Кооператив «Северный ветер»
- -
- 100%
- +
Он положил трубку, не глядя на нее. Взгляд уперся в список. Белов был слабым звеном. Но чтобы добраться до него, нужно было время. Убийца это время себе обеспечил. Значит, следующим шагом должен быть тот, кто не ждет удара. Тот, кто был в тени. Технический специалист. Мозговой центр без права голоса. Орлов Вадим Петрович. Адрес его был в спальном районе на юго-западе, в серой громаде блочного дома, одного из сотен таких же, неотличимых друг от друга, как солдаты в строю.
Дом встретил его унылым безразличием. Облупившаяся краска на стенах подъезда, выжженные кнопки лифта, стойкий запах кислой капусты и кошачьей мочи. Мир, застывший во времени, которого уже не было. Павлов поднялся на седьмой этаж. Дверь квартиры Орлова была обита дерматином мышиного цвета, на ней висел номер, вырезанный из жести. Ни звонка, ни глазка. Он постучал костяшками пальцев. Звук получился глухим, утонувшим в ватной набивке.
За дверью послышалась какая-то возня, шарканье тапочек. Щелкнул один замок, потом второй, мучительно долгий, проворачивающийся с натужным скрипом. Дверь приоткрылась на ширину ладони, удерживаемая цепочкой. В щели показался глаз. Бесцветный, испуганный.
– Кто? – голос был тихим, почти шепотом.
– Капитан Павлов, уголовный розыск. Мне нужно поговорить с Вадимом Петровичем Орловым.
Глаз моргнул. Цепочка натянулась, потом ослабла.
– По какому вопросу?
– По делу кооператива «Северный ветер».
Павлов увидел, как зрачок в щели сузился. За дверью наступила тишина. Он уже решил, что дверь сейчас захлопнется, но вместо этого цепочка со звоном упала, и замки снова заскрипели. Дверь открылась.
На пороге стоял мужчина лет сорока пяти. Среднего роста, полноватый, с мягким, одутловатым лицом, на котором, казалось, навсегда застыло выражение виноватой растерянности. Редкие светлые волосы были небрежно зачесаны набок, открывая высокий, морщинистый лоб. На нем был застиранный домашний халат поверх серой футболки и стоптанные тапки. Он смотрел на Павлова так, как кролик смотрит на свет автомобильных фар – обреченно и непонимающе.
– Проходите, – сказал он, отступая вглубь темного коридора.
Квартира была под стать хозяину. Маленькая, заставленная старой советской мебелью, пахнущая пыльными книгами и остывшим кофе. В узком коридоре громоздились стопки журналов «Наука и жизнь». Из комнаты виднелся край письменного стола, заваленного бумагами и чертежами. Это было жилище человека, который давно отгородился от внешнего мира, выстроив вокруг себя баррикады из прошлого.
– На кухню? – предложил Орлов, не глядя на него. – У меня там… чище.
Павлов кивнул. Кухня была крошечной, квадратов шесть, не больше. Старый холодильник «ЗиЛ» гудел, как шмель в банке. На столе – клеенка с выцветшим цветочным узором, алюминиевый чайник на плите, полка с разномастными чашками. Орлов указал на табуретку, а сам заметался по кухне, будто не зная, за что схватиться.
– Чаю? Или кофе? У меня растворимый…
– Воды, если можно, – сказал Павлов, садясь. Табуретка под ним угрожающе скрипнула.
Орлов налил воды в граненый стакан, поставил его на стол. Руки его заметно дрожали, вода выплеснулась на клеенку. Он смущенно промокнул лужицу краем халата.
– Вы… из-за Фомина? – спросил он так тихо, что Павлов едва расслышал.
Вопрос застал врасплох.
– Откуда вы знаете?
Орлов опустился на другую табуретку, сгорбился, обхватив руками чашку, будто пытаясь согреться.
– Мне его жена звонила. Утром. Сказала, Леню… убили. Я не поверил. Я до сих пор не верю. Это какая-то ошибка, правда?
Он поднял на Павлова глаза. В них стояла мутная, искренняя скорбь. Или ее безупречная имитация.
– Ошибки нет, Вадим Петрович. Фомин мертв. Его нашли вчера ночью.
Орлов закрыл лицо руками. Плечи его затряслись. Он не плакал, а скорее беззвучно давился воздухом. Павлов молчал, давая ему время. Он видел много горя, настоящего и фальшивого. Этот человек выглядел сломленным. Его страх был почти осязаем, он пропитывал воздух в этой маленькой кухне, смешиваясь с запахом газа и пыли.
– Я… я знал, что этим кончится, – наконец проговорил он, убирая руки от лица. Лицо было бледным, влажным. – Я ему говорил. Леня… он был авантюрист. Всегда лез на рожон. Думал, он самый умный.
– О чем вы ему говорили?
Орлов посмотрел на дверь, будто боялся, что их подслушивают. Он наклонился ближе к Павлову, его голос упал до заговорщицкого шепота.
– О них. О тех людях. С которыми мы связались. Это же не бизнес был, товарищ капитан. Это была… я не знаю… сделка с дьяволом. Мы были простые инженеры, бухгалтеры. Мы хотели работать, что-то придумывать. А потом появились они.
– Кто «они»?
– Я не знаю их имен. Никто не знал. Был один, главный. Его звали Граф. Серьезный человек. Он решал все вопросы. Появился, когда у нас только-только пошли первые деньги. Сказал, что теперь мы работаем с ним. Что он будет нашей «крышей». А на деле… на деле мы стали его кошельком. Все, что мы зарабатывали, уходило им.
История была до боли знакомой. Стандартная схема из сотен уголовных дел, пылящихся на полках в архиве. Но Орлов рассказывал ее не как сухую сводку. Он говорил, как человек, переживший это на собственной шкуре. Его голос дрожал от застарелого страха.
– Артамонов нас с ними свел. Коля. Он же бывший военный, у него связи были… и не только официальные. Он сказал, что без защиты нас сожрут в первый же месяц. Может, он и прав был. Только защита эта оказалась хуже любой опасности. Граф и его люди… они были как звери. Я видел, что они сделали с одним коммерсантом, который им вовремя не заплатил. После этого я спать не мог неделю.
Он замолчал, уставившись в одну точку. Взгляд его был пуст, обращен внутрь, в прошлое.
– Почему кооператив распался? – спросил Павлов, возвращая его в настоящее.
– А вы как думаете? – Орлов горько усмехнулся. – Мы выкачали из госзаказов все, что могли. Последний большой проект… там были огромные деньги. И Граф решил, что мы ему больше не нужны. Он просто пришел и сказал: «Лавочка закрывается. Деньги остаются у меня. А вы все свободны. И радуйтесь, что живы».
– И вы просто отдали все и разошлись?
– А что мы могли сделать? – Орлов развел руками. – Против них? Коля Артамонов что-то пытался качать права, он парень смелый. Но ему быстро объяснили. После этого он замолчал. Крайнов, бухгалтер наш, Семен, сразу слег с сердцем. А Леня Фомин… он больше всех возмущался. Он кричал, что это его деньги, что он их не отдаст. Его тогда сильно избили. Думаю, после этого он и понял, что спорить бесполезно. А я… я вообще никто был. Я просто схемы чертил. Мне сказали молчать, я и молчал. Я жить хотел.
Он снова замолчал. Рассказ был логичным, гладким и абсолютно правдоподобным. Он объяснял все: и внезапный крах успешного кооператива, и исчезнувшие деньги, и страх, который до сих пор жил в этом человеке. И даже убийство Фомина идеально вписывалось в эту картину.
– Вы думаете, это они убили Фомина? Люди Графа?
– Я не думаю. Я уверен, – твердо сказал Орлов. – Леня в последнее время стал… странным. Мы иногда созванивались. Он говорил, что это несправедливо. Что те деньги должны принадлежать нам. Что он придумал, как их вернуть. Я умолял его успокоиться, все забыть. Говорил, что они его убьют. А он смеялся. Говорил, что у него есть козырь против Графа. Вот и доигрался со своими козырями.
Орлов отпил воды из стакана. Павлов заметил, что руки его уже не дрожали. Он говорил уверенно, как человек, который наконец выплеснул то, что мучило его годами.
– Что за козырь? – спросил Павлов.
– Понятия не имею. Он не говорил. Он вообще мало кому доверял. Особенно после того, как мы все разбежались. Может, какой-то компромат на Графа. Какая-нибудь бумажка. Леня любил всякие бумажки собирать.
Павлов достал пачку «Примы».
– Закурить можно?
– Да, конечно, – Орлов пододвинул ему тяжелую стеклянную пепельницу.
Павлов закурил, выпуская дым в сторону форточки. История Орлова была слишком хороша. Она давала следствию готового подозреваемого – мифического Графа. Она объясняла мотив – старые счеты и большие деньги. Она делала всех остальных кооператоров жертвами. Удобная версия. Слишком удобная.
– Вы с остальными поддерживаете связь? С Беловым? С Крайновым?
При упоминании этих имен Орлов снова напрягся.
– С Крайновым почти нет. Он после той истории совсем замкнулся, стал всего бояться. А с Гришей Беловым… да, иногда. Он звонит, когда напьется. Вспоминает прошлое, жалуется на жизнь. Он так и не смог оправиться. Спился почти.
«Слабое звено», – снова подумал Павлов.
– У вас есть его телефон? Я звонил по старому номеру, но там никто не отвечает.
– Есть, конечно, – Орлов встал, подошел к дисковому телефону, стоявшему на подоконнике, снял трубку. – Хотя вряд ли вы ему дозвонитесь. Он если в запое, то может сутками не подходить.
Он протянул трубку Павлову. Павлов набрал номер, который ему утром продиктовал знакомый из паспортного стола. Тот же номер, по которому отвечала испуганная женщина. Снова пошли длинные гудки. Безнадежные. Мертвые.
– Я же говорил, – тихо сказал Орлов, забирая у него трубку. В его глазах промелькнуло что-то похожее на сочувствие. Или на удовлетворение. Павлов не смог разобрать.
Он смотрел на этого человека. На его поношенный халат, на мягкое, безвольное лицо, на руки с короткими, обкусанными ногтями. Все в нем кричало о том, что он – жертва. Забитый, испуганный интеллигент, случайно попавший в жернова криминального мира. И все же что-то не сходилось. Какая-то мелочь, какая-то фальшивая нота в этой идеально исполненной арии страха.
Может быть, то, как он говорил о своих бывших партнерах. О Фомине – «авантюрист». О Белове – «спился». Об Артамонове – «смелый парень», но с оттенком осуждения. О Крайнове – «замкнулся». В его словах не было тепла. Только холодная, отстраненная констатация фактов. Будто он описывал не живых людей, с которыми когда-то делил риски и надежды, а фигуры на шахматной доске, которые уже выбыли из игры.
– Вы сами… не боитесь, Вадим Петрович? – спросил Павлов, глядя ему прямо в глаза. – Фомина убили. Если вы правы, и это дело рук Графа, то они могут прийти и за остальными. Зачистить всех свидетелей.
Орлов вздрогнул. Страх снова вернулся на его лицо, на этот раз – неподдельный.
– Боюсь, – прошептал он. – Я каждую ночь просыпаюсь от любого шороха. Я из дома почти не выхожу. Но что я могу сделать? Я маленький человек, товарищ капитан. Я никому не нужен. Я все забыл. Я ничего не знаю. Может, они про меня и не вспомнят.
Он смотрел на Павлова с отчаянной надеждой. Он искал защиты, reassurance. Но Павлов молчал.
– Нам нужно будет оформить ваши показания официально, – сказал он, поднимаясь. – Я вызову вас повесткой.
– Да, да, конечно, – засуетился Орлов, тоже вскакивая. – Я все расскажу. Все, что знаю. Только… вы ведь их найдете? Тех, кто убил Леню?
– Мы сделаем все, что возможно.
Павлов направился к выходу. Орлов семенил за ним. У самой двери капитан остановился.
– Вадим Петрович, а чем кооператив занимался в последние месяцы? Перед тем, как Граф все прикрыл.
Орлов на секунду замялся.
– Да так… мелочи всякие. Посредничество. Уже почти ничего серьезного. Мы просто ждали конца.
– А тот большой проект, о котором вы говорили? Из-за которого все и кончилось?
Взгляд Орлова стал пустым, как у рыбы.
– Я не вникал в детали. Это все Леня с Колей проворачивали. Что-то связанное с поставками редкоземельных металлов для одного оборонного НИИ. Там все было запутано. Я только техническую документацию готовил. Чертежи. Схемы.
– Схемы чего?
– Да так… помещений. Складов. Систем охраны. Обычная рутина. Я уже и не помню ничего.
Он открыл дверь.
– Спасибо, что пришли, товарищ капитан. Вы только… будьте осторожны. Эти люди… они повсюду.
Павлов вышел на лестничную площадку. Дверь за ним закрылась, снова щелкнули два замка. Он постоял с минуту, прислушиваясь. За дверью не было слышно ни звука.
Он спускался по лестнице, не дожидаясь лифта. Разговор с Орловым оставил странное послевкусие. Как от плохого растворимого кофе, который он пил в своем кабинете. Вроде бы все на своих местах. Логичная, стройная версия, указывающая на криминальный след. Испуганный, сломленный свидетель, готовый сотрудничать. Любой другой следователь ухватился бы за эту ниточку. Кузнецов был бы в восторге. Дело можно было передавать в отдел по борьбе с оргпреступностью и умывать руки.
Но Павлова не отпускало ощущение, что его только что виртуозно провели. Что он был не следователем, а зрителем в театре одного актера. И актер этот, несмотря на поношенный халат и дрожащие руки, был гениален. Он не просто рассказал историю. Он создал реальность. И в этой реальности ему, Вадиму Орлову, была отведена самая безопасная роль – роль жертвы.
А холодный, чистый расчет, который Павлов на мгновение уловил в его глазах, когда тот говорил о смерти Фомина, не вписывался в эту роль. Это было что-то иное. Что-то из другой пьесы, которую разыгрывали за плотно задернутыми шторами.
Выйдя на улицу, он вдохнул сырой, промозглый воздух. Легкий туман оседал на одежде, на лице. Москва тонула в серой, ноябрьской хмари. Он достал свой блокнот. Напротив фамилии «Орлов» он поставил вопросительный знак. Затем достал из кармана пакетик с уликой, найденной у тела Фомина. Обрывок старого лотерейного билета. «…ранит ваше благо…». Орлов не упомянул о нем ни слова. А ведь такая деталь могла бы что-то значить.
Павлов посмотрел на серый громаду дома, в одном из окон которого только что закончился этот разговор вполголоса. Он чувствовал, что ответ не там, куда ему так услужливо указали. Не в бандитских разборках и не в тени криминального авторитета Графа. Ответ был здесь. В пыльных квартирах, в старых обидах, в памяти тех, кто когда-то плыл в одной лодке под названием «Северный ветер». Лодке, которая давно пошла ко дну, но чей затонувший груз кто-то решил поднять. Любой ценой. И Вадим Орлов, тихий человек в стоптанных тапках, знал об этом грузе гораздо больше, чем хотел показать. В этом Павлов был почти уверен.
Водка с привкусом смерти
Мелкая, ледяная крупа секла по лобовому стеклу, и дворники, надсадно скрипя, лишь размазывали по нему городскую грязь, превращая мир за окном в мутное акварельное пятно. Павлов вел машину механически, не думая о дороге. Все его мысли кружились вокруг одной точки – маленькой, заставленной книгами кухни на седьмом этаже панельного дома. Орлов. Актер погорелого театра. Разыграл партию испуганной мыши так убедительно, что хотелось поаплодировать. Или врезать по этому мягкому, податливому лицу, чтобы увидеть, что за маской. Он подсунул готовую версию, красивую, как дешевая икона: злой бандит Граф, невинные жертвы-кооператоры. И эта версия была ловушкой, приманкой для усталого следствия, жаждущего простых ответов. Кузнецов вцепится в нее мертвой хваткой.
«Волга» свернула во двор, точь-в-точь похожий на тот, где жил Орлов. Та же безнадежная серость пятиэтажек, те же облезлые тополя, простирающие к свинцовому небу голые, черные ветви, словно руки утопающих. Дом Белова оказался еще старше, еще печальнее. Трещины на фасаде походили на незаживающие шрамы. Он заглушил мотор. Несколько секунд сидел в тишине, нарушаемой лишь стуком ледяных крупинок по крыше. Предчувствие, которое утром по телефону было лишь холодком под кожей, теперь превратилось в тяжелый, давящий ком в груди. Он знал, что увидит за дверью. Знал так же неотвратимо, как знал, что за ноябрем придет декабрь.
Подъезд пах так, как пахнет заброшенная жизнь: сыростью, прокисшими щами, старостью. На втором этаже, у квартиры номер двенадцать, уже толпились люди. Двое в милицейской форме, не дающие пройти любопытной соседке в бигуди, и участковый, немолодой старший лейтенант с лицом, измятым хроническим недосыпом. Увидев Павлова, он с облегчением выдохнул.
– Арсений Юрьевич, слава богу. А я уже думал, из главка кого пришлют. Жена его вызвала, час назад. Вернулась от сестры, а он… В общем, сам увидишь.
Павлов кивнул, проходя мимо. Дверь в квартиру была распахнута. Изнутри несло тяжелым, удушливым запахом перегара, смешанным с чем-то едким, химическим. Этот запах он знал слишком хорошо. Запах метилового спирта. Запах дешевой, быстрой смерти, которая в этом году косила людей не хуже чумы.
В прихожей, на стуле, сидела женщина. Та самая, чей испуганный голос он слышал по телефону. Теперь в ее голосе не было бы страха. В ней вообще ничего не было. Она сидела абсолютно прямо, глядя в одну точку на стене с облупившимися обоями, и ее лицо было похоже на маску из серого воска. Она не плакала, не говорила. Она просто кончилась. Рядом с ней суетилась соседка, протягивая стакан с водой, но женщина не реагировала.
– Не трогайте ее пока, – тихо сказал Павлов участковому. – Где он?
– На кухне.
Кухня была такой же тесной, как у Орлова, но если там царил затворнический порядок, то здесь властвовал хаос. Грязная посуда в раковине, крошки на столе, липкий пол. И посреди всего этого, за столом, сидел Григорий Белов. Вернее, то, что от него осталось. Он сидел, уронив голову на грудь, одна рука безвольно свисала вниз, другая так и осталась лежать на столе, рядом с опрокинутым граненым стаканом. Глаза были открыты и смотрели в разноцветную клеенку с мутным, бессмысленным выражением. На столе стояла початая бутылка водки с криво наклеенной этикеткой «Русская». Рядом – тарелка с засохшим куском хлеба и несколькими шпротами в масле. Классический натюрморт самоубийцы поневоле.
– Эксперт что говорит? – спросил Павлов, не отрывая взгляда от мертвеца.
– Да что тут говорить, – вздохнул участковый. – Паленка. Метанол чистой воды. У нас в районе третья смерть за неделю от этой дряни. Купит по дешевке у какого-нибудь барыги, выпьет – и все, привет. Дело ясное. Несчастный случай.
Павлов медленно обошел стол. Он смотрел не на тело, а на детали вокруг. На то, как аккуратно нарезана закуска. На то, что рядом с дешевой водкой, на подоконнике, стояла почти полная бутылка дорогого армянского коньяка, покрытая слоем пыли, но явно нетронутая сегодня. Человек, дошедший до того, чтобы пить отраву из-под полы, не станет держать для красоты дорогой коньяк. Он выпьет его первым. Это была первая нестыковка. Мелкая, почти незаметная, но она была.
Его взгляд упал на раковину, заваленную грязной посудой. Среди тарелок и вилок стоял еще один стакан. Тоже граненый, точно такой же, как тот, что лежал на столе. Он был вымыт. Но вымыт наспех, кое-как. Павлов присел, посмотрел на него под другим углом. На стекле виднелись радужные разводы, какие оставляет плохо смытое моющее средство. И что важнее, стакан был еще влажным внутри. Его помыли совсем недавно. И поставили в общую кучу, чтобы он не бросался в глаза.
– Пил один? – спросил Павлов у участкового.
– Жена говорит, он последние полгода только в одиночку и глушил. Всех дружков растерял.
Павлов ничего не ответил. Он подошел к женщине в коридоре. Присел перед ней на корточки, заглянул в пустые глаза.
– Меня зовут Арсений Юрьевич. Я следователь. Скажите, пожалуйста, когда вы ушли из дома?
Она молчала. Ее губы чуть дрогнули, но не разомкнулись.
– Это очень важно, – мягко, но настойчиво продолжил Павлов. – Постарайтесь вспомнить.
– Вчера… вечером, – прошелестел ее голос, тонкий, как паутина. – К сестре поехала. С ночевкой. Не могла его больше видеть… пьяного.
– Он был один, когда вы уходили?
Она кивнула.
– А гость? У него был гость?
Женщина вздрогнула, будто ее ударили. Взгляд ее на секунду сфокусировался на лице Павлова. В нем мелькнул ужас.
– Не было… никого, – прошептала она, снова уставившись в стену.
– Я утром вам звонил. Вы сказали, что он уехал в командировку. Вы солгали. Почему?
Она молчала. Ее руки, лежавшие на коленях, сжались в кулаки так, что побелели костяшки.
– Кто-то был здесь после вашего ухода, – сказал Павлов уже не спрашивая, а утверждая. – Кто-то приходил к вашему мужу. Кто?
Она замотала головой. Медленно, из стороны в сторону. Отрицая не вопрос, а саму реальность, в которой этот вопрос мог прозвучать.
– Посмотрите на меня, – голос Павлова стал жестче. – Это не несчастный случай. Вашего мужа убили. Так же, как убили его партнера, Леонида Фомина. И если вы сейчас не расскажете все, что знаете, убийца уйдет. Вы этого хотите?
Имя Фомина подействовало. Она подняла на него глаза, и в их серой, безжизненной глубине проступило осознание.
– Был, – выдохнула она. – Вчера. Уже когда я уходила. Пришел… человек. Сказал, старый друг, по работе. Гриша ему обрадовался. Сказал, что это… Вадик.
– Вадик? – сердце Павлова пропустило удар. – Вадим Орлов?
Она судорожно кивнула.
– Он принес бутылку… вот эту. Сказал, угощает. По старой дружбе. Я ушла, а они остались… на кухне. Он… он такой тихий, вежливый. В очках. Сказал, чтобы я не волновалась, что он за Гришей присмотрит.
Павлов поднялся. По спине, вдоль позвоночника, медленно пополз знакомый холодок – не страх, а ледяная ясность хирурга, видящего метастазы там, где другие видят лишь безобидное уплотнение. Картина сложилась. Тихий, вежливый Вадик приходит в гости к старому другу, спившемуся и опустившемуся. Приносит с собой бутылку отравы. Они выпивают. Белов, привыкший к сивушным маслам, пьет, не замечая подвоха. Орлов делает вид, что пьет вместе с ним. Или пьет из другого стакана, из другой бутылки. Потом, когда Белов отключается, он моет свой стакан, ставит его в раковину и уходит. Тихо, незаметно. А утром звонит жене Фомина, чтобы узнать, что того нашли. И ждет звонка от милиции, чтобы разыграть свой спектакль. Идеальное убийство. Замаскированное под бытовую трагедию, под несчастный случай, на который никто не обратит внимания.
– Он угрожал вам? – спросил Павлов у женщины.
Она снова кивнула, не в силах говорить. Слезы наконец хлынули из ее глаз. Беззвучные, тяжелые.
– Он позвонил утром. После вас. Сказал, что если я скажу милиции, что он был здесь… он сказал, что со мной случится то же, что и с Гришей. Что я поскользнусь в ванной. Или что газ взорвется. Он говорил… так спокойно. Будто погоду обсуждал.
Павлов отошел к окну. За мутным стеклом серый день перетекал в серый вечер. Два трупа за два дня. Два учредителя кооператива. Один – с проломленной головой, в подворотне. Второй – с печенью, сожженной метанолом, на собственной кухне. Два разных способа, два разных почерка. Но одна рука. Холодная, расчетливая рука, убирающая фигуры с доски. И эта рука принадлежала не мифическому бандиту Графу. Она принадлежала тихому, забитому инженеру в стоптанных тапках. Тому, кто был в тени. Тому, кого никто не принимал всерьез.
– Оформляйте как убийство, – бросил он участковому, направляясь к выходу. – Берите вдову под охрану. И срочно дайте ориентировку. Орлов Вадим Петрович. Адрес у вас будет через пять минут. Взять его. Немедленно.
На Петровку он летел, не разбирая дороги, проскакивая на желтый, заставляя шарахаться пешеходов. Ярость, холодная и острая, как заточка, придавала ему сил. Его обвели вокруг пальца. Он, старый, тертый опер, повелся на дешевый спектакль. Он сидел и слушал эту лживую исповедь, а в это время убийца заметал следы и планировал следующий ход.
Кабинет Кузнецова встретил его запахом дешевого кофе и раздражения. Майор стоял у окна, заложив руки за спину. Он не обернулся, когда Павлов вошел.
– Я слышал, ты там самодеятельность устроил, – голос Кузнецова был ровным, безэмоциональным, и оттого звучал еще более угрожающе. – Поднял на уши весь районный отдел.
– Убит второй учредитель «Северного ветра», Григорий Белов, – отрезал Павлов, подходя к столу. – Отравлен метиловым спиртом. У меня есть свидетель, который видел убийцу. Это Вадим Орлов, их бывший партнер. Я дал команду его задержать.
Кузнецов медленно повернулся. Его лицо было усталым и злым. Он подошел к столу, взял со стола бумагу и протянул ее Павлову.
– А вот это рапорт от участкового. Мне его полчаса назад принесли. Несчастный случай. Отравление суррогатным алкоголем. Труп направлен в морг для галочки. Дело закрыто.
– Это не несчастный случай! – Павлов ударил ладонью по столу. Папки на нем подпрыгнули. – Это второе убийство! Они связаны! Орлов их убирает одного за другим! Фомин, теперь Белов!
– Успокойся, капитан, – в голосе Кузнецова появился металл. – Ты слишком много на себя берешь. Фомин – это уличный грабеж. «Висяк», который ты сам же и оформил. Белов – алкоголик, который допился до отравы. Таких по городу – десятки. Это два разных, не связанных между собой дела. Конец.
– Но свидетель…
– Какой свидетель?! – взорвался Кузнецов. – Истеричная баба, которая от страха и горя готова наговорить что угодно?! Ее показания не стоят бумаги, на которой они записаны. У тебя нет ничего, Арсений! Ни одной прямой улики! Только твои догадки и теории заговора!