Зеркало судьбы: Тени Желетово. Отражения прошлого

Глава 2. Кодекс без ответов

Код щёлкал ручкой с нервной частотой метронома, пока сканер пожирал страницу за страницей отцовского дневника. Экран ноутбука мерцал в полутемной комнате, отбрасывая синеватые блики на его небритую щёку. Он ненавидел эту провинциальную тишину, где даже пыль оседала с каким-то деревенским неторопливым высокомерием.

– Ну давай же, – прошептал он, ударив по клавише Enter с силой, достаточной для убийства таракана.

Программа зависла на мгновение, затем выдала всплывающее окно с текстом, который явно не присутствовал на бумажных страницах. Буквы дрожали на экране, будто написанные под водой:

«Семь грехов = семь ключей. Ищи там, где тень повторяет движение на счёт три. Они не исчезли – они распределились.»

Код откинулся на спинку стула, почувствовав, как по спине пробежали мурашки.

– Вот же мёртвый батяня, – пробормотал он, – даже из могилы умудряется генерить баги.

Он потянулся за кружкой с остывшим кофе, но вдруг экран погас, а затем вспыхнул снова – теперь на нём медленно проявлялась фотография: семь человек у реки, их лица постепенно расплывались, как восковые маски у огня. Последним исчезло лицо профессора Воронцова – но перед тем, как растаять, его губы на экране шевельнулись, будто что-то говоря.

Щелчок ручки участился до пулемётной очереди.

Аня прижала куклу к груди, чувствуя, как её собственное дыхание становится неровным. Кукла – обычная фарфоровая «Лена» с голубыми глазами и розовыми губами – вдруг показалась ей чужой. Она положила её перед зеркалом в спальне, как делала каждое утро, чтобы «Лена» могла «умыться».

– Привет, – шепнула Аня, как всегда.

Но сегодня кукла не просто отразилась в зеркале.

Её отражение моргнуло.

Настоящая кукла в руках Ани оставалась неподвижной, но стеклянная копия – нет. Голубые глаза в зеркале медленно повернулись к Ане, а розовые губы растянулись в улыбке, слишком широкой для фарфорового лица.

– Ты… – Аня потянулась к зеркалу дрожащими пальцами.

Отражение куклы повторило движение, но с задержкой – пальцы в зеркале коснулись стекла на три секунды позже. Аня резко отдернула руку.

– Мам! – крикнула она, но голос сорвался в шёпот.

В зеркале кукла подняла руку – настоящая в её ладонях оставалась неподвижной – и приложила фарфоровый палец к нарисованным губам:

Тсссс.

Комната наполнилась запахом лаванды – так пахли саше, которые мама клала в шкаф с кукольными платьями. Но все платья были упакованы месяц назад, перед переездом в эту чёртову деревню.

Тамара Лебедева поправила очки, стараясь не показывать, как дрожат её пальцы. Очередной пациент – пожилой рыбак Рыбаков – сидел перед ней, его глаза неестественно блестели в свете настольной лампы.

– Ну как, докторша, – хрипел он, – я скоро сдохну или ещё помучаюсь?

– Ваши зрачки… – начала Тамара, но голос её предательски дрогнул.

Они были расширены до предела, чёрные, как ночное небо над Желетово, и совершенно не реагировали на свет. Такие же, как у предыдущих пяти пациентов сегодня. Такие же, как у той женщины в красном платке, что пришла вчера и исчезла, оставив после себя только запах мокрого пепла.

– Да плевал я на зрачки, – Рыбаков хрипло засмеялся. – Вот скажите, нормально, когда твоё отражение в воде улыбается, а ты нет? Я ж не дурак, я вчера не пил!

Тамара машинально записала «синдром Зазеркалья» в карточку – термин, которого не существовало ни в одном медицинском справочнике. Её ручка вывела эти слова с особой тщательностью, будто признавая поражение науки перед тем, что происходило в деревне.

– Вам нужно избегать… зеркал, – сказала она, понимая всю абсурдность совета.

Рыбаков разразился кашлем, в котором угадывались нотки истерического смеха.

– Да их тут везде доху… до фига! В витринах, в окнах, в чёртовых ложках!

Он резко встал, опрокинув стул. В этот момент свет в кабинете мигнул, и Тамара увидела – на секунду, не больше – как в зрачках старика отражается не её кабинет, а какое-то другое место: берег реки, круг из двенадцати камней, и семь фигур, стоящих по колено в воде.

Потом свет вернулся, и видение исчезло. Но запах мокрого пепла снова витал в воздухе, хотя окно было закрыто.

Ольга Светлова разложила фотографии на кухонном столе, где пятна от чая образовывали архипелаг забытых кружек. Снимок, сделанный у реки вчерашним вечером, казался обычным – группа исследователей, Максим с его вечной гильзой в пальцах, Лена с блокнотом, Михаил, изучающий карту. Но когда она пригляделась, морозный палец пробежал по её позвоночнику.

На краю кадра, чуть в стороне от всех, стоял человек, которого не было в тот момент.

Мужчина в старомодном костюме, с тростью, лицо скрыто под широкими полями шляпы. Но самое странное – его фигура была чуть размыта, будто он двигался, когда затвор захлопнулся. Или… будто он не совсем принадлежал этому времени. Ольга поднесла фото к свету, и в этот момент её собственное отражение в окне за спиной не повторило движения.

– Ты что, не спишь? – голос Дюхи заставил её вздрогнуть.

– Посмотри, – она протянула фото, – ты его видел вчера?

Гром нахмурился, и его пальцы, привыкшие к струнам, нервно постучали по краю снимка.

– Нет. Но… – он перевернул фотографию, где Ольга всегда писала даты, – вот же чертовщина.

Надпись, сделанная её рукой «17.08.2019», теперь выглядела иначе – первые две цифры расплылись, превратившись в «19.08.1919».

Из коридора донёсся звук падающей трости.

Михаил шёл за Лесником по едва заметной тропе, где ветки хлестали по лицу, как наказание за любопытство. Воздух пах прелыми листьями и чем-то ещё – металлическим, будто ржавые гвозди, забытые в древесной плоти.

– Вот тут, – Морозов остановился так резко, что Михаил едва не врезался в его костлявую спину.

Перед ними расчищенный участок леса, где в идеальном кругу стояли двенадцать зеркал разной формы и размера – от роскошного венецианского до простого куска полированного металла. Все они были покрыты мхом, но не разбиты, будто кто-то заботливо сохранял их годами.

– Не ходи туда, – прошипел Лесник, и его голос звучал так, будто сквозь него говорил сам лес. – Они не любят чужих.

– Кто «они»?

Старик повернулся, и Михаил увидел, что его глаза стали неестественно блестящими, почти как у пациентов Тамары.

– Те, кто смотрит из щелей мира. Они играют в прятки со временем.

Ветер внезапно стих, и в тишине Михаил услышал лёгкий звон – будто кто-то провёл пальцем по краю стекла. В ближайшем зеркале что-то мелькнуло. Не его отражение. Что-то… движущееся внутри.

– Ты уже привлёк их внимание, – Лесник схватил его за руку, – теперь они будут приходить чаще.

Из кармана Михаила выпал отцовский блокнот, раскрывшись на странице с надписью «Добровольно». Ветер внезапно поднялся снова, перелистывая страницы, пока они не остановились на схеме – точном изображении круга из двенадцати объектов.

Лесник перекрестился старым, почти забытым жестом.

– Твой батька тоже был любопытным. И где он теперь?

Гром играл «Песню Теней» на старой гармонике, которую нашёл на чердаке дома Воробьёвой. Инструмент пахнул плесенью и воспоминаниями, а его звук был похож на голос утопленника – хриплый, прерывистый, но странно завораживающий.

Дети собрались вокруг, даже вечно ершистая Ксения затихла, прижав к груди блокнот. Влад первым заметил – стёкла окон в домах вокруг начали вибрировать в такт музыке. Не просто дрожать – они пульсировали, как живые, и в их отражениях что-то менялось.

– Смотрите, – прошептала Даша, указывая на витрину магазина.

В стекле, вместо их отражений, медленно проявлялась сцена у реки – семеро людей в старомодной одежде стояли по колено в воде, а перед ними на камне лежало большое зеркало в серебряной оправе.

Гром играл громче, и странная мелодия, казалось, проникала в сами стены. Окна домов теперь отражали только ту сцену – двадцать лет назад, но так чётко, будто это происходило здесь и сейчас.

– Они добровольно, – вдруг сказала Аня, не сводя глаз с куклы в своих руках. Та повернула голову к зеркалу без её помощи.

В этот момент лопнуло стекло в дальнем окне. Потом в следующем. И следующем. Как будто невидимая волна катилась по улице, разбивая всё на своём пути.

Но странное видение в осколках не исчезло. Оно стало ещё чётче.

И тогда все увидели – в зеркале на камне отражалось небо.

Но не то, что было над группой в тот день.

Какое-то другое.

С совершенно чужими созвездиями.

Телефон Максима завибрировал в кармане, когда он выходил из душа, смывая с себя липкий страх после встречи с близнецами. Он достал аппарат, и пальцы его вдруг стали чужими, непослушными – на экране горело сообщение от неизвестного номера. Не цифры, а сплошные нули. И дата: 16.08.1999.

– Да ты шутишь… – прошептал он, но тело уже знало правду ещё до того, как он прочитал текст:

«Ты видел нас. Скоро увидишь снова. Они ждут.»

Гильза выпала из его пальцев и покатилась по полу, звеня, как падающий снаряд. Максим схватил её – тёплую, будто только что выброшенную из ствола – и вдруг почувствовал запах пороха. Его квартирка в Желетово никогда не пахла порохом.

Он поднёс гильзу к носу и понял – запах шёл не от металла. Он висел в воздухе, как призрак, смешиваясь с паром от душа. И где-то в этом пару на секунду проступило лицо – то самое, из 1999 года, из толпы у реки. Женщина в красном платке. Та самая, что первой коснулась зеркала.

Телефон снова завибрировал. Новое сообщение:

«Рыбаков уже с нами.»

Следы на песке у дома рыбака были чёткими, как оттиск на свежей глине. Тамара стояла на коленях, проводя пальцем по последнему отпечатку – правый ботинок, размер сорок второй, стёртый носок. След обрывался перед треснутым зеркалом в прихожей, будто Рыбаков шагнул прямо в стекло.

– Зрачки, – прошептала она, поднимая очки на лоб.

На пыльной поверхности зеркала остались два чётких отпечатка – будто кто-то смотрел в него вплотную, так близко, что ресницы оставили узор на стекле. И между ними – трещина, идеально ровная, как дорожка для слезы.

– Он не сопротивлялся, – сказал Максим, осматривая нетронутую мебель.

– А как ты это понял? – Код щёлкал ручкой так быстро, что звук походил на тиканье сломанных часов.

– Потому что ублюдки всегда сопротивляются.

В спальне на тумбочке стояла фотография – Рыбаков лет сорока, с женой и ребёнком. Все трое смотрели в камеру с одинаковыми глазами – зрачки расширены, как у ночных животных. Тамара перевернула снимок. На обороте дата: 16.08.1999.

Из кухни донёсся звук падающей посуды. Когда они вбежали туда, на полу лежала разбитая тарелка, а в луже воды отражалось не потолок, а звёздное небо – такое, каким его видели в ту августовскую ночь двадцать лет назад.

Они собрались в доме Воробьёвой – все, кроме Кати Светлова, которая сидела на крыльце, напевая что-то себе под нос. Михаил разложил на столе карту с отметками – круг из зеркал, река, место, где исчез отец.

– Мы идём туда ночью, – сказал он, и голос его звучал твёрже, чем он себя чувствовал.

– А если это ловушка? – Лена провела пальцем по своему блокноту, где недавние наброски превратились в изображения тех семерых.

– Конечно ловушка, – Максим крутил гильзу в пальцах. – Только мы уже в ней.

Код вывел на экран ноутбука усиленное изображение фотографии Ольги – странник во времени теперь был виден чётче. Его трость оказалась не просто тростью – набалдашник был выполнен в виде зеркального шара.

– Они хотят, чтобы мы пришли, – прошептала Даша, неожиданно появившись в дверях. За ней стояла Аня с куклой – та теперь держала в фарфоровых руках крошечное зеркальце.

Из коридора донёсся голос Кати – она пела «Песню Теней» наоборот, и от этого мелодия становилась ещё жутче.

– Они не хотят, чтобы мы ушли, – поправила её Аня, и её кукла медленно повернула голову к кругу на карте.

Ветер внезапно ударил в окно, принеся с собой запах речной воды и чего-то ещё – сладковатого, будто перезревшие ягоды, оставленные гнить на солнце.

Михаил посмотрел на часы. До полуночи оставалось три часа.

Где-то в доме упало зеркало.

Но никто не пошёл проверять.

Все и так знали – оно разбилось на семь частей.

Глава 3. Рисунки, которые сбываются

Лена провела кистью по холсту, добавляя последние штрихи к портрету Максима – морщину у глаза, след ожога на шее, ту особую напряжённость в уголках губ, которая выдавала в нём бывшего солдата. Краска ложилась странно вязко сегодня, будто смешивалась не с разбавителем, с чем-то более плотным, почти органическим. Она отложила кисть, чтобы стереть пальцем случайную каплю, и в этот момент картина перед ней изменилась.

Морщины разгладились, ожог исчез – на холсте теперь смотрел молодой мужчина с ясными глазами и той же гильзой в руках, но держал он её не как талисман, а как патрон перед заряжанием. Лена отпрянула, задев баночку с разбавителем. Жидкость растеклась по полу, но запах был не химический, а пороховой, будто в мастерской кто-то выстрелил.

– Боже … – она протянула дрожащую руку к холсту, но не осмелилась прикоснуться.

На обратной стороне, где она всегда ставила дату, теперь красовалась чужая подпись: «Громов А. В., 16.08.1999». Капли краски на подписи были ещё влажными. Лена резко накрыла холст тканью, но сквозь материю проступили контуры лица – теперь оно улыбалось.

Из коридора донёсся звук падающей гильзы.

Андрей Ковалёв облокотился о раковину, всматриваясь в своё отражение. Вчерашний инцидент с двойником он списал на усталость и переизбыток кофеина. Но сегодня зеркало в ванной вело себя… послушно. Слишком послушно. Оно отражало его движения с идеальной точностью и без малейшей задержки.

– Ну вот же, никакой чертовщины, – пробормотал он, намыливая лицо.

Когда он открыл глаза, отражение всё ещё держало бритву у его горла – в той позиции, где он оставил её три секунды назад. Андрей замер. Капля пены скатилась по его щеке, но в зеркале лицо оставалось неподвижным и чистым.

– Хватит… – он швырнул в стекло стакан, но оно не разбилось, лишь заколебалось, как поверхность воды.

Отражение наконец ожило – подняло бритву и медленно провело по собственному горлу. По стеклу не пошла кровь – вместо этого появилась трещина, точь-в-точь как у Рыбакова. Из щели вырвался шепот:

– Всё под контролем, Андрюша?

Андрей отчаянно дёрнул ручку двери, но та не поддавалась. В зеркале его двойник улыбался, а за его спиной медленно проявлялись ещё шесть силуэтов.

Ксения чертила карту Желетово с упорством топографа, готовящегося к войне. Её блокнот был усеян странными значками – крестики у реки, кружки вокруг определённых домов, волнистые линии вдоль лесной тропы. Влад тыкал пальцем в особенно густо помеченный участок.

– Это что, кладбище?

– Нет. Это где земля болит, – ответила Ксения, не отрываясь от рисунка.

Даша молча наблюдала, как её кукла повторяет движения карандаша Ксении – маленькая фарфоровая ручка чертила в воздухе те же линии. Код, проходя мимо, случайно задел взглядом блокнот и замер.

– Эй, это же… – он выхватил из рюкзака распечатку со сканами Кодекса. Узоры совпадали до мельчайших деталей. – Откуда ты знаешь эти символы?

Ксения пожала плечами, но её рука продолжала выводить новый знак – перевёрнутую восьмёрку с точкой посередине.

– Они мне снятся. Вот тут, – она ткнула в центр символа, – дверь. Но она не для всех.

Код побледнел. В Кодексе этот знак сопровождался единственной записью: «Locus transitus – voluntarie tantum». Место перехода – только добровольно.

Из кухни донёсся звук разбивающейся посуды. Все бросились туда – на полу лежала Аня, а вокруг неё в идеальном кругу располагались осколки разбитой тарелки. В каждом отражалось не потолок, а звёзды – те самые, что видела Лена на своём холсте.

– Они зовут, – прошептала Аня, поднимая лицо. Её глаза были неестественно блестящими. – Скоро будет семь. Как тогда.

Дашина кукла медленно кивнула.

Старик Гущин сидел на своей веранде, как музейный экспонат, который забыли убрать. Его руки, похожие на спутанные корни, дрожали над стаканом самогона, в котором луна отражалась криво, словно пьяная. Михаил присел рядом, осторожно, будто боясь раздавить хрупкую нить, связывающую старика с реальностью.

– Вы же были там в тот день, – начал он, но Гущин закачался, и тень от его козырька скользнула по лицу, как занавес.

– Был. Да только не видел. – Старик хрипло рассмеялся, и смех его походил на скрип несмазанных качелей. – Они кричали, понимаешь? Рты разевали, жилы на шеях надулись… А звука не было. Как в кино без колонок.

Он вдруг выпрямился, и глаза его стали неестественно ясными, будто кто-то протер их изнутри.

– А он… твой батька… Он последним пошел. Оглянулся. И мне показалось… – Гущин схватил Михаила за руку, и пальцы его были холодными, как металлическая ручка двери зимой, – мне показалось, он улыбнулся. Будто рад был.

За спиной у них упала банка с гвоздями, рассыпавшись по полу веранды идеальным кругом. Гущин не повернулся.

– Они опять придут. Семь пар следов на песке. Только чьих – хрен его знает.

Гром нашел стеклянную гармонику на чердаке дома Воробьёвой, где она пролежала, судя по слою пыли, все двадцать лет. Инструмент был странной конструкции – набор стеклянных пластин, подвешенных на медных струнах, с выгравированными по краям символами, похожими на те, что рисовала Ксения.

Когда он провел смычком по пластинам, воздух затрепетал, будто тонкая ткань реальности. Дети замерли – в лужах после вчерашнего дождя зашевелились отражения. Но не их лица.

– Смотрите… – прошептала Аня, приседая у самой большой лужи.

В мутной воде четко проступило изображение – берег реки, семеро людей в одежде конца девяностых, большое зеркало на камне. Профессор Воронцов стоял чуть в стороне, что-то записывая в блокнот. Гром изменил тональность, и изображение дернулось, как старая кинопленка.

– Боже, – пробормотал Максим, приглядываясь к одному из мужчин в толпе, – это же мой отец…

Вода в лужах начала вибрировать, принимая новые формы – вот женщина в красном платке тянется к зеркалу, вот ее рука погружается в стекло, вот остальные кричат беззвучно… Гром играл все громче, а на его висках выступал пот, хотя движения были почти ленивыми.

Вдруг все лужи одновременно потемнели. В них осталось только одно отражение – огромный черный кот, сидящий на берегу. Его глаза отражали небо, но не сегодняшнее – какое-то другое, с незнакомыми созвездиями.

Ольга перебирала вчерашние снимки в маленькой темной комнате, которую Воробьёва разрешила использовать как фотолабораторию. Красный свет фонаря делал ее руки похожими на окровавленные, а тени на стенах двигались странно резко, будто не соответствуя движениям людей.

– Ну и дерьмо, – пробормотала она, рассматривая очередной кадр.

На каждом фото, в самом углу, появлялось одно и то же лицо – мужчина в старомодной шляпе, которого не было в момент съемки. Иногда он стоял спиной, иногда частично скрывался за деревом, но на последнем снимке смотрел прямо в камеру, улыбаясь. И улыбка эта была слишком широкой, как будто кто-то потянул уголки его рта нитками.

Ольга достала увеличительное стекло. При ближайшем рассмотрении стало ясно – в глазах незнакомца отражалось не Желетово 2019 года, а какое-то другое место. Та же деревня, но церковь цела, а на площади стоит памятник, которого никогда не было.

– Странник…, – вспомнила она название, которое придумал Код.

Вдруг на фотографии что-то изменилось. Она не сразу поняла, что – просто почувствовала ледяной укол в груди. Присмотревшись, она увидела: теперь на снимке, среди группы исследователей, стояла она сама. Но с руками, сложенными иначе. И с выражением лица, которого у нее никогда не было – смесь ужаса и блаженства.

Из красного фонаря посыпались искры. В последний момент, прежде чем свет погас полностью, Ольга увидела – все фотографии на столе теперь изображали одно и то же: семь фигур, стоящих перед зеркалом у реки. И восьмую – фотографа, который снимал их со стороны. В слишком современной одежде. С слишком знакомым лицом.

Аня стояла перед трельяжем в спальне, кукла крепко прижата к груди. В отражении девочка и её фарфоровая спутница выглядели одинаково бледными, только у куклы глаза были шире, а улыбка – статичной, нарисованной.

– Если ты добрый… – прошептала Аня, ставя куклу перед зеркалом, – покажи правду.

Фарфоровые пальцы дрогнули. Не отражение – сама кукла. Глаза её в зеркале потемнели, стали глубже, человечнее. Аня почувствовала, как по её спине побежали мурашки, но не от страха – от узнавания. Эти глаза она где-то видела. В забытом сне. В чужом рассказе. В трещине на старом фото.

Кукла в зеркале подняла руку – настоящая оставалась неподвижной – и провела пальцем по стеклу. Там, где прошёл фарфоровый палец, осталась мутная дорожка, будто от слезы.

– Я видела, как они уходили, – сказала кукла голосом Ани, но на три тона ниже. – Они не плакали. Они смеялись.

Аня протянула руку, и в этот момент кукла в зеркале исчезла. Настоящая осталась на месте, но теперь её глаза были пусты – просто голубая краска, без глубины.

Из коридора донёсся крик Ксении:

– Аня! Мы идём в лес!

Девочка вздохнула и сунула куклу в карман. В зеркале её отражение на секунду задержалось, улыбаясь чуть шире, чем следовало.

Лес встретил их тишиной, слишком густой для летнего вечера. Даже комары не жужжали, даже листья не шелестели. Только их шаги хрустели по валежнику, да Код нервно щёлкал ручкой, будто отстукивая код Морзе в честь их глупости.

– Вот, – внезапно сказал Лесник, останавливаясь перед едва заметной тропинкой. – Дальше сами. Я не пойду.

Максим первым шагнул вперёд – и замер.

Поляна. Двенадцать зеркал, расставленных в идеальный круг. Некоторые в роскошных рамах, другие – просто осколки, подвешенные на верёвках. Все покрытые мхом, но не тронутые временем.

– Боже… – прошептала Лена, но её голос пропал, поглощённый внезапно наступившей тишиной.

Они вошли в круг.

Первым заметил Дрон:

– Они… они не так отражают.

Действительно, отражения запаздывали ровно на три секунды. Максим поднял руку – его двойник в зеркалах повторил движение с точностью механизма. Но когда он опустил руку, отражения продолжали её поднимать.

– Что за ху… – начал Максим, но тут заговорила Лена.

Только голос был не её. Глубже. Мужской.

– Не смотри в глаза своему двойнику, – сказала она голосом профессора Воронцова. – Они выбирают через взгляд.

Её собственные глаза были закрыты. Тело напряжено, как струна.

В этот момент все двенадцать зеркал одновременно дрогнули, и отражения в них застыли – не повторяя больше движений оригинала. Они улыбались. Все одинаково. Все семеро.