- -
- 100%
- +
На следующий день я сходил в библиотеку Нью-Йоркской медицинской академии и прочитал несколько статей де Кераделя. Да, безусловно, он был странным человеком, выдвигавшим весьма необычные теории. Неудивительно, что его уволили из Сальпетриер. Если отбросить наносное наукообразие его работы, то основная идея удивительным образом напомнила мне теорию одного тибетского монаха, именовавшего себя Много Раз Рожденный. Я повстречал его в монастыре в Гьянцзе, где он был настоятелем и почитался другими монахами как святой и чудотворец, – люди суеверные назвали бы его чародеем. То же мне рассказывал один христианский священник в Греции, неподалеку от руин древних Дельф, и его ряса едва скрывала языческое мировоззрение своего владельца. Тот священник предъявил мне доказательства своей теории, и ему почти удалось меня убедить. Собственно, вспоминая увиденное, я уже не был столь уверен, что он не убедил меня полностью.
Доктор де Керадель заинтриговал меня. Его фамилия была бретонской, как и моя, и столь же необычной. Я вспомнил, что читал о де Кераделях кое-что в семейной хронике де Карнаков – так нас когда-то называли. Чтобы освежить свою память, я просмотрел эти записи. Де Карнаки и де Керадели не очень-то любили друг друга – и это еще мягко сказано. Естественно, это лишь усилило мой интерес к доктору.
К Лоуэллу я опоздал на полчаса. Дворецкий провел меня в библиотеку. Девушка, сидевшая в роскошном кресле, вскочила и протянула мне руку.
– Привет, Алан.
Я удивленно прищурился. Девушка была невысокой, но ее тело поражало воображение пышными формами, которые привели бы в восторг любого скульптора времен Перикла в Афинах. И черное вызывающее платье, тонкое как паутинка, лишь подчеркивало изгибы ее фигуры. Блестящие медно-рыжие волосы были собраны на затылке в тяжелый шиньон – их владелица не поддалась модным веяниям и не стала стричься под мальчика. Чуть раскосые янтарные глаза, маленький прямой нос, округлый подбородок, кожа не белая, как часто бывает у рыжих, а смуглая. Ее профиль удостоился бы чеканки на золотых монетах Александра Македонского. Несколько архаичная, древнегреческая красота. Я моргнул.
– Не может быть… Хелена!
Ее глаза вспыхнули – сейчас она смотрела на меня с таким же озорством, как в тот злополучный миг, когда я уселся на гнездо шершней. Взяв меня за руки, девушка прижалась к моей груди.
– Ты все тот же, Алан. Все тот же! И ты… дай мне взглянуть на тебя… Да, все тот же герой моего детства. То же умное мрачное лицо, как… как… Знаешь, я всегда мысленно называла тебя Ланселотом Озерным[4]. То же гибкое стройное тело… тело черной пантеры… Так я тебя тоже называла, Алан. А помнишь, как грациозно ты вскочил, когда тебя ужалил шершень? – Она наклонила голову, ее плечи подрагивали.
– Маленькая чертовка! Я так и знал, что ты нарочно усадила меня туда!
– Я не смеюсь, Алан, – приглушенно пробормотала она, пряча лицо у меня на груди. – Я рыдаю.
Хелена подняла голову. Ее глаза действительно поблескивали, точно она готова была расплакаться. Но я был уверен, что то не слезы раскаяния.
– Ах, Алан, сколько же лет я хотела узнать… Хотела спросить тебя… Хотела, чтобы ты сказал мне… Не то, что ты любишь меня, дорогой, о нет, я всегда знала, что ты скажешь это рано или поздно. Нет, я хочу услышать от тебя другое…
Я тоже рассмеялся, но ее слова вызвали во мне смешанные чувства.
– Я скажу все, что ты захочешь. Даже то, что я люблю тебя. И, может быть, когда-нибудь я скажу это всерьез.
– Ты нашел тех ужей у себя в кровати? Или они уползли до того, как ты вошел в спальню? Вот вопрос, мучивший меня все эти годы.
– Ах ты маленькая чертовка! – повторил я.
– Так ты нашел ужей?
– Да, они были там.
– Что ж, от этого комплекса я теперь избавилась навсегда. – Девушка умиротворенно вздохнула. – Теперь я знаю наверняка. Но ты всегда был так высокомерен, я просто не смогла удержаться. – Она привстала на цыпочки. – Раз уж ты решил полюбить меня, Алан, то можешь поцеловать.
И я поцеловал ее. В губы. Может быть, она и разыгрывала меня, говоря, что я был героем ее детства, но в этом поцелуе не было ничего шуточного – особенно в том, как она ответила на мои ласки. Затрепетав, Хелена опустила голову мне на плечо.
– Ну вот, еще от одного комплекса я избавилась. Стоит ли останавливаться на достигнутом?
Кто-то кашлянул у двери.
– Простите, мы не хотели вам помешать.
Хелена разомкнула объятия, и мы оглянулись. Конечно, я видел, что рядом с дверью стоят дворецкий и какой-то мужчина, но все мое внимание сосредоточилось на девушке рядом с ним – или женщине.
Знаете, так бывает, когда вы едете в метро, или выходите из театра, или стоите на ипподроме, – и вдруг одно лицо, казалось бы, беспричинно, выделяется из толпы, будто на него направлен прожектор какого-то незримого театрального осветителя, а все остальные лица отступают на задний план, затуманиваются. Со мной так часто бывает. Наверное, что-то в таком лице пробуждает в нас давно позабытые воспоминания. Или пробуждает память наших предков, осколки душ которых всегда в нас живут. Вот и с этой девушкой получилось так же, только ощущение было сильнее, чем обычно. Я больше не видел никого вокруг – даже Хелену.
Ярко-голубые глаза со странным оттенком фиолетового, огромные, широко посаженные, с длинными изогнутыми ресницами. Брови тонкие, черные, почти сросшиеся на переносице. Нос с едва приметной горбинкой, но очень изящный. Широкий лоб скрывала бледно-золотистая челка, волосы заплетены в косы, и в свете, падавшем в дверь библиотеки из коридора, они поблескивали, словно золотым ореолом окутывая ее прелестную головку. Крупный рот, четко очерченные чувственные губы. Белоснежная кожа выглядела так, будто изнутри ее озарял лунный свет.
Девушка была ростом с меня, пышногрудая, с тонкой талией. Ее фигура наводила на те же мысли, что и ее рот, – мысли о чувственности. Платье цвета морской волны поблескивало, подчеркивая безупречную кожу обнаженных плеч; казалось, ее руки, плечи, шея, голова были лепестками лилии, распустившимися из бутона зеленоватого платья. Да, девушка была прекрасна, но мне почудилось, что в голубизне ее глаз нет ничего ангельского, а в ореоле над ее головой – и тени святости.
Она была идеальна – и в то же время я ощутил жгучую ярость. В тот момент я понимал, как можно порвать шедевр живописи, раздробить молотком прекрасную статую, – если такая красота вызывает ненависть. А именно ненависть я и чувствовал в тот момент.
Потом мне подумалось: «Я ненавижу тебя? Или боюсь тебя?»
И все это, заметьте, за одно мгновение.
Хелена пошла навстречу гостям, протянув руку. Она ничуть не смутилась, будто мы не обнимались тут, в библиотеке, а всего лишь обменялись дружескими приветствиями.
– Добрый вечер. Меня зовут Хелена Беннетт. – Девушка улыбнулась. – Доктор Лоуэлл попросил меня встретить вас. Вы доктор де Керадель, не так ли?
Мужчина коснулся губами руки Хелены, я же обомлел. Билл сказал, что на ужин к доктору Лоуэллу придут доктор де Керадель и его дочь. Но этот мужчина не казался старше своей спутницы! Если это вообще была его дочь: да, его волосы тоже были золотистыми, но не так блестели, глаза – голубыми, но без фиолетового оттенка.
И я подумал: «Но я не могу определить ни его, ни ее возраст!»
А потом мелькнула мысль: «Да что же, черт побери, со мной творится сегодня?!»
– Да, я доктор де Керадель. Это моя дочь.
Девушка – или женщина – с некоторым любопытством, как мне показалась, посмотрела на меня и Хелену.
– Мадемуазель Дахут д'Ис… – Мужчина поколебался. – Де Керадель.
– А это доктор Алан Каранак, – представила меня Хелена.
Имя Дахут д'Ис затронуло какие-то полузабытые струны в моей памяти. А когда Хелена назвала мое имя, я заметил, как фиолетовые глаза красавицы вспыхнули, зрачки расширились, брови сошлись над переносицей. Девушка пристально посмотрела на меня, будто увидела не в первый раз. И была какая-то скрытая угроза в ее глазах… какие-то притязания.
– Ален де Карнак? – прошептала она, словно сама себе.
А потом перевела взгляд на Хелену, будто оценивая ее. Я заметил в ее глазах презрение и равнодушие; так королева могла бы смотреть на свою служанку, которая осмелилась посягнуть на короля. Не знаю, был ли я прав в своей оценке, но мне показалось, что Хелена почувствовала то же самое.
– Дорогой, мне стыдно за тебя! – повернувшись ко мне, нежно проворковала она. – Проснись. – Она украдкой пнула меня в лодыжку носком туфельки.
В этот момент в гостиную вошел Билл в сопровождении почтенного седого джентльмена – должно быть, это был доктор Лоуэлл.
Никогда еще я не был так рад увидеть своего друга.
Глава 3. Теории доктора де Кераделя
Я подал Биллу условный знак, не раз спасавший меня от конфузов в молодости: «Выручай, приятель!» Оставив мадемуазель Дахут с Хеленой, а доктора де Кераделя с доктором Лоуэллом, мой друг поспешно увел меня в гостиную. Мне нужно было выпить, и Билл по моей просьбе молча передал мне бренди с содовой. Я мгновенно осушил стакан.
Хелена огорошила меня, но это был приятый сюрприз, который не заставил бы меня утешать себя спиртным. Однако ситуация с мадемуазель Дахут была совсем иной. Она полностью выбила меня из колеи. Если бы я был кораблем, плывущим на всех парусах, а мой разум – навигатором, способным безопасно провести меня по изведанным морям, то Хелена была бы легким порывом ветра, ожидаемым и желанным, а Дахут – ураганом, способным забросить корабль в чуждые и неведомые воды, где навигация бессильна.
– Хелена поможет доплыть до порта под названием Рай. А другая – до порта под названием Ад.
Билл промолчал, внимательно глядя на меня. Я налил себе еще.
– За обедом будет вино и коктейли, – мягко заметил Билл.
– Отлично. – Я залпом выпил бренди.
И подумал: «Дело вовсе не в ее дьявольской красоте, нет. Но почему же я так возненавидел ее с первого взгляда?»
Теперь ненависти во мне не было, осталось только жгучее любопытство. Но откуда это смутное ощущение, будто я давно уже с ней знаком? И другое чувство, уже не столь смутное: она тоже знает меня…
– Она напоминает мне о море… – пробормотал я.
– Кто? – спросил Билл.
– Мадемуазель д'Ис.
Билл отшатнулся.
– Кто такая мадемуазель д'Ис? – сдавленно произнес он.
– Ты не знаешь имен собственных гостей? – подозрительно осведомился я. – Эта девушка в гостиной – мадемуазель Дахут д'Ис де Керадель.
– Нет, этого я не знал, – прошептал Билл. – Доктор Лоуэлл просто назвал ее «госпожа де Керадель». Да, пожалуй, еще выпить тебе не помешает. Я составлю тебе компанию.
И мы выпили.
– Я никогда не встречал их до сегодняшнего вечера, – спокойно сказал Билл. – Де Керадель позвонил Лоуэллу вчера утром. Они оба – выдающиеся психиатры, их интерес друг к другу вполне понятен. Лоуэлл пригласил его вместе с дочерью на ужин. Старик привязался к Хелене и часто зовет ее в гости с тех пор, как она вернулась в Нью-Йорк, поэтому решил позвать и ее. Хелена, кстати, тоже тепло к нему относится. – Допив бренди, он отставил стакан в сторону. – Насколько я понял, де Керадель уже около года живет здесь, но он и не думал обращаться к доктору Лоуэллу до того, как вышли наши с тобой интервью.
Осознав, на что он намекает, я вздрогнул.
– Ты хочешь сказать, что…
– Ничего я не хочу сказать. Лишь отметил совпадение.
– Но если бы они были как-то связаны со смертью Дика, то разве стали бы рисковать и приходить сюда?
– Они хотят выяснить, что именно нам известно. И известно ли. – Билл поколебался. – Может быть, это ничего не значит. Но именно такого я и ожидал, когда создавал ту наживку. А де Керадель и его дочь вполне подходят на роль тех рыбок, которых я собирался поймать. Особенно учитывая имя мадемуазель д'Ис. – Обойдя вокруг стола, он опустил ладони мне на плечи. – Алан, у меня есть идея. Она мне и самому кажется слегка безумной, но, возможно, ты отнесешься к этому иначе. У нас тут не «Алиса в Стране Чудес», а какая-то «Алиса в Стране Дьявола». Я хочу, чтобы сегодня ты говорил все, что приходит тебе на ум. Все. Пусть тебя не сдерживают правила этикета, вежливость, приличия. Если тебе захочется сказать что-то обидное – так тому и быть. Не думай о чувствах Хелены. Забудь о Лоуэлле. Говори все, что приходит тебе в голову. Если де Керадель выскажет что-то, с чем ты будешь не согласен… поспорь с ним. Если он выйдет из себя – тем лучше. Сделай вид, что напился и позабыл о благопристойности. Ты будешь говорить, я слушать. Понял?
– In vino veritas, истина в вине, – рассмеялся я. – Только ты хочешь, чтобы вино во мне вытащило на свет божий истину из остальных. Что ж, здравый психологический подход. Ладно, Билл, давай еще выпьем.
– Ты свою меру знаешь. Но помни, что ты должен притвориться пьяным, а не напиться.
Мы спустились к ужину. Я чувствовал любопытство, азарт и беспечное веселье. Образ мадемуазель д'Ис в моем сознании сократился до ореола золотистых волос и фиалковых глаз на белоснежном лице. А вот образ Хелены оставался четким, как профиль на античной монете.
Мы сели за стол: доктор Лоуэлл во главе, слева – де Керадель, справа – мадемуазель Дахут. Хелена заняла место рядом с де Кераделем, я – с Дахут. Билл уселся между мной и Хеленой.
Стол накрыли очень красиво, а высокие свечи, заменявшие электрическое освещение, придавали комнате особое очарование. Дворецкий принес вкуснейшие коктейли. Я поднял тост в честь Хелены:
– Ты прелестная древняя монетка, Хелена. Монетка с чеканкой самого Александра Македонского. И когда-нибудь эта монетка ляжет в мой кошель.
Доктор Лоуэлл потрясенно посмотрел на меня – мои слова его шокировали.
Но Хелена чокнулась со мной бокалом.
– Но ты ведь не потеряешь меня, правда, милый?
– Нет, дорогая, и я никому тебя не отдам, не позволю похитить тебя, моя прелестная древняя монетка.
Я почувствовал, как мадемуазель д'Ис прижалась ко мне плечом, и повернулся. Глаза мадемуазель Дахут уже не были лишь фиалково-голубыми пятнами на бледном лице. Потрясающие глаза – огромные, ясные, как лазоревая вода у берега тропического острова. В них вспыхивали крошечные лиловатые искорки, точно блики солнца на морской воде, которые ты видишь, когда ныряешь и смотришь вверх сквозь толщу вод.
– Мадемуазель Дахут, почему вы напоминаете мне о море? Воды Средиземного моря того же цвета, что и ваши глаза. А пена морская – белая, как ваша кожа. Я видел водоросли, золотистые, как ваши волосы. Ваш аромат – аромат моря, а походка ваша подобна морской волне…
– Какой ты сегодня романтичный, дорогой, – перебила меня Хелена. – Возможно, тебе стоит поесть супа, прежде чем переходить к очередному коктейлю.
– Дорогая, ты моя античная монетка, но ты еще не в моем кошельке. А я – не в твоем. И я выпью еще, прежде чем приступать к супу.
Девушка покраснела, и мне стало стыдно, но я перехватил одобрительный взгляд Билла и понял, что все делаю правильно.
И взгляд Дахут развеял бы все мои сожаления, если бы в тот же миг во мне не вспыхнула та же необъяснимая жгучая ненависть, скрывающая – я знал это наверняка – темный страх. Мадемуазель опустила ладонь на мою руку, и ненависть отступила, будто что-то в моем сознании откликнулось на тепло ее тела. Я болезненно остро ощутил красоту девушки.
– Вы любите все древнее. Все дело в том, что в вас течет древняя кровь, кровь Арморики[5]. Вы помните…
Внезапно Билл толкнул меня, и мой бокал с коктейлем полетел на пол.
– О, прости, Алан. Как я сегодня неуклюж. Бриггс, принесите доктору Каранаку другой бокал, пожалуйста, – поспешно сказал Билл.
– Все в порядке, дружище. – Я надеялся, что произнес эти слова будто бы невзначай, потому что во мне нарастал гнев.
Я не знал, сколько времени прошло с того момента, как она упомянула Арморику, до падения бокала. Когда она заговорила, тепло ее тела словно перешло в жар, вспыхнуло искрой, и эта искра прожгла мою кожу, по кровеносным сосудам устремилась к мозгу. Вместо уютной комнаты, залитой мягким светом, я увидел перед собой огромную равнину, а на ней – исполинские камни, длинные ряды камней, аллеи менгиров, ведущие к каменному кругу в центре; в круге же стояла гигантская пирамида. Я знал, что это Карнакские камни[6], место, где сокрыта загадка друидов, место, где когда-то обитал таинственный, всеми позабытый народ, от названия которого и произошла фамилия моей семьи, изменявшаяся в веках. Но не эти Карнакские камни я видел во время своего путешествия по Бретани. В моем видении все менгиры стояли на своих местах, они еще не поддались обветшанию. И среди камней толпились люди, сотни людей, шествовавших по аллеям к монолиту в центре. И хотя я знал, что сейчас день, из пирамиды в центре круга струилась тьма. Океан тоже не был виден. На его месте простирались высокие башни из серых и бурых камней, вдали, в тумане, проступали очертания стен, окружавших большой город. Пока я стоял там – как мне показалось, целую вечность, – в моей душе холодной волной прилива поднялся страх. А за страхом пришла леденящая неумолимая ненависть и ярость.
Услышав слова Билла, я перенесся обратно в комнату. Страх развеялся. Гнев остался.
Я заглянул в глаза мадемуазель Дахут и прочел в них триумф. И легкое удивление. Я был уверен в произошедшем, и не было необходимости отвечать на так и не заданный ею вопрос. Она все знала. Она применила ко мне какую-то форму гипноза, внушение невероятной мощи. Я подумал, что если Билл прав в своих подозрениях, то мадемуазель Дахут не стоило раскрывать карты так быстро. Либо она не особенно умна, либо чертовски уверена в себе. Я поспешно отогнал эту мысль.
Билл, Лоуэлл и де Керадель увлеклись разговором, Хелена же слушала их, наблюдая за мной краем глаза.
– Я знал одного шамана из народа зулусов, который использовал тот же прием, мадемуазель де Керадель. Он называл это «выпустить душу из тела». Но он не был так красив, как вы, поэтому ему требовалось больше времени для этого. – Мне хотелось добавить, что прикосновение ее руки было столь же молниеносным, как укус ядовитой змеи, но я сдержался.
Дахут ничего не отрицала.
– И это все, о чем вы подумали, Ален де Карнак?
– Нет. Еще я подумал, что ваш голос напоминает мне о море. – Я рассмеялся.
Так оно и было. Нежнейшее, сладчайшее контральто, бархатное, завораживающее, как шепот волн на пологом берегу.
– Едва ли я могу принять ваши слова как комплимент. Сегодня вы много раз сравнивали меня с водами морскими. Но разве море не таит в себе опасности?
– Именно так.
Мне было все равно, как она воспримет мои слова. Но девушка, казалось, не обиделась.
За ужином мы болтали о том о сем. Еда была вкусной, вино – изысканным. Дворецкий следил, чтобы мой бокал оставался полон, и мне даже подумалось, что это Билл его надоумил.
Мадемуазель оказалась девушкой широких взглядов, умной и, несомненно, очаровательной – если можно воспользоваться столь затертым словом. У нее был дар поддерживать разговор именно так, как от нее ожидали. Теперь я не замечал в ней ничего экзотического, ничего загадочного. Современная, хорошо образованная и воспитанная девушка потрясающей красоты, вот и все.
Хелена тоже была прекрасна. И весь ужин мне ни о чем не хотелось спорить, не было ни единого повода повести себя нелюбезно или вызывающе. Мне показалось, что Билл немного озадачен. Он был смущен, как пророк, предсказавший какое-то событие, в то время как его пророчество и не собиралось сбываться. Если де Кераделя и интересовала смерть Дика, он никак это не проявлял.
Некоторое время Лоуэлл и де Керадель негромко обсуждали что-то, а остальные в их разговоре не участвовали. И вдруг доктор Лоуэлл повысил голос:
– Но вы ведь, несомненно, не верите в существование такого в объективной реальности?
Этот вопрос привлек мое внимание. Я вспомнил порванное письмо Дика: «…ты отнесешься к делу объективно, а не субъективно, сколь бы невероятными ни показались тебе факты». Билл тоже прислушался. Даже мадемуазель Дахут повернулась к доктору Лоуэллу, в ее глазах читалось любопытство.
– Я уверен, что это и есть объективная реальность, – ответил де Керадель.
– Значит, вы считаете, что эти создания, эти демоны… действительно существовали? – потрясенно переспросил доктор Лоуэлл.
– И существуют до сих пор. Если воспроизвести те условия, при которых обладатели древней мудрости пробуждали этих существ – эти силы или сущности, называйте их как хотите, – то дверь распахнется и они придут. Блистательная богиня, которую египтяне именовали Исидой, предстанет пред нами, как в древности, и предложит сорвать с нее вуаль. Темный бог, чьи силы превосходили мощь Блистательной, – проявится и он. Египтяне именовали его Сетом, а греки – Тифоном, но иное его имя было высечено на алтарях более древней и мудрой расы. Да, доктор Лоуэлл, и другие войдут в эту распахнутую дверь – чтобы обучать нас, наставлять нас, помогать нам, подчиняться нам.
– Или чтобы властвовать над нами, отец, – нежно проворковала Дахут.
– Или чтобы властвовать над нами, – эхом откликнулся де Керадель.
Он побледнел, и мне почудилось, что страх промелькнул в его взгляде, брошенном на дочь.
Я пнул Билла ногой под столом, и он ответил мне тем же, побуждая к действиям.
– Доктор де Керадель рисуется, – отвратительным менторским тоном произнес я. – Нужны подходящие подмостки, подходящие декорации, подходящие актеры, подходящая музыка и сценарий, хорошая работа суфлера – и демоны, или что вы там имеете в виду, выпорхнут на сцену, став звездами сего представления. Что ж, я видел, как при подходящих условиях создавались удивительно правдоподобные иллюзии. Достаточно правдоподобные, чтобы ввести в заблуждение большинство профанов…
Глаза де Кераделя сузились, он подался вперед на стуле.
– «Профанов»?! Вы намекаете на то, что я профан?
– Вовсе нет, – учтиво ответил я, глядя на свой бокал. – Я лишь сказал, что вы рисуетесь.
Ему едва удавалось сдерживать свой гнев.
– Это не иллюзии, доктор Лоуэлл, – заявил де Керадель. – Есть определенная формула призыва, определенная схема действий. Есть ли что-либо более незыблемое, чем ритуал, при помощи которого католики устанавливают связь со своим Богом? Песнопения, молитвы, жесты, даже интонации – все это должно строго соблюдаться. Как и в других религиях – мусульманстве, буддизме, синтоизме, – любой ритуал поклонения четко прописан. В любой религии мира. Люди понимают, что только точным выполнением предписаний можно достучаться до нечеловеческого разума. В них говорит память о древней мудрости – но об этом больше ни слова, доктор Каранак. Говорю вам, это не иллюзия.
– Откуда вы знаете? – осведомился я.
– Знаю, – тихо ответил он.
– Действительно, определенная комбинация звуков, запахов, движений и цветов может порождать очень странные и весьма реалистичные видения, – примирительно взмахнул рукой доктор Лоуэлл. – Представляется возможным также, что подобная комбинация может вызывать одни и те же видения у разных людей, если они пребывают в одинаковом эмоциональном состоянии. Но я ни разу не сталкивался с доказательством того, что такие видения – не только результат субъективного восприятия реальности. – Он помолчал.
Я увидел, как судорожно сжались его пальцы, как побелели костяшки.
– Разве что… однажды, – пробормотал старик.
Доктор Керадель внимательно наблюдал за ним, и от него не укрылся невольный жест Лоуэлла.
– Однажды? Что же тогда случилось?
– Нет, и тогда доказательств я не нашел, – резко ответил Лоуэлл.
– Как бы то ни было, – продолжил де Керадель, – есть еще один элемент призыва – заметьте, доктор Каранак, мы не говорим об иллюзиях или театральных постановках. Этот элемент, если мне позволено будет воспользоваться термином из химии, можно назвать катализатором. Вещество, необходимое для протекания химической реакции, но не вступающее в нее, остающееся неизменным, нетронутым. Такой катализатор – человек. Мужчина, женщина, ребенок. Тот, кто поддерживает связь с призываемой сущностью. Таким элементом выступали дельфийские пифии, поднимавшиеся на алтарь, чтобы открыться божеству и говорить от его имени. Такими были жрицы Исиды в Древнем Египте и жрицы Иштар в Вавилоне, служительницы Гекаты, богини преисподней. Знания об их тайных ритуалах были утрачены, пока я не восстановил их. Таким был воин-жрец уйгуров, служивший Великому Калкру, осьминогоподобному божеству с множеством щупалец. Такими были жрецы скифов, призывавшие Черного бога, и тот являлся им в образе исполинской лягушки. Такими…
– Но все подобные ритуалы проходили в глубокой древности, – прервал его Билл. – Безусловно, никто уже много столетий не поклоняется этим божествам. Значит, обряды древних жрецов и жриц утрачены, ведь та традиция оборвалась. Все жрецы давно умерли. Как же восстановить эти знания?