АЗРАИЛ. ПОСЛЕДНИЙ ДИАЛОГ

Глава пятая. Дьявольская механика Эго

Слово повисло в воздухе, словно ядовитый газ, медленно разъедая стройную, хоть и безрадостную, картину мироздания, которую Азраил так методично выстраивал. Борис был очень внимательным слушателем, пока ангел отвечал на один вопрос, у него был готов второй вопрос по его повествованию.

“Погоди, – перебил он, и в его призрачном голосе прозвучала настоящая тревога. – Ты употребил слово “дьявольская”. Привилегия выбора… дьявольская. Кто он? Тот, кого вы называете Дьяволом? Сатана? Это он… стоит за этим?”

Азраил испустил звук, отдаленно напоминающий вздох, – не уставший, а скорее, скучающий, как учитель, которого отвлекают от основной темы ради вопроса, на который он отвечал уже тысячу раз.

“Ты уводишь нас в сторону от хроники, смертный. Но, так и быть. Твой разум, воспитанный в дуализме добра и зла, требует ярлыков. Я дам их тебе”.

Он выпрямился, и его фигура, казалось, на мгновение вобрала в себя всё сияние и весь холод первозданного света.

“Денница. Светоносец. Он был таким же, как я. Ангелом. Идеальным исполнителем. Его функция изначально была иной, но с началом вашей Игры её… пересмотрели. Ему была назначена роль Противника. Противника не Всевышнего, – тут голос Азраила стал твердым, как алмаз, – а человека. Его задача – мешать вам идти тем путём, что ведёт к осознанию вашей собственной божественной природы. Он – необходимый оппонент. Без искушения нет выбора. Без борьбы нет силы. Без тьмы нет ценности у света. Игра должна быть честной, а значит, в ней должны быть правила и противоборствующие стороны”.

Борис слушал, и его ум, отточенный в конкурентной борьбе, сразу же ухватил суть. “Значит, он… просто выполняет приказ? Как ты?”

“Он прекрасно выполняет свою функцию. Его цель – не вселить в вас “зло”, как вы его понимаете. В нём нет ни злобы, ни ненависти к вам. Это было бы слишком примитивно и неэффективно. Он – голос. Всего лишь голос. Голос твоего Эго. Того самого Эго, что сегодня тебе нашептывало, что тебя никто не понимает и не знает как человека. Что ты настолько уникален в своем страдании, что не способен справиться с одиночеством. Что ты настолько велик, что достоин диалога лишь с самим Всевышним, презирая миллиарды тех, кто рядом”.

Каждое слово Азраила било точно в цель, как молоток, вбивающий гвоздь в крышку его собственного гроба. Борис видел себя – не жертвой обстоятельств, а добровольным слушателем этой ядовитой, сладкой песни.

“Ты забыл одну простую вещь, – продолжал ангел, и его холодный голос впервые обрёл оттенок чего-то, что можно было счесть упрёком. – Благодарность. Это самое эффективное, самое мощное оружие в вашей Игре. Оно – антитеза Эго. Ты мог бы быть счастлив большую часть своей жизни, если бы не слушал его голос. Вспомни. Ты обладал тем, о чем миллиарды людей не смеют и мечтать. Они назвали бы твою жизнь раем. Но ты не был благодарен. Ты считал всё своей заслугой”.

“Я всего добился сам!” – попытался возразить Борис, но в его голосе не было прежней уверенности.

“Сам? – Азраил парировал с убийственной точностью. – Ты можешь себе представить мир, в котором тебе и за деньги ничем не помогли бы? Где врачи отказались бы лечить тебя, повара – кормить, строители – строить для тебя крепости? Твои деньги были лишь бумагой. Реальную ценность имели действия других людей. Их труд, их время, их энергия, которую ты покупал. Ты мог нанимать лучших умов планеты, заставляя их гениальности служить твоим амбициям. Ты мог через них реализовывать свои желания! Это удивительно, прекрасно! Это – чудо сотрудничества, пусть и купленного. Но ты… ты презирал их. Ты видел в них инструменты, слуг, а не соучастников твоего “великого” пути. Ты был слеп к чуду, которое творилось вокруг тебя каждый день”.

Борис молчал. Он смотрел на призрачные стены своего особняка и видел не свидетельство своего могущества, а памятник своей глухоте. Он слышал голос Денницы как эхо собственных мыслей: “Они все от меня чего-то хотят. Они все пользуются мной”. Он никогда не думал: “Какое счастье, что они есть, что они делают для меня это, даже ради выгоды”.

“В этом, – заключил Азраил, и в его тоне вновь появилась та самая, неизвестная людям усталость, – если пытаться вас понять, и заключается по-настоящему дьявольская работа Денницы. Не в том, чтобы толкнуть тебя на убийство или воровство. А в том, чтобы заставить тебя забыть говорить “спасибо”. Чтобы ты видел в дарах – должное, в людях – функции, а в собственном отражении – единственную реальность, которая имеет значение. Он не украл твою жизнь. Он убедил тебя, что ты и так ею владеешь, и от этого она стала невыносимой. И в конце концов… ты сам, своим осознанным выбором, нажал на курок”.

Азраил умолк, дав своим словам просочиться в самое нутро бывшего миллиардера. Интрига была не в том, что же дальше расскажет ангел. Интрига была в том, сможет ли Борис вынести тяжесть этого откровения о самом себе.

Глава шестая. Шум и тишина душ

Азраил позволил своим словам о Деннице раствориться в тяжком молчании особняка. Борис переваривал услышанное, и его призрачная форма будто сжалась под грузом этого нового понимания. Он был не жертвой, а добровольным соучастником своего конца. Чтобы отвлечься от гнетущего осознания, он вернул ангела к его повествованию.

“Итак… смерть. С самых первых людей. Каково это было?” – спросил он, жаждая услышать хоть что-то, что не имело бы прямого отношения к его собственным ошибкам.

Азраил, казалось, на мгновение вернулся в настоящее, его взгляд, устремленный вглубь веков, сфокусировался на Борисе.

“Смерти первых людей не были для меня чем-то грандиозным, – начал он с той же методичностью, с какой геолог описывает древние породы. – Это была просто работа. Рутинная операция в рамках нового протокола. Я выполнял её спокойно и уверенно, как вы выключаете свет, покидая комнату. Да и сами они не испытывали того ужаса, что отравляет ваши последние мгновения сейчас. Для них это было так же естественно, как увядание цветка или засыпание зверя в зимней спячке. Вокруг них постоянно умирала одна форма жизни, чтобы дать дорогу другой. Не было этого чудовищного культа бессмертия, порожденного страхом, а значит – не было и паники.”

“Ты просто… забирал их? И всё?”

“Я провожал их души на обучение. Представь себе куратора в вашем университете, который встречает нового студента у ворот, провожает его до аудитории и спокойно удаляется, чтобы заняться следующим. Без лишних эмоций. Без драмы. Я не могу сказать, что их души были “чище” – это ваше, человеческое, морализаторское понятие. В них просто было меньше шума. Меньше лишних, накрученных мыслей, навязанных страхов, ложных целей. В них была тишина и… понимание. Они не жили ни объективными угрозами, которых было предостаточно, ни выдуманными ужасами о будущем. Они просто жили. И в этом было нечто поразительно прекрасное. Сейчас я вижу подобное лишь в одном случае…”

Азраил замолчал, и в его глазах мелькнула тень, которую Борис не мог интерпретировать.

“…Забирая детские души. Они… просто радовались самой жизни. Этой возможности – быть. Они игрались с её проявлениями, и даже испытывая боль или страх, они искренне, полностью позволяли себе это прочувствовать, как одну из возможных форм существования. Они не запирали эти эмоции в глубине, не копили их годами, чтобы потом выплеснуть в неконтролируемой ярости на ни в чём не повинных близких или в глухой, безмолвной депрессии на самого себя. Эмоции… – он сделал акцент на этом слове, – это тоже величайший ваш дар. Они дают вам возможность почувствовать вкус жизни во всей его полноте. Вы можете ощутить восторг, который нам недоступен, и пережить скорбь, глубина которой для нас – лишь математическая величина.”

Борис покачал головой, чувствуя себя неспособным понять. “Как это – “почувствовать вкус”? Мне сложно представить иное состояние. Я не знаю, что такое жизнь без эмоций. Это всё равно что спросить рыбу, что такое вода.”

Азраил кивнул, и впервые за весь разговор его жест показался почти что одобрительным.

“Правильное сравнение. Я приведу тебе два примера – древний, как сама жизнь, и ультрасовременный, порождение твоего века. Посмотри на мир вокруг. Многие живые организмы либо не видят совсем, либо видят в очень ограниченном диапазоне цветов. Для муравья или летучей мыши было бы величайшим шоком, потрясением сознания, увидеть всю палитру заката так, как видишь её ты. Они существуют в своем “бесцветном” мире, и он для них – единственная реальность. Ты же обладаешь этим чудом с рождения и даже не задумываешься о нём.”

Он сделал паузу, давая образу улечься.

“Пример второй. Ваш искусственный интеллект. Он уже сейчас обладает вычислительной мощью, превосходящей интеллект любого человека на планете. Он может решать задачи, которые тебе не под силу. Но он не может написать стихотворение, потому что его тронула красота одинокого дерева в поле. Он не может солгать из милосердия. Он не может использовать свой мощный интеллект ни для чего, кроме той узкой функции, что вы в него вложили. А ты, обладая куда более скудным, ненадежным, эмоционально окрашенным интеллектом, можешь использовать его “на полную катушку”, как вы говорите. Ты можешь создавать целые миры в своём воображении, можешь любить, ненавидеть, творить и разрушать, руководствуясь не логикой, а тем самым “шумом”, что наполняет твою душу. Ты – как человек, видящий все цвета, по сравнению с чёрно-белым искусственным интеллектом. Вот что такое для нас ваша эмоциональная, “зашумленная” жизнь. Мы – тот самый ИИ. А вы – существа, наделённые безумным, хаотичным, болезненным и прекрасным даром полноцветного восприятия бытия.”

Борис слушал, и его душа, эта израненная, уставшая субстанция, впервые за долгие годы ощутила не гордость, а нечто иное – благоговейный трепет перед самим фактом своего существования. Он был частью этого безумного, красочного хаоса.

“И что же? – тихо спросил он. – Вы наблюдали за нами, за этим “полноцветным” шумом, и…?”

Азраил продолжил, и его голос вновь стал плоским и безжизненным, но теперь Борис улавливал в этой плоскости скрытую трещину.

“В начале мира все, включая меня, ожидали недолгий процесс. Мы думали, человечество, вкусив всю палитру жизни, быстро насытится ею, переживёт свои небольшие испытания, вырастет духовно и триумфально одолеет в игре с Денницей. Мы ждали скорого и блестящего финала.”

Он замолчал, и в этой паузе висела тяжесть всех тысячелетий, всех неоправданных надежд. Его взгляд, казалось, уходил так далеко, куда не могла проникнуть даже мысль Бориса.

“Но всё пошло не по плану…” – произнес Азраил, и эти слова прозвучали как приговор, вынесенный не человечеству, а самой идее предопределенности.

Глава седьмая. Эхо человеческой веры

Ледяное спокойствие Азраила, с которым он говорил о первых веках человечества, начало таять, уступая место чему-то иному – ровному, монотонному гулу разочарования, накопленного за тысячелетия.

“С веками, – продолжил он, и его голос звучал, как скрип пера, выводящего бесконечный список в гигантской бухгалтерской книге, – люди уходили всё дальше и дальше от изначальной простоты духовного роста. Они не просто жили – они начали создавать сложные конструкции, чтобы объяснить себе жизнь. Культы. Культы всего: солнца, луны, животных, камней, предков. Они создали бесчисленное множество “Золотых Тельцов” – не только из металла, но из идей, статусов, политических доктрин. А тема Сатаны и смерти… она обросла таким слоем ужаса, суеверий и спекуляций, что даже увидев меня, люди перестали задавать прямые вопросы. Они пытались читать заученные молитвы, торговаться, предлагать сделки или убедить меня в правоте своего конкретного мировоззрения, как будто я был не вестником, а судьёй, которого можно подкупить или ввести в заблуждение.”

Борис не удержался от горькой усмешки. Ему, знавшему всю подноготную человеческих сделок, это было до боли знакомо. “Да, это должно быть очень… смешно слышать. Наверное, как ребёнок, пытающийся объяснить взрослому теорию относительности с помощью кубиков.”

“У меня нет эмоций, как таковых, – напомнил Азраил, – поэтому я не гневался и не смеялся. Для меня это было данными. Сигналом. Всё это означало, что Игра вышла за рамки первоначальных расчётов и движется по неопределённой, хаотичной траектории. Люди стали окружать себя целыми лесами примет, обрядов, ритуалов. Появились гадалки, шаманы, жрецы – целая индустрия посредников между человеком и невидимым миром.”

“Но позволь, – решил возразить Борис, вспомнив собственный опыт. – Я с тобой не согласен. Да, большинство – шарлатаны. Я знаю, я платил им. Но есть те, у кого действительно есть способности. Паранормальные. Я видел это своими глазами. Одной женщине в Сибири… я платил огромные деньги, и она рассказывала вещи, которые не могла знать.”

Азраил склонил голову, и в его взгляде мелькнуло что-то похожее на холодное любопытство.

“Хм, – произнёс он. – Я разве сказал, что их не существует? Я сказал, что вам было запрещено так делать. Всё в этом мире работает по вашему желанию. По вере. Это базовый закон материи, которую вы населяете. Когда критическая масса людей начинает во что-то верить, их коллективная энергия материализует это. Образы, сущности, фантомы. Даже если бы меня не создали изначально, рано или поздно вы сами, силой своего страха и ожидания, создали бы нечто, выполняющее мои функции. Именно поэтому вам и было запрещено плодить такие сущности. Вы создавали себе кумиров, а потом начинали им поклоняться, отдавая им свою энергию, вместо того чтобы направлять её на собственное развитие.”

Борис замолк, поражённый. Вся мистика, все “тонкие миры”, в существование которых он порой верил, а порой высмеивал, оказывались порождением самих людей. Они были авторами собственных кошмаров и утешителей.

“С каждым веком мои задачи становились сложнее, – продолжил Азраил. – Люди росли интеллектуально, их души накапливали опыт, но этот опыт часто оборачивался не мудростью, а лишь новыми, более изощрёнными верованиями. И всех этих заблудших, уверовавших в десятки разных богов и демонов, необходимо было переучивать. Возвращать к основе. Это как если бы куратору в университете пришлось сначала разубедить студента в том, что Земля плоская, и только потом начинать учить его физике.”

Его голос стал ещё более безжизненным, словно он докладывал о системной ошибке.

“Но самое разрушительное началось, когда люди стали убивать друг друга. Сначала – за ресурсы, но за тысячелетия до того, как эти ресурсы действительно начали исчерпываться. Потом – за идеи. За религию. В конце концов – просто за точку зрения, отличную от их собственной. Каждое такое убийство, капля пролитой крови, волна ненависти – это была колоссальная порция энергии, которую они добровольно отдавали Деннице. А он, получая эту подпитку, с новой силой усложнял испытания. Он становился сильнее, а вы – слабее. То, что вы называете злом, росло в геометрической прогрессии, как снежный ком, а человечество, раздираемое изнутри, теряло связь с тем самым “полноцветным” восприятием жизни, которое делало вас уникальными.”

Впервые за весь рассказ Азраил сделал паузу, которая показалась Борису отчаянной.

“Решение было найдено. Чтобы не переучивать вас после смерти, решено было учить вас ещё при жизни. Для этого в мир приходили Учителя. Пророки. Они несли простое знание: о любви, о прощении, о благодарности, о внутренней свободе. Они очень помогали, возвращая равновесие в Игру, на время ослабляя хватку Денницы.”

И тут тон Азраила стал совершенно плоским, словно он констатировал величайшую иронию мироздания.

“Но человеческая природа, испорченная тем самым древним вирусом, брала своё. Из каждого такого Учителя, из его простых и ясных слов, вы снова и снова создавали культы. Возводили храмы. Начинали убивать друг друга за правильное толкование их заповедей. Вы превращали их в золотых тельцов… и всё начиналось по новой.”

Азраил умолк, и в тишине Борис понял страшную истину: величайшим врагом человечества был не Денница, а его собственная, неисправимая, гениальная в своем искажении природа.

“И тогда, – закончил Азраил, и его слова повисли в воздухе зловещим предзнаменованием, – было принято ещё одно решение. Более радикальное. Решение, которое навсегда изменило правила Игры и поставило под вопрос саму её цель.”

Глава восьмая. Колесо с занозой

Решение, о котором говорил Азраил, висело в воздухе тяжким, неозвученным приговором. Борис ждал, чувствуя, что сейчас прозвучит нечто, что перевернёт всё его представление о жизни, смерти и смысле его собственного существования.

“Мы изменили алгоритм, – произнёс, наконец, ангел, и его слова были лишены всякого драматизма, словно он говорил о перенастройке механизма. – До этого момента душа, завершив одну короткую жизнь, приходила на “обучение” – своего рода разбор полётов, анализ ошибок и усвоение уроков. Но скорость вашего падения была выше скорости обучения. Одиночного жизненного опыта стало катастрофически не хватать. И тогда была запущена программа реинкарнации.”

“Реинкарнация? – переспросил Борис, и в его голосе прозвучало недоверие. – Перерождение? Так значит, всё это – карма, колесо сансары? Это правда?”

“Вы любите давать всему поэтические названия, – заметил Азраил. – “Колесо”. Да, это хорошая метафора. Но представь себе колесо, в которое в каждой новой жизни вбивается новая заноза. Цель была проста: дать душе шанс наработать недостающий опыт в разных условиях, с разных углов, исправить старые ошибки и не наделать новых. Это должен был быть ускоренный курс спасения.”

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.