- -
- 100%
- +
Часть 1
СТРАННЫЙ СЛУЧАЙ
Ваня Бабиков – жалкий пьяница – молодой необратимый алкоголик и, как сказала сердобольная соседка тётя Катя, "кровавая мозоль на язве социальных извращений" с утра, как насос, накачался какой-то разящей бурды и терпя дикий шторм, вразнотык пробирался сквозь мнимую зыбкость пространства к своей вожделенно намеченной цели.
Срываясь ногами с коварных бордюров и сложно падая через внезапные скамейки в размятые по праздникам кусты, причудливо при этом, выражаясь, пугая нянек и младенцев и непрестанно оступаясь от икоты, он, всё-таки, дошёл до запада, где вознамерился перевести дыхание.
Влекомый сонмом эротических фантазий, он даже не успел обнять кудрявую ракиту, как некая штуковина похожая на шайбочку или случайный камушек с оттяжкой чакнула ему по голове со стороны полуденного солнца и, срикошетив об ракитин ствол, безвольно юзнулась в траву.
Светильник разума угас и Ваня примагнитился к земле.
Часть 2
НАВАЖДЕНИЕ
Гумпо очнулся не сразу.
Вбреду он метался, стонал и лежал лицом вниз. Его непрерывно и страшно мутило. Потом, когда он начал что-то чувствовать, он был так слаб, что даже не пытался встать. Ужасная боль во всём теле не позволяла даже глубоко вдохнуть. Когда она постепенно расползлась по телу и слегка притупилась, он уснул и спал весь вечер, ночь и утро.
Он, видимо, слегка восстановился, потому что, когда жуткий рёв и яркий свет открыли ему очи, он, резко приподнявшись, дёрнулся назад, упёрся спиною в ракитин ствол и замер.
Невероятно раздирающе и режа слух, огромное количество блестящего металла одним наляпанно-отломанным куском, ревя, свистя и будоража, летело прямо на него, но с сатанинским грохотом перелетело мимо, и перейдя на низкий рокот, удалилось, оставив в теле дрожь и сумасшедший страх.
Потрясение было невероятнейшее.
Вместо чудовищного грохота и груды сверкающего металла, сияющая в бесконечной синеве, звезда освещала огромнейший зелёный массив растительности, беспросветно уходящий к горизонту. Из буйных этих дебрей тут и там виднелись искусственные белые строения с множеством ячеек, а сразу перед зеленью массива лежал широкий голубой поток, покрытый рябью волн.
Гумпо сидел на огромном высоком обрыве.
Этот берег был крут. И на нём возвышались, как башни, высотные белые здания с прозрачными светлыми окнами. Стремительный, похожий на антенну белый шпиль начинался в макушках деревьев и гордо заострялся в голубой небесной бесконечности.
Через весь широчайший поток нависал длинный мост, уходя в берега. По нему и по потоку стремились-двигались какие-то, возможно, механизмы. Большие белые сооружения степенно плыли по потоку, распространяя звуки музыки и гам. По ним перемещались существа издалека похожие на мелких человечков!
Вдруг, что-то шевельнулось, и Гумпо с удивлением увидел ноги!
И эти ноги в каких-то грязных желтых башмаках, замызганых синих штанах – его ноги! И руки его, но чужие – совсем незнакомые странные руки – в коричнево-клетчатых коротких рукавах, грязные, в ссадинах, и на ладони шрам, которого там никогда не было!
Он с ужасом взялся за голову. И она оказалась на ощупь чужой! Лохматые жесткие волосы, небритые щёки и шишка на самом затылке – большая – нельзя прикоснуться!
Он безумно уставился перед собой:
Как ярко сияет звезда! Какое высокое синее небо и белые облака! Какой удивительно красочный мир! – думал Гумпо, – Куда я попал? Что за диво случилось со мной? Как жутко и нудно сосёт в животе! Руки, ноги дрожат, очень хочется пить.
Сидя он переместился в тень, где не так припекало болящий затылок, и сразу наткнулся рукой на какой-то предмет.
Это был небольшой овальный диск в диаметре меньше ладони и не толще мизинца – этакий плоский булыжничек – сплюснутый тор замутненно-молочного цвета с таким же овальным отверстием. Он посовал в дырку палец и швырнул его, как ненужный, в кусты.
При этом, сердце как-то странно ёкнуло, но тут же из кустов явилось некое живое существо и радостно сказало:
– Ах, Ванечка! Так, вот ты где! А я вчера ждала тебя за теми гаражами! А ты сидишь, как партизан, в засаде!
И с этими словами существо тоненько запищало, разбежалось, набежало и радостно прыгнуло на него, смяло и вдавило своим жарким телом в землю, в траву.
Гумпо только успел удивиться, что он понимает его незнакомую речь в общем смысле, но тут же забылся от боли в затылке, которым он снова куда-то воткнулся. Одолев приступ боли и открыв глаза, он увидел большую улыбку, нависшую над ним, как туча и робко спросил:
– Ты кто? – и сам же удивился незнакомой своей речи.
– То есть, как это – кто? – удивилось лицо, – Ты зовёшь меня Симпатичная Лимпопо! – заявило лицо и накрыло его своим жаром и влажностью жадного поцелуя, а когда со шлёпаньем оторвалось, спросило, – Ты что, не узнал меня? Это я – твоя девушка Шаша! А ты – капитан Ваня Бабиков – неизвестный герой и проходец! Ты сам так сказал. Ну, ты что?
– Меня зовут Гумпо.
– А я тётя Мотя! Подруга твоей тёти Кати! – существо отстранилось, внимательно глядя на Гумпо, и вновь улыбнулось, – Ну, Ваня! Опять куралесишь? – и пухлые круглые смуглые щёки разъехались в стороны, и карие глазки над кругленьким носом опять засияли и толстые-толстые губы, расплывшись, открыли отсутствие зуба. И вся вокруг кудрявая, всклокоченная шевелюра засветилась в пронзившем крону дерева луче.
Невероятно высоко две полные жаркие сферы, прикрытые тоненькой маечкой, приятно волновались, но, очень кстати, дополняли немного полноватое, удачно сложенное тело. А на ногах у неё были такого же фасона синие брюки в обтяжку и обувь вроде тапочек.
– Какая-то странная самочка! – подумал Гумпо.
– Фу, Ваня! Как тут грязно у тебя! – поморщилась она, – Ты что, тут отключился, что ли?
Он посмотрел вокруг, и в животе опять ужасно засосало:
– Мне бы помыться! И хочется пить очень сильно! – заметил он и вновь немало удивился, что так легко говорит на неизвестном языке и понимает то, что говорят. Наверное, действует телепатия?
– Пойдём купаться, Ванечка! Смотри, как жарко!
– А что такое "Ванечка" и "Ваня"?
– Тебе не нравится, как я тебя зову?
– Не знаю.
– Ну, Ваня Бабиков! Ну, ты даёшь! Ну, ты, видать, хватил вчера! А я, как дурочка, весь вечер просидела – ждала тебя!
Но, впрочем, это, видимо, её нимало не смущало. Улыбнувшись своею широкой в разные стороны улыбкой, она бойко встала и, подойдя к обрыву, исчезла вниз, оставив только небо с дальним горизонтом.
А Гумпо глупо продолжал сидеть, не понимая, кто хватил, чего хватил, кто он, где он и что он. Как будь-то, это сон! Но сон невероятный и не сопоставимый со снами вообще – всё абсолютная реальность! Уж, боль-то не обманешь!
Но, не смотря на боль и беспамятство, он удивлялся, какая кругом необъятная красота! Определённо, этого он никогда не видел – всё живое и в этом всём живом сосредоточена цивилизация!
На этом слове сердце снова ёкнуло, волна отупляющей боли нахлынула со всех сторон.
Но снизу появилась голова и в нетерпении спросила:
– Ну, что ты, Ваня?
– Почему я Ваня? – думал Гумпо, но, подчиняясь призывно сосущему взгляду, он сидя добрался до края обрыва и начал спускаться.
Лимпопо, суча ногами и ловко балансируя своим противовесом, как козочка, перебегала от уступа до уступа, оборачивалась и смеялась над Иваном. А тот едва живой, трясясь руками и ногами, как якорь, ехал задом по обрывистой тропинке, хватал кудрявую траву и веточки кустов, смотрел на них, как будь-то, видел первый раз, и в сильном страхе повредить их, отпускался от растений и просто скользил и потел, как бестолковый робкий даун.
Однако, доехав до самого низа, он почти освоил своё тело и набрал такую скорость, что выпал мешком из кустов на ухоженный щебень и в ужасе, как мячик, отскочил обратно – с невероятным грохотом по двум железным параллелям промчалась жуткая стальная колбаса. Он даже закричал – настолько близко к голове прогромыхало страшное огромное железо – но сам себя не слышал.
Когда железные сосиски на колёсах удалились, не сразу заметил, что громко орёт, и умолк, провожая змею на колёсах, увидел, как бедняга Лимпопо окаменела словно истукан. Она стояла рядом в нескольких шагах, разинув рот и очумело-глупо наблюдала за Иваном.
Потом она причудливо пошевелила головой и медленно произнесла:
– Ну, Ваня, ты даёшь! – и так ещё немного постояла смуглявая, лохматая, кудрявая, задастая, вымистая, с тонкой талией.
А Ваня, глядя на неё, внимательно и вежливо сидел в спокойных лопухах.
– Попей водички-то! – задумчиво сказала Лимпопо.
В трёх шагах от Ивана из обрыва, словно из стены, торчала чёрная труба, из которой текла толстомясая струя удивительно чистой, хрустально-прозрачной холодной воды. Тропинка примыкала к ней, собравшись в некую площадку среди обильных сочных лопухов. Ручей стекал в отлив и убегал вдоль насыпи.
Больной сам собой притулился к источнику, начал пить. Он, словно гордый олень, воздымал свою мятую голову и, унимая леденящую ломоту, подолгу удерживал влагу во рту, ничуть не сомневаясь в чистоте природного продукта.
А Лимпопо внимательная наблюдала.
Потом они перешагнули через несколько блестящих, параллельных длинных железяк, приколотых к каменным поперечным брусьям, которые, как лестницы, красиво изгибаясь, уходили в ближайшую бесконечность и терялись в зелёном беспределе и белых от света строениях крутого берега. Немного прошли вдоль искусственной каменной ровной стены и через выбитую кем-то щель проникли на очаровательный песчаный пляж, поросший сквозь песок дремучими обширными кустами из тонких длинных веточек, покрытых зеленью продолговатых листьев.
Между кустов песок соприкасался с жидкостью воды, которая не скоро, но массивно протекала мимо. И дальний берег, и его кудрявые зелёные деревья и небольшие разноцветные, уютные сооружения, лужайки и песок, как будь-то, двигались против течения, но это только так казалось.
А над водой на синем фоне неба стремглав летали белые живые существа и резко вякали истошными пронзительными голосами. Иногда они внезапно бросались – втыкались в воду, но не тонули, а улетали прочь, и уносили что-то выхваченное на лету из воды в своих отточено-острых пинцетах.
– Ну, что ты встал-то, Ваня? Раздевайся, – кудрявая щекастая смотрела на него опять, как давеча – не понимая, что творится с человеком.
А тот стоял в юродиво-трусливом полуприседе и не мигая пялился испуганными круглыми глазами.
– Какой-то ты, Ваня, сегодня ушибленный.
– Они нас не ужалят?
– Кто? Чайки? Раздевайся! Сейчас искупаемся, будет полегче. Смотрю я – допился ты, Ванечка, до зелёных чертей! Так, ведь, и белочку можно поймать! – заметила она и стала раздеваться. При помощи сучительных движений бедер c трудом стянула свои джинсы и оглянулась на Ивана.
Тот как-то очень тяжело соображал и тормозил – ещё совсем не веря чайкам и ничего не понимая про чертей, он глянул влево, вправо и не заметив белочку, стал, наконец-то, по примеру Шаши раздеваться, внимательно разглядывая пуговки и прочие сцепления одежды.
Всё оказалось просто.
Но, сбросив всё и оглядев себя, он обнаружил пуп! Он обнаружил кое-что ещё, но пуп потряс его невероятно! Он даже кое-что не стал рассматривать, а всем своим сознанием сосредоточился в пупке:
– Всё можно объяснить! Но – это для чего? – он бормотал и трогал пуп дрожащими неверными руками, – Быть может, это травма?
Но тут горячее трепещущее тело прижалось сзади жаркой нежной обнажённой плотью и жадно задышало в ухо.
Он замер, чувствуя спиной всем телом каждую деталь горячего чужого организма. Немного постоял так без движений и осторожно прикоснулся пальцами к её крутым, прильнувшим бёдрам и, осторожно касаясь, поднялся по ним к таинственному месту их соединения.
Она затрепетала, задышала, ещё сильней сковав его в объятия.
Но он добрался до её пупка и стал настойчиво ощупывать его.
Она непроизвольно взгоготнула, отпрянула, забегала вокруг него, как дикая коза, и захихикала и заскакала и стала прыгать на него, как слоник.
И с первого же раза уронила.
Он, лёжа на песке, придавленный её стихией, робкий, словно мышка, сосредоточенно и напряжённо думал и вдруг спросил:
– А где же сумка?
Она притихла.
– Какая сумка?
Он затрепыхался, чтобы выбраться из под неё.
Она, растрёпанная, бестолково широко села в песке.
Он молчал и открыто рассматривал женщину.
Она смутилась, встала, что-то подхватила и забежала в воду.
Омыла тело от песка. Блестящая, красивая и мокрая вышла на берег, в каком то треугольничке на бёдрах, стряхнула брызги на Ивана, схватила маечку, джинсы и обувь и скрылась в кустах, бросив реплику:
– Пялится и молчит!
Он остался сидеть обнаженный, растерянный и бестолковый.
Лимпопо стояла у него перед глазами ядрёная, смуглая, в струйках и каплях воды – попка спереди и попка сзади, изгибы линий талии, очаровательные вымя, полные, как будь-то налитые и невероятно высоко – аж там, где у него у Гумпо грудь! Но самое загадочное – сумки нет! А вместо сумки только углубление пупка по центру живота – как у него!
Вдоль берега с надрывным воем по воде подъехал какой-то насос с сидящим на нём ездоком. На всём ходу насос внезапно кувыркнулся, седок слетел с него, насос без управления пошёл дугой неведомо куда, а тот, кто вылетел, поплыл вразмашку прочь и крикнул:
– Извращенец!
Гумпо внимательно с недоумением следил за ним – кабы, ездок не утонул, пока того не подобрали на борт другого более стремительного и более крупного водного механизма.
Жжение звезды заставило тело двигаться. На нетвёрдых четвереньках он приблизился к воде, осторожно потрогал её. Приятная прохлада не прихватила льдом, как родниковая, но усладила и ласково поманила в себя, однако, лезть в неё, как Лимпопо, он не решился, а только пошлёпал всего себя мокрой ладонью.
Увидел в воде отражение – в песке колени выдавили ямку, которая заполнилась водой, и он разгрёб её пошире. Вода разлилась в ней спокойно, и Гумпо увидел лицо.
Но это был не он! Из лужи на него смотрел смешной ушастый и лохматый гуманоид с короткой недельной щетиной, как волосы, рыжего цвета и голубыми глупыми глазами! Он помаячил в отражении рукой, но вдруг ударил в это зеркало, зашёл в поток по локти и опустил отчаянно в него больную голову.
– Ха! Смотрите! Смотрите! Дядька стоит кверху телевизором! – услышал он, когда обратно вынырнул вдохнуть.
Между кустов стояли головастики в коротеньких штанишках и трусах.
Они смеялись и, когда он оглянулся, убежали – быстро скрылись и затихли.
И Гумпо вдруг поймал себя на только что мелькнувшей мысли – "гуманоиды" – и весь похолодел. Картина положения внезапно стала проясняться.
Как будь-то, вспыхнул потухший в темноте экран:
Он вспомнил, как загадочным воздушным пузырьком в чёрной толще глубокой воды приближалась живая планета, как долго он любовался её океаном и рельефными континентами, летая по орбите, сменяя день и ночь, как стремительно ворвался в атмосферу, и пронзив туманы облаков, сбавил скорость и поплыл навстречу заливавшей всё светом, сияющей в небе огромной звезде над непонятной живостью гигантского материка, опутанного венами могучих рек.
Он погонялся за летающим металлом, который так ужасно не ревел, как давеча без звукоизоляции, затем без всплеска погрузился в океан, прошёл по мраку самого глубокого подводного ущелья, поднялся в воздух и помчался к одному из двух похожих друг на друга треугольников-материков. Но на подлёте к одному из них, вдруг, заработала тревожная сирена и видимость пропала. Чтобы избавиться от столкновений и падения, он развернулся вверх и резко увеличил скорость, надеясь выйти за пределы атмосферы. Но больше ничего не видел. Он только вспомнил ярко вспыхнувшее, окутавшее корабль, мерцающее сияние. Что случилось? Что произошло? И почему он, как его там, Ваня Бабиков? Как же это могло получиться?
– Говорила мне мама – не надо на эту планету летать! Жмёт сирень твою черёмуха! – последнее выражение вырвалось гневно и как-то с оттяжкой и как-то уж больно само по себе.
Ужасное чувство неволи и чёрного мрака от выплывшей тайны сдавило, вдруг, сердце и грудь. Отчаянье разом отняло все силы и разум.
Он сел и обмяк и почувствовал страшную тяжесть, с какою планета пленила его, притянула, прижала, вмагнитила и захватила.
ПРИШЕЛЬЦЫ
Красота осталась непонятной и волшебной, но он уже не принимал её энергию. Безвольно смотрел, как по глади потока шныряют спасатели, ловят сбежавший от гонщика ловкий насос и не могут поймать, потому что боятся с насосом столкнуться.
На том берегу, на песочке заметнее стало гуляющих, отдыхающих и лежащих полуголых существ.
– Какие, однако, у самочек вымя! Наверное, они мешают их рукам? – подумал Гумпо, вспомнив Лимпопо, и стал рассматривать свои соски, которые росли на том же месте – как у женщин.
В кустах опять хихикнули, и что-то пронзительно больно ударило в спину. Гам и шлёпанье ног сразу стихло – головастики бросили камнем и струсили.
Он поднялся и понял, что надо одеться. Но, только стоял и смотрел на чужие несвежие вещи.
По берегу опять загрохотала "колбаса". Он стоя проводил её сквозь каменную щель забора, с сомнением косясь на чаек, стоящих поодаль в песке и нагло и спокойно наблюдающих за ним.
– Ого! Смотрите-ка – скучающее тело Микеланжело! – послышалось в кустах и перед Гумпо телепаясь появилось трио инопланетян. Из них одна уже известная особа.
– Ну, здравствуй, Ваня! – басисто пропел здоровенный кудлатый самец и перекрыл собой проход в кустах. Его заросшее лицо шокировало Гумпо так же, как те два женских полушария и пуп.
– Ты что же, Саша, не могла его одеть?
– Ну, не шмогла я не шмогла! – сказала тихо Шаша и вздохнула.
Но выдохнула больше, чем вдохнула и даже как-то сдулась и стала не видна за бородатым.
– Ты, Ванечка, кончай дурить – прикройся чем-нибудь – твои друзья не терпят извращений. А то и говорить с тобой совсем не ловко, – подходя, прогудел бородатый и протянул к нему свою ручищу.
При его наступлении Гумпо слегка отстранился. Но в поведении здоровяка была такая простота, расположение и ясность, что он в ответ подал свою чужую руку и почувствовал мягкое, но прочное пожатие.
На ощупь оно показалось знакомым!
Второй – худосочный очкарик с пакетом – протянул свою костлявую ручонку и тонко пропищал:
– Я Лесик.
Гумпо, подумав, ответил:
– Я Гумпо.
– Что "гумпо"? Что такое "гумпо"?
– А что такое "лесик"? – удивился Гумпо.
Все стояли и смотрели на него.
– Мы на вокзале познакомились, – кивнул бородатый на Лесика.
Тщедушный гуманоид нервно захихикал, но икнул и смех его от этого прервался.
Все в тишине, не двигаясь, немного помолчали.
– Доставай! – проворчал бородатый тщедушному.
И все задвигались.
– Вот видишь, Елесик, что сделал уже алкоголь с человеком? – пропел-просипел бородатый.
– Ох, да уж. А я, ведь, раньше был крупнее! – зачем-то сбрехнул ему Лесик.
– Оденься, Ваня! – Лимпопо протянула одежду, но сама же бросила её в воду – до того она была испачкана съезжанием с горы.
Удивительно – Гумпо почувствовал стыд от наготы чужого тела! И ему было вдвойне удивительно, что ему было стыдно от этого за себя. Но он не в силах был что-либо предпринять из-за парализовавшего его вопроса – где, собственно, его родное тело?
Тем временем бородач и тщедушный сдвинули побелевшие от времени, воды и солнца два бревна – устроили седала и постелили между брёвнами газеты вроде скатерти.
– Я их тут сразу встретила на летнем ресторане у вокзала, – заговорила Лимпопо, – и повела тебя лечить. Они уже, как видишь, замахнули. Хорузя продал свою дачу. Теперь он, ты знаешь, богатый.
Она поелозила мокрой одеждой в золе старого костровища и стала тереть её песком.
Потом полоскала.
Те двое хлопотали над "столом" в тени обширного куста.
Бородатый был широк и крепок. В чёрной гриве у него виднелась седина, лоб, глаза, немного щёк и нос. Лицо было красное, брови густые, нос сизо лиловый, губы плотные в усах, глаза большие, чёрные, спокойные и умные. На теле серая короткорукавая рубашка навыпуск и серые более тёмные брюки. Коричневые туфли.
А мелконький был в белых шортах и фуфаечке, но всё на нём висело, словно балахон. И сам он был белёсенький, под тоненькой панамочкой, в таких увесистых очках, что было странно, как они его не уронили до сих пор. Костлявенький и остроносенький и глазки в лупах мутные, как пуговки кальсон. Сандальки на тоненьких косточках.
– Я этого костлявого совсем не знаю, – сказала Гумпо Лимпопо, – Вот на. Надень. Ты в этих полосатых трусиках, как ценник!
– Как кто?
– Тьфу, на тебя!
– Ну, что? Давайте будем поправляться? – законтробасил бородатый, протягивая Гумпо полстакана, – Конечно, мы с Елесиком с утра уже по маленькой вдохнули, но выпить мы всегда не дураки! И наши нервы для сего деяния всегда напряжены – ты только свистни – мы уже косые!
– У меня есть знакомый, – заметил уже деликатно-поддатый Елесик, – так он так проспиртован, что резко и громко скажи ему «Водка!» – он сразу закачается и упадёт, как невменяемый и, потеряв сознание, уснёт!
– Ну, этому надо настырно и долго учиться. А пока, для того, чтоб вернуть тебя, Ваня, обратно в сознание, попробуй "Напиток обратного времени". Я пробовал. Он освежает. Гортань вибрирует, как новая рессора!
– А я то ваще не пью, а то пью – ваще! – сказала Шаша, отстранив себя от стирки.
– Как ты напиток назовёшь, так он и вылечит тебя! – сказал Елесик, поправив толстые очки стаканом.
– Вы врёте – это водка! – воскликнула, вдруг, Лимпопо.
– А что такое "водка"? – спросил у них Гумпо.
И все опять переглянулись.
– Клава, я балдею! – нервно воскликнула Шаша и, наскоро прикрыв ладонью рот, уставилась, как дура на Ивана.
– Водка – это страшный яд и беспощадная погибель организма! Конечно, если ей неправильно лечиться, – как нивчём ни бывало, ответил Хорузя и сунул стакан в руку Гумпо.
– А? – робко пикнул Елесик, туманя глаза свои лупами.
– Что же ты, Ваня? – воскликнула горестно Шаша и сдвинула брови шалашиком. Причёска её, безразличная к окружающим, вся, как будь-то, застыла во взрыве, который только начал разлетаться.
– А это что? – спросил Иван и указал рукой в газеты.
– Вот эти жёлтые рогалики – бананы, – как доктор, стал спокойно объяснять Хорузя, – То – пузырьковая вода, а сё – огуречные палочки. Ты, ведь, сам так назвал эти глупые длинные овощи? Анананы или бананасы мы сегодня не едим, ибо скорая помощь не терпит напрасных излишеств! Ну, давайте же, братцы, отравимся – примем дружно по рюмочке яда, и будем робко ожидать кончину мира, пока петух не свистнет на горе! Пусть иногда нам будет плохо, но только лишь с похмелья! Давайте будем погружаться, пока нам радостно чувыркают древесные птенцы и солнце голову ещё не проломило, и не пришёл к нам преждевременный кирдык! – и с этими словами он опрокинул свой немаленький стаканчик в свой разомкнувшийся огромный рот и громко крякнул в бороду и обагрился дополнительным румянцем.
Елесик, зажмурив опухшие стёкла, старательно влил в себя едкую жидкость, печально и тоненько хрюкнул и просипел через силу сквозь узкую ротовую щель:
– Ежедневное питьё сокращает бытиё! – и заткнул себе нос огурцом.
– До весёленьких огоньков! – прохихикала Лимпопо. По серьёзному выпила и зашипела "какаколой".
Гумпо решительно сомневался в стерильности и совместимости снеди со своим организмом, но Ваня Бабиков так быстро и с такою жадностью закинул весь стакан в себя, что Гумпо даже не успел заметить, как проходил процесс борьбы. К тому же, оба очень скоро забалдели и Гумпо перестал сопротивляться. А Ваня Бабиков хватал рогалики, не думая, сдирал с них ловко кожуру и был уже вполсытабрюха пьян. Он это делал с толком знающего человека, но прекратил глотать от некой, вдруг, возникшей тишины.
Компания смотрела на него и молча одобряла – Лимпопо снисходительно улыбалась, как удовлетворённый своею миссией миротворец, Хорузя внутри бороды что-то плавно жевал, и даже по бледным щекам худосочного Лесика торжественно пошли довольные красные пятна радости.
– А чё ждать-то? – сказал, вдруг, Елесик, – Давайте ещё поскорей понужнём по одной, пока не начало тошнить?