- -
- 100%
- +
© Михаил Ордынский, 2025
ISBN 978-5-0067-9326-2 (т. 1)
ISBN 978-5-0067-9327-9
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
ПРОЛОГ: ПОСЛЕДНЕЕ ПИСЬМО ДЕДА
Холодный дождь стекал по гранитному памятнику, будто сама земля не хотела отпускать того, чьё имя было выбито на камне. «Ордынский» – буквы, глубокие, как шрамы, собирали капли в чёрные ручейки, стекавшие к подножию. Михаил стоял, не чувствуя мокрого воротника, впившегося в шею, и смотрел на гроб, медленно опускавшийся в яму. Он не плакал. Смерть деда была ожидаемой – девяносто три года, инсульт, тихий уход во сне. Но что-то здесь было не так.
Слишком много людей пришло на похороны. Слишком много незнакомых лиц, слишком много взглядов, скользящих по нему, будто проверяя, тот ли он. Старуха в выцветшем платке крестилась, шепча что-то про «проклятых Ордынских». Мужчина в чёрном пальто, слишком новом для такого дня, нервно перебирал чётки, не сводя глаз с гроба. А священник – молодой, с нездешним акцентом – читал молитвы так, будто боялся, что страницы молитвослова в его руках вот-вот зашевелятся сами.
– Земля тебе пухом… – начал было батюшка, но ветер резко рванул листы книги, и тот замолчал, будто слова застряли у него в горле.
Михаил наклонился, чтобы подхватить выпавший из рук священника крест, и в этот момент увидел царапины. Они шли изнутри крышки гроба – глубокие, неровные, будто кто-то долго и отчаянно скрёбся, пытаясь выбраться.
– Вы это видели? – он схватил за руку ближайшего могильщика, но тот лишь покосился на царапины, будто они были частью ритуала, и буркнул:
– Грызуны, барин. Бывает.
Но Михаил знал: грызуны не оставляют следов, похожих на ногти.
* * *Вечером, в своей московской квартире, он наконец разорвал конверт с восковой печатью. Оттиск – зеркало с трещиной – рассыпался под пальцами, как старая кожа. Внутри лежал ключ, покрытый рыжей коррозией, с номерком «26», и письмо, написанное чернилами, которые пахли полынью и снегом – странный, горьковатый запах, от которого заныли виски.
«Миша, если читаешь это – я не умер.»
Первая строчка врезалась в сознание, как лезвие. Михаил засмеялся – нервно, почти истерично.
– Ну конечно, дед, – пробормотал он, – просто решил устроить спектакль с гробом и царапинами для драматизма.
Но смех застрял в горле, когда он прочёл дальше:
«Ищи меня в Ордынцах, дом 26, помещение 2. Но если увидишь своё отражение в зеркале – беги.»
Бумага вдруг обожгла пальцы. Михаил ахнул, роняя письмо, и на тыльной стороне ладони проступили красные полосы – точь-в-точь как те, что остаются, если провести рукой по краю разбитого стекла.
– Что за чёрт… – он поднёс ладонь к свету, и в этот момент где-то в квартире мяукнул кот.
Звук был таким неожиданным, что Михаил вздрогнул. Он обернулся – на подоконнике сидел чёрный кот с жёлтыми глазами, слишком большими для обычного животного. На его боку, сквозь шерсть, проступали странные отметины – будто стигматы.
– Ты откуда? – Михаил потянулся к нему, но кот лишь зевнул, показав острые клыки, и неспешно произнёс человеческим голосом:
– Ты опять полезешь туда, да?
Михаил застыл.
– Я… что?
– В Ордынцы. В дом двадцать шесть. – Кот лениво облизнул лапу. – Как в прошлый раз. И в позапрошлый.
– Ты… говоришь.
– А ты небось думал, я мяукать буду? – кот прыгнул на стол и ткнулся носом в письмо. – О, снова тот же бред. «Не смотри в зеркало». Как будто ты послушаешься.
Михаил медленно отодвинулся.
– Кто ты?
Кот посмотрел на него с усталым снисхождением, будто преподаватель на особенно тупого студента.
– Я – тот, кто помнит. А ты – тот, кто снова и снова наступает на одни и те же грабли.
И прежде, чем Михаил успел что-то ответить, кот развернулся и прыгнул в тень – не в дверь, не в окно, а прямо в темноту между шкафом и стеной, растворившись в ней, как чернила в воде.
На столе осталось только письмо, ключ… и тонкий, едва заметный запах серы.
Михаил поднял дрожащими пальцами обгоревший листок и перечитал последнюю строчку:
«Но, если увидишь своё отражение в зеркале – беги.»
За окном, в чёрном стекле ночи, что-то усмехнулось в ответ.
* * *Бар у вокзала назывался «Перегон» – название, от которого веяло бесконечными ожиданиями и поездами, уходящими в никуда. Свет внутри был жёлтым и больным, как умирающая лампочка в подъезде, а стены пахли пивом, сигаретами и чем-то ещё – чем-то старым, въевшимся в дерево, словно сам воздух здесь пропитался тоской провожающих.
Сергей Морозов сидел за угловым столиком, вертя в пальцах диктофон. Его лицо, обычно оживлённое журналистской азартностью, сейчас выглядело усталым и недоверчивым.
– Ордынцы? – он щёлкнул кнопкой записи, и красный огонёк замигал, как глаз циклопа. – Ты уверен, что это не бред? Может, дед перед смертью бредил?
Михаил потянул рюмку водки – она была тёплой и маслянистой, словно её уже кто-то пил до него.
– Дед никогда не врал. – Он задержал взгляд на огоньке диктофона. – Кроме одного раза… когда сказал, что зеркала – просто стекло.
Сергей замер.
– И что, они не стекло?
– Не знаю. Но в его доме их не было. Ни одного.
За окном завыл поезд – долгий, протяжный звук, будто стальная змея извивалась в темноте. Эхо подхватило его и разнесло по перрону, шепча что-то неразборчивое.
– Ордынцы… Ордынцы…
Сергей нахмурился.
– Ты это слышал?
– Что?
– Будто кто-то повторил…
Михаил не ответил. Он смотрел на своё отражение в грязном оконном стекле – и оно смотрело на него, но с опозданием на секунду, будто не спешило повторять его движения.
– Ладно, – Сергей выдохнул и отодвинул диктофон. – Допустим, эта деревня существует. Что там такого страшного?
– Не знаю. Но дед написал: если увижу своё отражение в зеркале – бежать.
– А если не увидишь?
Михаил медленно повернулся к нему.
– Тогда, видимо, бежать уже будет некуда.
Сергей засмеялся – резко, нервно.
– Чёрт, а я думал, моя работа самая параноидальная. Ладно, если тебя там убьют, хотя бы материал для статьи останется.
Он потянулся за рюмкой, но вдруг диктофон сам включился. Из динамика донёсся шёпот – не их голос, а чей-то ещё, скрипучий и влажный:
– Не езжай…
Сергей выругался и выдернул батарейку.
– Вот блин. Надо было брать нормальный аппарат, а не эту дешёвку.
Михаил не сводил глаз с диктофона. Ему почудилось, что даже без питания красный огонёк ещё секунду тлел, как уголь в пепельнице.
* * *Утро встретило его на автовокзале, где пахло соляркой и усталыми людьми. Автобус до Ордынцев должен был отправиться в семь, но когда Михаил подошёл к водителю – грузному мужчине с лицом, напоминающим помятый бумажный пакет, – тот только фыркнул:
– Нет такой деревни на маршруте.
– Как нет? – Михаил достал распечатку. – Вот же, смотрите.
Водитель даже не взглянул.
– Нет и всё. Последняя остановка – Заозёрное. Дальше рейсы не ходят.
– Но я должен попасть в Ордынцы!
– Тогда ищите другого дурака.
Михаил хотел уже что-то крикнуть в ответ, но тут к нему подошёл таксист – худой, с щетиной и вечно уставшими глазами.
– Вам в Ордынцы? – спросил он, и голос у него был хрипловатый, будто простуженный.
– Да. Вы знаете, где это?
– Знаю. Поехали.
Таксист представился Игорем, но сразу добавил:
– Все зовут Костя. Так проще.
Машина была старой «Волгой» с потёртыми сиденьями и трещиной на лобовом стекле – точь-в-точь как трещина на печати деда. Когда Михаил сел, в салоне запахло серой и мокрой шерстью – странный, звериный запах, от которого зашевелились волосы на затылке.
– У вас кот есть? – невольно спросил он.
Костя молча тронул с места.
Спидометр показывал «0000», будто машина только что сошла с конвейера, а навигатор на телефоне таксиста глючил – карта дёргалась, то показывая дорогу, то растворяясь в сером шуме.
– Странно, – пробормотал Костя. – Обычно ловит нормально.
Михаил взглянул в боковое зеркало – и на секунду ему показалось, что в отражении он видит не себя, а чью-то другую фигуру, сгорбленную и неясную.
Но когда он моргнул, там снова был только он.
– Давно ездите в Ордынцы? – спросил Михаил, чтобы заглушить тревогу.
Костя на секунду задумался.
– В первый раз.
– Но вы же сказали, что знаете дорогу…
– Знаю. – Костя улыбнулся, и в этой улыбке было что-то неестественное. – Просто чувствую, куда ехать.
За окном мелькнул дорожный знак с названием деревни, но буква «Д» была стёрта, и читалось:
«ОРДА».
Михаил почувствовал, как по спине пробежал холодок.
– Это… опечатка?
Костя не ответил. Он смотрел на дорогу, но его глаза были пустыми, будто он видел что-то другое – что-то, чего не видел Михаил.
А в зеркале заднего вида, совсем чуть-чуть, отразились два жёлтых глаза, наблюдающие за ними из темноты салона.
* * *Сумерки обволакивали деревню, как мокрая марля, сквозь которую проступали лишь очертания крыш – острые, покосившиеся, будто мачты кораблей, затонувших в молочном тумане. «Волга» Кости медленно ползла по разбитой дороге, и Михаил ловил себя на мысли, что деревня не приближается, а скорее вырастает из земли, как грибница после дождя. На въезде скрипнула ржавая табличка: «Ордынцы», но выцветшая краска превратила первые буквы в зловещее «Орда», будто кто-то специально стёр границу между названием и проклятием.
– Здесь, – коротко бросил Костя, останавливая машину так резко, что Михаил ударился лбом о спинку переднего сиденья. Таксист не извинился. Его пальцы барабанили по рулю, а глаза упорно не смотрели в зеркало заднего вида, где в темноте салона всё ещё мерцали два жёлтых пятна.
Михаил вышел на хлюпающую под ногами землю. Воздух пах стоячей водой и чем-то ещё – сладковатым, гнилостным, как испорченный мёд. Из тумана выплыла старуха в выцветшем платке, сгорбленная, будто несущая невидимый груз. Увидев Михаила, она резко перекрестилась, и её пальцы сложились в странный жест – не привычное троеперстие, а какой-то искривлённый знак.
– Опять Ордынские пришли… – прошипела она, и голос у неё был такой, каким, наверное, шепчутся могильные черви. – Двадцать шестой год пошёл, как последний ушёл. И опять к двадцать шестому дому.
– Бабушка, вы знали моего деда? – Михаил сделал шаг вперёд, но старуха – бабушка Нюра, как потом выяснилось – отпрянула, будто от пламени.
– Знаю всех ваших. От первого до последнего. Все приходили, все смотрели, все… – она вдруг закашлялась, и в горле у неё что-то булькнуло. – Все не уходили по-хорошему.
Костя, не выходя из машины, нервно постучал по стеклу.
– Быстро, – бросил он. – До темноты.
Бабушка Нюра вдруг схватила Михаила за руку – её пальцы оказались удивительно сильными, как корни старого дерева.
– Не смотри в зеркало, парень. Оно ведь не отражает – оно запоминает. А когда запомнит достаточно, покажет тебе то, чего нет. И тогда…
Громкий гудок клаксона прервал её. Костя бил по рулю, и его лицо в тусклом свете фар казалось размытым, нечёткими.
Дом №26 стоял на отшибе, заросший бурьяном, с покосившимся крыльцом, которое скрипело на ветру, как костяные пальцы. Ключ, данный дедом, вошёл в замок с лёгким стоном, будто дверь не открывали десятилетия. Внутри пахло плесенью, пылью и чем-то ещё – металлическим, как кровь на языке.
Первое, что заметил Михаил – пол. Он прогибался под ногами, как тонкий лёд над бездной, и с каждым шагом где-то внизу что-то шелестело, будто гигантские страницы перелистывает невидимая рука. В гостиной, затянутой паутиной, стояло зеркало – не стеклянное, а обсидиановое, чёрное, как провал в стене. Михаил подошёл ближе, преодолевая странное сопротивление воздуха – будто плыл сквозь густой сироп.
В зеркале не было его отражения.
Вместо него в чёрной глубине стояла девушка в белом платье – Анастасия. Её лицо было бледным, почти прозрачным, а глаза… глаза казались слишком тёмными для такого светлого лица. Она подняла руку и прижала ладонь к стеклу – с той стороны. Михаил машинально повторил жест. В тот момент, когда их пальцы должны были соприкоснуться, в доме что-то громко хрустнуло.
На стене, там, где секунду назад был голый рубец обоев, проступила надпись – странные, извилистые знаки, будто кто-то писал кровью по мокрой бумаге. Язык Лимба. Буквы пульсировали, как свежие шрамы.
За окном раздалось мяуканье – не обычное кошачье, а протяжное, почти человеческое. Михаил обернулся. На подоконнике сидел чёрный кот со стигматами на боку. Он смотрел на надпись, потом на Михаила, и в его глазах было что-то древнее, чем сам дом.
– Ну что, – сказал Кот-Хроникёр, перебирая лапами по подоконнику, – опять начинаем?
В этот момент зеркало за его спиной потемнело ещё сильнее, и Анастасия в белом платье открыла рот, чтобы закричать – но звук так и не дошёл до Михаила. Только губы сложились в одно слово:
«Помоги».
А потом погас свет, и в темноте что-то зашевелилось – что-то, что ждало этого момента двадцать шесть лет.
Часть 1. ДЕРЕВНЯ, КОТОРОЙ НЕТ
Глава 1. Исчезающая деревня
Михаил проснулся оттого, что что-то впивалось в ладонь. Он разжал пальцы – в них лежал осколок стекла, черного и холодного, будто выточенного из ночи. Края были острые, но не порезали кожу, а лишь оставили на ней сетку мелких царапин, словно кто-то старательно выводил невидимые письмена. Он поднёс осколок к глазам – в нём отражался потолок, но не его лицо.
Комната была чужая. Не та, в которой он заснул. Пол под ним прогибался, как тонкий лёд, и с каждым движением издавал тихий стон, будто под ним пустота. Утренний свет, бледный и безжизненный, пробивался сквозь запылённые стёкла, но не приносил тепла. Напротив – казалось, он вытягивал последние остатки жизни из воздуха.
Михаил сел, и половицы заскрипели жалобнее. На полу, рядом с кроватью, отпечатались следы – босые, мелкие, явно не его. Они вели от двери к зеркалу, которое висело на стене напротив. Вернее, то, что от него осталось: рама, пустая, как глазница, и несколько торчащих осколков. Остальное лежало на полу, сверкая тусклыми гранями.
Он встал, и что-то хрустнуло под ногой. Лужица воды в углу комнаты переливалась радужными разводами, будто кто-то разлил ртуть, но когда он наклонился, то почувствовал не металлический запах, а что-то другое – сладковато-горькое, как полынь, смешанная с ладаном.
За окном царила тишина. Не та, что бывает перед рассветом, когда мир затаился в ожидании, а мертвая, глухая, будто деревня вымерла за ночь. Ни крика петуха, ни лая собак, ни даже шелеста листьев. Только лёгкий звон в ушах, будто кто-то звал его из очень далёкого колодца.
– Что за чертовщина… – прошептал он и тут же вздрогнул от собственного голоса.
Дверь скрипнула.
На пороге стояла старуха – сгорбленная, в выцветшем платке, с глазами, будто выжженными изнутри. Она крестилась, глядя на него, и шептала что-то несвязное.
– Ордынские снова здесь… – её голос был похож на шорох сухих листьев.
Михаил попытался улыбнуться, но лицо не слушалось.
– Бабушка, вы знаете, где я?
Старуха покачала головой, не переставая креститься.
– Дом двадцать шестой. Все знают, никто не заходит.
– Почему?
– Зеркала… – она бросила взгляд на пустую раму. – Они тут двери. А двери – ловушки.
Михаил почувствовал, как по спине пробежал холодок.
– Мой дед… Он жил здесь?
Лицо старухи исказилось, будто она проглотила что-то горькое.
– Твой дед не умер. – Она зашептала ещё тише. – Он просто… перестал отражаться.
– Что это значит?
Но бабушка Нюра уже копошилась в карманах, доставая что-то завёрнутое в тряпицу. Развернула – внутри лежал ржавый гвоздь, обмотанный седыми волосами.
– От теней. – Сунула ему в руку. – Носи. Они боятся железа и чужих волос.
Михаил хотел рассмеяться, но вдруг заметил, как её глаза расширились, уставившись куда-то за его спину.
– Не оборачивайся, – прошипела она. – Они не любят, когда на них смотрят.
И, перекрестив его, быстро вышла, оставив за собой запах сушёных трав и чего-то ещё – старого, затхлого, как страницы книг, которые никто не открывал сто лет.
Михаил стоял, сжимая в кулаке гвоздь. Острая ржавчина впивалась в ладонь, но боль казалась чем-то реальным в этом странном месте.
За его спиной что-то шевельнулось.
Тихо.
Едва слышно.
Будто кто-то провёл пальцем по стеклу.
* * *Михаил вышел из дома №26, и первое, что он сделал, – достал телефон. Экран тускло вспыхнул, будто стесняясь яркости в этом сером, безжизненном месте. Он открыл карты, вбил название деревни – «Ордынцы».
Ничего.
Попробовал ещё раз, медленнее, снова.
Карта показывала только пустое пространство между двумя просёлочными дорогами, будто здесь никогда ничего не было.
– Неужели ошибся? – пробормотал он, но тут же вспомнил табличку на въезде, выцветшую, но чёткую: «Ордынцы».
Он огляделся. Деревня была настоящей – покосившиеся заборы, крыши, поросшие мхом, редкие дымки из труб. Но что-то в ней было не так.
Люди.
Их было мало, и все они двигались по каким-то своим, странным маршрутам, будто обтекая невидимые преграды. И все – все – обходили дом №26 широкой дугой, даже не глядя в его сторону.
Только один человек сидел на крыльце соседнего дома, не обращая внимания на эти негласные правила.
Мужик лет пятидесяти, в помятой телогрейке, с бутылкой в руке. Он смотрел на Михаила с каким-то усталым знанием, будто уже видел его здесь много раз.
– Дядя Витя? – рискнул предположить Михаил.
Тот хрипло рассмеялся, будто кашлянул.
– Ага. И ты, значит, Ордынский.
– Вы знали моего деда?
– Знаю всех, кто сюда приходит. – Дядя Витя отхлебнул из бутылки, сморщился. – И всех, кто отсюда не уходит.
Михаил почувствовал, как по спине пробежал холодок.
– Почему деревни нет на картах?
– А зачем ей там быть? – Дядя Витя махнул рукой. – Кому она нужна, кроме тех, кто уже здесь?
– Но люди живут…
– Живут. – Мужик усмехнулся. – Только не все из них люди.
Михаил хотел спросить, что он имеет в виду, но тут дядя Витя вдруг наклонился вперёд, и его голос стал тише и более хриплым:
– Зеркала – это двери. А двери – ловушки.
– Бабушка Нюра уже говорила мне это.
– Потому что правда. – Дядя Витя постучал пальцем по бутылке. – Ты думаешь, я пью от скуки? Нет. Я пью, чтобы не видеть, что отражается в стекле.
Михаил хотел рассмеяться, но что-то в глазах собеседника остановило его.
– Вы… видели что-то?
– Вижу каждый день. – Дядя Витя откинулся на спинку стула. – Но сегодня мне хватит. Иди, посмотри сам.
– На что?
– На пса.
Михаил обернулся.
Во дворе дома №26, там, где трава росла гуще и темнее, сидел чёрный пёс.
Огромный, лохматый, с шерстью, которая отражала небо.
Не просто блестела – нет. Каждый волосок будто был крошечным зеркальцем, и когда пёс повернул голову, Михаил увидел в его боку облака, плывущие в обратную сторону.
– Что за…
Пёс не обращал на него внимания. Он рыл землю, царапая когтями что-то в глубине ямы.
Михаил осторожно подошёл ближе.
Пёс замер, поднял голову. Его глаза были совершенно чёрными, без зрачков, без блеска – просто две пустоты.
Потом, не спеша, отступил в сторону, будто позволяя ему взглянуть.
В яме лежал детский ботинок.
Старый, потрёпанный, с оторванной подошвой. Кожа была тёмной от времени, но Михаил разглядел вытисненную на ней дату: 1924.
– Откуда…
Он потянулся, но в этот момент что-то блеснуло в луже рядом.
Михаил взглянул.
В воде отражалось не его лицо.
Девушка.
Бледная, с тёмными глазами, в белом платье, которое, казалось, светилось даже в этом тусклом отражении.
– Анастасия… – прошептал он, хотя откуда-то знал это имя.
Она смотрела на него, губы шевелились, будто что-то говорили, но звука не было.
Михаил наклонился ближе.
Отражение исчезло.
В луже снова было только небо.
И чёрный пёс, стоящий за его спиной.
Тихо дышащий.
Смотрящий.
Ждущий.
* * *Михаил вернулся в дом, и первое, что бросилось в глаза, – стена.
Там, где раньше была лишь потрескавшаяся штукатурка, теперь краснели письмена.
Не краской. Не чернилами.
Кровью.
Они стекали вниз медленными, тягучими струйками, будто нанесены были совсем недавно, но уже успели подсохнуть по краям, образовав корку. Буквы – нет, не буквы, знаки, – были угловатыми, резкими, будто выцарапаны чем-то острым. Он подошёл ближе, и запах ударил в нос – медь и полынь, терпкая смесь, от которой перехватило дыхание.
Он протянул руку, коснулся пальцем одной из линий.
Липко.
Тепло.
Будто живое.
– Что за чёрт… – прошептал он.
И тут из разбитого зеркала на стене донёсся шёпот.
Тихий, едва различимый, будто доносящийся из-под земли.
– Он уже здесь.
Михаил резко обернулся.
В одном из осколков, торчащих из рамы, мелькнуло лицо.
Девушка.
Анастасия.
Её губы шевелились, повторяя те же слова, но звука не было – только этот шёпот из ниоткуда, обволакивающий, как туман.
– Кто здесь? – Михаил шагнул к зеркалу, но отражение тут же исчезло.
Только письмена на стене пульсировали, будто дышали.
Он отступил, почувствовав, как по спине пробежали мурашки.
– Ладно, – пробормотал он. – Ладно.
Это галлюцинация. Усталость. Стресс. Всё что угодно, только не…
Не это.
Он глубоко вдохнул, зажмурился, снова открыл глаза.
Надпись не исчезла.
А из зеркала по-прежнему доносился шёпот.
– Он уже здесь. Он уже здесь. Он уже…
Михаил схватил со стола тряпку, намочил её из графина и резко провёл по стене.
Кровь не стиралась.
Она впиталась в штукатурку, будто была там всегда.
– Чёрт!
Он швырнул тряпку в угол, схватился за голову.
Что, блин, происходит?
В этот момент где-то в доме скрипнула дверь.
Михаил замер.
Тишина.
Потом – мягкие шаги.
Кто-то шёл по коридору.
Он медленно повернулся.
В дверном проёме стоял чёрный кот.
Не просто чёрный – угольный, будто вырезанный из самой ночи. И только на лапах и груди – пятна, похожие на стигматы, будто кто-то проткнул его когда-то гвоздями.
Кот смотрел на него жёлтыми глазами, слишком умными для животного.
– Ты уже был здесь.
Михаил аж подпрыгнул.
– Ч… что?
– В прошлой жизни, – продолжил кот, не моргнув. Его голос был низким, слегка хрипловатым, будто он курил лет тридцать.
Михаил почувствовал, как земля уходит из-под ног.
– Ты… ты говоришь?
Кот усмехнулся – да, именно усмехнулся, уголок пасти дрогнул.
– А ты слушаешь. Уже прогресс.
– Это сон.
– Конечно, – кот лениво облизнул лапу. – И кровь на стене – тоже сон. И девушка в зеркале. И пёс, который копает могилу во дворе.
Михаил похолодел.
– Откуда ты знаешь…
– Я знаю всё, – кот поднял голову. – Потому что помню.
– Что ты помнишь?
– Тебя.
Кот медленно прошёлся по комнате, его лапы не оставляли следов на пыльном полу.
– Ты приходил сюда много раз. И каждый раз всё заканчивалось одинаково.
– Что заканчивалось?
– Цикл.
Михаил почувствовал, как голова кружится.
– Ты говоришь так, будто это…
– Повторяется? – кот остановился, посмотрел ему прямо в глаза. – Потому что так и есть.
– Но…
– Ты не первый. И не последний.
– Какой прошлой жизни ты говорил?
Кот вздохнул, будто устал объяснять очевидное.
– Той, что ещё не случилась.
Михаил рассмеялся.
Это был нервный, почти истерический смех, но он не мог остановиться.
– Ладно, – прошептал он, вытирая глаза. – Ладно. Я сплю. Или сошёл с ума.
Кот пожал плечами – ну, насколько это возможно для кота.
– Как удобно.
– Что?
– Объяснять всё безумием.
Михаил замолчал.
Кот повернулся, собираясь уйти.
– Подожди!
– Нет времени.
– На что?
– На всё.
Кот сделал ещё шаг, затем обернулся.
– Если хочешь узнать правду – найди зеркало, которое не отражает тебя.
– Какое ещё…
Но кот уже исчез в темноте коридора.
На полу остались только три чёрных волоска, сверкающих, как шёлк.