Имя ведьмы

Глава 6

Разговор с Маринкой и Серёгой в тот майский день стал переломным. Не сразу, но постепенно слова друзей проросли где-то глубоко внутри, заставляя Илью шаг за шагом возвращаться к жизни.

Первое, что он сделал, оказалось самым трудным: он перестал пить. Бутылки исчезли из квартиры, словно их никогда здесь и не было. Илья не говорил об этом ни с кем, не считал нужным объясняться. Он просто начал жить иначе.

К концу мая он нанял подрядчиков, чтобы привести в порядок разгромленную им квартиру. На время ремонта переехал в старую квартиру, где когда-то жил с Серёгой. Теперь друг почти всё время проводил у Маринки, и Илья оставался один в пустых комнатах, которые хранили отголоски прежней жизни, но не могли избавить его от ощущения, что Мила присутствует здесь в каждой вещи и каждом воспоминании.

Пока в квартире на Знаменке шёл ремонт, он попытался вернуться к преподаванию в университете. Но именно в это время началась сессия, и каждое утро превращалось в тяжёлое испытание. Он сидел за столом, перелистывал зачётки и слушал студентов, которые старательно перечисляли даты, события и эпохи. Но каждая историческая деталь больно задевала его, пробуждая воспоминания о Миле.

Одна девушка тихим, взволнованным голосом рассказывала об эпохе Ярослава Мудрого, и перед глазами Ильи вставал её образ: взгляд Милы, её долгий мучительный путь сквозь века. Парень, пытавшийся вспомнить причины Столетней войны, вдруг напомнил ему её мягкий голос, звучащий в пустом кафе, когда она рассказывала то, о чём не знали учебники.

Ему хотелось встать и уйти, бросить экзамен и этот нескончаемый поток историй, которые отзывались в нём эхом их короткой совместной жизни. Но вместо этого он лишь сильнее сжимал кулаки, заставляя себя сидеть и слушать.

Зачёты и экзамены он принимал почти машинально, ставил оценки, не вслушиваясь в ответы. Всё, чего он хотел: как можно скорее отпустить студентов и выйти из аудитории, чтобы больше не слышать этих голосов и не видеть их лиц. В каждом из них теперь невольно жила она.

В середине июня он не выдержал и попросил отпуск. Когда завкафедрой спросил причину, Илья неожиданно для самого себя сказал правду: о смерти близкого человека, о том, как ему трудно продолжать работать, словно ничего не произошло. Никто не стал задавать вопросов. Ему сразу подписали заявление, и он почувствовал, будто впервые за долгое время смог выдохнуть.

К концу июля ремонт закончился, и Илья вернулся в квартиру на Знаменке. Теперь официально, полноправно вступив в наследство, которое оставила ему Мила, он чувствовал себя окончательно потерянным. Глядя на документы и списки имущества, он изумлённо понимал, что даже не слышал половины названий городов, где она успела пожить. Каждое новое слово в списке отзывалось в нём беспомощностью и тоской. Он не знал, что делать с этим наследием.

Он начал постепенно наводить порядок в доме. Маринка приехала, забрала часть Милиных вещей из гардеробной. Остальную одежду он отдал на благотворительность. Всё ненужное и лишнее было выброшено без сожаления. Взамен разбитой мебели он купил новую – строгую, лаконичную, совсем не похожую на прежнюю. Стены, где раньше висели фотографии неизвестных людей, остались пустыми и холодными. Лишь в центре появилась одна большая фотография Милы: она смеётся, волосы развеваются на ветру. Вокруг неё он повесил несколько маленьких снимков, где её взгляд был задумчивым и спокойным.

Ночами Мила продолжала приходить к нему во сне. Сначала всё выглядело безобидно, как раньше: они гуляли по городу, сидели в кафе или просто разговаривали в гостиной. Но неизменно наступал момент, когда её глаза становились холодными и тяжёлыми. Она поворачивалась к нему и тихо спрашивала:

«Почему ты меня убил?»

Каждое такое пробуждение выбивало его из жизни на несколько дней. Маринка пыталась уговорить его сходить к психологу, но он каждый раз отказывался. Как можно было открыться врачу, если для этого пришлось бы рассказать правду? Убийство нельзя обсуждать даже за закрытой дверью кабинета, и Илья слишком ясно понимал, что доверие в таком случае означало бы саморазоблачение. Поэтому он молчал и оставался один на один со своей виной, которая с каждым днём только тяжелела.

Илья так и не смог переступить порог её мастерской. Иногда он стоял у двери и смотрел внутрь: на полки с её книгами, на аккуратно разложенные вещи, на рабочий стол, где всё оставалось так, как она трогала это в последний раз. В памяти всплывали сцены: как он поднимал её на руки и относил на диван, когда Марена отпустила её тело; как он заставал её здесь живой и упрямой, вечно копающейся в своих записях и бубнящей что-то под нос; как она, не замечая его, тянулась к высоким полкам, цепляясь за книги. Илья вдруг подумал: если бы не сделка, не боги, если бы не магия, она бы осталась рядом. Жила бы здесь, в этой комнате, так же, как раньше.

Он запер дверь на ключ и решил, что не откроет её. Пусть за ней хранится всё, что от неё осталось. Себе же он купил простой рабочий стол и поставил его в гостиной рядом с книжными шкафами. Он начал писать.

Сначала он не понимал, зачем. Просто садился и выписывал мысли, чтобы хоть немного освободить голову. Постепенно письма становились длиннее: он пытался уловить её образ, выплеснуть боль на бумагу. Это было и тяжело, и необходимо одновременно.

К концу августа он уже чётко осознавал, что ему необходимо двигаться дальше. Он не мог просто существовать – он должен был жить, даже если сейчас ему этого совсем не хотелось. Ради неё, ради того, что между ними было, он должен был продолжать, даже когда казалось, что сил на это не осталось.

Утром 20 августа Илья впервые за долгое время почувствовал растерянность. Он не знал, как прожить этот день – её день рождения – без неё. Ему казалось неправильным просто сделать вид, будто ничего не изменилось, или притвориться, что он справился со своей утратой. Он просидел в пустой, уже непривычно аккуратной гостиной весь день, глядя на большую фотографию Милы, висящую на стене, словно ожидая, что она заговорит с ним сама.

Ближе к вечеру, поддавшись какому-то внезапному порыву, он сел за ноутбук. Он хотел написать ей письмо, просто чтобы стало легче, чтобы выпустить эту боль наружу, хотя бы на секунду представить, что она прочтет эти слова. Пальцы сами коснулись клавиш, и слова появились неожиданно легко, словно были давно уже готовы и только ждали своего часа:

«С днём рождения, моя любимая. Мы не дожили всего три месяца до того, чтобы встретить твой новый личный год вместе. Всего три месяца – это ведь совсем немного, правда? Я так много хотел тебе сказать и так мало успел. Теперь вместо того, чтобы говорить с тобой, я говорю о тебе. И даже если однажды весь мир узнает твоё имя, никто не узнает тебя такой, какая ты была со мной. Ту, которая так отчаянно хотела покоя, а я так эгоистично хотел удержать тебя рядом. Теперь я сам стал твоим голосом, памятью и болью одновременно. Если не напишу всё это сейчас, ты навсегда останешься только в моей голове. А я не хочу прятать тебя от мира. Пусть он увидит тебя моими глазами, даже если от этого мне станет еще больнее».

Когда он закончил и перечитал написанное, глаза неожиданно защипало от слёз. Горячие капли упали на клавиатуру, и он поспешно вытер их ладонью, словно стыдясь своей слабости. Но слёзы продолжали течь, впервые за долгое время не принося облегчения, а только усиливая это жгучее чувство потери, которое с каждым новым словом становилось только острее.

С того дня он писал почти каждый вечер. Он писал о ней, стараясь удержать каждое воспоминание, каждую секунду, которую они провели вместе. Перед глазами снова вставала аудитория, где он впервые увидел её напротив себя и не смог отвести взгляд, словно уже тогда почувствовал: она изменит его жизнь навсегда.

Он возвращался к первому вечеру, когда понял, что влюбился: её тихий голос, её загадочные улыбки, её умение задавать вопросы, на которые он не находил ответа. Он вспоминал их прогулки по ночной Москве, как она внезапно останавливалась и поднимала голову к небу, будто искала там что-то давно потерянное. Тогда он ещё не догадывался, что из этих разрозненных сцен однажды сложится целая книга. Он просто писал, чтобы стало легче, чтобы боль отступила хоть ненадолго. Но каждое слово, каждое воспоминание возвращало её обратно – хотя бы на бумаге.

Писать стало для него одновременно и спасением, и проклятием. Он не мог остановиться: слова текли сами, и с каждым вечером он всё яснее понимал, что обязан рассказать эту историю. Не только ради себя, но и ради неё. Иначе она так и останется только в его памяти, и её образ постепенно растворится в тишине. А Мила заслуживала большего, чем исчезнуть незаметно.

Однажды вечером, перечитав написанное, он понял: это уже не письма. Это история. История о ней, о них двоих, о любви, которая стала самой настоящей частью его жизни и оборвалась так внезапно и безжалостно.

Он снова сел за стол, открыл ноутбук и, словно обращаясь прямо к ней, написал:

«Когда я встретил тебя, я не верил в судьбу и предназначение. Но всё изменилось в тот самый день, когда ты подняла на меня свои глаза и задала вопрос, на который я не знал ответа…»

Глава 7

Когда девушки вернулись в гостиную, Серёга заканчивал убирать остатки стекла, осторожно подметая мелкие осколки. Илья стоял на коленях, тщательно оттирая пятно крови с паркета, но оно лишь расплывалось, глубже впитываясь в светлое дерево. Он раздраженно бросил тряпку на пол и поднялся, мрачно глядя на красноватый след:

– Бесполезно. Куплю завтра ковёр и закрою это пятно.

Мила молча опустилась на диван. Чужая футболка сидела неудобно, ткань натирала плечо, и она то и дело поправляла её. Она избегала смотреть на Илью, но чувствовала его взгляд. Он словно проверял, что она настоящая. В этом взгляде было напряжение, недоверие и осторожность.

Мила перевела глаза на Серёгу. Тот будто нарочно смотрел мимо неё, сосредоточенно на всём, что угодно, только не на ней.

– Значит, ты теперь смертный?

Он усмехнулся, но улыбка вышла кривой.

– Похоже на то.

Мила нахмурилась. Если прошло два года, и Маринка права в том, что всё получилось, то почему она здесь? Почему она ничего не помнит об этих двух годах? Где она была всё это время? Она снова передернула плечами, поправляя футболку. И вдруг её осенило: если бы сделка была полностью выполнена, её тело не восстанавливалось бы так быстро. Но если сделка сорвана, Серёга должен был остаться бессмертным.

– Я ничего не понимаю, – сказала она. – Я здесь, значит, сделка не выполнена. Ты смертный, значит, выполнена.

Серега бросил на неё короткий взгляд.

– Может, спросим у того, кто сделал нас такими?

Мила вскинула брови. На её лице мелькнула гримаса: уголки губ опустились, глаза прищурились, словно она хотела сказать «ну, звучит не так уж плохо». Она слегка пожала плечами, не возражая.

Илья резко поднялся, будто не собираясь даже слушать.

– Это без меня. Разбирайтесь сами. Я лучше схожу за средством от пятен.

Он схватил ключи и вышел. Дверь захлопнулась так резко, что Мила вздрогнула.

Маринка и Серёга переглянулись. Взгляд у обоих был одинаковый – усталый и понимающий, словно слов здесь и не требовалось. Серёга первым нарушил молчание:

– Он не выносит магию, Мила. Думает, что именно из-за нее потерял тебя.

Мила кивнула. Она постаралась сохранить спокойное выражение лица, но внутри всё болезненно дрогнуло. Слово «потерял» эхом ударило в грудь.

Маринка заметила, как напряглись её плечи, и мягко улыбнулась, словно хотела вытянуть разговор в более лёгкую сторону:

– Кстати, приходи к нам на свадьбу. Уже совсем скоро.

Серёга фыркнул и бросил короткий взгляд на Милу.

– Только придётся объяснять всем, почему подруга невесты вернулась спустя два года.

Мила вздохнула, махнула рукой и позволила себе лёгкую улыбку.

– Что-нибудь придумаем.

Она поднялась и направилась в мастерскую. Дверь открылась со знакомым скрипом, впустив её в полумрак. Внутри всё было покрыто плотным слоем пыли: свечи, книги, связки трав и даже ноутбук, лежащий в том же положении, в каком она оставила его два года назад. В воздухе стоял запах застоя и заброшенности, будто сама комната хранила следы забытой жизни.

Собирая всё необходимое для ритуала, Мила несколько раз чихнула, нарушая вязкую тишину. Свечи, уголь, старая потрёпанная тетрадь с записями – она доставала их осторожно, будто боялась разрушить хрупкое равновесие. Из гостиной доносились приглушённые голоса Маринки и Серёги, они звучали тихо и осторожно, словно не хотели тревожить её воспоминания.

Когда круг был готов, Мила зажгла свечи и заговорила шёпотом, повторяя знакомые слова призыва. С каждой фразой пространство менялось: воздух становился прохладным и прозрачным, стены растворялись, уступая место серебристому туману. Казалось, она больше не в квартире, а в бесконечном и чужом пространстве, где не существовало времени.

Минуты тянулись медленно. Никто не приходил. Отчаяние уже поднималось к горлу, и она почти решилась остановить ритуал, когда воздух дрогнул. Перед ней возник мягкий свет, очертивший знакомый силуэт. Лада. Лицо богини было встревоженным, голос звучал тихо и напряжённо:

– Никто больше не может прийти к тебе, Мила. Мы тоже не понимаем, кто вернул тебя обратно. Силу ты отдала добровольно, и мы почувствовали её возвращение. Договор был полностью выполнен.

Мила растерянно вскинула глаза.

– Тогда почему сила снова со мной?

Лада огляделась, в её движениях чувствовалась тревога. Она понизила голос, словно опасалась посторонних ушей:

– Потому что ты сама её приняла. Забрать силой мы не можем. Мы ждали тебя у ворот Беловодья, но ты так и не пришла. Мы решили, что ты выбрала перерождение.

Она замолчала, вновь прислушиваясь к чему-то за пределами комнаты, и уже почти шёпотом добавила:

– Макошь сетует: твоя судьба снова изменилась. Возможно, это поможет тебе понять, кто призвал тебя обратно. Удачи.

Свет угас так же внезапно, как появился. Образ богини растаял, и свечи погасли сами собой, оставив Милу в темноте и тишине. Она сидела, не двигаясь, чувствуя, как усталость и холод медленно накрывают её волной. Всё стало ещё запутаннее: теперь нужно было понять не только, почему она вернулась, но и кто изменил её путь и зачем.

Когда Илья вернулся, в квартире уже было тихо. Гостиная выглядела почти так же, как раньше: осколки убраны, следы крови на паркете приглушены влажной тряпкой, подушки на диване аккуратно расправлены. Только в воздухе всё ещё держался тонкий металлический запах, едва уловимый, но ощутимый, как напоминание о том, что здесь произошло.

Илья поставил бутылку со средством на кухонную тумбу, задержался у входа, провёл рукой по затылку, ощущая лёгкое головокружение от свежего воздуха. Его взгляд скользнул к дивану. Мила сидела, обхватив колени руками, и выглядела чужой и потерянной среди привычных предметов.

Рядом с ней расположилась Маринка, оживлённо рассказывая о свадьбе и время от времени оборачиваясь к Серёге за подтверждением. Но Мила слушала её рассеянно. Она почти не реагировала на слова подруги – весь её взгляд был прикован к Илье. Он чувствовал это: её глаза будто касались его кожи, задерживаясь на лице, шее, плечах.

Она видела перед собой другого человека. За эти два года он изменился: стал старше, черты лица заострились, взгляд потяжелел, в нём появилось осмысленное и вместе с тем болезненное выражение. Это был взгляд человека, пережившего слишком много.

Для неё же всё оставалось таким, как вчера, когда она шептала ему слова любви, прежде чем провалиться в глубокую, безмятежную тьму. В её памяти были живы его прикосновения, жар его рук, вкус его губ, голос полный нежности и боли. Но для него это были лишь далёкие воспоминания, истёртые двухлетней безысходностью и одиночеством.

– Мила? – голос Маринки настойчиво вернул её в реальность. – Ты слышишь меня?

Она встрепенулась, осознав, что вокруг неё пространство начало густеть, сгущаться в темную дымку, едва ощутимую обычным взглядом.

Серега заметил это первым и негромко сказал с полуулыбкой:

– Тебе бы с контролем поработать. У тебя теперь силы в два раза больше, а значит и ответственность серьёзнее.

Мила медленно выдохнула, стараясь прийти в себя, и кивнула:

– Да, прости. Просто задумалась.

– Давайте тогда решим, что делать дальше, – тихо сказал Серёга, разглядывая её внимательно. – Кто вообще знал твою тайну? Ну, кто мог тебя призвать?

Мила задумчиво нахмурилась, перебирая в памяти знакомые лица:

– Ты, Илья, Маринка, Валя и ее семья, пара людей, которые возможно еще живы… Алекс.

Илья негромко добавил, слегка нахмурившись:

– Ещё мои родители.

Серега усмехнулся с явным сарказмом:

– Отличная тайна, полмира в курсе.

Мила вздохнула и покачала головой:

– Никто из них не мог призвать меня. Даже Алекс. Я уверена.

Серёга сжал пальцы в замок, помолчал и сказал уже тише, с явным напряжением:

– Тогда другой вопрос. Кто знал тайну с моей стороны? Кого я мог невольно вовлечь?

Маринка вскинула на него взгляд, в её глазах мелькнуло удивление.

– Что, у тебя тоже список на полмира?

Серёга усмехнулся, но улыбка тут же погасла. Он пожал плечами и посмотрел куда-то в сторону, словно избегая встречаться с их глазами.

– Я жил довольно долго, Марин. У меня были семьи. Были дети. Внуки, наверное, тоже есть где-то.

Эти слова прозвучали неожиданно буднично, но от этого только тяжелее. Маринка присвистнула, не скрывая удивления. Мила подняла голову, её лицо напряглось, и она тихо спросила:

– Ты серьёзно?

– А почему нет? – спокойно ответил Серёга, теперь уже прямо глядя на неё. – Ты что, никогда не заводила семьи за всё это время?

Мила застыла. Ее пальцы вцепились в колени, плечи напряглись, взгляд ушёл куда-то вдаль. Лицо стало холодным и отстраненным. Несколько секунд в комнате царила тишина, пока она не произнесла, едва слышно, но с таким надломом, что каждое слово отозвалось эхом:

– Нет. У меня никогда не было семьи, – Она перевела дыхание, и в её глазах мелькнула боль. Голос дрогнул, но оставался сдержанным. – Марена позаботилась об этом. Прокляла меня ещё тысячу лет назад. Это проклятие навсегда лишило меня такой возможности.

В комнате повисла глухая тишина. Илья напрягся, его взгляд потемнел. Мила знала: он всегда хотел простого – детей, дома, жизни без потерь. А ей нечего было ему предложить.

Серёга первым нарушил молчание, чуть приподняв бровь:

– Странно слышать это от тебя. Я знаю, что ты пару раз была замужем. В Италии, например.

Мила посмотрела на него спокойно, но в её глазах мелькнула горечь.

– Это не значит, что у меня была семья. Все мои браки были ради безопасности. В большинстве случаев мои мужья даже не заходили в мою спальню.

Её голос звучал ровно, но пальцы так сильно сжали колени, что побелели костяшки. Несколько секунд никто не говорил. В воздухе чувствовалась тяжесть, словно каждое из сказанных слов осталось висеть в комнате.

Они просидели ещё немного. Разговор то затихал, то возобновлялся короткими фразами, но никто уже не мог по-настоящему его поддерживать. Мила слушала вполуха, её мысли упрямо возвращались к Илье и к тому, что теперь между ними стояло.

Наконец Маринка встала, поправила светлые волосы и попыталась улыбнуться.

– Я завтра загляну к обеду. Принесу тебе нормальной одежды, и заодно прогуляемся по магазинам. Надо возвращать тебя к жизни.

Мила слабо улыбнулась, но в её улыбке чувствовалась усталость.

Они стали собираться. Серёга первым подошёл к ней, протянул руку. Мила после короткой паузы сжала его ладонь и ощутила под пальцами крепкую, тёплую кожу. Он кивнул ей, будто обещал что-то без слов, и отошёл к двери. Маринка шагнула ближе и обняла её крепко, всем телом, так что её лёгкие волосы коснулись Милы щёки.

– Спокойной ночи, – сказала она и задержала объятие чуть дольше, чем обычно.

Дверь за ними закрылась, и тишина в квартире стала почти осязаемой. Мила осталась стоять у дивана, проводя пальцами по мягкой ткани, словно проверяя, настоящая ли она сама и это место вокруг. Её взгляд поднялся на Илью: он стоял у входа на кухню, неподвижный, сжатый, глаза его метались между её лицом и дверью, за которой только что ушли друзья.

Он шумно выдохнул, словно всё это время сдерживал дыхание, и сделал шаг к ней.

– Может, вина? – его голос прозвучал низко, хрипловато, будто связки не слушались после долгого молчания.

Она повернула голову. Губы дрогнули, взгляд застыл на его лице, словно она пыталась понять, кто перед ней: тот Илья, которого она оставила «вчера», или чужой мужчина, в котором эти два года вырезали новые черты.

– Вина? – переспросила она, нахмурившись. Но уголки губ тут же чуть приподнялись, почти невидимо. – Почему бы и нет.

Он прошёл к шкафчику, достал бокалы, поставил их на стол. Его движения были сдержанными, напряжёнными. Когда он наливал густое тёмное вино, она заметила, как он чуть сильнее сжал бутылку, и сама задержала дыхание, следя за его пальцами.

Она осторожно взяла бокал, провела подушечками пальцев по прохладному стеклу, посмотрела на красную жидкость, а потом снова на него.

– Ты изменился, – сказала она негромко и сделала маленький глоток. Её пальцы дрожали так, что вино едва не пролилось.

Он усмехнулся, но взгляд тут же ушёл в сторону. Пальцы провели по шее, задержались на ключице, будто он пытался успокоить рваный, сбившийся ритм сердца.