Кооператив «Пегас»

Соленый привкус смерти

Ветер пришел с моря еще до рассвета. Не ласковый южный бриз, обещающий тепло, а злой, норд-остовый реза́к, насквозь пропитанный солью и гниющими водорослями. Он гнал по Цемесской бухте низкие, рваные тучи, похожие на грязную вату, и швырял их в гранитные бока Маркотхского хребта. Город, прижатый к воде, съежился, втянул в себя неоновые щупальца ночных огней и затих, словно ожидая удара.

Телефонный звонок вырвал майора Сурова из неглубокого, тревожного сна, который он по ошибке считал отдыхом. Он не вскочил, не дернулся. Просто открыл глаза в серой предрассветной мгле своей однокомнатной квартиры. Тело, приученное годами службы к мгновенной мобилизации, уже было готово, пока разум еще цеплялся за обрывки кошмаров. Трубка, холодная, как ствол оружия, пахла пылью и старым пластиком.

– Суров, – голос дежурного по прокуратуре был сонным и скучным, будто он сообщал не о смерти, а о прогнозе погоды. – Погранохрана нашла катер в дрейфе. Кооператив «Пегас». На борту, предварительно, четыре жмурика. Все наши. Ждем тебя в торговом порту, у пятнадцатого причала.

Короткие гудки. Суров положил трубку, не меняя положения. Четыре. Число ударило в виски тупым, ноющим толчком. Не один. Не два. Четыре. Это уже не бытовуха, не пьяная поножовщина. Это акция. Зачистка.

Он двигался по квартире как автомат, отработанными, экономными движениями. Быстрый душ, ледяная вода которого не бодрила, а лишь глубже загоняла внутренний холод. Дешевый растворимый кофе, обжигающий горло. Сигарета «Прима» без фильтра, выкуренная у открытой форточки. Дым смешивался с пронизывающим ветром, и на мгновение Сурову показалось, что он снова вдыхает стылый горный воздух, пахнущий порохом и страхом. Он заставил себя выдохнуть. Дыши. Ровно. Это не горы. Это море. Но разница была незначительной. И там, и здесь человек был чужим, лишним.

Старенькая «шестерка», пропахшая бензином и табаком, нехотя завелась, прокашлявшись сизым дымом. Порт встретил его скрипом кранов, похожих в утреннем полумраке на скелеты доисторических животных, и глухими ударами волн о бетон. У пятнадцатого причала уже толпились люди. Синий милицейский УАЗик с мигающим, но беззвучным маячком. Неприметная «Волга» экспертов-криминалистов. У самой воды стоял пограничный катер, а рядом с ним, переваливаясь на волнах, – виновник переполоха. Небольшой, некогда белый, а теперь обшарпанный и покрытый ржавыми потеками катер с гордым названием «Чайка» на борту. Рядом с названием была грубо намалевана эмблема – крылатый конь. «Пегас». Горькая ирония.

Навстречу Сурову шагнул капитан милиции Петренко, молодой, круглолицый парень, которого явно знобило в тонкой форменной куртке.

– Кирилл Андреич, здравия желаю. Нашли в шести милях от берега. Мотор заглох, болтался как… ну, вы поняли. Погранцы заметили.

– Что внутри? – спросил Суров, не глядя на него, впиваясь взглядом в «Чайку».

– Четверо. Мужчины. Всем в голову стреляли. И в грудь. Контрольные. Судя по всему, еще ночью их… отработали.

Слово «отработали» заставило что-то внутри Сурова сжаться в ледяной комок. Это был не милицейский жаргон. Это было оттуда. С войны. Так говорили про цели.

Пока пограничники крепили «Чайку» к причалу, Суров курил, глядя на воду. Вода была цвета свинца. Тяжелая, непроницаемая. Она хранила тайны лучше любого сейфа. Она принимала всё: мусор, трупы, надежды. И ничего не отдавала назад.

– Давай, Андреич, твой выход, – сказал, подойдя, пожилой, грузный эксперт-криминалист Самсонов, вытирая руки ветошью. – Только аккуратнее там, скользко. Намыли палубу, сволочи.

Когда Суров ступил на борт «Чайки», его ударил запах. Густой, тошнотворный коктейль из солярки, застарелой рыбы, морской соли и еще чего-то. Чего-то теплого, металлического, сладковатого. Он знал этот запах лучше, чем свой собственный. Запах свежей крови.

Первый лежал на корме, у самого борта. Руки раскинуты, будто он пытался обнять небо. Лица почти не было. Пуля, выпущенная в упор из чего-то мощного, превратила его в кровавую маску. Второй – в проходе, ведущем к рубке. Он лежал на животе, подмяв под себя руку с зажатой в ней сигаретой. Похоже, он даже не успел понять, что происходит.

В рубке было теснее. И страшнее.

Третий сидел в кресле капитана, откинувшись назад. Глаза были открыты и удивленно смотрели в обшарпанный потолок. Темная дырка на лбу казалась почти аккуратной. На приборной панели застыла капля его крови, похожая на рубиновую слезу.

А потом Суров увидел четвертого.

Он лежал на полу, у ног капитана, скорчившись, прижав руки к груди. Поза эмбриона. Поза человека, который в последнюю секунду пытался спрятаться от всего мира, вернуться туда, где безопасно. И именно эта поза сломала плотину.

Мир вокруг потерял цвет и звук. Скрип катера о причал, крики чаек, плеск волн – все исчезло, сменившись оглушительным, высоким звоном в ушах. Запах крови стал гуще, в нем проступили новые ноты: горелая земля, раскаленный металл, озон после разрыва. Холодный новороссийский ветер превратился в обжигающий афганский суховей, несущий пыль и смерть.

Он снова был там. В ущелье. Разбитый БТР, похожий на растерзанного железного зверя. И рядом с ним – лейтенант Колька Ветров, двадцатилетний пацан из Вологды, который писал смешные стихи и мечтал стать учителем. Он лежал точно так же. Скорчившись. Прижав к пробитой груди фотографию своей девушки. Суров полз к нему под огнем, задыхаясь от пыли и ярости, кричал его имя, а видел только, как по серой афганской земле расползается темное, живое пятно…

– Майор! Суров!

Чей-то голос пробился сквозь пелену. Чья-то рука крепко сжала его плечо. Суров резко обернулся, его рука инстинктивно метнулась к поясу, туда, где должна была быть кобура. Перед ним стоял Самсонов. Его лицо было встревоженным.

– Кирилл, ты в порядке? Побледнел как покойник.

Суров моргнул. Звон в ушах утих, сменившись гулким стуком собственного сердца. Он снова был в тесной рубке катера. Пахло солью и смертью. Не горами. Морем.

– В порядке, – голос прозвучал хрипло, чужим. Он откашлялся. – Просто душно.

Он заставил себя снова посмотреть на труп. Это был не Колька В tribulations. Просто мужчина средних лет, с редкими волосами и испуганным, застывшим лицом.

Думай. Смотри. Приказы самому себе. Короткие, как выстрелы.

Он опустился на колени, стараясь не касаться ничего лишнего.

– Работали профессионалы, – сказал он тихо, почти про себя.

– С чего взял? – спросил Самсонов, уже пришедший в себя и доставший свой саквояж.

– Гильз нет. Собрали. Посмотри на раны. Два выстрела каждому. Грудная клетка – остановить. Голова – убедиться. Никакой суеты, никакой паники. Хладнокровно. И еще… – Суров провел пальцем в перчатке по палубе рядом с одним из тел. – Палуба вымыта. Небрежно, но вымыта. Пытались смыть следы. Но не свои. Чужие.

– Что это значит?

– Это значит, что на борту был кто-то еще. Возможно, пятый. Или шестой. Тот, кого они не должны были видеть, но увидели. И его следы убирали. А на этих им уже было плевать.

Суров встал и прошел в маленькую каюту. Две койки, стол, вмонтированный в стену. Все перевернуто вверх дном. Матрасы вспороты, обшивка стен местами оторвана. Искали. Тщательно, со знанием дела.

– Что они могли везти? – спросил подошедший Петренко, заглядывая в каюту через плечо Сурова.

– Официально – турецкий текстиль. Дешевые джинсы, футболки. Кооператив «Пегас», – Суров поднял с пола какой-то бланк с печатью.

– А неофициально?

Суров усмехнулся безрадостно.

– Неофициально в Турцию и из Турции через наш порт везут всё, что можно продать. Оружие, наркотики, золото, антиквариат. Женщин. Детей. Выбирай на вкус.

Он вернулся в рубку. Встал за спиной мертвого капитана, пытаясь реконструировать картину. Катер идет в море. Ночь. На борту четверо членов экипажа и… кто-то еще. Груз. Деньги. Что-то пошло не так. Или, наоборот, все пошло точно по плану. По чужому, кровавому плану.

– Ни денег, ни документов при них нет, – доложил Петренко. – Карманы вывернуты.

– А груз? – спросил Суров.

– Трюм пуст, Кирилл Андреич. Абсолютно. Ни одной тряпки. Ни одного ящика. Как будто он и не выходил из порта с товаром.

Вот оно. Главное. То, что не сходилось. Если это простое ограбление, пиратство, то зачем такая показательная казнь? Зачем собирать гильзы? Если это бандитские разборки из-за контроля над каналом, то почему забрали груз? Обычно в таких случаях груз бросают, он не важен. Важен сам факт устранения конкурентов.

Здесь же совместили и то, и другое. Профессиональная ликвидация и полное исчезновение того, что было на борту. Это означало, что сам груз был не менее важен, чем смерть этих четверых. А может, и более.

Суров вышел на палубу. Ветер стал еще сильнее, он трепал его недорогой плащ, забрасывал в лицо соленые брызги. Город уже просыпался. По набережной поехали первые троллейбусы, где-то вдалеке залаяла собака. Обычная жизнь, которая ничего не знала и не хотела знать о маленьком, залитом кровью катере у пятнадцатого причала.

Суров достал новую сигарету. Руки слегка дрожали, и он сжал кулаки, чтобы унять дрожь. Дело пахло не просто порохом. Оно пахло большими деньгами и большой властью. Той властью, которая не оставляет свидетелей и не боится ни бога, ни прокурора.

Он посмотрел на эмблему на борту. Крылатый конь, Пегас. Символ вдохновения, полета. Здесь, в Новороссийске 1996 года, его бумажные крылья пропитались кровью и соленой водой. И вместо того, чтобы взлететь в небо, он камнем пошел на дно, утаскивая за собой четыре человеческие жизни.

А может, и больше.

«Глухарь», – подумал он с холодным цинизмом. Так назовет это дело начальство. Четыре трупа без улик, без свидетелей, без мотива. Повесят на каких-нибудь отморозков, если найдут, или просто спишут в архив через пару месяцев. Висяк.

Но Суров уже знал, что не отступит. Этот запах. Эта поза четвертого трупа. Это дело было не просто очередным пунктом в списке его обязанностей. Оно стало личным. Эта маленькая «Чайка» превратилась в его собственное ущелье. И он должен был пройти его до конца. Или остаться в нем навсегда, рядом с призраком лейтенанта Кольки Ветрова.

– Начинай опрос в порту, – бросил он Петренко, не оборачиваясь. – Кто видел, как они отчаливали. Кто последним с ними говорил. Подними все документы на этот «Пегас». Мне нужен его директор. Живой. Сегодня.

Он бросил окурок в воду. Тот зашипел и исчез в свинцовой волне. Где-то там, за горизонтом, была Турция. Мифическая страна, земля обетованная для всех этих дельцов, бандитов и мечтателей. Но сегодня море между ними стало границей, на которой кто-то провел жирную красную черту. И Сурову предстояло выяснить, кто держал в руках этот кровавый карандаш. Он чувствовал это каждой клеткой своего измученного войной тела. Это было только начало. Большой, грязной и смертельной игры.

Бумажные крылья "Пегаса"

Дорога от порта до центра была похожа на путешествие сквозь слои больного, гниющего времени. Сначала тянулись бесконечные заборы с колючей проволокой, ржавые скелеты портальных кранов и унылые, покрытые солевой коркой пакгаузы. Здесь воздух был густым, тяжелым, он цеплялся за легкие запахами мазута, гниющей рыбы и дешевого угля. Потом «шестерка» Сурова, натужно ревя мотором, выползла на проспект, где эпоха менялась на глазах. Серые советские «коробки» с облупившейся штукатуркой соседствовали с первыми, аляповатыми монстрами нового капитализма – стеклянными кубами банков и магазинов, чьи неоновые вывески даже днем выглядели хищно и неуместно. Город был похож на раненого зверя, который пытался залечить старые шрамы яркими, безвкусными пластырями.

Кооператив «Пегас» ютился на втором этаже типовой пятиэтажки, зажатой между продуктовым магазином с выцветшей вывеской «Дары Кубани» и недавно открывшимся казино «Золотой Фараон», чей вход охраняли двое бритоголовых парней в одинаковых черных куртках. Контраст был разительным, почти карикатурным. Суров оставил машину во дворе, среди ржавеющих детских качелей и сохнущего на веревках белья. Поднялся по грязной лестнице, где пахло кошками и кислыми щами. Железная дверь с табличкой «Кооператив 'Пегас'. Экспорт-импорт» была обита дешевым коричневым дерматином. Ни звонка, ни глазка. Только ручка, холодная и липкая на ощупь.

Он толкнул дверь и вошел. Внутри было тесно и душно. Воздух, пропитанный запахом старой бумаги, дешевого одеколона и чего-то сладковатого, вроде освежителя «Елочка», сразу лег на плечи тяжелым грузом. Небольшая приемная, где за столом сидела девушка с обесцвеченными волосами и скучающим видом перекладывала бумаги. За ее спиной, на стене, красовался неумело нарисованный логотип: синий крылатый конь, рвущийся в небо из клубка облаков. Его бумажные крылья казались нелепыми и хрупкими.

– Мне нужен директор, Вольский, – сказал Суров, не представляясь. Его тон не предполагал возражений.

Девушка лениво подняла на него глаза, накрашенные ядовито-голубыми тенями.

– Аркадий Петрович занят. У него совещание.

– Совещание закончилось, – отрезал Суров и, не дожидаясь ответа, прошел мимо нее к единственной двери из темного дерева.

Кабинет директора был отражением всей эпохи. Массивный, еще советский письменный стол из полированного дуба соседствовал с новомодным кожаным креслом, которое выглядело слишком большим для этого помещения. На столе стоял старый дисковый телефон и пузатый импортный монитор компьютера, который, судя по толстому слою пыли, включали нечасто. У стены – громоздкий сейф, рядом – дешевая пластиковая вешалка, на которой висел малиновый пиджак, похожий на снятую шкуру диковинного зверя.

За столом сидел Аркадий Петрович Вольский. Суетливый, лысеющий мужчина лет пятидесяти с влажными, бегающими глазками и мягкими, пухлыми руками, которые он в данный момент сжимал и разжимал на столешнице. Дорогой, но плохо сидящий костюм морщился на его оплывшей фигуре. Увидев Сурова, он вздрогнул, в его глазах мелькнул испуг, который он тут же попытался прикрыть маской деловой озабоченности.

– Вы кто такой? Я же просил не беспокоить! – его голос был высоким, слегка дребезжащим.

Суров молча положил на стол свое удостоверение. Красная корочка легла на полированную поверхность тихим приговором. Вольский уставился на нее, его лицо медленно меняло цвет, становясь серым, как ноябрьское небо. Он несколько раз моргнул, словно пытаясь отогнать видение.

– Прокуратура… – выдохнул он. – Что-то случилось? С налогами? Мы все платим, до копеечки, Кирилл Андреевич…

Суров сел на стул для посетителей, не дожидаясь приглашения. Стул скрипнул под его весом. Он смотрел на Вольского. Прямо, не мигая. Это был его метод. Метод снайпера. Найти цель. Замереть. И ждать, пока она сама выдаст себя нервным движением, лишним вздохом.

– Катер «Чайка». Принадлежит вашему кооперативу?

Вольский дернулся, словно его ударили. Он схватил со стола стакан с водой, но руки его так дрожали, что вода расплескалась, оставив на бумагах мокрое, расползающееся пятно.

– «Чайка»… Да, наш… А что с ним? Он же в рейсе… Должен быть уже на подходе к Стамбулу. С товаром.

– Рейс окончен, Аркадий Петрович. Сегодня утром катер нашли в море.

Суров сделал паузу, наблюдая, как лицо Вольского превращается в маску. Сначала недоумение, потом страх, а затем – топорная, неумелая имитация горя. Он схватился за голову, застонал.

– Боже мой… Что-то с судном? Авария? А люди?! Капитан Потапов… Механик Гришин… Что с ними? Они живы?

Играл он плохо. В его голосе не было настоящей тревоги, только паника. Страх не за людей, а за себя.

– Все мертвы, – ровным голосом произнес Суров. – Четыре человека. Всех застрелили.

Вольский издал какой-то булькающий звук, то ли всхлип, то ли подавленный крик. Он откинулся в своем огромном кресле, которое, казалось, вот-вот поглотит его. Его лицо блестело от пота.

– Убили… Как убили? Пираты? Господи, что творится… Бандиты… Средь бела дня… то есть, ночи… Кошмар…

Он говорил много, бессвязно, нанизывая слова друг на друга, словно пытался построить из них стену, за которой можно было бы спрятаться от взгляда следователя. Суров молчал, давая ему выговориться, выплеснуть первую волну лжи.

– Какой груз был на борту? – спросил он, когда словесный поток Вольского иссяк.

– Груз… – директор снова засуетился, начал шарить по ящикам стола, вытаскивать какие-то папки. – Текстиль. Турецкий текстиль. Мы возим. Контракт у нас. Джинсы, куртки… Очень качественный товар, пользуется спросом. Вот, все документы в порядке, накладные…

Он протянул Сурову тонкую папку. Тот даже не взглянул на нее.

– Партия большая?

– Да, да, приличная. Почти под завязку трюм забили. Очень выгодная сделка должна была быть… для всех…

– На какую сумму?

Вольский замялся. Его глазки забегали по кабинету, словно ища подсказку на стенах.

– Ну… это коммерческая тайна, вы же понимаете… Но… прилично. Очень. Тысяч тридцать… долларов.

Суров мысленно усмехнулся. Тридцать тысяч. Сумма, ради которой в этом городе могли перерезать глотку в подворотне. Но не устраивать профессиональную зачистку в открытом море. Не та цена. Слишком мелко для такого почерка.

– Трюм был пуст, – сказал Суров. – Ни одной тряпки. Ни одного ящика.

Вольский уставился на него, открыв рот.

– Как… пуст? Не может быть! Они все украли! Грабители! Варвары! Все до нитки!

– И деньги тоже забрали? Наличные были на борту?

– Конечно! – слишком быстро выпалил Вольский. – Для расчетов с турецкими партнерами! Вся сумма!

– Тридцать тысяч долларов?

– Да! Да, именно!

Ложь становилась все гуще, все очевиднее. Она почти физически ощущалась в спертом воздухе кабинета. Суров чувствовал ее так же ясно, как запах дешевого одеколона Вольского.

– Убитые – ваши сотрудники? Давно на вас работали?

– Потапов, капитан, почти с основания… – Вольский попытался изобразить скорбь, смахнул с влажного лба несуществующую слезу. – Надежный человек, опытный моряк. Остальные… ну, около года. Все проверенные ребята, непьющие… Были. Господи, какой ужас…

Суров встал и прошелся по кабинету. Он остановился у окна. За мутным стеклом виднелся двор: серая стена соседнего дома, голые ветки тополя, ржавая горка. Убогий, безнадежный пейзаж. Идеальный фон для происходящего.

– Расскажите мне о вашем бизнесе, Аркадий Петрович.

– Что… что рассказывать? – Вольский напрягся. – Кооператив. Легальный. Зарегистрирован, все как положено. Возим товары народного потребления. Даем людям работу, платим налоги. В такое тяжелое время…

– Кто ваши партнеры? В Турции.

– Фирма… «Анадолу Текстиль». Солидная, известная.

– Адрес, телефон? Имена контактных лиц?

– Конечно, конечно… – Вольский снова зашуршал бумагами, его руки дрожали все сильнее. – Сейчас, минуточку… где-то здесь было…

Суров повернулся от окна и посмотрел на малиновый пиджак на вешалке. Символ эпохи. Вывеска. Кричащая, безвкусная обертка, за которой скрывалась пустота или гниль. Таким же был и этот кооператив. Ширма. Дешевая декорация для чего-то совсем другого.

– У вас были враги? Конкуренты?

– Враги? – Вольский вскинул на него испуганные глаза. – Что вы, Кирилл Андреевич! Какие враги? Мы тихие, мирные коммерсанты. Конкуренты, конечно, есть… Рынок… Но чтобы до такого… Нет, это исключено.

– Кто-то угрожал вам? Пытался «отжать» бизнес, как сейчас говорят?

– Нет, нет, что вы! Ни в коем случае! – он почти закричал, и Суров понял, что попал в болевую точку.

Он подошел к столу и оперся на него костяшками пальцев, нависая над директором. Расстояние сократилось до минимума. Теперь Вольский не мог отвести взгляд. Он был в ловушке. Суров видел, как в глубине его водянистых глаз плещется животный страх.

– Четырех человек, Аркадий Петрович, убили не из-за джинсов. Их казнили. Профессионально. Собрали гильзы. Вымыли палубу. Так не работают обычные грабители. Так работают те, кто убирает свидетелей. Что на самом деле было на борту «Чайки»?

Тишина в кабинете стала плотной, звенящей. Было слышно, как тяжело, с присвистом, дышит Вольский. Как тикают его наручные часы «Сейко». Как за стеной в приемной лениво щелкнула клавишами пишущей машинки секретарша.

Вольский облизнул пересохшие губы.

– Я… я не знаю, о чем вы говорите… Текстиль… Только текстиль…

Суров выпрямился. Давить дальше было бесполезно. Не сейчас. Вольский был напуган до смерти, но страх перед тем, о чем он молчал, был сильнее страха перед следователем прокуратуры. Это означало, что за его спиной стоял кто-то, кого он боялся гораздо больше.

– Хорошо, – сказал Суров спокойно. – Я возьму ваши накладные для проверки. И мне нужны личные дела всех погибших. Адреса, родственники. И список всех, кто имел доступ к катеру в последние сутки перед отплытием. Через час все должно быть у меня на столе.

Он повернулся, чтобы уйти.

– Кирилл Андреевич! – голос Вольского прозвучал жалко, умоляюще.

Суров остановился у двери, не оборачиваясь.

– Вы найдете их? Тех, кто это сделал?

– Это моя работа, – ответил Суров.

– Вы должны их найти! – в голосе директора вдруг появились истеричные нотки. – Это… это беспредел! Так нельзя! Мы же… мы же строим новую Россию! Цивилизованный бизнес! А они…

Суров медленно обернулся. Он посмотрел на потное, искаженное страхом лицо Вольского, на его дорогой костюм, на малиновый пиджак на вешалке, на нелепого крылатого коня на стене в приемной. И вся эта бутафория, весь этот жалкий маскарад «новой жизни» показался ему омерзительным.

– Цивилизованный бизнес не плавает в крови, Аркадий Петрович. Кто-то из вас врет. Либо вы, либо четыре трупа в городском морге. И что-то мне подсказывает, что они честнее.

Он вышел, плотно прикрыв за собой дверь. Секретарша проводила его испуганным взглядом. В воздухе все еще пахло ложью, страхом и дешевым освежителем.

Уже спускаясь по лестнице, Суров услышал, как в кабинете директора Вольского истошно зазвонил телефон. Он остановился на площадке, прислушиваясь. Телефон звонил долго, настойчиво, требовательно. Словно похоронный колокол.

Суров достал сигарету, но не закурил. Он просто вертел ее в пальцах. Вольский не был главным игроком. Он был всего лишь пешкой. Испуганной, жадной, глупой пешкой в чужой игре. Но именно такие пешки, делая неверный ход, рушат весь замысел.

Он вышел на улицу. Холодный ветер ударил в лицо, очищая легкие от кабинетной духоты. Казино «Золотой Фараон» напротив сверкало позолотой. Охранники у входа смотрели на него с ленивым презрением. Суров знал, что где-то там, за тонированными стеклами дорогих иномарок, в прокуренных залах ресторанов и саун, сидят настоящие игроки. Те, кто дергал за ниточки таких, как Вольский. Те, для кого четыре человеческие жизни были лишь досадной издержкой производства.

Дело «Пегаса» переставало быть просто «глухарем». Оно превращалось в многослойный, гнилой пирог. И сейчас он только отщипнул самый верхний, самый безобидный кусочек. А чтобы добраться до начинки, ему придется засунуть руки в эту грязь по локоть. И он был к этому готов. Потому что он уже видел, как выглядит ад. И новороссийский его филиал его не пугал. Он его злил. А злость была единственным чувством, которое еще заставляло его двигаться вперед.

Разговоры в портовой дымке

Порт жил своей отдельной, не подчиняющейся городу жизнью. Он дышал, как огромное, больное животное, выдыхая в низкое небо клубы угольной пыли и едкого мазутного пара. Здесь, среди ржавых хребтов контейнеров и стальных ребер портальных кранов, законы прокуратуры превращались в бессмысленный набор букв на бумаге. Здесь действовали другие правила, написанные не чернилами, а кровью, солью и страхом. Суров чувствовал это кожей, едва его «шестерка» снова въехала под сень гигантских портовых сооружений. Воздух стал плотнее, словно пропитался невысказанными угрозами.

Он оставил машину у проходной и пошел пешком, погружаясь в этот мир, как водолаз в мутную, холодную воду. Вольский был лишь верхушкой, грязной пеной на поверхности. Настоящая правда, как и затонувший корабль, лежала на дне. И дно было здесь.

Он начал с докеров. Бригада крепких, обветренных мужиков в промасленных ватниках курила у штабеля спрессованного металлолома, похожего на останки разбитой армии. Их лица были непроницаемы, как старые гранитные валуны. Суров подошел, не вынимая рук из карманов плаща, всем своим видом показывая, что он не из начальства, не из тех, кто приходит с проверками и штрафами.

– Здорово, мужики. Следователь Суров. По делу катера «Пегас».