Небесный архив: последний свидетель. Часть 3

Глава 1. Тень без имени

Город забывал себя.

Улицы теряли названия, как старики – воспоминания. Вывески облезали, буквы отваливались по одной, оставляя на стенах бессмысленные узоры. Брусчатка под ногами Веры была стерта до гладкости, будто по ней века ходили одни и те же люди, не оставляя ничего, кроме призрачных следов. Она шла, и её шаги не отдавались эхом. Никто не оборачивался. Никто не видел.

Ветер шевелил её платье – когда-то синее, теперь выцветшее до бледно-серого, как страница, оставленная под дождём. Она провела пальцами по стене, и под её прикосновением проступили слова:

– Кто ты?

Буквы были неровными, будто их выцарапал кто-то торопящийся или испуганный. Вера задержала взгляд на них, пытаясь вспомнить, писала ли это она сама. Но память была дырявой, как старый мешок – что-то удерживалось внутри, а что-то высыпалось безвозвратно.

На углу стоял Странник без лица.

Его силуэт был знакомым до боли – такой же наклон головы, та же привычка поджимать губы, когда он задумывался. Но на месте лица у него была маска. Её маска. Тонкая, гипсовая, с трещиной у левого виска – точно такой она разбила её в детстве, упав с качелей.

Вера замерла.

– Ты… – начала она, но голос сорвался в шёпот.

Странник повернулся. Пустота под маской смотрела сквозь неё.

– Простите, мы знакомы? – спросил он вежливо, и в его интонации не было ни капли узнавания.

Она хотела ответить, но язык будто прилип к нёбу. Вместо этого её рука сама потянулась к его лицу – может быть, сорвать маску, может быть, прикоснуться, чтобы убедиться, что он настоящий. Но в последний момент она остановилась.

Что, если под ней ничего нет?

Странник ждал, слегка склонив голову, как человек, застигнутый чужим безумием врасплох. Потом, не дождавшись ответа, развернулся и пошёл прочь, его пальцы нервно постукивали по шву плаща. Вера смотрела ему вслед, пока он не растворился в толпе – такой же безымянной, как он сам.

На стене рядом проступила новая надпись:

– Ты уже уходишь?

Она не ответила.

Капитан Корректоров нашёл её у Старого Фонтана – вернее, того, что от него осталось. Мраморные чаши давно треснули, вода ушла в землю, оставив после себя лишь налёт ржавчины на камнях. Вера сидела на краю, глядя в пустую глубину, где когда-то плескались отражения.

– Я знал, что ты здесь, – сказал Лев.

Его голос был низким, с хрипотцой – как будто он слишком долго молчал перед этим. Вера не обернулась. Она знала, что увидит: высокую фигуру в чёрном мундире, зеркальные шары вместо глаз, меч памяти на поясе – тонкий, как лезвие бритвы, отполированный до ослепительного блеска.

– Ты следишь за мной? – спросила она.

– Это моя работа.

– Твоя работа – стирать тех, кто выходит за рамки.

– Стирать. – Он усмехнулся. – Какое громкое слово для того, что происходит на самом деле. Мы не стираем. Мы… архивируем.

Он сделал шаг ближе, и Вера наконец подняла голову. В зеркальных глазах-шарах отражалась не она – а тысячи её отражений, тысячи возможных Вер, какими они могли бы стать. Одна – в белом платье, с короной из страниц на голове. Другая – в чёрном, с пустыми глазницами. Третья – просто силуэт, почти прозрачный, как будто её уже не существовало.

– Ты видишь это? – спросил Лев, указывая на свои глаза. – Это всё ты. И ни одна из них не настоящая.

– А какая настоящая?

– Та, которая останется в Архиве.

Он выхватил меч памяти – быстрым, отточенным движением. Лезвие сверкнуло, и Вера инстинктивно отпрянула. Но он не ударил. Вместо этого кончик меча дрогнул в сантиметре от её груди, и по стали побежали трещины.

Лев замер.

– Интересно, – пробормотал он.

– Что?

– Он не может тебя коснуться.

– Потому что меня уже нет?

– Потому что ты между.

Он опустил меч, и лезвие рассыпалось у него в руках, как стекло. Осколки упали в пыль, и на секунду Вера увидела в них отражение – не своё, а чьё-то ещё.

– Кто это? – спросила она.

– Первый, кто попытался сбежать, – ответил Лев. – Его имя стёрли. Но меч помнит.

Ветер поднял с земли клочок бумаги – обрывок страницы с единственным словом:

Помни.

Лев наступил на него сапогом.

– Ты не должна была вернуться, – сказал он.

– Я никуда не уходила.

– Ты уходишь прямо сейчас.

Он повернулся и пошёл прочь, его плащ развевался за ним, как крыло вороны. Вера осталась одна у пустого фонтана, а на стене за её спиной кто-то дописывал вопрос:

– Ты уверена, что хочешь вспомнить?

Она не ответила.

Город забывал себя.

И её – вместе с ним.

Девочка-календарь сидела на ступенях разрушенного павильона, где когда-то продавали билеты в театр, которого уже не существовало. Её пальцы, тонкие и бледные, как стебли подснежников, сжимали кусочек угля. Перед ней лежал лист бумаги – безупречно белый, почти болезненно чистый.

– Сегодня я нарисую конец, – объявила Лиза, как будто говорила о чём-то обыденном, вроде завтрака или прогулки.

Алексей стоял в тени арки, наблюдая за ней. Он не дышал – точнее, дышал так редко, что мог бы обмануть саму смерть, если бы она вдруг решила проверить, жив ли он ещё. Говорить ему было нельзя. Каждое слово стоило года жизни. Но он всё равно подошёл ближе, потому что девочка рисовала будущее, а будущее – это единственное, что ему теперь было интересно.

Лиза провела углём по бумаге.

Ничего не появилось.

Она нахмурилась, будто бумага её обманула, и снова провела – сильнее, яростнее. Но лист оставался пустым. Тогда она подписала внизу, маленькими, дрожащими буквами:

Конец.

Бумага вздохнула и рассыпалась у неё в пальцах, превратившись в пыль, которая тут же была унесена ветром. Лиза сжала кулаки, но даже уголь исчез – будто его и не было.

– Опять, – прошептала она, и в её голосе не было ни удивления, ни разочарования. Только усталость.

Алексей наклонился и подобрал единственный уцелевший клочок – крошечный, не больше ногтя. На нём остался след от угля – силуэт, едва намеченный, но узнаваемый.

Вера.

Точнее, то, что от неё оставалось.

– Она исчезает, – сказала Лиза, не глядя на него. – Скоро её не будет даже в Архиве.

Алексей сжал обрывок в ладони. Он хотел спросить, почему девочка рисует пустоту, почему будущее отказывается являться даже в виде намёка, но слова застряли у него в горле, как кость. Вместо этого он просто покачал головой.

– Ты не можешь говорить, да? – Лиза посмотрела на него, и в её глазах было что-то древнее, чем должно быть у ребёнка. – Хочешь, я скажу за тебя?

Он кивнул.

– Ты хочешь знать, будет ли она жить.

Ещё один кивок.

– Никто не будет, – ответила Лиза просто. – Ни она, ни ты, ни я. Только Архив.

Она встала, отряхнула платье – розовое, когда-то яркое, теперь выцветшее до бледно-серого, как всё в этом городе.

– Но, если хочешь попробовать спасти её, ищи письма. В реке.

И ушла, оставив его с обрывком бумаги и вопросом, который он не мог задать.

Река Времени когда-то была полноводной. По её водам плыли лодки с фонариками, в которых люди отправляли свои желания – записанные на тонкой папиросной бумаге, чтобы течение унесло их куда-то далеко, где они непременно сбудутся. Теперь река высохла.

Дно, покрытое трещинами, напоминало кожу старика. Между плитами старого моста торчали обломки лодок, похожие на рёбра дохлого зверя. И повсюду – письма.

Они лежали повсюду: свёрнутые в трубочки, перевязанные лентами, смятые в комки. Одни были жёлтыми от времени, другие – свежими, будто их бросили только вчера. Женщина в зелёном платье ходила между ними, подбирая одно за другим, разворачивая, читая про себя и складывая в холщовую сумку через плечо.

Алексей наблюдал за ней со стороны. Он знал, кто она. Все знали.

– Ты можешь не прятаться, – сказала Женщина в зелёном, не поднимая головы. – Я и так вижу тебя.

Он вышел из тени.

– Ты ищешь что-то конкретное или просто собираешь чужую тоску?

Она рассмеялась – коротко, беззвучно.

– Тоску не нужно собирать. Она сама находит тебя.

– А что ты собираешь?

– Последние слова.

Она развернула очередное письмо, пробежала глазами и вдруг замерла.

– О.

– Что?

– Это для тебя.

Она протянула ему листок. На нём было всего три слова:

«Вера. Помни. Прощай.»

Алексей потянулся было взять его, но внезапный порыв ветра вырвал письмо из рук женщины и унёс вверх, к облакам, которые сегодня были особенно тяжёлыми и низкими.

– Ну вот, – вздохнула она. – Теперь и это потеряно.

– Кто его написал?

– Ты.

Он посмотрел на неё, не понимая.

– Но я…

– Да, ты не можешь говорить. Но когда-то мог.

Она наклонилась, подобрала ещё одно письмо, развернула и тут же смяла в ладони.

– Все они – про неё. Все.

– Почему?

– Потому что Архив стирает имена, но не чувства.

Она взглянула на него, и в её глазах было что-то вроде жалости.

– Ищи её, пока не стало слишком поздно.

– А если уже поздно?

Женщина в зелёном улыбнулась – печально, как улыбаются тем, кто ещё не понял, что мёртв.

– Тогда найди хотя бы её тень.

И пошла дальше, собирая чужие последние слова, будто они могли что-то изменить.

Алексей остался один на высохшем дне реки. Где-то над головой пролетело письмо с именем Веры, уносимое ветром туда, где его никто не прочтёт.

Он сжал кулаки.

Один год жизни.

Всего один.

– Вера, – прошептал он.

И где-то в городе, который забывал себя, кто-то вздрогнул, будто услышав эхо собственного имени.

Вера шла по коридору, где стены медленно теряли очертания, как рисунки на мокром пергаменте. Обои, некогда украшенные виньетками из забытых алфавитов, теперь осыпались, обнажая штукатурку, испещрённую трещинами – будто кто-то вырвал страницы прямо из самой реальности. Она прижала ладонь к груди, проверяя, осталось ли под рёбрами привычное биение. Сердце стучало, но звук был глухим, будто приглушённый стук в дверь, за которой никого нет.

– Ты идёшь не туда, – раздался голос за спиной.

Мастер ключей стоял в проёме, его пальцы перебирали связку ржавых ключей, каждый из которых был помечен символами, напоминавшими то ли ноты, то ли следы птичьих лап. Его лицо, изборождённое морщинами, как старые карты, выражало не столько усталость, сколько терпеливое раздражение – словно он знал, что его труд бессмыслен, но не мог остановиться.

– Куда же тогда? – спросила Вера, и её голос растворился в воздухе, не оставив эха.

– В никуда. Или везде. – Он повертел в пальцах ключ, похожий на сломанную скрипичную струну. – Архив рассыпается, но двери ещё работают. Хочешь увидеть, что будет после?

Он воткнул ключ в стену, и та подалась, как глина. Дверная рама выросла сама собой – кривая, словно её наспех слепили из мокрого песка. За ней клубился белый шум, густой, как молоко, и в нём мелькали силуэты – то ли людей, то ли теней, которые так и не обрели форму.

– Это не выход, – сказала Вера.

– Это дверь в отсутствие, – поправил Мастер. – В место, где ничего не нужно помнить.

Близнецы-переводчики, появившиеся будто из воздуха, переглянулись. Один – тот, что говорил за мёртвых, – провёл пальцем по краю двери, и кожа на его кончиках тут же поседела, словно покрылась инеем.

– Войти можно, – прошептал он.

– Но нельзя вернуться, – закончил второй, чей голос звучал, как шорох ещё не написанных страниц.

– А если я закрою глаза? – спросила Вера.

– Тогда увидишь то, что Архив так старался стереть, – ответил Мастер ключей и усмехнулся, будто сказал что-то смешное.

Она шагнула к порогу. Белый шум зашевелился, протягивая к ней щупальца тумана, но в тот же миг что-то хрустнуло под ногой. Вера наклонилась и подняла обломок таблички с полустёртой надписью: «Комната последнего вопроса».

– Даже руины помнят больше, чем мы, – пробормотал второй близнец.

Вдруг где-то в глубине коридора зашуршал песок. Они обернулись. На полу, где секунду назад не было ничего, кроме пыли, теперь змеились следы босых ног, а между ними – слова, выведенные будто невидимым пером:

«Архив умрёт, когда перестанут искать последнюю страницу»

Близнецы замерли. Первый, бледнея, прошептал:

– Это он.

– Кто? – спросила Вера.

– Тот, кто уже забыл своё имя.

Песок шевельнулся снова, будто под ним кто-то ворочался, и новое предложение выплыло на поверхность:

«Зачем искать конец, если можно переписать начало?»

– Это чёртово зеркало для пессимистов, – фыркнул Мастер ключей, но пальцы его сжали ключи так, что костяшки побелели.

Вера наклонилась, прикоснулась к буквам. Песок был тёплым, как чьё-то дыхание.

– Ты здесь? – спросила она пустоту.

В ответ где-то далеко засмеялись – или показалось.

Близнецы отступили на шаг, словно боялись, что слова прилипнут к их подошвам.

– Он всегда приходит, когда Архив теряет куски, – сказал первый.

– Как врач к умирающему, – добавил второй.

– Или гриф к падали, – пробормотал Мастер ключей и тут же сплюнул через плечо, словно отгоняя дурное предзнаменование.

Вера выпрямилась. Белый шум за дверью вздыбился, на миг приняв очертания человеческой фигуры – то ли приглашая, то ли предупреждая.

– Что будет, если войти? – спросила она.

Песок закружился, складывая новый ответ:

«Ты уже вошла. Ты просто ещё не знаешь, в какую главу».

И тогда она поняла – это не дверь. Это пропущенная строка в книге, которой не должно было быть.

А следы на песке растаяли, оставив после себя только тишину.

Последние слова, написанные песком, растаяли, как соль на языке, и Вера осталась одна в коридоре, где стены медленно теряли форму, словно бумага, подожжённая по краям. Близнецы-переводчики исчезли – растворились в воздухе, будто их и не было, а Мастер ключей, бросив последний взгляд на свою связку, скривился в усмешке и отвернулся, словно понял, что даже ключи от всех дверей мира не откроют ту, которую ищет Вера.

Она прошла дальше, ступая по полу, который под её ногами то становился твёрдым, как старинный паркет, то проваливался в рыхлую пыль, словно пепел от сожжённых книг. В конце коридора, там, где когда-то висела карта Архива (теперь лишь бледный прямоугольник на стене, как шрам от вырванного гвоздя), стояло разбитое зеркало. Осколки его держались в раме лишь по привычке, готовые рассыпаться от малейшего прикосновения.

Вера остановилась перед ним.

В отражении, раздробленном трещинами, была не она.

Там, за стеклом, лежала Белая комната.

Она знала её, хотя никогда не видела. Чистые стены, лишённые теней. Стол посредине, на котором лежала раскрытая книга с пустыми страницами. И свет – неяркий, но нестерпимо ровный, будто там не было времени, чтобы отбрасывать тени, не было воздуха, чтобы дрожать.

– Ты нашла её, – раздался голос за спиной.

Она не обернулась. Знала, кто это.

Тихий Гость стоял в двух шагах, но от него не падала тень, и даже звук его шахов (если они вообще были) терялся в тишине. Его лицо – если это можно было назвать лицом – напоминало размытый отпечаток на старой фотографии: черты угадывались, но не складывались во что-то целое.

– Это не комната, – сказала Вера. – Это место, где кончаются слова.

– Или начинаются, – ответил Тихий Гость. Его голос был похож на шорох переворачиваемых страниц. – Всё зависит от того, кто держит перо.

Вера протянула руку к зеркалу. В тот же миг отражение Белой комнаты дрогнуло, будто её тронули ветром, и дверь в глубине – та самая, что вела к столу с книгой, – начала растворяться.

– Подожди! – Вера рванулась вперёд, касаясь стекла.

Осколки вздрогнули, но не рассыпались.

– Ты не можешь войти, – прошептал Тихий Гость. – Потому что ты ещё не исчезла до конца.

– А ты? – она обернулась к нему. – Ты ведь был там?

Его губы (если это были губы) дрогнули в подобии улыбки.

– Я был везде. И нигде. Архив любит тех, кто не оставляет следов.

На полу у её ног песок снова зашевелился, складываясь в новую фразу:

«Чтобы войти в Белую комнату, нужно сначала выйти из себя»

– Это шутка? – спросила Вера.

– Это инструкция, – ответил Тихий Гость. – Правда, обычно её читают слишком поздно.

Она снова посмотрела в зеркало. Теперь от Белой комнаты остался лишь бледный силуэт, будто её стёрли ластиком.

– Кто там сидит за столом? – спросила она.

– Тот, кто пишет. Или тот, кого написали. Разница, честно говоря, невелика.

Песок под её ногами снова зашевелился, но на этот раз буквы складывались медленнее, словно силы, писавшие их, были на исходе:

«Архив – это не место. Это договорённость помнить»

– И что, если все забудут?

– Тогда он станет просто зданием. Очень старым, очень пустым. И кому-то придётся начать всё сначала.

Вера сжала кулаки. Её пальцы почти не отбрасывали тени.

– Я войду туда.

– Конечно, – кивнул Тихий Гость. – Все входят. Просто не все возвращаются.

Он сделал шаг назад – и начал исчезать, как рисунок на песке, смытый волной.

– Подожди! – крикнула Вера. – Почему ты не остановишь это?

Его голос донёсся уже откуда-то издалека, будто из-за закрытой двери:

– Потому что я уже забыл, зачем должен был.

И тогда зеркало разбилось окончательно.

Осколки упали на пол, но не зазвенели – будто их поймала густая тишина. Вера опустилась на колени, подбирая один из них. В крошечном треугольнике стекла ещё теплился отблеск Белой комнаты.

Она сжала осколок в ладони, чувствуя, как тот впивается в кожу.

Кровь не пошла.

Она уже почти не оставляла следов.

Глава 2. Голос, который убивает

Алексей стоял перед зеркалом в узкой каморке, которую когда-то называл своей комнатой. Стекло, покрытое паутиной трещин, дрожало в такт его дыханию – или это дрожали стены Архива, уже чувствовавшие приближение чего-то необратимого. Он провел пальцами по горлу, где годами копилось молчание, тяжелое, как свинцовые печати на устах мертвецов. Сегодня он решил сломать эту печать.

Губы его дрогнули, с трудом преодолевая многолетнюю привычку к немоте. Первый звук вышел хриплым, словно ржавая дверь на забытых чердаках памяти.

– Ве…

Это слог стоил ему года жизни. Он почувствовал, как что-то внутри сжимается, будто невидимые часы перевели стрелку вперед, и кожа на висках сразу стала тоньше, прозрачнее, как пергамент старинной книги. Стены вокруг закачались, с полок посыпались книги, их страницы трепетали, как испуганные птицы.

– …ра…

Второй слог. Еще год. В углу комнаты треснула штукатурка, обнажив кирпичи, которые тут же начали рассыпаться в песок. Алексей схватился за грудь – сердце билось чаще, но удары стали глуше, словно между ним и жизнью появилась прокладка из ваты.

Полное имя прозвучало как выстрел в тишине собора. «Вера». Три слога – три года. В воздухе запахло горелой бумагой, а на ладони Алексея появилась первая седая прядь.

Он закашлялся, и в ладони осталось пятно крови – ярко-алой, как чернила, которыми в Архиве отмечали особо важные записи. Кровь тут же впиталась в деревянный пол, оставив после себя лишь темное пятно, похожее на кляксу.

– Ну вот, – прошептал он, и это слово уже не отняло у него ничего. Видимо, Архив брал плату только за важные слова. – Началось.

В коридорах за стеной зашевелились Тени-предатели. Их полупрозрачные фигуры скользили по стенам, как пятна от копоти, но войти в комнату не решались – боялись голоса, который мог вырвать их имена из небытия.

Алексей вытер губы и направился к старому дубовому шкафу, который когда-то принадлежал Библиотекарю. Дерево скрипело, протестуя против вторжения, но поддалось – внутри лежали карточки душ, аккуратно разложенные по алфавиту. Его пальцы, уже покрытые сеткой морщин, лихорадочно перебирали карточки, пока не нашли нужную. «Вера». Буквы на карточке бледнели на глазах.

Он вырвал страницу – та оказалась неожиданно хрупкой, как осенний лист. Бумага рассыпалась в его пальцах, превращаясь в пепел, который тут же развеялся невидимым ветром. Но Алексей успел прочитать последние строчки: «Вера начинает забывать себя. Скоро Архив забудет ее совсем».

Из-за его спины донесся шепот:

– Ты ускоряешь процесс, – сказала одна из Теней-предателей, вытягивая из темноты лицо, похожее на размытую фотографию. – Она исчезнет быстрее, если ты будешь вырывать страницы.

– Я знаю, – ответил Алексей, разглядывая оставшуюся в руках часть карточки. – Но если я вырву все страницы, может, останется хоть имя.

Тени зашевелились, перешептываясь между собой. Одна из них – та, что когда-то была библиотекарем, судя по очертаниям развевающихся одежд – выдвинулась вперед:

– Имена без историй – это просто звуки. Ты хочешь сохранить пустой звук?

– Лучше пустой звук, чем тишина, – огрызнулся Алексей, но тут же закашлялся снова. На этот раз кровь была темнее, почти черной.

Тени отпрянули, когда он выпрямился. В его глазах горело что-то опасное – не просто решимость, а безумие того, кому нечего терять.

– Я буду говорить, пока не кончатся слова, – сказал он, и стены Архива снова дрогнули. – А потом начну вырывать страницы из своей собственной карточки. Посмотрим, что переживет дольше – Архив или я.

Тени молча растворились, оставив после себя лишь запах старой бумаги и чувство, будто кто-то невидимый провел пальцем по его позвоночнику. Алексей подошел к зеркалу. Отражение уже изменилось – глаза стали глубже, в уголках губ залегли морщины, которых не было час назад.

Он улыбнулся своему отражению, и это стоило ему еще нескольких дней жизни.

– Начинается интересное, – прошептал он, и зеркало треснуло окончательно, сохранив его улыбку в десятке осколков, каждый из которых теперь показывал немного разного Алексея – того, каким он мог бы стать, если бы не решился говорить.

Алексей вышел во внутренний двор Архива, где воздух всегда пах старыми чернилами и влажной бумагой, а тени ложились под странными углами, будто солнце здесь светило из нескольких точек одновременно. Сегодня двор был пуст – если не считать Бродячего актёра, который разворачивал свой переносной театр прямо на потрескавшейся мозаике, изображавшей Древо Познания с обгрызенными корнями.

Марк – так звали актёра, хотя в Архиве имена имели свойство стираться – уже расставил декорации: картонные облака на ниточках, жестяное солнце и трон, собранный из старых книжных переплётов. Он повернулся к Алексею, и его лицо, покрытое трещинами грима, растянулось в улыбке, слишком широкой для человеческого рта.

– О, великий Молчальник! – его голос звенел, как разбитый колокольчик. – Ты пришёл посмотреть, как умирает мир?

– Ты играешь про конец Архива? – спросил Алексей, чувствуя, как каждое слово оставляет во рту привкус железа.

– Я играю про всё, что угодно, – Марк покрутил пальцем у виска. – Проблема в том, что зрители забывают сюжет ещё до финала.

Он хлопнул в ладоши, и из-за складок его плаща высыпали куклы – крошечные фигурки Библиотекаря, Капитана Корректоров, даже Веры с её полустёртым лицом. Они задвигались, как живые, хотя ниток не было видно.

– Сегодня, – провозгласил Марк, – мы представляем историю о том, как Архив съел сам себя!

Актёр начал представление. Его куклы метались по импровизированной сцене, бормоча обрывки фраз, которые когда-то были важны. Библиотекарь пытался зашить страницы обратно в книги, Капитан Корректоров командовал несуществующей армии, а Вера… Вера просто стояла в углу, постепенно становясь прозрачной.

Алексей смотрел, как тени зрителей – их было штук пять или шесть – медленно собираются вокруг. Тени-предатели, девочка-календарь, даже старуха с колокольчиком, которая обычно будила мёртвых. Они молча наблюдали, пока Марк разыгрывал финальную сцену: Архив складывался, как бумажный кораблик, и тонул в чернильной луже.

– И вот, – крикнул Марк, подбрасывая кукол в воздух, – все исчезают!

Куклы не упали. Они растворились ещё на лету.

Алексей моргнул – и понял, что зрителей больше нет. Только Марк стоял среди внезапно опустевшего двора, его грим теперь казался слишком ярким, почти кричащим на фоне бледнеющих стен.