось. Стены пустые, фотографии валяются на полу, мебель разбросана, зеркало в коридоре треснуло от удара стулом. В воздухе стояли пыль, тишина и одиночество. Он понял: в порыве ярости уничтожил почти всё, что напоминало о ней.
Неуклюже, шаг за шагом, он начал убирать. Сначала просто собирал осколки зеркала в ведро, фотографии складывал стопкой в дальний ящик. Потом расставил мебель, пытаясь вернуть хотя бы видимость порядка. Квартира стала чище, но от этого ощущение пустоты только усилилось.
Маринка с Серёгой приходили каждый день. Вечером заходили, садились напротив него и молча смотрели тревожными глазами. Сначала пытались говорить, осторожно убеждали, что так нельзя. Но Илья не слушал. Сухо и равнодушно указывал им на дверь. В итоге они стали приходить просто из чувства долга – убедиться, что он жив.
В один из вечеров Маринка наконец решилась:
– Нам нужно решить с похоронами.
Илья не посмотрел на неё, глядя куда-то мимо:
– Кремируем?
Маринка выбрала урну – матовую, чёрную, строгую, без узоров и украшений. Ей показалось, что именно такая подойдёт Миле: лаконичная, элегантная, непривлекающая лишнего внимания. Урну привезли накануне кремации. Аккуратно, бережно, словно внутри уже хранилось что-то хрупкое.
День кремации назначили на 7 мая. Илья категорически отказался от пышных похорон и долгих прощаний. Он не хотел видеть возле неё случайных людей, которым ничего не было известно о том, кто она была на самом деле. Маринка не спорила. Просто приняла его решение.
На кремацию приехали лишь самые близкие: баба Валя с дочерьми, Андрей, Алекс и, конечно, Маринка с Серёгой. Все держались тихо, почти молча, сдерживая слёзы и чувства, которые казались лишними, неуместными и невыносимыми одновременно.
Илья стоял чуть в стороне, стиснув зубы так, что сводило челюсть. Его взгляд был пуст, будто стеклянный, но внутри всё рвалось на части.
После церемонии ему в руки передали урну. Она была холодной и тяжелой, и руки его дрожали, когда он прижал её к груди, словно пытался согреть и удержать то, что уже никогда не вернётся. Маринка коснулась его плеча, но он даже не обернулся, лишь едва заметно кивнул, показывая, что справится сам.
Тем же вечером урна заняла своё место на каминной полке между окнами гостиной. С этого момента квартира окончательно погрузилась в скорбную, звенящую тишину. Дни перестали существовать. Вечером Илья неизменно открывал виски, ночью засыпал в тяжёлом, беспамятном сне, утром просыпался в той же реальности, которую не мог принять.
Ночью 8 мая он снова уснул прямо в одежде, на постели. Проснулся от тихого звона посуды и женского голоса. Кто-то напевал знакомую мелодию на кухне. Сердце забилось чаще, дыхание стало прерывистым. Он сел, прислушиваясь, потом медленно встал и вышел из спальни.
Гостиная была безупречно чистой, словно хаоса последних дней никогда не существовало. На стенах висели фотографии, мебель стояла ровно, свет падал мягко и спокойно.
Он шагнул на кухню – и застыл.
У плиты стояла Мила. В бордовом шёлковом халате, с чуть растрёпанными волосами, она напевала под нос и легко покачивалась в такт мелодии. Повернулась и улыбнулась так тепло, будто ничего не случилось.
– Мила?.. – выдохнул он, не веря своим глазам.
– Да? – её голос был мягким, как раньше.
– Почему ты здесь?.. – спросил он почти шёпотом.
– А где мне ещё быть? – ответила она легко, по-домашнему.
Сердце его болезненно сжалось. Он сделал шаг вперёд, протянул руку:
– Я так рад тебя видеть…
И в тот же миг картинка рванулась, словно плёнку сорвало.
Кухня исчезла. Он снова стоял посреди разгромленной комнаты. Свет мигал, тени ложились искажённо. Перед ним была Мила – бледная, мёртвая, с потухшим взглядом. Её руки в крови, она прижимала их к груди. Из-под пальцев сочилась алая влага, капая на пол.
Она подняла голову, и её губы изогнулись в жуткой усмешке. Голос зазвучал низко, срываясь на шёпот, будто из самой глубины комнаты:
– Почему ты меня убил?..
В его ушах этот шёпот перерос в крик, а комната словно сжалась, стены нависли над ним. Он попытался отступить, но ноги не слушались. Её мёртвые глаза смотрели прямо в душу.
Илья резко вскочил на кровати, хватая ртом воздух, обливаясь холодным потом. В квартире снова царили пустота и тишина, но сердце колотилось отчаянно, словно пытаясь вырваться наружу.
На следующее утро Илья снова лежал неподвижно, глядя в потолок. Когда дверь в квартиру внезапно открылась и в прихожей послышались быстрые шаги, он даже не пошевелился. В спальню вошла Маринка – решительная, сжатая, словно готовая взорваться. За ней – Серёга. Он остановился у дверного косяка, опустив глаза и тяжело вздохнув.
Маринка подошла к кровати и замерла на секунду, глядя на Илью. В груди у неё всё сжалось – перед ней лежал не друг, а его тень.
– Ты долго ещё собираешься так лежать? – голос прозвучал резким, но дрогнул на последних словах. – Ты хоть понимаешь, что с собой делаешь?
Илья продолжал смотреть в потолок. Его безразличие резануло её сильнее, чем любые слова.
– Она не для этого всё сделала! Ты хоть раз подумал, чего хотела сама Мила? Чтобы ты спился и сгнил? Чтобы квартира, где вы были вместе, превратилась в помойку? – голос её дрогнул, но она не остановилась. – Она хотела, чтобы ты жил. Чтоб у тебя была свобода. А ты просто топчешь всё, что она ради тебя отдала.
Илья медленно сел. Его глаза встретились с её глазами, и Маринка на мгновение вздрогнула: в этом взгляде не было ни боли, ни злости – только пустота.
– Оставьте меня.
– Нет! – резко ответила Маринка. – Мы не уйдём. Ты не один её потерял. Я не могу просто смотреть, как ты убиваешь себя.
Серёга, до этого молчавший, шагнул вперёд. Его голос был глухим, надтреснутым:
– Илья… она знала, что умрёт. Это была её сделка. Она выбрала так. И да, это адски больно, но ты должен понять: вот этого, – он кивнул на пустые бутылки у кровати, – она бы точно не хотела. Она любила тебя. Думаешь, ей было бы легче видеть, как ты убиваешь себя следом?
Илья молчал, смотрел на него. В глазах на секунду мелькнула тень – словно что-то задело внутри. Но тут же он отвернулся и снова лёг, уткнувшись в стену.
– Я же сказал: оставьте меня.
В комнате повисла тяжёлая тишина. Маринка открыла рот, готовая продолжить, но Серёга положил ей руку на плечо.
– Хватит, – тихо сказал он.
Они переглянулись. Оба понимали: сейчас словами его не достать. Рана была слишком свежей, он слишком глубоко ушёл в себя.
Не сказав больше ни слова, они вышли из спальни. Им оставалось только надеяться, что хоть что-то из этого разговора застрянет у него в голове, что со временем он поймёт: Мила действительно не хотела ему такой участи.
Глава 5
XXI век, 2 мая 2021 годаМосква, ул. ЗнаменкаМаринка открыла дверь гардеробной, пропуская Милу внутрь.
Мила ступила на прохладный ламинат, босые ноги тихо коснулись гладкого пола, звук коротко отразился от высоких стен. Белые шкафы, ровные ряды, матовая эмаль, тонкие серебряные ручки – всё выглядело почти так же, как она помнила. Чистые, строгие линии, едва уловимый запах сухого дерева и лаванды, который она когда-то выбрала для саше. Но что-то изменилось.
Она осторожно приоткрыла один из шкафов – пусто. Белые, безликие полки. Ни одежды, ни её мелочей. Словно её здесь никогда не было. Пальцы дрогнули, сердце болезненно сжалось. Она медленно закрыла дверцу и шагнула к следующему шкафу.
За гладкими дверцами висела его одежда: рубашки разных цветов, футболки, тёплые джемперы и толстовки. На полках – аккуратно сложенные свитера, костюмы, брюки, ремни. Даже пиджаки, которых она не помнила. Всё – его. Только его.
Мила замерла. Пальцы потянулись к тёмно-синему свитеру – тому самому, который она любила надевать, когда его не было рядом. Она осторожно провела ладонью по мягкой ткани, прижала к лицу и вдохнула. Запах был прежним – кедр, табак и что-то тёплое, почти сладкое.
Дыхание сбилось. Сердце на миг остановилось, потом ударилось с такой силой, что закружилась голова.
– Два года… – прошептала она, сжимая ткань, чувствуя, как дрожат пальцы. Она прижала свитер к груди, закрыла глаза, вдохнула его запах ещё раз – как будто могла удержать хоть что-то из той жизни.
Через несколько секунд её руки разжались. Ткань мягко вернулась на вешалку.
Она отступила назад, не в силах больше смотреть. Всё вокруг было чужим и слишком ясно показывало: её здесь больше нет.
Маринка присела на низкий пуф у стены, сцепив пальцы. Светлые волосы мягко падали на плечи. Она смотрела на Милу сосредоточенно, но с теплом, будто сама только что вспомнила что-то важное.
– Сегодня ровно два года, – сказала она тихо, чуть склонив голову. Голос звучал мягко, но твёрдо. – Мы сюда каждый год приходим. Думали, так ему будет легче.
Мила замерла. Пальцы соскользнули с края дверцы, она медленно опустилась на пол и прислонилась спиной к холодной поверхности шкафа. Металл коснулся затылка, дыхание стало неровным, сердце гулко ударилось в груди. Но слёз она не позволила: не имела права на слабость.
– Как он был эти два года? – её голос прозвучал чужим, тихим, будто не её.
Маринка выдохнула, сцепленные пальцы побелели, она потерла ладонью колено.
– Плохо, – призналась она. Голос дрогнул, но она быстро собралась. – Когда ты умерла, я ушла. Просто не смогла здесь быть. А когда вернулась на следующий день, тут будто ураган прошёл. Живого места не было. Всё разбито, разорвано, повалено.
Мила закрыла глаза, её пальцы сжались в кулаки. В воображении возникла картина: Илья среди осколков и порванных фотографий, с окровавленными руками и тяжёлым дыханием, похожий на загнанного зверя. Её сердце сжалось так сильно, что на миг показалось, что оно разорвётся.
– Я никогда не думала, что увижу его таким, – продолжила Маринка. Голос стал хриплым, но твёрдым. – Илья всегда держал себя в руках. А тут… я вообще не знала, что с ним делать. Если бы не ключи от квартиры, я бы сюда, наверное, и не попала. Он почти не ел, не спал, только пил. Мы с Серёгой смогли его вытащить только через неделю, заставили хоть как-то собраться. Потом мы ещё три месяца подряд его проверяли, потому что переживали. Боялись, что он снова сорвётся.
Мила почувствовала, как сердце болезненно сжалось. Теперь она ясно представляла его: бледный, молчаливый, одинокий в этой квартире, двигающийся по комнатам так, будто искал место, где можно спрятаться от своей боли.
Маринка выдохнула, выпрямилась и посмотрела прямо на неё. Губы дрогнули, уголки чуть приподнялись.
– Но он так и не оправился, – сказала она уже спокойнее. – На работе его поняли, дали отпуск. Но он стал затворником. Почти не выходил. Работал из дома. Твоё имя смог произнести только через год. Ну и ковид, конечно, помог: все сидели дома, и он тоже. Мы думали, что вроде лучше стало… и тут ты.
Мила прикрыла глаза. Плечи напряглись, дыхание стало неровным, по коже пробежал холод. Руки похолодели, ноги словно ослабли.
– А Серёга? – её голос был хриплым, тихим, едва слышным. – Он теперь… смертный?
Маринка кивнула, её губы дрогнули.
– Да, – выдохнула она почти шёпотом. – В ту ночь, когда ты умерла… Он говорил, что словно прожил все свои смерти заново, что бессмертие выжигалось из него, как огонь. Это чудо, что он вообще выжил.
Мила замерла. Её пальцы дрожали, сердце болезненно сжалось. Она закрыла глаза и почувствовала, как будто что-то острое пронзило грудь.
– Я ничего не понимаю, – прошептала она, проводя ладонью по холодной поверхности дверцы шкафа. – Если договор не исполнен, он должен быть бессмертным. Я бы сразу вернулась… или только если…
Она замерла, медленно проводя пальцами по прохладному полу. Взгляд рассеянно скользил по ровным линиям шкафов, задерживался на рубашках и костюмах Ильи, которые теперь висели без её вещей. Дыхание стало медленным и тяжёлым, воздух вокруг будто сгустился. Мысли снова и снова возвращались к его жизни за эти два года. Она пыталась представить, что он чувствовал, когда оставался один в её квартире.
Она почти видела его, метающегося по гостиной, опрокидывающего мебель, срывающего фотографии со стен, бросающего книги на пол. Видела, как он сжимает кулаки до боли, кричит в пустоту, пытаясь выплеснуть тоску, которая не отпускала ни на секунду. Казалось, она слышит его дыхание – неровное, прерывистое, ощущает дрожь его рук, видит лицо, искажённое болью и отчаянием.
Сердце болезненно сжималось, отдаваясь тупой болью в каждой клетке. Горло перехватило, стало трудно дышать. Она сжала кулаки, стараясь успокоиться, но чувство вины и беспомощности захлестнуло волной. Она ясно понимала: всё это из-за неё, её решение привело к такому исходу, и это знание было невыносимым.
Маринка заметила её напряжение и подошла ближе. Осторожно присела рядом и положила руку на плечо, чуть сжав его в знак поддержки.
– Эй, – мягко сказала она, – ты же не виновата. Ты сделала то, что должна была. Все это понимают.
Мила медленно повернулась к ней. Голос подруги и её тёплые пальцы на плече стали последней каплей. Горячие слёзы хлынули из глаз, тело задрожало, и всё напряжение, копившееся внутри, наконец прорвалось наружу.
Маринка чуть крепче сжала её плечо, потом опустилась рядом на пол. Несколько секунд они сидели молча. Маринка мягко прижала голову к плечу Милы, её волосы щекотали щёку, и от этого стало теплее.
– Милка, – прошептала она, – я правда очень рада, что ты здесь. Ты не представляешь, как сильно мне тебя не хватало.
– Он, наверное, ненавидит меня.Мила всхлипнула, вытерла глаза тыльной стороной ладони и едва слышно произнесла: