Бесприютные сказки

© Лилит Мазикина, 2020

ISBN 978-5-0051-1417-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Девочки убегают

Девочки убегают в чащу за фонарём —

без фонаря темно и днём, девочек ест тоска.

Я убегала одна – мои рванули вдвоём,

в кармане – жвачка и нож, в руке теплеет рука.

В чаще запутаны тропки. В чаще дано забыть

или сойти с ума ненароком, это как повезёт.

У старшей становится шаг неровен, тянет рычать и выть.

Младшая воду живую и мёртвую в жилах своих несёт.

Ей тоже хочется выть, но она рычит.

В горле стучит,

под кожей волшебные бьют ключи.

Тропки сбиваются, скатываются клубком.

Ночь накрывает лес, в болоте зовут огни

Там, где кончается мир, стоит ветхий просторный дом.

Бабка ворчит, едва поглядев: в этом году одни.

Сядьте и ждите, мой не окончен день.

Солнце, встряхнув, запихивает в чулан.

Девочки смотрят в окно – фонарями горит плетень.

Каждый скалится так широко, словно бесстыже пьян.

Будут загадки девочкам – сходу не разгадать.

Будут уроки девочкам – каждый оставит шрам.

Бабка пускает вытертый фартуком месяц наверх сиять.

Девочки заворожённо смотрят в лицо фонарям.

Чёрная кошка мурчит.

Нога по полу стучит.

Бряцают у хозяйки на связке ключи.

Колокольчик

У тех, кто выжил,

внутри

остаётся

маяк.

Маленький колокольчик.

Они потом научаются

жить, не таясь.

Они

потом

хохочут

иных позвонче.

Они

потом,

быть может,

научатся жить,

а не выживать

проверенным,

старым

законом.

Они,

быть может,

забудут,

как красться в глуши,

как оставлять

одежду и пса,

прощаясь с домом.

Как собираться

мигом

на край земли.

Как пылает порой

костёр

шириной с подворье.

Лето становится

просто

порой земляники.

Если ты выжил,

мир, наверное,

твой.

Маленький колокольчик.

Гости в дверь.

Маленький колокольчик.

Это рядом

пыль поднимает

старый

помятый

велик.

Трудно услышать то,

что

не звенит

набатом.

Они огромные

Лизе Пономарёвой с благодарностью

за то, как она умеет бояться

больших деревьев

Они огромные, такие большие, что хочется к ним на ручки,

а ветер мотает их так безжалостно, будто за косы невесток,

и прядями падают передо мной огромные рыжие сучья,

и я ощущаю себя чуть-чутку на этой тропе неуместной.

Они огромные, словно небо решили проткнуть макушкой,

проткнули даже, и оттого-то идёт за грозою ливень,

за ливнем дождь и опять гроза, без паузы на просушку —

в прорехи сыплется древний клад серебряных гулких гривен.

И я не знаю, что сделать бы с тем, что они настолько огромны,

а очень хочется что-то сделать, даже в груди теснится.

Я говорю: вот, и наяву – вы самый великий сон мой.

А можно, пожалуйста, можно, ну, правда,

и мне разок вам присниться?

Чума

Голод с войной заждались, отправляя Полынь за Полынью сигналом.

Как я устала, писала чума им, от мёртвых детей – как я устала.

Что вам их, мало – жатву за жатвой себе собираете? Не нагляделись?

Вы как хотите, пляшите себе на костях, смс набивала, а я не при деле.

Я на больничном, печатала в чате, читаю Камю и Бокаччо, лечу выгорание,

Мой аналитик сказал мне на днях, что депрессия не за горами.

Мне, понимаете, мёртвые дети давно уже снятся и снятся.

Ещё вакцинации эти. Я, знаете, чахну от вакцинаций.

В общем, на оба на дома ваши… Каждому шлю по привету.

Вот, отвечай, как знаешь, думали голод с войною, на это.

В небе висел за Полынь Юпитер. Утром сменялся Венерой.

Голод с войной всё судили, рядили, плевали, ругались скверно,

Сели писать письмо, от руки, чтобы с подписью и с печатью.

Так, мол, и так, родная, грустим, вспоминаем тебя с печалью,

В свете твоих проблем просим в наше войти положение,

Взять обязательства, но вполовину, на уничтожение

Взрослых и очень взрослых, а малых не трогай, пожалуй, ладно.

Мы за тебя сработаем, выполним норму, нам не накладно.

Мы и справляемся, в общем, но нам без тебя, чума, не очень

Просто давай приходи, написали, отправили авиапочтой.

Встала чума. Подумав, надела корону. Пошла по миру

С вытянутой рукой, неспешно, шурша на ходу порфирой;

В храм зашла, то один, то другой, прошлась по метро, музеям;

Туда заглянула, где водки не пили, туда, где совсем не трезвели;

По следу её лежали, теряя дыхание, белый и чёрный,

Католик и иудей, жулик и честный, учёный и неучёный.

А к малым она входила кротко, целуя на ручках неслышно венки.

И лик её был безмятежен, в кои-то веки.

Милая

Милая, пишет мама, как ты сама, как дети?

Помни, никто на свете

не выспится за тебя.

Так что ленись почаще, знаешь, я так жалею —

сколько не прочитала

прежде с тобою книг…

Милая, пишет мама, нынче погода – чудо.

Могла бы, послала отсюда

баночку угощать.

Жаль, что у вас пока что майский то снег, то ливень.

Но солнце однажды будет.

Не пропусти его.

Милая, пишет мама. Во сне непонятны строки.

Почерк, лихой и тонкий,

выучен наизусть.

Буквы – абракадабра. Но я прочитаю как надо.

Напутаю, может, в деталях.

Но главное там – любовь.

За миг до

Если поэзией полон воздух, не миновать беды:

в мирное время не падают звёзды – под них не настреляно дыр,

в крепкую лодку вода не сочится, кровь не теряют без ран.

Если к поэту развёрнуты лица, значит, уже – дыра.

В тихие годы сердцу хватает милых в открытках строк,

слов суховатых и грозных стайка – школьный на завтра урок;

в тихие годы оттенки тонки, мерен в запястьях пульс,

утром зарницы всегда на востоке – и пусть так и будет! Пусть! —

плакать о сбитой случайно птице, радоваться пути,

на опозданья всерьёз сердиться, над маминым страхом шутить,

легко находить друзей, порою – ссориться навсегда.

Но если стихи разгоняют кровь – поздно, идёт беда,

и сердце всё поняло прежде мозга, и пульс поменяло на бой:

за миг до того, как сорвались звёзды,

как рукотворные грянули грозы,

и первые раны раскрылись розами —

поэзия стала собой.

От песни цыганской

От песни цыганской

воздух рябило, будто волну.

Время сложилось,

рухнуло в собственную глубину.

И пели цыгане —

сразу, везде, всегда и теперь,

о долгих дорогах

с развилками встреч или потерь.

Пели в пещерах,

в лачугах из глины и круге шатров,

стенах кирпичных,

в свете неверном алых костров.

Пели под пулями.

Пели под мухой и под предлогом.

Чтобы забыть,

что сами поют и услышать в пении Бога.

Чтобы поверить,

что песни может услышать Бог,

и вытрет им слёзы,

и каждого пожалеет чуток,

и горя не станет,

и беды все будут наперечёт.

…Бог заплакал,

и было на сердце ему горячо.

Снег

На первый день весны у нас выпал снег.

На сто первый – тоже. Пошёл третий метр.

Мы не сдавались: радовались весне,

А потом точно так же были рады лету.

Ходили на пляжи, на шашлыки.

Пляж искали по карте. Мангал утопили.

Сидели на деревьях. Обновляя коньки,

Танцевали в парках. Ночью пели, пили.

А в ночь прощанья с летом не спали до утра.

Доели лук. Подождали света с востока.

Кто-то вслух сказал спокойное, чёткое: пора,

И мы разошлись по парам, по кроватям возле открытых окон.

На ветке

На ветке сидела девочка,

Косматая, тонконогая,

Сидела и ела вишни

Из большого пакета в руках.

Вся из тряпок и косточек,

И губы измазаны соком,

Очень серьёзная девочка

В очень пёстрых носках.

А я упивалась у ног её,

Точнее, вдали под пятками,

Тем, что никто на улице

На девочку не кричит

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.