Городок

Все еще живы, Ваня не знает еще, каково это значит хоронить. Ваня открывает глаза, и вот он сидит на лавочке, на улице тепло, как в прошлом. Парк сосновый, верхушки деревьев поют невидимыми птицами. Вот она жизнь, – вода из бутылки в пересохшем горле. В прошлом не хочется пить, в прошлом еще жива супруга и маленькая Софа. Полгода назад они поехали отдыхать. «Папа купил нам путевку!», – щебетала счастливая Софья в детском саду.

А через тринадцать дней по всем телеканалам страны сказали: « Автобус с российскими туристами попал в аварию. Погибли тридцать два человека. Среди них трое детей“. Сто сорок шесть миллионов россиян лишь ахнули: „Ну и дела…», а потом еще раз также для проформы вздохнули, когда показали кровоточащую язву мира Украину, Сирию и теракт где-то, где нас нет, кто-то еще погиб, землетрясение еще показали. Славу Богу не мы, Славу Богу не у нас. Взвыли от потери лишь родственники погибших, да Городок горевал девять дней по туристам. На самом деле умерло тридцать три человека. Умер Иван, когда хоронил жену и маленькую Софу в закрытом гробу. Он превратился в овощ, и сам толком не помнил, как оказался в областной больнице, вроде пытался травиться.

– Живи настоящим и ни когда не возвращайся в прошлое, знаю, туда очень хочется, но, чтобы не разрушать будущее, не оборачивайся, – сказал на прощание черноволосый с едва уловимой сединой врач. Хороший дядька, ему можно доверять. Брюнеты с пробивающейся сединой и мягким голосом всегда вызывают доверие.

Я в клубе. У барной стойки. Стою и пью пиво из жестяной банки. Я крутой. Я так же крут, как герои фильма «Город грехов». Вторая часть. Я посмотрел ее перед тем, как выйти на улицу. Новогодние каникулы. В единственном клубе Городка полно народу. Понаехали студенты, за столиками сидят и те, кому за и те, кому не с кем, и те, кому пофиг с кем. На входе охранники, крепкие, поэтому ровные ребята. С приездом студентов в Городке стало больше доступных наркотиков. Меня угостил колесом Андрюха. Мой сосед. Так вырос, голос давно сломался, сейчас лицо ломается, в мужика превращается. Сам еще пока тощий. Волосы тоже выросли. Длинные. Как и он сам. Год назад я его видел. Он еще ребенок, сейчас ребенок из города. Смешной. Суету наводит. Слов много. Мутить пытается. Подняться хочет. Двигаться, Денег хочет. Но самое главное – авторитета хочет, чтобы с уважением говорили, чтобы плохо не то чтобы сказать, подумать боялись.

Как мне противен этот клуб. Эти пьяные рожи, запах пота и пролитого на пол пойла. Ко мне подходят люди, здороваются. Какой-то чувак что-то мне рассказывает, положив свою руку мне на плечо. «Да. Да. Да», – только и говорю. Я не слышу, что он мне говорит. Не понимаю, что он от меня хочет. Музыка долбит. Охота идти танцевать, но я крутой – крутые не танцуют… не танцуют в таких гадких местах. Это вообще бывший ангар пищекомбината, переделанный, заточенный, подстроившийся, как опытный политик, под эпоху. Мне здесь скучно, но, чтобы я не говорил, в этом клубе лучше, чем сидеть субботним вечером перед монитором и тупить. Одному. Чувствую, как в голове искрят нейроны. Сегодня я мог начать изучать английский. Начать читать книгу. Но я стою у барной стойки и допиваю пиво. Химическое пиво из жестяной банки, оно такое отстойное. Беру еще. Взглядом выстреливаю студентку. Она младше меня лет на пять. А может и больше Я даже видел ее в школе. Помню ее без сисек. Мой двоюродный брат был в нее влюблен. Влюблен. Слово из юности, понятие другого мира. Шестнадцать и одиннадцать лет – это огромная разница. Двадцать семь и двадцать два – разницы нет вообще. Я смотрю на нее. Она чувствует мой взгляд. Танцует далеко, но я знаю, что она подойдет ближе или пойдет к бару. Тут-то я с ней и познакомлюсь без лишних телодвижений. «Познакомлюсь», как смешно это звучит. В Городке знают все друг друга. Я ее знаю. Я просто с ней заговорю. Надо выйти на улицу покурить. Я прохожу в фойе. Музыка здесь гремит не так громко. На красных диванчиках сидят люди. Я со всеми здороваюсь. Радуемся встречи. Поздравляем с праздниками, не тратимся на пожелания. Я знаю, им также пофиг на меня, как и мне на них. На улице свежо. Даже морозно и хорошо. Глубоко затягиваюсь. Не начать бы снова курить. У крыльца толпится народ. Какая-та разборка. Надо пойти и посмотреть. Развлечься. Вот стоит Вано. Редкий отморозок. Кайфует от того, что обожравшись синьки кому-нибудь набьёт ебало. Не боится бить. На прошлых выходных выходил с Филипповичем, этот метр девяносто бык, а Вано до метра семидесяти не дорос, но коренаст, сукин сын. Слон и Моська вышли биться. Вано попал так удачно в бороду, Филипповича долго собирали, а этого чижика я вижу в Городке впервые. Дрищ, да еще и кудрявый. Он что-то пытается объяснить, но получает в торец. Падает. Его начинают мутузить. Сразу двое. Это уже неправильно. Впихиваюсь в драку. Шум, гам, но мне на все насрать. Все это происходит снаружи, внутри у меня колесо. Мне даже вроде, как и круто. Мы стоим с этим пацаном вдвоем. Его зовут Олег, у него нос с широкими ноздрями и несколько мерзких прыщей на лбу. Он зовет меня пить ром у него дома. Мы едем на крутой иномарке, здесь такие удобные сиденья. В темноте я теряюсь в пространстве. Я сижу в комнате, Олег говорит о какой-то культуре и быдле. Я ничего не понимаю. Я пью ром, и мне уютно, я положил руку на колено прекрасной дамы. Давно такого не было. Давно мне не было так уютно. Я засыпаю.

Антоха проснулся ближе к полудню. Вчерашний день он прекрасно помнил, но надо было срочно включить телефон. СМС-ка не заставила себя ждать. Мама звонила пять раз. Сейчас позвонит. Увидит, что абонент в сети.

– Да, все нормально! Батарейка села. Да. Скоро приду. Надо че в магазине купить? Хорошо, куплю хлеба, – свой голос звучит также, как голос мамы в трубке. В голове вакуум.

– Мама звонила? Здорово! Кофе будешь? – на пороге комнаты в шортах, заляпанных зеленой краской, стоял Олег.

– Да. И кофе буду, и мама звонила.

Стандартная кухонька два на два. Стол, раковина, холодильник, газовая плита, навесные шкафы и мизерный клочок свободного места. На подоконнике подушка и пепельница, на этом подоконнике, забравшись на него с ногами, разместившись на подушке, сидел Олег и курил в открытую форточку. Кудрявый Олег, в растянутом свитере и с растянутым наркоманским писклявым смехом, этим утром был похож на француза.

– Ты на француза похож, – Антон хотел сделать комплимент, но приобретенная в городке грубость и колкость исковеркали комплимент на подъеб.

Олег, конфузясь, стал слезать с подоконника, при этом он не сгибал локтей и колен, опираясь лишь на тонкие предплечья. Тонкие предплечья – признак слабости. На секунду показалось, что он их сломает и сломается сам.

– Слушай, а че у тебя за рамс вчера в клубе был?

– Да ну их! Быдло вонючее.

– А где девчонки?

– Ушли.

– Красивые…

– Из Москвы.

– Жаль…

Табуретки с мягонькими клетчатыми подушечками и кофе с корицей затягивали Антоху в утреннюю дремоту и нерасторопность.

«На вид нормальный чувак. Катя, как обычно, напридумывает. Вчера я без его помощи нормально выхватил бы», – забравшись обратно на подоконник, думал про себя Олег, украдкой вглядываясь в тонущие глаза Антона. Такой взгляд обычно видишь у человека, который понимает, у человека. который чувствует – это рядом. Чувствует, а сказать совсем не умеет.

– Ладно, Олега, надо ближе к дому пробираться.

– Давай, Антон, счастливо. В гости забегай.

Воскресным утром тихо. Городок дремлет, важный такой, как кот пушистый, который, наевшись каши, дремлет у печки и на скрипы половниц ухом водит. Глаз не открывает, но все контролирует, так и Городок из окон кухонь удивлялся, кому же это не сидится праздничным воскресным утречком дома. Антоха шел, под ногами снег скрипел, людей не было – выходные, машин тоже – рано еще. Где-то за углом гавкнула собака, поздоровалась с Антохой. От квартиры Олега до подъезда Антохи оказалось идти минут десять.

«На одном районе с ним живем. Почему я его никогда раньше не видел?» – удивлялся Антоха. «Районе. Наш город сам как район. Меньше Купчаги питерской. Городок-райончик. В натуре. Городок-райончик», – к такому неожиданному умозаключению пришел Антоха, подходя к своей парадной.

Антоха с родителями жил в трешке, старшая сестра давно уже вышла замуж и жила отдельно, иногда заглядывая со своими двумя зайчиками-лапочками к родителям на выходные. Старший ее зайка уже ходил во второй класс, и Антоха любил с ним играть в Mortal Combat на сони плейстейшен. Сегодня утром дома была только мама. Не стала задавать вопросов, где сын всю ночь был. Это и к лучшему. Зачем лишний раз чета придумывать и что-то говорить. В двух словах все равно не объяснишь. Антоха, довольный, забрался в свою комнату, включил интернет и компьютер.

Новостная лента – ничего нового. Приколы, Америка, фотки, репосты: «Творить добро – это просто». Стоп! Остановилось вращение колесика мышки. Новая фотка. Ничего оригинального: девушка Таня в обнимочку с незнакомым парнягой. Нет, Таня не была девушкой Антохи, да и в тайне он ее не любил. Нет. Просто с полгода назад он мял ее после первого дня свадьбы своего кореша. Потом они чутка попереписывались в ВКонтакте и все. А вот теперь, полгода спустя, Танюша, так шептал ей на ушко пьяный Антоха, протягивая Танююююша, стоит на фото с пареньком в обнимку, а этот пацанчик стоит с Татьяной у себя на аватарке. И сделано у них селфи. А селфи вдвоем, как известно, делаешь только в минуты благости, а выкладываешь селфи вдвоем только с родным сердцу человечком. Антоха смотрел на фотку, многозначительно кивнул и закурил припрятанную еще неделю назад сигарету. Конечно, Антоха не расстроился, но стало вдруг как-то пусто, одиноко, обидно и снова одиноко, а с такими новостями вообще никак не бросить курить. Курил в открытую форточку, пепел сбрасывал в цветочный горшок. Мама на это ругалась, а Антон говорил, что пепел – это удобрение. Так они и не могли найти общий язык. Докурив, Антоха снова залез ВКонтакт. Что за утро? Удар за ударом. В сети Антоха встретил свою любовь юности.

Тогда в местном доме культуры до трех часов ночи для пьяных, вылезающих из подвалов по субботам детей, гремели такие группы, как Rammstein, Краски, Пропаганда и Mr.Credo со своим нетленным хитом «В белом танце». Героем этого медлячка и представлял себя Антоха, когда видел ее – Валю. Свободную, взрослую, блудливую. Каждую субботу они встречались взглядами. Все божьи дети умеет танцевать. Они танцевали: Антоха дышал с закрытыми глазами за ее спиной, она это чувствовала, ей было тепло, тоже закрывала глаза. Иногда заигравшись, Валя касалась парня кончиками своих холодных пальцев. Оставляла ожог. Начинался медляк, Антоха стряхивал с себя магию, отходил в сторону, смотрел на нее, но не подходил. Гордый был, то есть стеснительный. Она тоже отходила к другой стене и смотрела поверх голов, никого не замечая. Антоха уехал учиться и как-то раз ехал домой с Валей в одном поезде. Договорились тогда встретиться в Городе. Она не пришла, а Антоха больше никогда не покупал цветы. Сейчас на фотографиях была женщина с двумя детьми, женщина в красном купальнике на египетском пляже со шрамом от кесарева, женщина в красном платье с кудрями, женщина с тем же взглядом. Не с блядским дешевым блеском, а с блудливым, как Калифорния, взглядом. Лишь нежность в воспоминаниях к Вале, теперь только с нежностью Антоха будет вспоминать и Таню.

Саня, суровый мужик, лет тридцати от роду и с сорокалетней, как хороший коньяк, выдержкой на лице, чистил снег вокруг дома. Снега за ночь выпало немного – снежинки три не больше. Но как-то устал Санек дома в субботу сидеть и есть чебуреки, пожаренные супругой. Вышел на улицу в кирзовых сапогах на меху, в синем рабочем бушлате без шапки, но в рукавицах-шубинках. «Мороз и солнце – день чудесный», – все гениальное просто. Так и Саня смотрел просто, слегка наклонив голову, на гениальный блеск снежинок под солнцем, снежинки удивительной формы прилипали к черным шубинкам и не таяли, можно вдоволь на них полюбоваться, поднести поближе к лицу, рассматривать, дышать: аккуратно, чтобы теплым дыханием их не растопить. На заборе также аккуратно, как аккуратно Саня смотрел на снежинку, по деревянным старым почти сгнившим серым штакетинам (этим Саня сделал новый каменный, украшенный камнями забор только с фасада дома) вышагивала кошка. Хозяин кинул в нее снежным комком. Захотелось похулиганить, дымчатая соседская киса, не успев и мяукнуть, ошалев от неожиданности, свалилась с забора.

– Летом надо будет забор доделать. Сделаю железный, – вытерев нос рукавицей, оглядывая свои владения, решил Саня. А посмотреть было на что: еще пару лет назад здесь стоял покосившийся домик, а сейчас уже стоит двухэтажный новый домина. Огород тогда был запущен, три огромные яблони со сломанными от старости ветвями никак не могли засохнуть и умереть, сейчас на их месте стояла новая поликарбонатная теплица. А еще за это время был выстроен гараж и, особая гордость, баня. За такую баню Городок прощал Сашке его гордость за баню, а как не прощать? Гости приходили в баню, а потом на кухне сидели, чай пили, распаренные, чистые, охали: «Уй, хорошо! Ах, хороша баня то, Саня, у тебя!». Хозяин улыбался, пело что-то внутри, прет аж тебя, когда ближнему хорошо сделал, когда такую баню построил. Саня вообще все умел, работящим мужиком по Городку слыл. Совсем он не отдыхал, работал по сменам: день-ночь-с ночи-выходной-опять в день. Между сменами халтурил с брательником, ремонтами занимались, когда снега не было металлолом для сдачи таскал, по осени клюкву мешками картофельными на пункт приема носил. Зарабатывал, как умел, спина правда ныла иногда. Не то, что бы он делал то что любил, нет, конечно, нет. Он любил… для кого это делал и как-то легче мешок с клюквой из болота было выносить, когда в сердце благость, когда дома так ждали. Труды возвращались стократно. Этими озорными глазками мальчишек, когда он приносил новую игрушку, этой россыпью поцелуев, когда приносил Лене новую помадку или духи. А сегодня воскресенье, даже Бог отдыхал, Санька тоже решил отдохнуть: поспать, в бани попариться, сыновьям горку из снега сделать, снеговика с детьми слепить, из крошки угольной рот ему нарисовать. Этим позже займутся, сейчас мультики парни посмотрят.

– Здравствуй, Сашенька, что без шапки? – мимо с местной газетой «Наша Жизнь» в руках прогуливалась соседка – баба Тася. Добрая, старенькая, таких называешь бабушка, даже старушка язык не поворачивается назвать.

– Здравствуйте, баба Тася! Как говорил Суворов: «Голова в холоде, ноги в тепле!» – швыряя в Машку, местную дворняжку, снег с лопаты, просмеялся Сашка. Машка отпрыгивала, скалилась, вставала на задние лапы, все хотела рукавицу с руки мужика стащить.

Саня вообще был веселый парень и никогда не ныл. Русые волосы, косая сажень в плечах, ясные глаза, славянин и как и все добрые мужики в Городке был похож на снег. На снег под настом. Этот снег может выдержать вес человека. Так и Саня много чего мог выдержать, скрывая под своим настом-бушлатом рыхлый, чистый, белый снег – двух маленьких сынишек, мечту о дочурке, супругу, уверенность, что через полтора года, когда расплатится за кредит, взятый на ремонт дом, купит новую машину. Нулевую иномарку, может даже «Ford».

– За кредит расплатимся, надо будет машину новую брать. В школу, сама знаешь, как дорого детей водить. Учебники, тетрадки, рубашки, штанишки. А потом еще надо будет их в институте учить, – сказал вчера за ужином Лене, своей жене, Саня. Даже на работе, когда другие мужики говорили: «да моя приготовила» или « со своей разругался», Александр всегда говорил: «Лена», потомучто любил. А иногда, когда никто не видел, называл ее зайка.

– Лена! – Саня закричал с порога, и Лена даже успела занервничать, – Я маме позвонил, завтра пацанов ей отдадим, поедем в город в кинотеатр на какой ты там фильм хотела?

– Я просто в кино хотела, – Лена еще больше полюбила Сашу. Хотя ее мама думала: «Куда уж больше?».

– Возьми Ольку. Вы будете смотреть, а я в рыбацкий и охотничий схожу.

Лена повисла на шее мужа, стояла на носочках одной ноги, вторую согнула в колене от счастья и целовала, и целовала его в выбритые щеки, пахнущие одеколоном, как будто птичка-синичка клюет зернышки.

– Все-все! Хватит! Дети же смотрят. Я пошел баню растапливать. В снегу-то будешь валяться?

Лена не ответила, ей было не до этого, Лена уже держала в руках телефон и набирала Ольку.

Саня сидел на наспех сколоченной лавке за домом, пил смородиновый чай и смотрел, как из печной трубы валит дым. Саня любил смотреть на дым – это его успокаивало. Гипнотизировало, а листья смороды еще летом насушила Лена. Она вообще в этом году постаралась: настояла белую сирень на самогонке для больной спины тестя. Санин батя мазал этой мазью поясницу и не стонал зимними ночами от боли. Насушила шиповника, чтобы пить витаминный чай, для себя набрала крапивы, чтобы ею промывать свои густые русые волосы, иван-чая насушила.

Саня выдохнул и вздохнул вместе с Городком. Как два брата, рука об руку, Городок и Саня сидели на лавочке, прибежала и Машка. Пролезла через щель в заборе, Саня, как и полагается хозяину, знал, где эта щель, но специально ее не заделывал, ему нравилось, что к нему прибегает эта собачонка, а еще его веселило то, как Лена поднимает плечи, разводит руки и говорит: «Пришла опять. Иди отсюда! Как эта псина забегает к нам, калитка-то закрыта?!». Потом Лена уходила, а возвращалась с поддельно недовольной миной на лице и с костью или с куском хлеба, намазанным маслом. Потом она поднимала одну руку с вкусняшкой выше головы, а второй отмахивалась от прыгающей на нее собаки. Постояв так с минуту другую, бросала, так корявенько, как все девочки бросают мяч, Машкину еду вдаль, качала головой и уходила.

Машка положила голову на колено Сани. Вздохнула так по-человечьи, взгляд печальный, смотрит вдаль, не моргает, ждет как будто чего-то, а время-то остановилось, исчезло вместе с мыслями о новой машине. Лишь ветер шумит, под снегом дышит земля, снегирики чирикают в кормушке. Лена подсыпала им пшена. Саня, Машка, Городок слились на мгновение. Миг чистоты…

– Уф! – Саня потряс головой и вспомнил тот миг, когда в армейке первый раз прыгнул с парашютом.

Ты о чем так задумался? – Лена была хрупка, как хрустальный фужер, и желанна, как Новый год. – Опять на дым из печной трубы засмотрелся. Как там Антоха говорит? «Залип»!

– Откуда она все знает?» – промелькнуло в голове Сани.

– Нет, конечно. Машку гладил.

– Хорошо она устроилась. Ты ее гладишь, я кормлю, чтоб я так жила.

– Не понял. Я тебя глажу…

Лена вильнула взглядом, словно хвостом, засмеялась и пошла в дом.

– Лена, стой!

– Чего?

– Кстати, Антоху в баню позову.

– Конечно, зови! Я мяса побольше нажарю. Еще и чебуреки есть.

Баня топилась, хорошо сиделось Сане на лавке с Машкой. Любил Машку Городок, за то, что она всем виляет хвостом и быстро забывает обиды, что хозяин ее пьяный бывает пнет, а она все равно с ним в магазин идет. Любил Машку Сашка за то, что она к нему прибегает поластиться – любили Машку все, а она проныра любила поесть. Ела дома, ела у Сани в гостях, трескала сосиски, которые ей давали сердобольные продавщицы продуктовых магазинах.

Машка – смесь лайки и дворняжки, и как говорят знатоки – эта простая русская помесь дает человечному миру человечности, а средь других собак эти беспородыши отличаются сообразительностью и умными, от того и грустными глазами Машка бегала круглыми сутками по улицам, иногда заливалась лаем, с Городком новостями делилась. Больше всех любил Городок Машку, поэтому и топил в реке два раза в год ее слепых щенят. Ибо не должны щенки становиться уличными псами, как дети не должны становиться суками.

– Саня, здорово, – а Саня аж вздрогнул, не здесь, не в Городке был, а там где все иначе. Перед ним мятый, не бриты, засаленный, трясущейся стоял Миша Ганичев, погоняла Маня.

– Выручай, сосед, – ронял слова, как гири, Маня. Сразу ясно, что с похмела издыхает.

– Дай, хоть пару соток, – умолял

– Дохну, – единственное слово он произнес уверенно.

Противный он был. Конченный тип. Однажды Саня пустил его в дом, а пока за настойкой ходил, его опохмелить, он телефон украл. Санька еще раз поморщился, Маня понимал свою противность, и уже давно сам не протягивал соседу руку.

– Стой здесь, – пару соток было не жалко, но давать все равно не хотелось, а он же пристанет. Будет здесь сидеть, канючить.

Через пару минут Саша вынес две бумажки и брезгливо их протянул.

– Спасибо. Занесу на днях. Мне сейчас за работу должны дать. Я же…

– Иди уже. Подохнешь еще здесь, хлопотать еще потом о тебе, а у меня баня топится, – отрезал, но не грубо хозяин.

– Спасибо. Ты меня знаешь, – Маня помчался на втором дыхании вон со двора, прямиком в лавку за «пупсиком». Так он называл девяносто пятиградусный сурагат для мытья окон. На двести рублей можно штук пять их купить, а с таким добром и в гости не грех к кому-нибудь заглянуть.

Антоха и Саня сидели в новой парной, прогревались, вот можно и подкидывать на раскаленные камни первый ковш горячей воды. Парни знали толк в бане, поэтому пиво не пили, а принесенную Антохой пол-литровую светлого помаленьку подбрасывали на камни, полной грудью втягивая теплый хлебный аромат. Пиво на камни бросали потом, первый ковш Саня по-хозяйски черпал из чугунка, где запаривался березовый веник. Парная заполнялась паром и березовым запахом здоровья. Пиво выветривалось, и в бане оставался едва уловимый запах ели. Лена разложила по углам парилки вечнозеленые хвойные иглы. Не любила она все эту химическую хрень – эфирные масла в баночках, а так еще прадеды бани ароматизировали. Сидели парни, молчали, вдыхали пар, не вздыхали. Саня этим летом березовые и дубовые веники заготовил, теща с юга эвкалиптовых пять штук привезла.. Не спешат Антоха с Саней, а куда спешить?

– Ну че, давай тебя попарю, – Саня первым Антоху парить будет.

– Давай-давай.

Антоха растянулся на полке, под голову веник положил, на голову шапку со снегом, дышит, чувствует, поддал Санек парку. Жарко, а в голове свежесть, легкость такая. Стоит над ним Санька с веником, сначала поглаживать начинает спину, а потом сильнее, еще сильнее прикладывается, не бьет – паром окутывает. Еще подкидывает, рычит как медведь, голосом себе помогает. Достал соли пригоршню. На спину Антохе бросил, мажет её. Не втирает, как скраб, все скверну из организма достает. Вновь веником взмахнул. Ступни. По ступням пройдись. Не выдерживает Антоха, спрыгивает с полка, бежит на улицу, шмякается в снег. Горит тело в снегу, демоны убегают, спотыкаются, падают. Городок за бока хватается, больно смешно у демонов жопы горят, а Антоха забегает обратно в парную, садится. Хорошо. Саня улыбается, потом ледяной водой обливается.

После бани хорошо, чинно, сыто, как на джазовом концерте.

«Джаз музыка сытых», – услышав как-то Бени Гудмана, сказал Дима Туркин – городской талант. Цитаты гениев с периферии не цитируют в интернете. Так иногда знакомые с ухмылочкой скажут: «Во, Димон как-то сказал…» После бани хорошо. Саня и Антоха после отдышались уже, выпили по чашке чаю с мятой, Лена летом много ее насушила, напиток из нее делает: мята и мед. Вкуснотища. Можно теперь и накатить неспешно, закусить капустой квашеной и мясом, Лена нажарила мяса с луком без гарнира. Много. Парни сидели на кухне за круглым столом, работает телевизор, поют там песни. После бани хорошо, даже попсовые клоуны не напрягают. Пищит там чета Шаляпин. Прохор, конечно. Благостно. Реклама растягивает, как пахвалу, мечту. Молчишь, даже голос внутри молчит. Спокойствие и комфорт, как будто джаз слушаешь. Знают, хорошо знают парни Александра Васильева, поэтому не просят, делают паузы в словах.

– Ой, хорошо после бани, – опрокинув стопочку самогонки на кедровых орешках, изрекает Антоха. – Только знаешь, что плохо? Домой идти.

– Ты же на такси собирался, – Саня ел капусту и макал черный мякиш в мясную подливу.

– Ну, ехать. Так бы и уснул на этом диванчике.

Есть такие квартиры, куда заходишь и себя находишь, ничего не страшно, никто не напрягает, можешь спокойно на диванчике лежать или сидеть вразвалочку, молчать. Такие дома только у близких друзей и бывают. Так Антоха то ли сидел, то ли лежал на диване и зевал. Саня сидел напротив на табуретке. Дом! Как много в этом звуке! Саня с Леной жили в этом доме уже три года, а дом жил в них. Окна большие, всегда светло в нем, ни пылинки, ни соринки. Прихожая большая, в ней диван мягкий, чтобы удобно туфли надевать, прямиком в кухню переходит. Вдоль стены – гарнитур оранжевый, потолок навесной, цвета морской волны, пол линолеумом покрыт, пол с подогревом, мягкий, ковров не надо. Зала в доме просторная: одно большое окно, на другой стене – два маленьких. Телевизор на стене ЖК, аудиосистема 5:1, у окна чайная роза в кадке цветет. Спальня Сани и Лены, туда дверь закрыта, детская; на обоях божьи-коровки и облака, ковер с котом Леопольдом, на нем игрушки разбросаны, кровать двухъярусная. Еще комната есть, она для гостей. Кровать там широкая, аккуратно заправленная, подушки взбиты, белье всегда чистое. В прихожей дверь на второй этаж, не очень крутая с перилами залакированными. Второй этаж Антоха еще не достроил, там пока Лена веревок натянула, белье сушит.