Мандариновый лес

– Далеко, – грустно вздыхал Саша. – Жалко, что так далеко!

– Да, далеко! Но если человеку очень надо, если у него случилось что-то непоправимое или страшное, если он хочет попросить волшебный лес о чем-то важном, поверь, он найдет дорогу. Идти придется долго, возможно, годы. По дороге он собьет ноги и сносит пять пар башмаков. Есть будет то, что найдет по пути, или то, что дадут добрые люди, пить из ручьев и спать под открытым небом. Ему придется мокнуть под проливным дождем, замерзать в метель и мучиться от жажды. Но он все равно будет идти. Два года, три года, а может, и пять. А может и вовсе не дойти, потеряться. Лес этот… ну как бы тебе объяснить… Он путает, понимаешь? Водит за нос, проверяет людей на прочность. Если не сходят с пути, тогда приведет куда надо. Этот лес уважает упорных и тех, у кого настоящая цель или такое желание, что без него никак.

А те, кто идет за чепухой, ерундой – да ну их! Вот таких лес за нос и водит. Зачем ему лишние просьбы? А когда уж дойдет, – тут Наташа загадочно улыбалась, – вот тогда и…

– Что – «тогда и»? – каждый раз нетерпеливо перебивал сын. – Все сбудется?

– И здесь все не так просто, – продолжала Наташа. – Плохого человека, злого, лживого, хитрого, лес не примет и золотой мандарин не отдаст. А хорошему – ну ты понимаешь! И если уж человек получил золотой мандарин, то беспокоиться ему больше не о чем. Все, о чем он мечтал, точно сбудется!

– Ну что, например? – недоверчиво спрашивал мальчик. – Всё-всё?

– Всё-всё, мой хороший. Ну например, поправятся его близкие. Это самое главное. Родится долгожданный ребенок. Человек встретит свою любовь. Настоящую, на всю жизнь, понимаешь? Соберет богатый урожай. Злой сосед перестанет строить козни и оставит его в покое. Дочери удачно выйдут замуж, а сыновья женятся на хороших девушках. У каждого, как понимаешь, свои просьбы и свои мечты. Но самое главное – это здоровье. Вот тут лес всегда помогает.

– Ну хорошо, а дальше? Вот человек дошел, через горы, моря, реки. Через все трудности. А дальше, мам? Как все там происходит, в волшебном лесу?

– А там уж все просто, – смеялась Наташа. – Главное – иметь настоящую цель и добрые намерения.

– Да я понимаю, – привстав от нетерпения на локти, раздражался мальчик. – Ну вот я зашел или ты. И что дальше?

– А дальше мы, я, или ты, или кто-то другой, идем к королеве-елке, вон к той, что посередине! Самой пушистой и самой высокой. И начинаем рассказывать, с чем мы пришли. Какая у нас беда или проблема. А лес затихает, слушает. Тихо так, что становится страшно. Ни жужжанья пчел, ни стрекота стрекоз, ни уханья филина, ни кукования кукушки – вообще ничего, ти-ши-на! Такая тишина, что мурашки по коже!

– Ну мам, ты так говоришь, как будто там была! – недоверчиво отзывался Саша.

– Была. Но больше я ничего не скажу. Ни слова. Такие там правила.

– Ну ладно, – мальчик разочарованно вздыхал, – не обижайся. И что будет дальше?

– А дальше, – продолжала Наташа, – лес просьбу… ну рассматривает, что ли. Как бы думает – помогать или нет, давать золотой мандарин, не давать. Тишина стоит полная. И вдруг, – Наташа делала «страшное» лицо, – поднимается ветер, начинают качаться и шуршать ветками, словно шептаться, деревья. Да, да, именно так – шевелят ветками, клонятся, качаются. К королеве-ели оборачиваются, представляешь? А она не шелохнется, она же королева, и она размышляет. И тут – не сразу, конечно, а через какое-то время – все затихает, замирает, останавливается, застывает, как не было. И лес начинает светиться – загорается, золотится! Золотые мандарины освещают все вокруг – лес, небо, землю! И становится так светло, будто зажглись тысяча лампочек! Светло и радостно, словно и твое сердце, твоя душа наполняются этим светом и запахом! Да, – сдвинув брови, уточняла Наташа. – Я тебе говорила про запах?

Сын мотал головой.

– Так вот, – вдохновенно продолжала она, – лес наполняется таким запахом, что начинает кружиться голова – ты же знаешь мандариновый запах! Вспомни, под Новый год достаешь из сумки пакет с мандаринами, и вся квартира наполняется этим запахом, свежим, терпким, сладким, чуть кисловатым, с горчинкой. А лес? Вот ты вспомни, как пахнет елка! Хвоя, помнишь? Хвоя пахнет свежестью, морозцем, зимним лесом. И все эти запахи, мандаринов и хвои, – Наташа мечтательно заводила глаза, – лично для меня лучшие в мире. Потому что из всех праздников я больше всего люблю Новый год! – И тут же испуганно поправлялась: – Но на первом месте, конечно, твой день рождения!

Мальчик нетерпеливо перебивал:

– Мам, я это знаю! Ну а что дальше?

– А дальше, – загадочно продолжала Наташа, – а дальше человек осторожно подходит к елке и срывает волшебный мандарин. И тут же замирает от счастья – на его ладони светится золотистый волшебный шар, и человек понимает – мандариновый лес ему поверил и просьбу его исполнит.

И идет он осторожно и аккуратно, и держит на вытянутой руке золотой мандарин. И голова у него кружится от его запаха. И глаза слезятся от его ослепительного свечения. И даже если вечер или ночь, от золотого мандарина идет такой свет, что этот свет освещает дорогу. – Наташа замолкала.

– А что дальше? – тихим голосом уточнял сын. – Человек возвращался домой?

– А что дальше, сынок? А дальше все исполнялось. Больные выздоравливали, у бедных появлялась еда. Море наполнялось исчезнувшей рыбой, леса – дичью, поля – цветущей рожью. Спасая землю от засухи, начинались дожди. У бездетных рождались детки. Хромые отбрасывали костыли. Слепые прозревали. А золотой мандарин… Знаешь, им, людям, даже не было нужды в свечах или в электричестве. Золотой мандарин освещал дом так, что можно было даже читать среди ночи! И еще, представляешь, – улыбалась Наташа, – от него шло такое тепло, что люди переставали топить печи и зажигать камины!

Лет в девять Саша сказал:

– Знаешь, мам, это все, конечно, красиво, но это сказка. Раньше я в это верил, а сейчас… Не обижайся, но какой мандариновый лес? Мандарины, мама, не растут на елках, на соснах и вообще на хвойных деревьях! Мандарины – это культура, и их специально высаживают. Окучивают, окапывают, рыхлят, поливают. В общем, целая наука. И где этот лес? За какими семью горами и семью морями? И выходит, что папа мой… – у Наташи замерло сердце, а Саша продолжил: – большой фантазер. Может, он, – вспоминая, Саша задумался, – импрессионист? Мы с тетей Ниной видели такие картины в музее. И она объяснила, что они, эти имп-рес-си-о-нис-ты, – он по складам произнес трудное и незнакомое слово, – они видят мир по-другому, не так, как обычные люди.

– Художник имеет право быть фантазером, – возразила Наташа. – Хороший художник всегда фантазер. И знаешь, что главное? Главное – то, что тебя останавливает перед картиной. Что привлекает и завораживает. И уже не так важно, что там нарисовано. А главное – то, как это тебе, понимаешь?

Погладив сына по голове, Наташа посмотрела на картину. Казалось бы, все знакомо до мелочей, до каждого мазка. Сколько лет они вместе! Память о Чингизе. Единственная вещь, которая достанется Сашеньке от отца. Сколько прошло лет, сколько всего изменилось… А сердце все равно останавливается, замирает. И ничего она не забыла. Ничего. Глупая. Глупая и смешная. Наверняка у него все прекрасно – большая семья, хорошая жена и чудесные дети! Да и слава богу! А ее, тихую, молчаливую, незаметную и обыкновенную девочку Наташу, которая однажды промелькнула на его пути, наверняка он сразу забыл и ни разу о ней и не вспомнил.

Время от времени у Наташи возникали ухажеры. Однажды Инга Семеновна после долгих настойчивых уговоров затащила Наташу к себе. Кажется, это был Первомай. Она мечтала познакомить Наташу с племянником, старым холостяком. На самом деле старым этот Геннадий Иванович не был – что называется, мужчина в самом расцвете сил, лет под пятьдесят. Кстати, при должности, главный инженер стройуправления. А уж как Инга расхваливала своего родственника – и скромный, и непьющий, и зарабатывающий, и не капризный, и не занудный. «Геннаша – чудо, а не мужчина!»

«Да уж, – подумала Наташа. – И что же такого золотого и бриллиантового до сих пор не отхватили? А может, действительно, не везло?»

И вроде бы и ничего был этот Геннаша, тетушка не соврала. И собой не плох, и галантен. И ел неспешно и аккуратно, не по-холостяцки, и со стола помогал убирать.

Но Наташа смотрела на его бледные, бескровные губы, на вялые, желтоватые пальцы с крупными, выпуклыми ногтями, смотрела на его тщательно зачесанную, зализанную, замаскированную плешь на затылке. И не могла себе даже представить.

– Зря ты, Наталья, принца на белом коне ждешь, – с досадой сказала ей потом Инга. – А сама? Тоже не девочка, да и с придатком! Тоже мне, цаца! Одинокая парикмахерша с незаконным ребенком!

Наташа молчала. Все правда. Только как объяснить? А впрочем, не стоит объяснять.

– Вон на меня посмотри – так и просидела в ожидании своего Грея с алыми парусами. И что? Что я теперь? И Грей этот мой… И смех и грех! – Инга Семеновна грустно усмехнулась. – Сухой, плешивый, больной старикашка. Смотрю на него и удивляюсь: господи, ну что я там увидела, во что до смерти влюбилась, от чего голову потеряла? Кого и зачем прождала всю свою жизнь? А ответа, Наталья, нет… Нет ответа. И о сыне ты не думаешь. А вдруг Геннадий станет мальчишке отцом?

– А вдруг нет? А вдруг будет наоборот? – наконец заговорила Наташа.

– Ладно, дело твое, – нахмурилась Инга, оставив Наташин вопрос без ответа. И зло припечатала: – Ну и сиди себе дальше! Много ли высидишь?

Спустя год появился еще кавалер, как он сам говорил, «почти сосед», жилец соседки сверху, молодой, тихий и интеллигентный архитектор. Говорили, что заселился он после развода, так как бывшая – стерва, конечно, – из его же квартиры его и поперла! «А ведь какой приличный мужчина!» – шушукались сплетницы у подъезда.

Олег – так звали жильца – стал любимцем всех бабушек дома. Еще бы – вежливый, аккуратно одетый, спо́ртфелем, как говорила бабушка Кротова, и с деколоном. Чуть прикрыв глаза, Анна Васильевна Кротова вытягивала шею вслед ахритектору, ловя вкусный запах курносым сморщенным носом.

Однажды Наташа столкнулась с соседом у гастронома. У нее полная сумка овощей: картошка, капуста, свекла. В придачу две бутылки молока, килограмм манки, кило сахару, пачка соли. Сосед налегке: пакет кефира, сдобная булочка, два яблока, один апельсин.

– Ужин вот, – почему-то смутился он.

– Ой, какой вы молодец, – похвалила Наташа. – А я сейчас картошечки нажарю, сосисок отварю, да и хлебушек с маслом. Эх, даже стыдно!

– Что вы, о чем? – с жаром возразил сосед. – Это ж так здорово – картошка с сосисками! Понимаете, я совершенно безрукий. Ну знаете, есть такие мужчины – ни гвоздь забить, ни лампочку поменять. Картошку я могу только сварить, да и то почищу так, что половина в помойку. А уж поджарить – это точно не про меня. А жареную картошечку – уммм! – мечтательно закатив глаза, сказал архитектор. – Картошечку я очень люблю! – И, бодро подхватив Наташины сумки, он повел ее к дому.

Говорили о всякой ерунде – паршивой, дождливой погоде, поздней весне, предстоящем, по прогнозам, холодном лете. Одним словом, ни о чем, как говорила Людмила.

«Какой из меня собеседник, – подумала Наташа. – Он архитектор, образованный человек. А я – простая парикмахерша с восьмью классами образования. Чем я могу быть ему интересна?»

Дошли до Наташиной квартиры, и, почему-то испытывая неловкость, они смущенно простились.

И только спустя час, когда картошка была почти готова и схватилась румяной зажаристой корочкой, Наташа вспомнила об архитекторе.

Подбежав к зеркалу, причесалась, подкрасила губы, сняла фартук и вышла за дверь. Один лестничный пролет – и она перед его дверью. «Господи, зачем я это делаю?» – мелькнуло у нее, и тут же она решила сбежать. Но было поздно: на пороге стоял архитектор. В брюках и рубашке, явно домашних, но чистых, отглаженных, никаких там растянутых треников и застиранных маек.

Архитектор страшно смутился:

– Вы? Ну проходите. Правда, у меня страшный завал.

– Нет, нет, спасибо! Я не за этим. Я, – от волнения она поперхнулась, – приглашаю вас на ужин! В смысле, на жареную картошку. Кажется, ничего получилась.

Сашенька был на шахматном кружке. Вернулся, когда мать и сосед сидели уже над пустыми тарелками и громко смеялись. Увидев эту картину, мальчик замер в дверном проеме. «Ну ничего себе, а!» – было написано на его растерянном лице.

И мать, и ее гость страшно смутились.

Наташа тут же засуетилась, без конца звала сына на кухню, упрашивая поужинать, соблазняла любимой картошкой, да и вообще была странной, чужой. Саша есть отказался.

– Извините, – собирая посуду, пробормотала Наташа.

Архитектор уверил ее, что это нормальная реакция подростка. Да и вообще не о чем беспокоиться, он уже уходит.

– И да, огромное спасибо за ужин! Картошечка ваша ну выше всяких похвал. Сто лет не получал такого вот удовольствия!

Стояли в прихожей, сосед продолжал извиняться, а Наташе хотелось одного: чтобы он поскорее ушел.

Закрыв дверь, пошла в комнату, попыталась обнять сына, и снова была странной, смущенной, чужой. А Саша и головы не повернул, спина его была каменной, жесткой. Отмахнулся, как от назойливой мухи:

– Мам, все понял. А теперь извини – уроки. Я не голоден, у метро съел мороженое.

Стоя у раковины, она обливалась слезами – нет, невозможно. Просто невозможно, и все. И никаких чужих здесь не будет. Не будет чужих в их с сыном жизни, потому что она у них одна на двоих.

В тот вечер все точки были расставлены.

Странное дело – больше с соседом они не сталкивались, как будто ее хранила судьба. А через полгода Наташа узнала, что он съехал, вроде вернулся к жене. Впрочем, какая разница? Но почему-то она почувствовала облегчение.

И у Ниночки дома все было несладко. Вадим разводился с женой Валентиной.

– Как же так? – недоумевала Наташа. – У них же все было прекрасно!

Оказалось, что нет, ничего прекрасного там давно не было.

– К тому же у Вали роман, – призналась Ниночка.

Господи, да что ж такое творится на белом свете: Вадим, Валя, дети, дружная, крепкая, счастливая семья! Таким только завидовать! Как все ужасно и горько!