Кооператив «Северный ветер»

Шепот напуганных стен

Приказ Кузнецова не был звуком. Он был состоянием, вязкой, удушающей средой, заполнившей легкие вместо воздуха. Павлов покинул Петровку, будто вынырнул из маслянистого пятна на воде – снаружи тот же город, тот же моросящий ноябрь, но сам он стал другим. Липким, грязным, лишенным права. Он больше не был капитаном уголовного розыска. Он был просто человеком, который слишком много знал, и которому запретили действовать. Этот запрет не сковывал. Наоборот, он развязывал руки, отменяя все правила, кроме одного – найти и остановить.

Адрес Семена Крайнова, бухгалтера, привел его в район, застроенный еще при Хрущеве. Пятиэтажки, расставленные с унылой симметрией, образовывали дворы-колодцы, в которых ветер завывал особенно тоскливо, гоняя по асфальту мусор и первые, еще не оформившиеся снежинки. Дом Крайнова был таким же, как все, но в нем чувствовалась затаенная, почти болезненная тревога. Окна на его третьем этаже были единственными во всем здании, наглухо задернутыми тяжелыми, пыльными шторами, будто квартира пыталась втянуть голову в плечи, спрятаться от мира.

На двери было три замка. Не новых, блестящих, а старых, советских, врезанных в разное время, как слои археологических раскопок, свидетельствующих о нарастающей паранойе владельца. Верхний – массивный, гаражного типа, нижние – поменьше, но с хитрыми, фигурными скважинами. Павлов нажал на кнопку звонка. Трель была короткой и нервной, как вскрик. За дверью наступила мертвая тишина. Он подождал минуту и позвонил снова, на этот раз дольше, настойчивее.

Послышалось шарканье. Затем голос, тонкий и дребезжащий, как надтреснутый фарфор.

– Кто там?

Павлов не стал представляться. Официальный статус был теперь его слабостью, а не силой.

– По делу «Северного ветра». Я знаю про Фомина и Белова. Откройте, Семен Маркович. Нам нужно поговорить, пока вы не стали следующим.

За дверью снова замерли. Павлов слышал прерывистое, астматическое дыхание. Он не торопил. Он дал словам время просочиться сквозь стальную обшивку двери, пробраться в затхлый воздух квартиры, в испуганный мозг ее обитателя. Наконец, со скрежетом, начал поворачиваться первый ключ. Затем второй. Третий поддался с натужным стоном. Дверь приоткрылась ровно настолько, чтобы в щель мог просунуться нос. Павлова изучал один глаз, красный от бессонницы и окруженный сетью мелких морщин.

– У вас нет ордера.

– У меня есть два трупа, – отрезал Павлов. – Этого мало?

Крайнов помедлил еще несколько секунд, затем, сдавшись, распахнул дверь.

Он был похож на высохший гриб. Маленький, ссохшийся, с большой головой на тонкой шее. Лицо покрывала пергаментная, желтоватая кожа, плотно обтягивающая череп. На нем был старомодный шерстяной кардиган с вытянутыми локтями и отглаженные брюки. Но главным в нем был запах. Смесь нафталина, валокордина и всепоглощающего, животного страха.

Квартира была его точным отражением. Идеальный, почти стерильный порядок, который граничил с безумием. Книги на полках расставлены по росту и цвету корешков. На застеленной с военной аккуратностью кровати не было ни единой складки. Даже салфеточка под старой фарфоровой статуэткой балерины лежала строго по центру полированной поверхности. Этот порядок был защитной реакцией, попыткой выстроить крепость из привычных вещей против хаоса, ломившегося в дверь.

– Садитесь, – просипел Крайнов, указывая на стул у кухонного стола. Сам он остался стоять, прислонившись к дверному косяку, готовый в любой момент отступить, скрыться.

– Вам звонили? – спросил Павлов без предисловий. – Вам угрожали?

Крайнов вздрогнул, его тонкие пальцы вцепились в край кардигана.

– Мне никто не звонил. Я ни с кем не разговариваю. Я давно… на пенсии.

– Леонид Фомин тоже был на пенсии. Вечной. А Григорий Белов вчера отправился в бессрочную командировку. Вы ведь в курсе?

Бухгалтер медленно опустился на табуретку, будто из него выпустили воздух.

– Я ничего не знаю, – прошептал он, глядя в стол. – Это старая история. Она давно кончилась.

– Она не кончилась. Она только начинается. Кто-то решил свести счеты. Орлов рассказал мне про банду Графа. Это они?

При имени Орлова Крайнов поднял голову. В его выцветших глазах на мгновение вспыхнул огонек ненависти, такой сильный, что он, казалось, мог прожечь дыру в клеенке на столе. Но он тут же погас, сменившись прежним страхом.

– Вадик… Вадик всегда был умнее всех. Он умел говорить то, что от него хотят услышать. Он… змея.

– Значит, это не Граф?

Крайнов горько, беззвучно усмехнулся.

– Граф… Граф был просто цепным псом. Шумным, страшным, но на цепи. Он брал то, что ему давали. Не больше. Он не убийца. Он просто рэкетир. Убийца… убийца другой. Он тихий. Терпеливый. Он умеет ждать.

Он замолчал, прислушиваясь к звукам за окном. Шум проезжающей машины заставил его вздрогнуть.

– Семен Маркович, – голос Павлова стал мягче. – Я не из милиции. То есть, формально – да. Но сейчас я здесь как частное лицо. Мое начальство считает, что Фомин стал жертвой грабителей, а Белов отравился паленой водкой. Дела закрыты. Никто, кроме меня, не будет вас искать. И никто, кроме меня, не сможет вам помочь. А он придет за вами. Вы это знаете. Он убьет вас так же буднично, как вычеркивают строчку в бухгалтерской книге.

Слова попали в цель. Крайнов обхватил голову руками.

– Что вы от меня хотите? – его голос сорвался. – У меня ничего нет! Все пропало! Все сгорело!

– Мне не нужны деньги. Мне нужна правда. Что вы не поделили тогда, три года назад?

– Деньги! – выкрикнул Крайнов, и в этом слове было столько отчаяния и омерзения, будто он говорил о какой-то заразной болезни. – Проклятые деньги! Они с самого начала были прокляты! Мы думали, это наш шанс, наш билет в новую жизнь. А это оказалась могильная плита, которую мы сами себе тащили на горбу!

– Что с ними было не так? Откуда они взялись?

Крайнов посмотрел на него безумными глазами.

– Не наши это были деньги, капитан. Никогда нашими не были. Мы их не заработали. Мы их… приняли. На хранение. Думали, что самые хитрые. Что времена меняются, хозяева исчезнут, а деньги останутся нам.

Он встал, подошел к окну и чуть отодвинул штору, выглядывая во двор.

– Это была не наша идея. Нас нашли. Нас выбрали. Артамонов… это он привел тех людей. Серьезных, в одинаковых серых костюмах. Не бандиты, нет. Хуже. Люди из тех, у кого нет имен, только должности. Они сказали, что стране нужны новые формы хозяйствования. Что нам помогут. Дали начальный капитал. Огромный. И объяснили правила игры. Мы были просто… фасадом. Прачечной. Через нас отмывали то, что они успели вытащить из разваливающейся страны. А мы получали свой процент.

Павлов слушал, и туман вокруг «Северного ветра» начал рассеиваться, уступая место ледяной, чудовищной ясности. Это была не просто банда кооператоров-мошенников. Это был один из тысяч ручейков, по которым утекало наследие умирающей империи.

– Но потом все пошло не так, – продолжал шептать Крайнов, обращаясь больше к пыльному стеклу, чем к Павлову. – Союз рухнул. Те люди в серых костюмах исчезли. Испарились. А деньги остались. Последний транш. Самый большой. Он лежал на наших счетах, и мы… мы решили, что это подарок судьбы. Что бог о нас вспомнил. Мы были идиотами. Фомин кричал, что нужно делить все и разбегаться. Артамонов говорил, что нужно залечь на дно и ждать. Гришка Белов просто пил и боялся. А я… я все считал. Каждую копейку. И я видел, что эти деньги не принесут счастья. Они пахли кровью и предательством.

– А Орлов? – спросил Павлов.

– А Орлов молчал, – Крайнов обернулся. – Он сидел на всех собраниях в уголке, слушал, кивал. Делал свои чертежи. И молчал. А потом, когда мы уже готовы были перегрызть друг другу глотки, он предложил свой план. Гениальный в своей простоте. Спрятать деньги. Не в банке, не за границей. А здесь. Спрятать так, чтобы никто и никогда не нашел. До лучших времен. Он сказал, что это единственный способ спасти и деньги, и наши жизни. И мы ему поверили. Потому что хотели поверить.

Он снова опустился на табуретку. Его трясло.

– Мы создали тайник. В том старом НИИ. Орлов все спроектировал. Четыре степени защиты. Четыре ключа. И у каждого из нас – Фомина, Белова, Артамонова и меня – был только один. Открыть можно было только всем вместе. Один знал код от внешнего замка. Другой – расположение подземного входа. Третий, я, хранил схему-карту. Четвертый – устройство внутреннего механизма. Мы поклялись, что вернемся за деньгами через пять лет, когда все уляжется. Мы думали, что обезопасили себя друг от друга. А оказалось, что мы подписали себе смертный приговор.

Теперь все встало на свои места. Убийства Фомина и Белова не были хаотичными. Это был методичный сбор ключей. И убийца – тот, кто остался без ключа. Тихий гений, спроектировавший ловушку и теперь обходящий ее, отстреливая тех, кто в нее попался.

– У вас осталась карта? – спросил Павлов.

Крайнов истерически рассмеялся.

– Карта! Да он ее уже получил! Он хитрый, Вадик. Он не стал угрожать. Он пришел ко мне неделю назад. Сказал, что боится. Что люди Графа что-то ищут. Сказал, что нам нужно проверить тайник, убедиться, что все на месте. Я не хотел, но он так умолял, так был напуган… Я отдал ему свою часть. Схему. Чтобы он сверил со своими записями. Он обещал вернуть на следующий день. И исчез. А потом я услышал про Леню…

Павлов встал. Он получил все, что хотел. И даже больше. Он увидел всю механику преступления. Холодную, безжалостную, как часовой механизм.

– Вам нужно уехать, Семен Маркович. Прямо сейчас. Собрать вещи и исчезнуть. Он придет за вами. Может быть, сегодня ночью.

– Куда я поеду? – Крайнов посмотрел на него с детской беспомощностью. – У меня никого нет. Этот город – моя тюрьма. Я боюсь выйти на улицу.

– Тогда не открывайте никому. Ни под каким предлогом. Я постараюсь его остановить.

Он направился к двери.

– Капитан! – окликнул его Крайнов.

Павлов обернулся.

– Он не остановится, – прошептал бухгалтер. – Даже когда соберет все ключи. Он убьет и Артамонова. И меня. Он не может оставить свидетелей. Таков был его план с самого начала. Просто мы этого не поняли.

Выйдя из подъезда, Павлов глубоко вдохнул ледяной воздух. Он чувствовал себя так, будто прочел сценарий кровавой пьесы, два акта которой уже были сыграны. Оставалось еще два. И у него было отчаянно мало времени, чтобы помешать режиссеру. Он должен был найти Артамонова. Бывшего военного. Самого сильного и осторожного из них. Единственного, кто еще мог дать отпор.

Он шел к своей машине, когда его окликнули.

– Капитан Павлов?

Голос был женский, звонкий и уверенный. Он резко контрастировал с шепотом напуганных стен, который до сих пор звучал у него в ушах. Он обернулся.

У соседнего подъезда, прислонившись к обшарпанной стене, стояла девушка. Лет двадцати пяти, не больше. Короткая стрижка, темные волосы. Большие, живые глаза, которые смотрели на него без страха, с нагловатым любопытством. На ней была короткая кожаная куртка, джинсы и тяжелые ботинки. В руках она вертела блокнот и ручку. Она не была похожа на обитательницу этих унылых дворов. Она была хищницей, забредшей на чужую территорию.

– Мы не знакомы, – сказал Павлов, останавливаясь.

– Я – Юлия Званцева, газета «Криминальная хроника». А вы плохо конспирируетесь. За вашей «Волгой» с мятым крылом можно сверять часы, когда на Петровке случается что-то интересное.

Ее тон был насмешливым, но не злым. Это была манера общения нового поколения, циничного и лишенного пиетета перед погонами.

– У меня нет времени на разговоры с прессой, – бросил Павлов и пошел дальше.

– А если я скажу, что знаю, почему дело по вашему вчерашнему «висяку» так быстро замяли? – крикнула она ему в спину.

Он остановился. Медленно повернулся.

– Что вы знаете?

Она подошла ближе. От нее пахло табаком и какими-то терпкими духами.

– Я знаю, что покойный Леонид Фомин пару недель назад пытался продать кое-какую информацию. Очень дорогую информацию. Про одного очень серьезного человека по кличке Граф. А Граф сейчас очень дружит с некоторыми людьми в высоких кабинетах. В том числе и на Петровке. Поэтому, когда Фомина нашли с дыркой в голове, команда «фас» сменилась на команду «отбой». Чтобы не копать куда не надо и не беспокоить уважаемых людей. Ваше начальство просто выполнило приказ сверху. А вы, похоже, нет.

Она смотрела на него с азартом игрока, который только что выложил на стол козырного туза.

Павлов молчал, переваривая информацию. Это объясняло реакцию Кузнецова. Майор был не просто уставшим бюрократом. Он был винтиком в системе, которая защищала саму себя и своих новых хозяев.

– Откуда у вас это? – спросил он.

– У хорошего журналиста уши есть везде, капитан. Особенно там, где пахнет жареным. Я копала под Графа уже месяц. И все ниточки вели к какому-то старому кооперативу. «Северный ветер». А потом убивают одного из его учредителей. А на следующий день при загадочных обстоятельствах умирает второй. Совпадение? Я, как и вы, в них не верю.

Она была умна. И чертовски хорошо информирована.

– Что вам нужно, Званцева? – спросил Павлов напрямую.

– Мне нужен материал. Эксклюзив. История про честного мента, который один идет против системы и бандитов, чтобы раскрыть серию убийств. Звучит неплохо, правда? А вам… вам нужна информация. И, возможно, прикрытие. Я могу задавать вопросы там, куда вам вход заказан. Могу поднять шум, если с вами что-то случится. Это называется симбиоз, капитан. Вы мне – фактуру, я вам – ресурс.

Она протянула ему руку. Ладонь была холодной и крепкой.

– Я работаю один, – сказал Павлов, не принимая рукопожатия.

– Вы работали один, – поправила она его, не убирая руки. – А теперь вас отстранили. Теперь вы просто упрямый мужик, который лезет в осиное гнездо без всякой защиты. А я могу быть вашим жалом. Подумайте об этом.

Она достала из кармана визитку, вложила ее ему в руку.

– Это мой домашний. Звоните, когда надоест биться головой о стену. И поторопитесь. В этой игре выбывшие не возвращаются.

Юлия Званцева развернулась и, не оглядываясь, пошла прочь из унылого двора. Ее уверенная походка, яркая куртка, сама ее энергия были вызовом этому серому, напуганному миру. Она была порождением нового времени – безжалостного, циничного, но полного жизни.

Павлов посмотрел на визитку в своей руке, потом на окна квартиры Крайнова, наглухо задернутые шторами. Он был зажат между двумя мирами. Миром прошлого, полного смертельных тайн и шепчущего от страха за пыльными занавесками. И миром будущего, наглым, беспринципным, предлагающим сомнительные сделки. И оба мира были одинаково опасны.

Он сжал визитку в кулаке. Он все еще был один. Но теперь у него появился выбор. И это было хуже, чем его полное отсутствие. За окном начинался снег. Густой, тяжелый, он падал на Москву, укрывая ее грязные раны белым саваном. Но под этим саваном продолжала течь темная, горячая кровь. И северный ветер разносил ее запах по всему городу.

Малиновый пиджак и старая обида

Визитка Юлии Званцевой в кармане пальто ощущалась инородным предметом. Гладкий, плотный картон с тиснеными буквами казался артефактом из другого, более стремительного мира, где информация была товаром, а наглость – валютой. Павлов стоял под чахлым навесом автобусной остановки, не дожидаясь автобуса, а просто прячась от снега, который из редких, нерешительных хлопьев превратился в густую, молчаливую завесу, стирающую очертания домов и звуки города. Он не собирался ей звонить. Мысль о союзе с этой хищной девицей вызывала у него глухое отторжение, похожее на то, что испытываешь к слишком сладкому, химическому напитку из коммерческого ларька. Но ее слова, ее знание о Графе и его покровителях, меняли все. Они превращали приказ Кузнецова из простого бюрократического самодурства в осмысленное, системное действие. Системе было что скрывать.

Это давало ему лазейку. Единственную. Если он сейчас начнет официально дергать за ниточку, ведущую к Орлову, его не просто уволят – его зароют. Затопчут в ворохе служебных расследований, обвинят в превышении полномочий и сотрут в лагерную пыль, как уже стирали многих неугодных. Но версия с бандитскими разборками… та самая, которую ему подсунул Орлов и в которую так охотно поверило начальство… она была его щитом. Его алиби. Он мог делать вид, что отрабатывает самый очевидный след. Он мог пойти к Графу, задавать вопросы, рыть землю, и для Кузнецова это будет выглядеть как тупое, упрямое неподчинение, но в рамках понятной ему логики. Он будет злиться, но не остановит. Не сразу. Потому что даже для системы смерть двух человек, связанных с одним криминальным авторитетом, выглядит как повод для проверки.

Найти Графа оказалось проще, чем он думал. Это было уже не то время, когда воры в законе прятались по малинам. Новая криминальная аристократия любила свет, показную роскошь и легальный фасад. Телефонный звонок старому осведомителю, просившему взамен не замечать его мелкую торговлю паленым коньяком в переходе, дал Павлову адрес. Не конспиративная квартира, не подвал. Ресторан «Ярославна» на Таганке. Бывший государственный кабак с лепниной и дубовыми панелями, приватизированный и превращенный в штаб-квартиру одной из самых мощных группировок города.

«Ярославна» встретила его тяжелым басом из колонок и густым сигарным дымом. Запах денег здесь был почти осязаем – смесь дорогого парфюма, кожи, алкоголя и чего-то еще, неуловимого и хищного. Интерьер был чудовищным гибридом купеческого размаха и цыганского барокко. На старинные дубовые панели налепили зеркала в золоченых рамах, под потолком с остатками советской лепнины висела хрустальная люстра размером с небольшой автомобиль, а на месте, где когда-то стоял рояль, теперь урчал аквариум, в котором лениво плавала акула. Настоящая, метровая, с мертвыми глазами хищника, запертого в стеклянной клетке. Она была идеальным символом этого места.

У входа его встретили двое. Широкие, бритые, в одинаковых черных костюмах, под которыми угадывались бронежилеты и оружие. Они не спрашивали, они смотрели. Взгляд их был тяжелым и пустым, как у рыбы в аквариуме.

– Мне нужен Граф, – сказал Павлов, не показывая удостоверения. Здесь оно было бесполезно, даже вредно. – Скажите, от мента с Петровки, по делу «Северного ветра».

Один из них молча скрылся за тяжелой портьерой. Второй остался, буравя Павлова взглядом. Капитан ждал, разглядывая публику. «Новые русские» в малиновых пиджаках, их спутницы с ярким макияжем и пустыми глазами, какие-то люди с цепкими, оценивающими взглядами, похожие на дельцов с биржи. Все они говорили громко, смеялись невпопад, сорили деньгами. Это был пир во время чумы, лихорадочный, отчаянный карнавал на руинах империи.

Вернувшийся охранник кивнул.

– Пройдемте.

Его провели не в общий зал, а по коридору, мимо кухни, откуда несло чесноком и перегретым маслом, к неприметной двери в конце. За ней оказался кабинет. Просторный, обшитый темным деревом, с огромным письменным столом из карельской березы, который, казалось, украли из кабинета какого-то сталинского наркома. На столе стоял малахитовый письменный прибор и телефон правительственной связи с гербом СССР. Абсурд был главной чертой этой эпохи.

За столом сидел Граф.

Павлов видел его фотографии в оперативных сводках, но вживую он производил иное впечатление. Невысокий, плотный, лет пятидесяти. Лицо широкое, скуластое, с тяжелым подбородком и маленькими, глубоко посаженными глазами. Они были светлыми, почти прозрачными, и смотрели на мир с холодным, ленивым любопытством сытого волка. На нем был тот самый, ставший униформой, малиновый пиджак, но из дорогой ткани, белоснежная рубашка и массивный золотой перстень на мизинце. Он не курил сигару. Он медленно чистил апельсин маленьким ножом с перламутровой рукояткой. Движения его были точными и неторопливыми.

– Капитан Павлов, – произнес он, не поднимая головы. Голос был низким, с легкой хрипотцой. – Присаживайтесь. Давно у меня в гостях милиции не было. Скучно даже.

Павлов сел на стул напротив стола. Стул был неудобным, с прямой спинкой, явно поставленный для просителей.

– Я по делу, – сказал он.

– Все по делу приходят, – Граф отделил очередную дольку апельсина, положил ее на блюдце. – Только дела у всех разные. Ваше, я слышал, старое и пыльное. Как сундук покойной бабушки. «Северный ветер». Что же вы там откопали, капитан?

Он поднял на него глаза. Взгляд был прямым и абсолютно лишенным эмоций.

– Двоих покойников, – ответил Павлов. – Леонида Фомина и Григория Белова. Оба – учредители. Вы их помнили?

– Помнил, – Граф положил нож. – Фомин – суетливый был, жадный. Все пытался урвать больше, чем мог проглотить. Белов – просто алкаш. Таких помнишь, пока они тебе должны. Потом забываешь.