Имя ведьмы

Глава 8

Мила упала не сразу. Сначала пошатнулась и вдохнула резко, коротко, словно прострел в груди перехватил лёгкие. Потом, как будто время сдвинулось, спиной коснулась земли. Нож всё ещё торчал из её груди, тёмная рукоять подрагивала в такт биению сердца. Пальцы, сжимающие плечи Ильи, бессильно соскользнули. Он ушёл, не глядя и не оборачиваясь, оставив её лежать на границе между жизнью и пустотой.

Она смотрела в небо. Медленно. С усилием.

Небо над Лосиным островом, загустевшее к вечеру, дрогнуло. Над верхушками деревьев разлилась волна, не видимая глазом, но ощутимая для тех, кто умел чувствовать. Сила древнейшей ведьмы Москвы покинула сосуд.

В четырёх километрах отсюда, в старом кабинете на верхнем этаже серого здания, Алекс поднял голову. Он ощутил это кожей, дыханием, чем-то, что не поддавалось словам. В груди что-то кольнуло и оборвалось, словно чужое, но всё же откликнувшееся в нём. Воздух дрогнул. По позвоночнику прошёл поток, тёплый и вибрирующий, как перегретый провод.

Сила.

Он поднялся медленно, будто боялся нарушить то, что уже пошло и теперь не остановится. Он знал без слов и без подтверждения: древнейшая ведьма Москвы сделала последний выдох.

А в старом доме на Маросейке, который пережил революцию, пожар, десятки реконструкций и столько же хозяев, за толстой дубовой дверью собрались пятеро. Безымянный ковен, о котором предпочитали не говорить. Не потому что не знали, а потому что не хотели. Их сторонились и недолюбливали. В московской эзотерической среде было проще обойти их стороной. Слишком много слухов и слишком мало подтверждений.

Женщина у окна казалась старшей не возрастом, ей было едва за сорок, а взглядом. В этом взгляде было всё: контроль, расчёт, холод. Густые чёрные волосы с синеватым отливом были стянуты в тугой хвост, подчеркивая резкость скул. Руки сцеплены за спиной, пальцы подрагивали не от волнения, а от нетерпения.

С ней в комнате находились трое учениц. Разные по возрасту, но одинаково преданные. Каждая умела хранить молчание. Каждая уже прошла испытания. Только одна, новенькая, держалась чуть поодаль, стараясь ловить каждый взгляд, каждое движение, каждую интонацию. На её пальце блестело серебряное кольцо, которое она крутила снова и снова. Её взгляд был острым, настороженным, с голодным блеском. Журналистка. Про неё пока никто не знал наверняка, но уже чувствовалось: у неё были собственные планы.

Когда сила начала вытекать из тела Милы, не вспышкой и не ударом, а словно пропитывая собой всё пространство, женщины почувствовали это почти одновременно.

Главная ведьма резко обернулась к комнате. Её глаза вспыхнули.

– Она уходит, – сказала она. – Почувствовали?

Ученицы молча кивнули. В комнате стало душно. Воздух налился, как перед грозой.

– Теперь можно забрать силу, – произнесла ведьма. В её голосе прозвучало «я», а не «мы». Лишь через мгновение она поправилась: – Нам. Конечно, нам.

В центре круга на полу уже стояла чаша с дымящимся ладаном. Серый пепел оседал на белый воск, медленно покрывая его тонкой коркой. Они были готовы.

Поздним вечером следующего дня, когда над городом начал накрапывать тёплый дождь, ведьма одна села в машину. Ученицам она бросила коротко:

– Ждите. Если всё сработало, сегодня мы перепишем порядок.

Чёрный внедорожник свернул с дороги в лес. Холодный майский воздух просачивался сквозь сосны, цеплялся за ветви, тянул за собой запах хвои и сырой земли. Низкий туман стелился по земле, поднимался клубами, будто сам выдыхал холод.

Машина остановилась у края узкой просёлочной тропы. Тишина легла на лес тяжёлым куполом.

Дверь мягко хлопнула. Женщина вышла. Лицо усталое, но жёсткое. Волосы тёмные, собранные в хвост, несколько прядей прилипли к щеке. Капюшон плаща скрывал половину лица. Она шла уверенно, босыми ногами по влажной траве, и лес будто узнавал её.

Полицейские ленты, натянутые между деревьев, слегка шелохнулись от ветра. Она прошла сквозь них, не замедлив шаг. Место, где умерла Мила, ещё не успели засыпать. Земля хранила след её крови.

Ведьма остановилась. Пальцы дрогнули, словно уловили токи силы под ногами. Она закрыла глаза. На вдохе лицо стало почти мягким, но уже в следующую секунду застыло, как камень.

– Встань. Поднимись. Сила, откликнись. Кровь к крови. Жизнь к жизни. Я призываю. Я требую. Я велю.

Слова расходились волнами, плотными и тяжёлыми. Воздух налился, лес притих, даже листья перестали шевелиться. Всё вокруг затаилось.

Она открыла глаза, опустила руки и пошла обратно.

В доме на Маросейке её ждали. Три ученицы и та, новенькая, что умела сидеть тихо, но слушала слишком внимательно. Она никогда не перебивала, но глаза её выдавали: острые, оценивающие, с голодным блеском.

– Ну? – первой спросила одна из девушек, едва женщина переступила порог.

– Всё прошло, – ведьма сняла капюшон. – Как и должно было.

– А теперь? – голос новенькой дрогнул, но в нём была жадность. – Сила уже идёт?

– Придёт, – спокойно ответила ведьма.

Они ждали. День, потом ещё один. Прошла неделя.

Карта за картой, свеча за свечой. Воскуренный ладан оставлял черные прожилки на стенах. В комнате стало душно, будто воздух застаивался. Каждое утро они надеялись, что именно сегодня почувствуют зов силы. Каждую ночь ложились с пустыми руками.

Однажды старшая ученица резко повернулась к новенькой.

– А ты? Что бы сделала с этой силой?

Журналистка откинула волосы за плечо. Улыбка тонкая, острая, как лезвие.

– Добилась бы своего. Работы, влияния, власти. Всего.

В комнате повисла тишина. Кто-то вскинул брови, кто-то усмехнулся.

– За силу платят, – сухо заметила старшая. – И не купюрами.

Журналистка чуть склонила голову, всё с той же узкой улыбкой. Она не спорила. Но по глазам было видно: цену она готова назвать сама и назвать чужую.

Прошёл почти месяц. Пятеро ждали, гадали, вслушивались в тишину. Но все знаки упрямо указывали на одно: сила вернулась. Только не к ним.

Их злость росла. Ожидание становилось ядом.

Сила услышала зов. Но не откликнулась тем, кто взывал к ней с жадностью, окружив себя жертвами и ритуалами. Она пошла другим путём. Вернулась туда, где её никто не взывал, но где её помнили и ждали. Словно сама судьба решила напомнить, что дар принадлежит не рукам, тянущимся к нему, а сердцу, которое знало ее до самой глубины.

Она вернулась туда, где не было ни ритуалов, ни алтарей, только урна на каминной полке, тишина и голос мужчины, каждый вечер касающегося прохладного металла и шепчущего, как ему не хватает её.

Они хотели призвать силу, и заклятие сработало, только не так, как ожидали. Слова не позвали магию, они позвали хозяйку магии. И судьба, словно играя с их надеждами, сделала свой выбор.

И теперь, под тонкой крышкой урны, бессмертная ведьма медленно возвращалась к жизни.

Глава 9

На следующее утро Маринка пришла за ней, как и обещала. Она была собранной, в светлой футболке и с привычным пучком. В руках объемный пакет с одеждой. Она сразу прошла в спальню, поставила пакет на комод и только махнула рукой:

– Разбирай, там твоё.

Мила достала свёртки. На самом верху оказался её старый бежевый тренч, мягкий, с чуть потёртой подкладкой. Она провела ладонью по ткани и крепче сжала пальцами, словно проверяла, не мираж ли это. Было очевидно, что Маринка забрала его ещё до того, как Илья избавился от её вещей.

На кухне Илья протянул ей тёмное портмоне. Внутри лежали карты.

– Здесь всё, что было привязано к твоим счетам. Я ничего не трогал, кроме ремонта, – сказал он спокойно. – Пин-коды на бумажке. Если что, звоните.

Мила только кивнула.

Они ушли почти сразу.

Почти весь день Маринка таскала её по магазинам, от одной примерочной к другой. Сначала бельё, потом домашние вещи и обувь. Когда пакетов становилось слишком много, она звонила Серёге, и тот приезжал, чтобы отвезти покупки на Знаменку.

Мила всё время придиралась: то ткань слишком синтетическая, то швы грубые, то цвет резал глаз. Она крутила в руках каждую вещь, мяла, подносила к лицу, проверяла, как ложится свет.

– Ты не на ярмарке четырнадцатого века, – смеялась Маринка. – Сейчас все так носят.

– Пусть все носят, – отвечала Мила, качая головой. – Но не я.

Иногда Маринка не выдерживала и фотографировала её на телефон. Особенно, когда Мила неожиданно согласилась примерить джинсы. Та стояла перед зеркалом, нахмурив брови и аккуратно оттягивая ткань на коленях.

– Ну и? – спросила она сухо.

– Ну и отлично. Теперь ты похожа на человека, а не на музейный экспонат, – рассмеялась Маринка.

Мила закатила глаза, но джинсы всё-таки взяла.

Позже, когда они перешли к выбору белья и лёгкой одежды для дома, Мила задержалась с ночной сорочкой в руках. Тонкая ткань мягко стекала по пальцам, но она всё время тянула её выше, к груди, проверяя, насколько глубоким окажется вырез. Она посмотрела на себя в зеркало и прижала ладонь к ребру, где под тканью угадывался шрам.

Маринка заметила это и тихо спросила, уже без смеха:

– Это… от него?

Мила встретила её взгляд и едва заметно кивнула. Губы дрогнули, но слов не последовало.

Маринка шагнула ближе, поправила лямку сорочки на её плече и шепнула:

– Значит, будем брать ту, где не видно.

Мила снова посмотрела в зеркало. На неё смотрела женщина, в чьём взгляде было больше тяжести, чем раньше. Она выдохнула и наконец кивнула.

На обед они зашли в кафе, куда её потянула Маринка. За маленьким столиком у окна она рассказывала Миле про весенние коллекции, свадебные тенденции и новые бренды. Мила кивала и вскоре отодвинула тарелку. Ей уже было достаточно: ни платьев, ни разговоров, ни суеты она больше не хотела.

Когда они выходили из торгового центра, Маринка вдруг толкнула её в бок и кивнула на витрину книжного. Мила замерла.

За стеклом стояла полка с книгами. Десятки одинаковых обложек, одно и то же имя на каждой. Она подошла ближе, взяла одну и провела пальцами по обложке. Ощущение было странным, почти как прикосновение к чему-то, что не принадлежит настоящему.

Книгу она не стала листать. Просто взяла и направилась к кассе.

Дома в прихожей ее ждали пакеты. Много пакетов. И два чемодана. Она сразу поняла: Маринка решила совместить поход по магазинам с доставкой вещей из кладовки.

Она отнесла всё в гардеробную и оставила не разобранным. Открыла его половину шкафа. Там висели рубашки, свитера, костюмы. Всё было так же, как прежде. Мила облегченно выдохнула.

Она переоделась в новые пижамные штаны и простую хлопковую майку. На секунду задержалась у зеркала. Ничего не изменилось: те же темные глаза, длинные волосы, то же тело. Только один шрам в области солнечного сплетения теперь тянулся тонкой светлой линией от груди вниз. Тот самый, что остался после её смерти.

Какое-то время она разбирала вещи. Делала это не аккуратно, по-хозяйски: раскидывала по полу то, что нравилось, и отодвигала в сторону то, что уже не было её. В одном из чемоданов оказались её старые вещи. Рубашки, блузки, пара свитеров. Маринка сохранила многое, но только то, что точно подходило по размеру и настроению.

В какой-то момент Мила накинула поверх майки рубашку Ильи. Клетчатая, немного плотная, выстиранная до мягкости, она всё ещё хранила его запах.

Она устроилась на диване, закинула ноги на спинку, подложила под голову диванную подушку и раскрыла книгу. Читать было странно: каждое слово отзывалось в ней то тёплым воспоминанием, то острой болью. Она не представляла, насколько сильно он всё это запомнил. Иногда даже казалось, что если бы кто-то читал книгу вслух, он решил бы, что они были вместе годами, а не каких-то семь месяцев.

Он вернулся, когда она уже читала. Не сразу вошёл, задержался в прихожей. Она услышала, как сработал замок и как ключи легли в керамическую чашу у двери.

Он заметил её, когда зашёл в гостиную. Она лежала, вытянувшись, в его рубашке, с книгой в руках. Их взгляды встретились, и тишина между ними стала еще плотнее.

– Голодная? – спросил он. Просто, без интонаций.

– Нет, – она покачала головой. Потом всё же посмотрела на него. – Но я приготовила ужин. Он в духовке.

Он кивнул, перевел взгляд на обложку книги и молча прошёл мимо, скрывшись на кухне.

Мила снова опустила глаза на страницу. Читать стало труднее, буквы расплывались перед глазами, но она не отложила книгу.

Тишина между ними была почти осязаемой. В ней уже не было прежней отчужденности, но появилось что-то иное: недосказанные слова, осторожные взгляды и неуверенные шаги навстречу, от которых обоим становилось только тяжелее.

Следующие несколько дней прошли в тихой, почти домашней суете. Мила проводила много времени в своём кабинете: вытирала пыль, раскладывала книги по полкам, перебирала старые папки и заметки, выносила хлам, который зачем-то оставила ещё тогда, в прежней жизни. Вещи постепенно возвращались на свои места, словно вспоминали, где им быть.

Квартира тоже оттаивала, возвращаясь к той версии себя, что осталась в 2019 году. На кухне снова пахло не просто кофе, а каким-то привычным теплом. По утрам по коридору тянулся аромат её духов – свежий, с травяной горечью и лёгкой древесной ноткой. Гальбанум, самшит, мастиковое дерево, немного ладана, кедра, чуть жасмина – всё это смешивалось с запахом выпечки, чая и тушёных овощей, которые она готовила то ли по памяти, то ли по наитию. Воздух снова наполнялся уютом, таким, каким он был до её смерти.

Их общение тоже постепенно оживало. Просто разговоры. Иногда неловкие, иногда короткие, но настоящие. И всё же между словами оставалась лёгкая натянутость, будто невидимая преграда мешала приблизиться.

Илья поначалу почти не прикасался к ней. Если случайно задевал плечо или руку, замолкал на секунду, словно проверял, не исчезнет ли она от одного касания. Иногда вздрагивал, когда она оказывалась слишком близко. Он злился на себя за это, но ничего не мог поделать. Словно внутри него жила тревога, что она снова исчезнет, растворится, перестанет быть.

Он не говорил об этом вслух. Просто следил за ней взглядом. Слушал её голос, отмечал, как она перебирает специи, как смотрит в окно, как морщит нос, когда пробует недосоленный суп. Он словно учился её существованию заново. Самое трудное оказалось не принять чудо, а научиться жить дальше, когда оно уже произошло, а сердце всё ещё сомневается.

Длинные выходные позволили им притереться друг к другу. Они снова начали смотреть сериал, тот самый, который бросили ещё в марте девятнадцатого. Смеялись в одних местах, зевали в других. Она запоминала, на какой минуте он заснул. Он приносил ей бокал вина, и они болтали до поздней ночи о вещах, не связанных ни с прошлым, ни с магией, ни со смертью. Просто о жизни. Но всегда оставалась тонкая трещина, мешавшая шагнуть ближе.

Однажды вечером, когда сериал шёл фоном, а бокалы были наполовину пустыми, он вдруг неловко спросил, не глядя прямо:

– А ты… ну, вообще. Что дальше думаешь делать?

Вопрос повис в воздухе.

Она подняла на него глаза спокойно, будто знала, что рано или поздно это прозвучит.

– Умирать я точно больше не собираюсь, – сказала она.

Он ничего не ответил сразу. Просто смотрел на неё, ждал подтверждения. И, наверное, услышал именно то, что должен был услышать. Что-то в нём отпустило. Ещё один страх, ещё одна граница, ещё один рубеж, мешавший сделать шаг ближе.

Он всё чаще задерживал на ней взгляд. Уже не с тревогой, а с нежностью. Позволял себе не прятать чувства, не играть в спокойствие. Но всё равно оставалась тонкая грань, которую никто из них пока не решался переступить.

Мила тем временем пыталась решить вопрос со своим возвращением. Было бы проще, как всегда, начать всё сначала: новое имя, новые документы, новый адрес. Она делала это каждые десять–двадцать лет. Но сейчас не хотелось терять то, что стало своим: имя, биографию, место. Возможно, впервые за долгие века она хотела остаться той, кем была.

Пока она разговаривала по телефону с нужными людьми, уточняла детали, записывала имена, она часто проходила мимо Ильи. И почти всегда, по инерции, касалась его плеча. Легкое движение пальцами, иногда тыльной стороной ладони, между прочим. Он сначала вздрагивал, как от холода. Потом нет. Просто позволял себе поверить, что она рядом.

В один из вечеров, ближе к концу праздничных дней, Мила лежала на диване, свернувшись калачиком, и читала его книгу. Ноги босые, поджатые под себя, под спиной диванная подушка, а поверх тонкой майки всё та же клетчатая рубашка Ильи, уже ставшая чем-то вроде домашнего ритуала. Книга лежала на груди, чуть смещённая в сторону.

Илья мельком взглянул на неё из кухни. Он не мешал, но каждый раз, когда она бралась за его роман, внутри что-то сжималось. Не то чтобы он стеснялся, скорее, испытывал странное ощущение уязвимости. Это был поток. Его поток. Его попытка хоть как-то удержать её, переплавить в бумагу то, что нельзя было пережить словами. Он вообще не собирался издавать рукопись. Она почти год лежала в ящике, пока Маринка не украла флешку и не отнесла Наташке в редакцию. И вот – тираж, обложка, подписи, фанатки.

Мила хихикала, перелистывая страницы. Иногда замирала с закрытой книгой на животе, глаза прикрыты, губы чуть изогнуты в улыбке. Он знал это выражение. Она либо вспоминала, либо сравнивала с реальностью и, судя по её реакции, сравнение пока не раздражало.

– Что он сделал?.. – вдруг воскликнула она, резко садясь, не веря прочитанному.

Илья повернулся через арку, глядя на неё с кухни. Она сидела босая, в той же рубашке, волосы чуть растрёпаны, книга раскрыта на коленях. Он знал, на каком месте она. Страница восемьдесят девять. Там, где герой книги опускается ниже поцелуем, чем это было принято в её тогдашней реальности. В жизни она всегда останавливала его раньше, притягивала ближе, к себе, к глазам, к шее, никогда не давая уйти слишком далеко. А в книге… В книге он позволил себе больше. Это была его история. Его боль. Его фантазия.

Мила прищурилась, перевернулась на живот и уставилась на него с лукавой полуулыбкой:

– Не хорошо, Илья Андреевич. Не хорошо…

Он только рассмеялся, отложил ложку и прислонился к дверному косяку. Было странно легко, словно их снова отмотали назад, но только с другим знанием, с другим воздухом. Без той тягучей боли. С лёгкой неловкостью, но уже без отчуждения.

Так прошёл почти весь май, в полусонном, растянутом темпе. Он вернулся в университет. Скучал по кабинету, по распорядку, по усталости в голосах студентов перед экзаменами.

Коллеги замечали, что он изменился. Будто что-то внутри стало мягче, сгладилось. В нём снова появился тот, прежний Илья, с тихим голосом и чуть ленивыми интонациями, но уже без вечной тени под глазами.

Студентки всё ещё приносили книги на подпись. Делали это как будто невзначай: «Пожалуйста, распишитесь, у меня мама ваша фанатка», «Вы не представляете, как я плакала в конце», «Это же про вас, да?». Он подписывал машинально, не поднимая глаз. Иногда писал имя, иногда просто «удачи в сессии».

Однажды девушка с третьего курса, блондинка с ярким маникюром, сказала подруге вслух, думая, что он не услышит:

– Главное зажечь в нём искру. Остальное само пойдёт. Он же писатель. Красивый, молчаливый, немного страдающий. Надо просто нажать на нужное.

Он ничего не сказал, но усмехнулся про себя. Потому что его искра уже была дома. Та, что в его рубашке бродила по кухне, пыталась готовить ужин по сомнительному рецепту из интернета и вечно забывала, где стоят специи. Та, что оставляла в ванной волосы и шумно пела, думая, что он её не слышит. Та, что теперь бегала на пункты выдачи маркетплейсов с азартом, потому что он однажды сдуру показал ей, как они работают. Та, что по привычке проводила рукой по его плечу, проходя мимо.

Она входила в его жизнь заново, шаг за шагом. Не как буря, а как что-то естественное и привычное, что вернулось на своё место. И он не мешал. Только позволял этому происходить.

Через пару недель Миле удалось решить вопрос со своей «официальной смертью». Помог всё тот же следователь, который занимался делом два года назад. Всё оказалось на грани, почти абсурдным. Илья дал показания, что тело, найденное на Лосином острове, было опознано ошибочно. Психоэмоциональное состояние, стресс, внешнее сходство – он повторял это вслух, убеждая не только следователя, но и самого себя.

Мила придумала историю о путешествии по Европе, совпавшем с началом пандемии. Без связи, без документов, которые она якобы потеряла. Слишком надуманно, слишком вяло. Но это сработало. Это и еще одна спортивная сумка. Илья не одобрял методы Милы, но ничего не говорил. Главное, что она вернулась к нему.

История, конечно, попала в газеты. Несколько строчек в жёлтой колонке: «Женщина, признанная погибшей, вернулась домой спустя два года». Фамилия была другой, но журналисты быстро нашли нужные связи. Его книга взлетела ещё выше. Теперь фанаты с пеной у рта обсуждали, знал он или не знал, что она жива. В университете у него спрашивали, как так. Илья только пожимал плечами и говорил, что не может об этом говорить. И это было правдой.

Он прошёл с ней весь бюрократический ад. Очереди, справки, архивы, бесконечное восстановление записей. Иногда он смотрел, как она держит в руках новенький паспорт с прежним именем и фамилией, и не мог понять, что она при этом чувствует. Казалось, для неё это ничего не значило.

Иногда по вечерам, когда он устраивался на диване, она появлялась в коридоре – в пижаме, с полотенцем в руках, чуть усталая, но с ироничной улыбкой: